Текст книги "Драгоценность, которая была нашей"
Автор книги: Колин Декстер
Жанр:
Полицейские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
Глава восьмая
В кабинете управляющего, расположенном у главной лестницы на втором этаже, Морс никак не мог справиться с собой, его взгляд то и дело обращался к застекленному буфету с бутылками, стоявшему слева от входа в кабинет, где мистер Дуглас Гасконь, сорокалетий мужчина интеллигентного вида в очках, разворачивал свою интенсивную деятельность – и небезуспешно – по поддержанию высокого уровня функционирования гостиницы, уровня, ожидаемого от мультизвездочного заведения.
Стены офиса украшали образцы первых в истории фотографий, карикатуры, дипломы, письма в рамочках и серия миленьких акварелей. Под ними на столах выстроились принтеры, мониторы, телефоны, корытца для входящих и исходящих документов, копировальные аппараты, коробки для папок с деловыми бумагами. Так же, как в салоне «Сент-Джон», в апартаментах были опущены занавеси на окнах, перед одним из которых за рабочим столом сидел Гасконь. Если бы занавеси были раздвинуты, за окном стал бы виден фасад Эшмолеана, который, возможно, три часа назад рассматривала миссис Лаура Стрэттон из своего номера.
– Дело в том, – продолжал говорить Гасконь, – что у нас еще никогда, во всяком случае при мне, никто не умирал в гостинице.
– А как насчет краж, случались, наверное?
– Да, было несколько, инспектор. Фотоаппараты, безделушки, ну и все такое прочее. Но ничего особенно ценного...
– Интересно, почему она не оставила его в вашем сейфе, сэр?
Гасконь покачал головой:
– Мы всегда предлагаем оставлять такие вещи в сейфе, но...
– Застрахован, я думаю?
– Мистер Стрэттон, – менеджер понизил голос и показал рукой на прикрытую дверь справа, – полагает, что да, но он все еще не в себе, я боюсь, потрясение... Доктор Суейн дал ему таблеток, и он все еще там с кем-то из друзей... Да, с мистером Говардом Брауном.
Морс и в самом деле слышал долетавшие из-за двери обрывки негромкого разговора.
В дверь просунулась голова Льюиса, это означало, что поиски миссис Уильямс, миссис Шейлы Уильямс, увенчались успехом и она тут. Гасконь поднялся, чтобы оставить детективов с этой дамой.
– Да, хочу вам сказать, джентльмены, можете пользоваться всем, что здесь имеется. Может случиться, что нам придется иногда заходить сюда, но...
– Благодарю вас, сэр.
Итак, Гасконь покинул кабинет, оставив в нем Морса.
И Шейлу Уильямс.
Она была, можете не сомневаться, привлекательнейшей женщиной, насколько мог об этом судить Морс: лет тридцати с небольшим (возможно, постарше), глаза темно-карие, сверкающие каким-то необыкновенным образом, одновременно беззащитные, чувственные и чуточку пьяные.
Хорошенький коктейль, ничего не скажешь!
– Садитесь! Садитесь! Похоже, вы не откажетесь чего-нибудь выпить, миссис Уильямс.
– Да уж согласитесь, все это так неожиданно, правда?
– Есть там что-нибудь подходящее, Льюис? – Морс показал на буфет, не пытаясь при этом скрыть собственный интерес к его содержимому.
– Похоже, здесь есть все, что душе угодно, сэр.
– Миссис Уильямс?
– Джин с тоником, это было бы чудесно.
– Джин с тоником для дамы, Льюис... Лед?
– Зачем портить хорошую вещь, инспектор?
– А все равно здесь нет льда, – буркнул Льюис.
– Послушайте, – начала Шейла Уильямс. – Собственно говоря, не я отвечаю за группу. На мне лежит контакт с группой и организация лекторов, ну и вообще... А руководитель группы Джон Ашенден.
Но Морс не проявил никакого интереса к деятельности Ашендена.
– Миссис Уильямс, я намереваюсь опросить каждого из членов группы о том, чем они занимались между половиной пятого и четвертью шестого, то есть с момента, когда мистер Стрэттон в последний раз видел жену, до момента, когда он вернулся с прогулки с... э... миссис Браун...
Льюису показалось, что, когда Шейла выплеснула в горло остатки джипа с тоником, в глазах у нее, мелькнуло что-то похожее на улыбку, но Морс в это время повернулся к стене и самым внимательным образом изучал фотографию Генри Тонта (XIX век), на которой были запечатлены телеги, вывозящие пиво с пивоварни, и в его последних словах, очень возможно, и не было никакого намека.
– Не сомневаюсь, все с удовольствием помогут вам, инспектор, но они пока что в полном неведении...
– Что ж... может, подождем еще немного? После ужина? Но не позже. Мне бы не хотелось, чтобы сержант Льюис поздно лег спать. Еще, миссис Уильямс?
– Простите... Я так...
– Ничего, ничего...
– Тогда повторите еще раз, сержант. Только, пожалуйста, поменьше тоника.
Брови Льюиса поднялись на целый сантиметр.
– А вам, сэр?
– Нет, благодарю, Льюис. Я же на службе.
Брови Льюиса поднялись еще выше, когда он принял от Шейлы пустой стакан.
Как выяснили Морс с Льюисом, этот тур был весьма и весьма дорогостоящим. Многие его участники уже бывали в Англии (впрочем, не все), и большинство из них оказались достаточно состоятельными, чтобы позволить себе приехать сюда снова через непродолжительное время, невзирая на курс фунта. Верно, теперь одна из них сделать этого не сможет... Да, Шейла Уильямс имеет представление, что такое Волверкотский Язык, но конечно же настоящим авторитетом в этом вопросе считается доктор Кемп. Насколько помнится, первый муж Лауры Стрэттон, торговец недвижимостью в Калифорнии и заядлый коллекционер, однажды обнаружил, что у него хранится редкостный предмет древнего искусства, отделанный драгоценными камнями. Установив его происхождение, он завещал старинную вещь Эшмолеанскому музею, а через два года умер. О да, она видела этот предмет десяток раз, но только на цветных фотографиях, с которых даже сделала эскиз для графического монтажа целого предмета, пряжки и языка. В общем-то тот рисунок в красках, который сейчас можно видеть в музейной экспозиции Эшмолеана, тоже выполнен ею. Подумать только, как хорошо, что существует этот рисунок, что бы теперь ни случилось, люди будут знать, как выглядела волверкотская реликвия. Она нисколько не сомневается, что полиции обязательно найдет Язык, но все же...
– Можете быть уверены, мадам, мы сделаем все, что в наших силах, – вставил Льюис, хотя в голосе у него не слышалось особого оптимизма.
– Сам Язык? Об этом, конечно, лучше поинтересоваться у Кемпа. Но она конечно же может описать, как он выглядит. Треугольной формы, приблизительно три дюйма длиной и два дюйма шириной у основания, тусклого грязновато-коричневого цвета (золото!), первоначально с тремя рубинами, по одному в каждом углу треугольника, но сейчас, остался только один, в самой узкой оконечности всей вещи. Величайшее, уникальнейшее значение этого предмета заключается в том, что он подходит (абсолютно!) к золотой пряжке, найденной при археологических раскопках у деревни Волверкот в начале тридцатых годов и с 1947 года являющейся гордостью эшмолеанской коллекции, как свидетельство (до той поры неизвестное) высокого уровня золотых дел мастеров конца восьмого века новой эры. Лаура Стрэттон (как Шейла узнала от Джона Ашендена) привезла реликвию, она лежала в бархатной коробочке, которую Лаура носила с собой в сумочке: она не решилась доверить ее трансатлантической почте, туристическому агентству и самым безопасным сейфам. Самое интересное это то, что Лаура в той же сумочке носила нитку искусственного жемчуга, которую надевала к вечернему платью. Ни малейшего представления, имелись ли там какие-нибудь другие драгоценности, у Шейлы не было. Однако она высказала мысль, что по ее личному опыту последнего времени, а также вопреки недавнему укреплению фунта стерлингов, некоторые из американцев не имеют должного представления о реальном достоинстве английской валюты, находящейся в их кошельках или карманах. Она бы нисколько не удивилась, если бы у любого члена группы там лежало несколько купюр по десять, двадцать и даже пятьдесят фунтов, это же богатые калифорнийцы. Так что случайный вор мог бы быть приятно удивлен, найдя такую сумму? Но мистер Стрэттон, вернее Эдди Стрэттон, знает лучше, не проще ли спросить его? Верно?
Шейла уставилась большими меланхоличными глазами на Морса, и Льюис на какое-то мгновение испугался, не загипнотизировала ли она его начальника. Поэтому он решил сделать полезный вклад в прояснение обстановки:
– Значит, миссис Уильямс, вы говорите, что группа вряд ни будет против, если я стану выяснять, где они находились между половиной пятого и четвертью шестого? И не будете ли вы любезны сказать нам, где находились вы?
Эффект, произведенный таким невинным вопросом, оказался совершенно неожиданным и мелодраматическим. Шейла Уильямс поставила пустой стакан на стол перед собой и разразилась слезами. Морс уничтожающе посмотрел на подчиненного, словно тот одновременно нарушил все правила дипломатии, этикета и устав вольных каменщиков.
Но сам Морс не растерялся, он повелительно кивнул Льюису на пустой стакан, и Льюис проворно плеснул щедрую порцию «Гордонса», слегка только сдобрив его капелькой тоника.
Внезапно, вызывающе взглянув на полицейских, Шейла выпрямилась в кресле, постаралась уловить момент не очень уверенного равновесия и одним духом хватанула предложенную смесь, чем вызвала тайный восторг Морса. Сказала же она лишь несколько слов:
– Спросите доктора Кемпа, он объяснит!
Когда она ушла, сопровождаемая в лучших джентльменских традициях сержантом Льюисом, и с его помощью без потерь выбралась из коридора, Морс быстро открыл буфет, налил себе добрую порцию «Гленфидича», посмаковал изрядный глоток божественного напитка, затем поместил стакан в стратегически безупречное место, на полку, где его не мог увидеть никто из входящих в кабинет. Включая сержанта Льюиса.
Как это ни странно, но и сержант Льюис, и инспектор Морс прошли мимо того очевидного факта, что Шейла Уильямс так и не ответила на единственный существенный вопрос, который был ей задан.
Столь удивительно воздействуют слезы любой женщины.
Глава девятая
Мне часто хотелось быть мертвым, но только под моим уютным одеялом, чтобы ни смерть, ни человек не могли меня слышать.
Георг Лихтенберг
Позже Джон Ашенден вспомнил в точности, что он делал в те сорок пять минут, о которых говорил Морс...
Без четверти пять он вышел из «Рэндольфа», перешел Брод-стрит, миновал памятник Мученикам. Солнце больше не играло на желтоватых камнях мостовой, наступавший вечер становился все прохладнее, и Ашенден надел легкий плащ. Он быстро прошел вдоль фасада Бейллиола, оставил позади большие ворота Тринити, книжный магазин и теперь остановился, ожидая зеленого сигнала светофора, чтобы перейти Холиуелл-стрит. Здесь он увидел их, стоящими перед зданием Шелдониана, он держал ее под руку, по-видимому, оба ничего не замечали вокруг и были заняты только друг другом. Прибавив шагу, Ашенден прошел мимо «Кингс-Армс», музыкального салона «Холиуелл», Нью-колледжа и оказался на Лонгуолл-стрит. Здесь Ашенден повернул налево и через деревянную калитку вошел на Холиуеллское кладбище, где под каменными плитами и крестами – сколько же там кельтских крестов! – упокоились останки выдающихся оксфордцев, заполнивших немного запущенные, но никогда не заброшенные акры владений мертвых. Вьющаяся среди травы тропинка привела его к деревянной скамейке, над которой к большому тису проволокой была прикручена доска с планом кладбища, где номерами были помечены самые знаменитые памятники:
1. Кеннет Грэхем (1859—1932)
2. Морис Боура (1898—1971)
3. Кеннет Тайнан (1927—1980)
4. X. В. Д. Дайсон (1896—1975)
5. Джеймс Блиш (1921—1975)
6. Теодор и Сибли, утонули (1893)
7. Сэр Джон Стейнер (1840—1901)
8. Уолтер Патер...
Вот он!
Минут двадцать Ашенден петлял по траве, опутавшей могилы, раздвигая плющ над полустершимися надписями, пока не нашел крепкий приземистый крест:
На тебя, Господи, уповаю
УОЛТЕР ПАТЕР
Умер 10 июля 1894
Затем, почти сразу за ним, он увидел тот, другой камень, который и искал, – совсем простенький памятник:
ДЖЕЙМС АЛЬФРЕД БОУДЕН
1956—1981
Да упокоится в мире
Ашенден постоял несколько минут в молчании, темнота сгущалась, и ему думалось о том, какое это удивительно мирное место для того, чтобы найти здесь вечное успокоение. И все-таки никто не хочет умирать, уж конечно не Джон Ашенден, такие мысли бродили у него в голове, пока он стоял над могилой и думал о том, не отрекся ли Джимми Боуден в последние дни своих страданий от догматического и непоколебимого атеизма, который он как-то всю ночь проповедовал ему. Нет, Ашенден сомневался в этом. Вспомнил он и последнюю открытку Джимми, на которую так и не ответил...
На всем кладбище никого, кроме него, не было, и некому было заметить одну странную вещь: тщательно осмотревшись вокруг, Ашенден раздвинул густые заросли плюща позади скромного креста на могиле Боудена, вынул что-то из бокового кармана плаща и аккуратно положил к подножию креста, присыпая землей, а потом снова поправил плющ, несколько раз почти женским жестом пригладив его листья.
Спешить ему было некуда, и, неторопливо направляясь к выходу, он несколько раз останавливался и читал надписи на могильных плитах, в том числе: «Кеннет Грэхем, уплывший по реке забвения 6 июля 1932 года и прославивший на все времена детство и литературу». Ашендену очень понравилась эта надпись. Мимоходом он взглянул на «Теодора и Сибли, утонувших в 1893 году», но уже стемнело, и он не смог узнать, кто они такие были и где отдали Богу души.
Он снова вышел на главную улицу и по дороге обратно в «Рэндольф» заглянул в маленький бар в здании «Кингс-Армс», чтобы заказать кружку бочкового пива «Флауэрз», за что наверняка заслужил бы одобрение инспектора Морса.
Переходя Бомон-стрит, Ширли Браун напрягла руку, и Эдди Стрэттон отпустил ее. Это было в десять минут шестого.
– Что бы ты ни говорил, Эдди, все равно любопытно было бы узнать, куда он направлялся.
– А я тебе говорю, Ширл, забудь об этом!
– Он хотел поскорее скрыться. Ты же заметил это.
– Ты все еще считаешь, что он видел нас?
– Я все еще считаю, что он нас видел, – ответила Ширли Браун, растягивая слова, как это делают калифорнийцы.
В лифте они оказались одни, и, выходя из него, Эдди кивнул ей:
– До скорой встречи, Ширл!
– Ага. И передай Лауре, что я желаю ей поскорее поправиться.
Эдди Стрэттон ничего не ответил и пошел к номеру 310.
Глава десятая
Глупая настырность – это демон небольшого ума.
Ралф Уолдо Эмерсон. Очерки
Морс слишком долго работал в полиции, чтобы поверить в то, что смерть и кража или (как он начинал теперь думать) кража и смерть могли оказаться случайным совпадением. Нельзя сказать, чтобы он испытывал какие-либо иллюзии относительно кражи. Он никогда не отказался бы помериться силами с убийцей, но готов был сложить оружие перед сколько-нибудь умелым домушником – даже, уж если на то пошло, перед сколько-нибудь неумелым домушником. И если, как, по-видимому, думают все, Лаура Стрэттон не закрыла дверь в номер, чтобы мог войти муж, если она беспечно оставила сумочку на ночном столике прямо напротив этой неприкрытой двери, если кто-то знал обо всем этом... да, даже если кто-то и не знал об этих вещах... ну, что же, было бы просто удивительно, если бы сумочка быстренько не улетучилась. Минут через пятнадцать? Самое большее, подумал Морс. Все мы можем призывать (некоторые из нас могут призывать): «Не вводите нас во искушение», но все же большинству людей безумно нравится бросать свои фотокамеры, бинокли, радиоприемники, ракетки для сквоша, сумочки... хм... да, бросать их на задних сиденьях автомобилей, а потом бежать жаловаться в полицию, когда вдребезги разбивают задние стекла и...
Э, да о чем тут говорить!
Конечно, все дело заключалось в том, что Морс практически потерял интерес к делу, и единственное, что помнил, – это алкогольные способности леди, которую звали миссис Шейла Уильямс.
Он едва успел убрать стакан, когда даже без стука, которого требуют простая вежливость и приличие, в дверь просунулась голова Макса. Увидев Морса в кресле управляющего, Макс быстро вошел в кабинет и тут же уселся.
– Мне сказали, я найду тебя здесь. Впрочем, можно было бы и не говорить. Любой патологоанатом, стоящий своего жалкого вознаграждения, обладает довольно тонким нюхом.
– Ну?
– Сердечный приступ. Острая сердечная недостаточность.
То же сказал Суейн.
Морс медленно кивнул.
– Непонятно только, какого черта ты заставил меня притащиться сюда, чтобы подтвердить очевидное? Кстати, где тут выпивка?
Морс с неохотой указал на буфет.
– Ты ведь за это не платишь, а?
– Чего бы ты выпил?
– Ничего, Морс, я же при исполнении.
– Ну, смотри.
– А как оно, ничего? Можно пить?.. Виски?
Морс встал, плеснул немного виски в пластиковый стаканчик и протянул Максу.
– Ты абсолютно уверен, Макс...
– Послушай, а ведь недурная штука, правда?
– ...о времени наступления смерти?
– Между половиной пятого и четвертью шестого.
– В самом деле?
Никогда еще Морс не слышал от этого полицейского врача-горбуна ничего похожего на такое категорическое заключение.
– А как это ты?..
– Горничная, Морс. Сказала, что бедняга-старушенция поднялась к себе в половине пятого, причем на своих двоих. А потом твои люди сообщили мне, что горячо любящий муж нашел ее в четверть шестого. – Макс сделал хороший глоток «Гленфидича». – Ведь мы профессионалы, Морс, мы ведь такие, что мимо нас ничто не проскользнет.
Он допил виски и от удовольствия причмокнул.
– Еще?
– Ты что... Я же все-таки на службе... И между прочим, собираюсь на прекрасный ужин в веселой компании.
В голове Морса звякнул колокольчик:
– Не на тот ли пир, куда устремился этот тип?
– На тот самый, Морс.
– Он тут, в гостинице, работает доктором.
– Лучше скажи мне чего-нибудь, чего я не знаю.
– Я имею в виду, что он осмотрел миссис Стрэттон, только и всего.
– И ты не очень ему веришь.
– Не очень.
– А мне говорили, что он совсем неплохой знахарь.
– Честно говоря, мне показалось, что он немного того...
– Чуток membrum virile? [5]5
Мужской член (лат.).
[Закрыть] Знаешь, иногда ты попадаешь в точку... Может быть еще на дорожку, а, Морс?
– Ты его знаешь?
– Еще бы. И в данном случае ты совершенно в пролете. Он не просто... Нет, лучше выразиться по-другому – большего олуха во всем Оксфорде не сыскать.
– И все-таки она умерла от сердечного приступа?
– Несомненно! Так что не ищи здесь никакой чепухи. И это говорит тебе не какой-нибудь Суейн, Морс, а я.
Когда десять минут спустя Макс отбыл на ужин Британской медицинской ассоциации, Морс совершил то, что на языке политиков называется поворотом на сто восемьдесят градусов. И к тому времени, когда в комнату вошел Льюис и следовавший за ним по пятам доктор Теодор Кемп, Морс уже знал, что ошибся в своих первоначальных выводах. Совпадение кражи и смерти (в любом порядке) нередко бывает чистой случайностью.
Но только не в данном случае.
Конечно же Льюису придется всех допросить – или большую их часть. Но это зависит от Льюиса. Что до него самого, то Морс ничего так не желал, как поскорее вернуться в свою холостяцкую квартиру в северном Оксфорде и еще раз прослушать вторую часть брюкнеровского Концерта № 7.
Но с одним-двумя из них нужно будет побеседовать.
Глава одиннадцатая
История. Описание, чаще всего лживое, действий, чаще всего маловажных, совершенных правителями, чаще всего плутами, и солдатами, чаще всего глупцами.
Амброз Бирс. Словарь сатаны
С первого взгляда Морс отнес Кемпа к разряду людей, кичащихся тем, что они оксфордцы, но вместе с тем отдавал себе отчет, что может снова промахнуться. Бородатый, на вид сообразительный мужчина неприятно привлекательной наружности (лет за тридцать – приблизительно в возрасте Шейлы?), присевший только после того, как смахнул носовым платком пыль с предложенного стула, очевидно, был уведомлен (Шейлой?) или слышал краем уха (толки неизбежны) о том, что произошло. На иных могло бы произвести неприятное впечатление то, что он шепелявил. Только не на Морса.
– Абшолютно бешценный, иншпектор!
– Не могли бы вы рассказать нам поподробнее о Волверкотском Языке, сэр?
Кемп оказался во всеоружии. Открыв черный портфель, он вытащил кипу голубоватых листков и вручил по одному, протянув через стол, Морсу и Льюису.
ВОЛВЕРКОТСКАЯ РЕЛИКВИЯ
За последнее столетие с небольшим археологи и историки познакомились с великолепным мастерством ремесленников позднесаксонского периода, особенно сенсационной была сделанная в 1931 году находка золотой Пряжки в Волверкоте. Эта находка стала еще более ценной после того, как обнаружилось, что она полностью совместима с Языком, имеющим сертификат подлинности и находящимся в коллекции некоего Сайруса К. Палмера-младшего, гражданина города Пасадена, Калифорния. Эмалированный в технике клуассон грушевидный Язык оправлен массивным золотом, украшен стилизованным орнаментом филигранной работы и (первоначально) тремя крупными рубинами. Он с удивительной точностью подходит к эшмолеанской Пряжке. Если обратиться к другим доказательствам их идентичности, достаточно вспомнить о древней надписи на Языке (АЛ/ФРЕД [6]6
Альфред Великий (871—901 гг. н.э.). (Более подробно см. «Ремесленное искусство Южной Англии в период до завоевания. Кемп Теодор. Бабингтон пресс. Июнь, 1991.)
[Закрыть] МЕКНЕ/Х1 ГЕВИР/КАН), которая по конфигурации букв и гравировке идентична надписи на золотой Пряжке, в которую (как единогласно утверждают эксперты) когда-то вставлялся Язык.Благодаря филантропическому жесту мистера Палмера и великодушию его супруги миссис Лауры М. Стрэттон Язык вскоре вновь соединится с Пряжкой. Как утверждает доктор Теодор Кемп из Эшмолеанского музея, большой проблемой остается установление подлинного предназначения этого прекрасного произведения искусства, которое отныне будет известно под названием «волверкотская реликвия». Остается загадкой, была ли эта Пряжка частью какого-то королевского одеяния или служила каким-то символом, а может быть, использовалась в ритуалах. Единственно, что можно сказать со всей определенностью, это то, что волверкотская реликвия – Язык с Пряжкой, наконец-то так счастливо воссоединившиеся, будет числиться среди самых прекрасных сокровищ Эшмолеанского музея.
– Это вы написали, сэр? – поинтересовался Морс.
Кемп горестно кивнул. Все пошло прахом, все отменено (как сразу понял Морс), и уже подготовленная во всех деталях церемония, и презентация, и пресса, и телевидение. О Боже!
– Даты королей и королев мы учим и школе, – сказал Морс. – Плохо, что начинаем только с Вильгельма Первого.
– Нужно начинать много раньше, инспектор, много, много раньше.
– Э, что касается меня, то я только так и поступаю. – Морс пристально посмотрел на мертвенно-бледное лицо человека, сидевшего напротив него. – Что вы делали сегодня между половиной пятого и четвертью шестого, доктор Кемп?
– Что? Что я делал? – Он затряс головой, словно человек, потерявший рассудок. – Вы... вы не можете этого понять, чештное слово! Вошмошно, я занимался чем-то таким... там. – Он неуверенно повел рукой в сторону Эшмолеанского музея, находившегося позади Морса. – Не знаю, и все. И мне наплевать!
Он вдруг схватил пачку листков и с неожиданной для Морса злобой порвал их пополам, а затем швырнул на стол.
Морс не стал его задерживать.
Кемп оказался вторым за этот вечер свидетелем, который, мягко говоря, не проявил рьяного желания ответить на единственный относящийся к делу вопрос, заданный ему.
– Вам он не очень пришелся по вкусу, сэр?
– А какое это имеет значение?
– Но ведь кто-то, наверное, спер волверкотскую фигню.
– Никто ее не спер, Льюис. Сперли сумочку.
– Не понимаю. Сумочке, самой по себе, цена грош в базарный день, а той фигне, как он говорит, цены нет.
– Абшолютно бешценная! – собезьянничал Морс.
Льюис усмехнулся:
– Вы ведь не думаете, что это он украл сумочку?
– По мне, так лучше вообще выбросить из головы эту надутую вонючку. Если я что и знаю, так это то, что из всех оксфордцев он меньше всего хотел бы украсть ее. У него все было на мази, он и литературку подготовил, и подумал о том, что его имя будет в газетках, а физиономия мелькнет по телевизору, что он напишет статью для какого-нибудь ученого журнала, а университет присвоит ему докторскую степень или что-нибудь в этом духе... Нет, это не он спер эту штуку. Сам подумай, ведь ее не продашь. Она «бесценна» в том смысле, что уникальна, невозместима, исключительно ценная с точки зрения археологических и исторических изысканий... Ты же не сможешь продать «Мону Лизу», согласен?
– Вы все знали про это, правда, сэр? Про эту волверкотскую фигню?
– А ты? Люди приезжают отовсюду, чтобы посмотреть на Волверкотский Язык...
– Разве не Пряжку, сэр? Ведь, по-моему, там Пряжка?
– В жизни ничего не слышал о ней, – проворчал Морс.
– А я даже ни разу не был в Эшмолеане, сэр.
– Ну?
– И вообще, единственное, что мы учили про короля Альфреда, – это то, что он сжег какие-то пироги.
– По крайней мере, хоть что-то. Это факт – возможно, это факт. Но в наше время в истории не очень-то интересуются фактами. Теперь больше говорят о том, что нужно вжиться. Что это такое, понятия не имею, но так говорят.
– В таком случае какие будут указания?
И Морс дал ему указания. Пока туристы ужинают, незаметно спустить тело Лауры Стрэттон на грузовом лифте; вызвать из Кидлингтона пару детективов, чтобы помогли снять показания с членов группы, включая лекторов, и с проживающих в смежных или достаточно близких к номеру 310 помещениях. Горничные? Да, пожалуй, стоит узнать, не снимал ли кто-нибудь из них покрывала с постелей, или не добавлял ли пакетиков с чаем, или вообще проходил мимо, или, ну... Морсу вдруг вся эта кутерьма безумно надоела.
– Найди систему, Льюис! Прояви инициативу! И звони утром. Я буду дома – должен я догулять несколько дней отпуска или нет?
– Значит, комнаты обыскивать не будем, сэр?
– Обыскивать комнаты? Боже мой, да ты только подумай! Знаешь, сколько комнат в «Рэндольфе»?
Морс выполнил еще одну задачу, восполнив известный пробел в этом до сих пор весьма поверхностном полицейском расследовании Он коротко опросил мистера Эдди Стрэттона, которого перед этим со всем сочувствием сопроводили в номер 308, в котором разместились Брауны. Морсу этот высокий, загорелый калифорниец, на лице которого было написано, что солнце вот-вот снова пробьется сквозь тучи неожиданно налетевшего ненастья, сразу понравился. Морс никогда не отличался умением выражать свои чувства и сумел пробурчать всего лишь несколько избитых фраз соболезнования, запомнившихся ему после каких-то похорон. Но, по всей видимости, большего и не требовалось, ибо не замечалось никаких признаков того, чтобы Стрэттон сильно переживал несчастье, а о слезах и говорить не приходилось.
Управляющий стоял у конторки портье на первом этаже, и Морс поблагодарил его за помощь, сказав, что (как и было любезно предложено) он несколько... э... воспользовался... э... услугами, которыми располагает кабинет управляющего. И не могут ли сержант Льюис и его люди воспользоваться кабинетом до?..
Управляющий кивком показал, что не возражает.
– Знаете, инспектор, это такое для нас несчастье. Я уже говорил вам, мы постоянно твердим гостям, что в их же собственных интересах не оставлять ничего ценного в номерах без присмотра...
– Но ведь она и не оставила ничего, согласитесь? – вежливо произнес Морс. – Она даже и не покидала своей комнаты. Уж если на то пошло, то она до сих пор ее не покинула...
Это утверждение Морса несколько запоздало, потому что как раз в этот момент по лестнице спустился Льюис и доложил, что тело покойной Лауры М. Стрэттон сейчас переносят из номера 310 в грузовой лифт, а потом доставят в часовню упокоения в Радклиффской клинике, что на Вудсток-роуд.
– Может быть, выпьешь, Льюис?
– Нельзя. Я ведь на службе.
Верный сержант позволил себе криво улыбнуться, и даже Морс посочувствовал ему. Во всяком случае, это наверняка сэкономит Льюису фунт-другой. Наверняка Морс никогда не задумывался о том, что теперь его очередь платить, – Льюис однажды подсчитал на досуге, что, получая две трети зарплаты Морса, он платил за три четверти изрядного количества спиртного, поглощаемого (в очень незначительной дозе им самим) во время расследования каждого очередного дела.
Морс понимающе кивнул и зашагал в сторону «Чаптерс-бара».
