Текст книги "Десять тысяч небес над тобой (ЛП)"

Автор книги: Клаудия Грэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Всё, что я могу – это сидеть в кресле, чувствуя натяжение изоленты на рёбрах, затаив дыхание. Всё тело дрожит, пытаясь вбросить адреналин в мою кровь, чтобы я могла драться или бежать. Я не могу ничего.

Я теряю связь с действительностью. Время расплывается. Я привязана к креслу навсегда, и всего лишь на секунду. Потом открывается дверь. Мой желудок сжимается, и я готовлюсь к тому, что войдёт Леонид. Но увидев Пола, я снова могу дышать. Наши глаза встречаются, о опять он говорит не со мной.

– Нам нужно подобрать для неё место получше. Она останется с нами на несколько дней.

Дней? Я прикусываю щёку изнутри. Быть заключённой несколько дней всё же лучше, чем быть мёртвой.

– Почему мы оставляем её? – спрашивает один из парней. Я слышу шелест мусорных мешков, в которые заворачивают тело. – Чем скорее мы покончим с ней, тем лучше.

– Мисс Кейн оказалась ценной, – говорит Пол.

Конечно, он ничего не знает о Жар-Птицах. Они не пытались забрать их, оба устройства всё ещё висят на моей шее, металлические грани почти прорезают мне кожу под давлением ленты. Никто из этого измерения не сможет без усилий заметить их.

Пол отвечает на вопрос, который я не задала:

– Её сестра обручена с миллиардером. Ваттом Конли, основателем КонТех. Десять минут назад на пресс-конференции он предложил миллион долларов за информацию, ведущую к её безопасному возвращению.

Я готова кричать от разочарования. Если бы Ватт не сделал этого, они отпустили бы меня через час! Даже сейчас, стараясь помочь мне, он на самом деле подставляет меня. Можно было догадаться.

Однако я нахожу утешение в том, что цена за мою жизнь – один миллион долларов. Награда Ватта будет держать меня узницей, но, возможно, она сохранит мне жизнь.

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: перевод редактируется

Глава 16

Очевидно, это не первый раз, когда эти парни держат кого-то взаперти. Люди Леонида всё приготовили быстро и эффективно.

Мне на голову надевают мешок прежде, чем разрезать изоленту. Они снимают завязки с моих лодыжек – и кровь несётся к моим холодным, зудящим ногам, но руки всё ещё связаны. Большая рука, сомкнутая вокруг моего предплечья, принадлежит не Полу, я понимаю это из того, как его пальцы грубо впиваются в моё тело, даже через толстый шерстяной свитер. Шаги следуют за мной и окружают меня, приглушённое гулкое облако звуков. Мои наполовину онемевшие ноги делают меня неуклюжей, когда я иду по коридору, поворачивая туда и сюда, пока кто-то рывком не останавливает меня и рычит:

– Теперь вниз по лестнице.

Я протягиваю одну ногу и чувствую первую ступеньку потом почти теряю равновесие и падаю. Один из мужчин смеётся надо моей неуверенностью и гнев у меня внутри раскаляется до такой степени, что в висках стучит. Этого почти достаточно, чтобы я поглупела и начала кричать на него. Тебе смешно? Я испугана до смерти и не вижу куда иду, а ты пытаешься столкнуть меня с лестницы, и если я когда-нибудь освобожу руки…

Но я вспоминаю о пистолетах и ничего не говорю.

Нежная рука накрывает моё плечо.

– Сейчас, – бормочет Пол. – Я провожу тебя вниз.

Я облокачиваюсь на него всю дорогу, и ощупываю каждую ступеньку пальцами ног. Место, куда они ведут меня настолько сырое, что я уже покрылась испариной. И замерзла. Я остро чувствую тепло тела Пола рядом с моим.

Когда я наконец встаю на ровный пол, дверь за нами закрывается, несколько замков поворачиваются и щёлкают, оставляя нас внутри. Одним движением Пол снимает мешок с моей головы. Комната меньше чем та, в которой меня сначала держали, и тише, дальше от звуков города сверху. От нескольких лампочек исходит больше света, и в полу нет слива. Из двух комнат я определённо предпочитаю эту.

В одном углу я вижу кушетку с одеялом, в другом – ведро c крышкой. В обычной ситуации мне было бы противно использовать ведро, но я на грани того, чтобы описаться с тех пор, как меня схватили на улице. Теперь ведро уже выглядит довольно неплохо.

Пол говорит:

– Мы скоро принесём тебе поесть. И несколько бутылок воды. Одеяло должно тебя согреть, но, если тебе нужно будет ещё одно, скажи тому, кто придёт.

– Ты. Я хочу, чтобы это был ты.

Различные эмоции мелькают на его лице – удивление, смущение, и даже какое-то удовольствие от того, что его выбрали. Он говорит только:

– Почему я?

Потому что мне нужно подобраться к тебе поближе, чтобы у меня была возможность спасти осколок души моего Пола. К счастью, у меня есть другие предлоги, которые я могу озвучить.

– Я нужна тебе живой. И ты не причинишь мне вреда.

– Здесь никто не причинит тебе вреда, – говорит Пол. – У них есть приказы и они будут им следовать.

Я поднимаю подбородок.

– Неважно, что это за приказы. Ты не причинишь мне зла, неважно что случится.

Он поднимает бровь, как мистер Спок – один из его любимых героев. Если бы ситуация была менее трагичной, я бы рассмеялась.

– У тебя недостаточно информации, чтобы судить.

Тысяча воспоминаний о Поле возникают у меня в голове: как мы готовили лазанью вместе перед Днём Благодарения, ехали в субмарине в совершенно новом мире, целовались на станции, слушали музыку в машине, пока ехали в Мьюирский лес, просто обнимались в его комнате, и как я чувствовала его вдохи и выдохи ладонями.

Тот Пол в этом.

– Я знаю достаточно, – говорю я.

Пол ещё секунду изучает меня, потом отворачивается.

– У тебя есть самое необходимое. И, как я сказал, дай знать, если нужно ещё одно одеяло.

Даже теперь он старается уберечь меня.

– Ладно.

– Дверь сверху звукоизолирована. Никто снаружи не услышит тебя, неважно, что ты будешь делать. Я сказал, что тебе нужна кушетка, даже несмотря на то, что остальные настаивали, что ты можешь сломать её и использовать части как оружие против того, кто войдёт в комнату. Если ты планируешь так сделать, не надо. Это будет бесполезно, учитывая, что остальные будут снаружи, готовые остановить тебя любыми необходимыми средствами. Потом у тебя уже не будет кушетки. Ясно ли я изложил условия твоего пребывания здесь?

Моего пребывания. Как в Хилтоне.

– Абсолютно.

Пол медлит ещё некоторое время, как будто думая, что на самом деле я не поняла, или что не приняла это всерьёз. Я не знаю, как он может так думать, кого-то застрелили в трёх футах от меня меньше часа назад.

Что он чувствует, что он знает – это то, что я не боюсь его.

Пол больше ничего не говорит, просто кивает и направляется к бетонной лестнице.

Звук закрывающейся двери должен казаться пугающим, но услышав его, я улыбаюсь. Я могу улыбаться, потому что я знаю то, чего не знают другие, даже сам Пол.

Пол не может выносить того, что он не понимает происходящего. Неважно, касается ли дело какого-то странного поведения субатомных частиц или людей, смеющихся над шуткой, которую он не понимает. Это сводит его с ума. Он сразу же реагирует, бросаясь на поиски разгадки, целеустремлённо пытаясь заставить непонятное ему иметь смысл. Эта привычка может быть раздражающей – Пол хочет, чтобы люди вокруг него вели себя логично, по меньшей мере, большую часть времени, и ни за что нельзя заставить его понять, что люди просто так не делают. Но это ещё одна из причин того, что он замечательный учёный в возрасте, когда другие люди всё ещё выбирают профессию. Лёгкого объяснения ему всегда недостаточно.

Сейчас он задаёт себе вопрос почему я так уверена, будто он не причинит мне вреда. Почему я доверяю тому, с кем познакомилась, пока была привязана к стулу. Очевидно, он даже близко не может подойти к правильному ответу.

Пол захочет поговорить. Я могу доказать, что знаю его как никто никогда не знал, и никогда не будет. Если я смогу добиться, чтобы он развязал мне руки, пока мы здесь вдвоём, тогда я спасу следующую частичку души моего Пола.

Я лежу на кушетке и у меня нет никакой возможности узнать, сколько прошло времени. Забудьте о часах или телефоне, я даже не вижу солнечного света, чтобы ориентироваться по нему, если бы солнце уже взошло, в чём я сомневаюсь. Так что проходит может быть час, может быть три, это совершенно ничего не меняет. Мне просто приходится оставаться здесь, изучаю импровизированную камеру и ожидая возможности снова поговорить с Полом.

Обстановка не дает мне поля для деятельности. Комната вероятно десять на десять футов. Стены – неокрашенные цементные блоки. Потолок: не знаю, но из чего бы он ни был, он цельный. Забудьте о панелях, которые можно убрать или манящих вентиляционных шахтах. Пол – цемент, нет слива, и это хороший знак, вчера я ещё не знала, что нужно его искать. Я лежу на небесно-голубом одеяле, когда-то красивом, но потрепанном, уютная ткань и изношенность заставляют меня думать, что когда-то давно оно принадлежало ребёнку. Кто забирает одеяло из детской кровати, похитив кого-то? Как кто-то может быть таким психопатом? Я не могу понять этого. Ещё один пункт в длинном списке причин, почему из меня вышел бы плохой мафиози.

Самое худшее – это жуткая тишина. Эта пустая, холодная комната могла бы сойти в качестве комнаты сенсорной депривации. Когда-то я не понимала, как одиночное содержание может довести человека до безумия, но сейчас, пытаясь представить себе пребывание в таком месте в течение нескольких месяцев или лет, я понимаю, что это может произойти.

Но никто не спускается сюда, чтобы причинить мне вред. Если не считать запястий, мне не больно. Я говорю себе, что не всё так плохо.

Пока что, худшая часть состояла в том, что мне пришлось один раз использовать ведро, и это было так неприятно, как вы себе можете представить. Но по меньшей мере русская мафия вежливо предоставила мне его.

Честно, мне вероятно лучше, чем моим родителям. Я зажмуриваюсь, представляя, как они должно быть сейчас напуганы. Их единственным утешением должна быть награда, обещанная Ваттом.

Но я не могу с лёгким сердцем полагаться на Ватта Конли. Да, похоже, что он любит Джози в этой вселенной, но это не меняет того, что он прогнил до глубины души. Если кто-то мог быть чёрствым настолько, чтобы играть с выкупом за мою жизнь, то это он. Может быть, он пытается заставить русскую мафию дать ему скидку.

Какое-то ощущение возвращается, когда я снова слышу звук поворачивающегося замка. Я сажусь прямо и дверь открывается. Волосы у меня на затылке встают дыбом от страха, когда я слышу тяжёлые шаги на ступенях. Через несколько секунд я понимаю, что есть хорошие новости – мне принесли еду, и плохие – это не Пол.

Парень в лыжной маске несёт бумажный пакет и пластиковую бутылку «Спрайта». Из пакета он вытаскивает влажный сэндвич, который, вероятно, был завернут в пленку на протяжении нескольких дней и маленький пакет чипсов со вкусом соуса ранч. Я ненавижу этот вкус, но сейчас? Я не могу дождаться, чтобы запихать их в рот как можно скорее.

– Ты можешь снять это? – говорю я парню в маске, поднимая свои связанные руки.

Он смеётся:

– Если ты достаточно голодна, сможешь поесть и так, – потом, поразмыслив, он наклоняется и открывает бутылку. Спасибо, мистер Учтивость.

Я начинаю с пакета чипсов. Парень в маске просто стоит, уставившись на меня. Вероятно, он наблюдает, чтобы убедиться, что я не сделаю ничего глупого, но это напоминает мне, насколько я в их власти. Пол – это только человек внутри, кажется очень большой и жестокой организации. Он защитит меня, но, когда дело касается остальных, у меня нет гарантий.

Потом я слышу голос Пола сверху, он говорит на правильном русском. Я понимаю:

– Хватит тратить время, иди сюда.

Парень в маске фыркает. Мне не нужно долго гадать, чтобы понять, что он думает: «Сынок босса думает, что может приказывать мне? Молокосос!» Но он не осмеливается перечить сыну Леонида.

Однако, в первый раз я понимаю, что Пол не может быт со мной каждую секунду. Что делать если кто-нибудь сообщит об этом? Что если кто-то готов изнасиловать или пытать меня? Пока всем заправляет Леонид, если Пола не будет какое-то время, это может произойти. Могу ли я вынести это в теле Маргарет из этого мира?

Хотела бы я думать, что я смогу бросить её здесь вне зависимости от обстоятельств. Но даже если бы я хотела оставить её и выбраться из этой вселенной, я не смогла бы. Со связанными руками я не могу дотронуться до Жар-Птицы, даже не могу обхватить её пальцами, я просто не смогу управлять ей. Поэтому отсюда мне не выбраться.

Пока мои руки связаны, я здесь в ловушке.

Парень в маске топает по ступенькам – русские мафиози ещё более капризные, чем я могла бы подумать. Но он не закрывает дверь за собой. Вместо этого по ступеням спускается Пол, возвращается ко мне.

– Он тебе не досаждал? – говорит он.

Всё ещё защищает меня.

– Нет, я в порядке.

Дверь наверху со стуком закрывается. Пол смотрит наверх, в его глазах читается раздражение, даже гнев. Может быть они с парнем в маске повздорили ранее. В любом случае, он не полностью доверяет ему.

– Если он когда-нибудь скажет что-то, что тебя испугает, зови меня. Или кричи. Я приду.

Как будто всё это не пугает меня. Но я киваю, и Пол отворачивается, готовый подняться и сказать парню в маске следить за своими действиями. Я должна радоваться, но вместо этого я отчаянно не хочу отпускать его. Слово срывается с моих губ прежде, чем я успеваю его обдумать:

– Останься.

Он останавливается:

– Зачем?

– Здесь так тихо, что я не могу этого выносить.

Через секунду Пол говорит:

– Я в любом случае хотел с тобой поговорить.

Не реагируй слишком явно. Будь естественна. Это твой шанс.

– Ладно. Хорошо.

Он складывает руки на груди и прислоняется спиной к стене.

– Ты мне доверяешь. Хотя не должна. Почему?

– Ты не такой, как остальные, – стоит ли мне рисковать? Могу попробовать. – Не такой, как твой отец.

Он суживает глаза, но не протестует.

В моём измерении Пол никогда не говорит о своей семье. Наконец, я понимаю, почему – но даже когда он поймёт, что я знаю всю правду, он не захочет рассказать мне больше. Я уже поняла, насколько он стыдится своей семьи. Не стесняется. Стыдится. Как будто его убивает даже думать о них. Когда он сказал мне, что его родители – «плохие люди», я подумала, что они алкоголики или поднимали на него руку. Теперь я понимаю, как они потеряли его – его родители никогда не обращали на него внимания. Если ты любишь своих детей, то никогда не будешь жить вот так. Ты никогда не допустишь, чтобы они сталкивались с насилием. Ты не пытаешься заставить их следовать своему примеру, вместо того, чтобы позволить им следовать за своей мечтой. Мистер и миссис Марковы сделали всё это и даже больше. Его доброе сердце должно быть таким сильным, чтобы выдержать это всё. В моем мире, и в остальных.

Неужели он всегда думал, что я буду ненавидеть его, если узнаю?

Может быть, это мой шанс узнать остальную часть правды. Тогда я смогу сказать Полу, что всё знаю, и буду любить его ещё больше.

– Твоя мама, какая она? – спрашиваю я его.

– Почему тебе это интересно?

– Я слишком долго была здесь. Мне скучно. Она тоже в семейном деле?

– Семейное дело?

– Как ещё мне это называть?

Пол не предлагает ничего взамен, вероятно, потому, что другие альтернативы ещё хуже.

– Напрямую она не связана с этим.

– Она… хм… одобряет это?

Он негромко смеётся, будто с презрением. Но только когда он начинает говорить, я понимаю, что оно обращено не ко мне.

– Слово моего отца – закон, для всех нас. Мама настаивает на этом даже больше, чем он сам. Она обожествляет его.

– Она хотела, чтобы ты работал на отца?

– Настаивала на этом, – Пол качает головой, очевидно вспоминая какую-то сцену из прошлого. – Она даже сделала мне первую татуировку.

Ладно, всё обернулось неожиданно.

– Какое отношение татуировка имеет к… хм… этой жизни?

Пол смотрит на меня довольно долго, как будто не может понять, почему я спрашиваю или почему он хочет ответить. Но он действительно хочет рассказать мне, я вижу это в его глазах. Наконец, он говорит:

– В России, люди, живущие «такой жизнью» всегда носят татуировки. Изображения отражают преступления, которые они совершили, время, которое они провели в тюрьме. Или то, во что они верят.

– Какие у тебя татуировки? – он не мог совершить чего-то такого же отвратительного, как его отец или те ужасные люди наверху. Пол не такой как они, и никогда не будет. Однако, я вижу линии татуировки под его расстёгнутым воротником, свидетельство отличия между Полом из моего мира и этим.

Пол замечает мой взгляд на своей коже. Он говорит:

– Это просто чтобы показать тебе. Никаких других причин.

Потом начинает расстёгивать рубашку.

Я снова вспоминаю день, когда Пол позировал мне. Не то, чтобы мне нужно было думать об этом прямо сейчас. Вместо этого, я сосредотачиваюсь на том, что он пытается успокоить меня, насколько может.

Он не снимает рубашку, не расстёгивает до конца. Но верхняя часть его торса сейчас на виду и теперь я сама вижу татуировки. Они просты, нарисованы сине-чёрными чернилами, но искусно сделаны. Самая большая татуировка – посреди груди, удивительно подробное изображение девы Марии с младенцем Иисусом. На одном плече роза, которая кажется увядшей или высушенной, на другом – голубь, сидящий на дереве.

Я будто слышу голос лейтенанта Маркова, шепчущего: «Голубка». Он называл меня своей маленькой голубкой, держа в объятиях.

– Нравится? – Пол указывает на плечо. – Она значит «Освобождение от страданий». Роза говорит, что я предпочту смерть бесчестью. А Мадонна говорит о том, что я был рождён для того, что ты называешь «этой жизнью».

Мадонна не требует объяснений. Значение розы тоже не удивляет меня, порядочность Пола и его доброта сохраняются даже в мире, где он не смог избежать порочности своих родителей. Но голубь…

Я смотрю ему в глаза:

– Каких страданий ты избежал? – спрашиваю я так мягко, как могу. – Или ты всё ещё ждёшь освобождения?

Пол застывает. Сразу же начинает застёгивать рубашку.

– Ты задаёшь слишком много вопросов.

– Но ты хочешь мне ответить. Разве нет?

Он медлит несколько долгих секунд, и я понимаю, что он тоже чувствует это, электрическую связь между нами, которая заставляет мир крутиться. Однако, Пол не понимает, почему он связан с незнакомкой, почему он почувствовал необходимость открыть мне тайны, написанные чернилами на его коже, или почему я даже сейчас тянусь к нему. Сбитый с толку, почти обиженный, он просто поднимается по ступеням, не говоря ни слова.

Когда дверь снова закрыта и заперта. я делаю глубокий вдох и понимая, что дрожу. Я так глубоко доверяю ему, но эта сцена так непохожа на всё, что я видела, путешествуя по вселенным. Я могла бы сделать неправильное движение и нарушить хрупкое равновесие.

Подобраться к Полу в этом измерении означает играть со своей жизнью.

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: перевод редактируется

Глава 17

Когда самое радостное событие твоего дня заключается в том, что кто-то выдаёт тебе свежее ведро в качестве туалета – это нехороший знак.

Парень в маске затащил старое ведро наверх. Он казалось так же доволен поручением, как можно было бы ожидать, но мне всё равно было грустно видеть, как он уходит. Проведя столько времени в этой безжизненной подземной клетке, встреча с кем-то, даже с ним, была подзарядкой для моего скучающего мозга. Но сейчас его не было уже долго, и я чувствую, как комната сжимается вокруг меня, ещё больше отдаляя меня от реального мира.

Моё чувство времени больше не работало. Я не знала, сколько я уже здесь. Более трёх часов с тех пор, как мне принесли еду, однако, потому что я голодна. Точнее я сказать не могу.

Я измотана. К этому времени Маргарет из этого мира уже больше двадцати четырёх часов не спала.

Конечно, переговоры о моём освобождении уже начаты. Ватт Конли вероятно уже приказал банкирам привезти ему миллион долларов немечеными купюрами. Или вместо того, чтобы забрать набитый наличностью портфель из-под скамейки в парке, Леонид вероятно даёт Конли номер счёта на Каймановых островах, который загадочным образом исчезнет после зачисления средств.

Дверь наверху открывается. Я чувствую тот же странный коктейль эмоций, страх, надежда, странное счастье от осознания, что что-то наконец происходит…

… потом я вижу Пола, который возвращается ко мне, и надежда возрастает.

– Вот, – говорит он. Он держит белый контейнер и банку имбирного эля. – Должно быть, ты снова голодна.

– Да. Который сейчас час?

– Какая разница?

– Я просто хочу знать, – мой голос дрожит, но я с трудом сглатываю и продолжаю. – Я так долго в этой комнате, это странно, не знать, что происходит снаружи.

Пол мешкает. Его серые глаза почти нечитаемы, но я вижу, что ему не нравится осознание того, как я напугана. Когда он отвечает мне, его слова просты и точны.

– Сейчас день. Пасмурно. Недавно был дождь, но он прекратился.

Кто мог подумать, что я буду чувствовать такое облегчение, просто услышав, как выглядит небо?

– Спасибо.

– Твой обед опоздал. В следующий раз он будет раньше, если ты всё ещё… будешь с нами.

Значит ли «будешь с нами» – «ещё не свободна» или «всё ещё жива». Я на девяносто девять процентов уверена, что он имеет в виду первое, но в этой ситуации, однако, девяносто девять процентов – не достаточно.

Пол открывает контейнер, и там обнаруживается лазанья и чесночный хлеб. От запаха томатного соуса, сыра и чеснока я почти стону, настолько я голодна.

Но я ещё вспоминаю, как мы с Полом готовили лазанью на кухне моих родителей. Мы слушали Рахманинова, и наши плечи соприкасались, мы смеялись каждый раз, когда что-нибудь не получалось, что случалось постоянно. Это был первый вечер, когда я поняла, что мои чувства к Полу начали меняться. Иногда я думаю об этом, как о первом вечере, когда я произнесла слово «мы»

– Нельзя ли снять это? – я поднимаю свои связанные руки к Полу. – Если я буду есть итальянскую еду со связанными руками, то она вся будет на мне. Или тебе нужна возможность посмеяться надо мной?

Пол никогда бы не стал смеяться над кем-то из-за таких вещей. Он был бы оскорблён самим предположением об этом, на это я и рассчитываю.

Но он не разрезает стяжки. Вместо этого, он говорит:

– Я тебе помогу.

Когда он берет пластиковую вилку из пластикового пакета, я говорю:

– Ты имеешь в виду, что собираешься кормить меня?

– Всё так, как ты сказала. Иначе ты устроишь беспорядок, – он передаёт мне тонкую бумажную салфетку. – Руки должны быть связаны.

Он собирается сесть на край моей кровати, потом отстраняется. Без сомнения, он думает, что я почувствую угрозу, если он слишком быстро приблизится ко мне, так и было бы в нормальной ситуации. На самом деле, когда он наконец-то усаживается рядом со мной, я успокаиваюсь.

Это промедление означает, что он думает обо мне. Пытается сделать это проще.

И несмотря на то, что я не могу ничего сделать, мне помогает осознание того, что он рядом с Жар-птицей.

Пол осторожно набирает лазанью на вилку, ждет, пока упадут последние капли соуса, потом подносит это к моему рту. Я чувствую странное смущение, откусывая в первый раз. После этого, однако, мне всё равно. От первых капель томатного соуса у меня на языке, у меня так быстро выделяется слюна, что во рту почти больно. С чесночным хлебом я могу справиться сама, так что я макаю его в соус и откусываю кусок прежде, чем он подносит к моему рту ещё одну вилку. Могу поклясться, никогда в жизни не ела ничего вкуснее.

– Ты более голодна, чем я думал, – говорит Пол.

Должно быть, я заглатываю еду, как голодная собака. Заставляя себя жевать медленнее, я промакиваю рот дешевой салфеткой.

– Извини.

– Не извиняйся. Это я виноват.

Пол чувствует себя виновным. Возможно, я могу это использовать.

– В этом здании есть душ? Или ванна? – Конечно, он развяжет мне руки, чтобы помыться. – Я ем как сумасшедшая и у меня ужасная причёска, держу пари, я выгляжу, как тасманский дьявол.

– Бывало и получше.

Ох. Я выразительно смотрю на него.

– Откуда ты знаешь?

– Я предполагаю.

Снова я напоминаю себе, что грубость Пола – это всегда разновидность честности. С прошлого вечера меня бросили в кузов, испуганную и связанную. Плюс, у меня недостаток сна. Надеюсь, я выгляжу лучше, чем должна в такой ситуации.

– Почему мне так долго не приносили еду? – спрашиваю я. – Ты получишь деньги если меня вернут в целости и сохранности, так? Умерла голодной смертью – это не в целости.

– Для того, чтобы человек умер голодной смертью, нужны недели. Жажда убивает быстрее, за несколько дней, – ещё одно сходство между измерениями? Лицо Пола принимает то самое выражение, когда он понимает, что только что сказал что-то бестактное слишком поздно для того, чтобы промолчать. – Никто не собирается отказывать тебе в еде или воде. Давай остановимся на этом.

– Ты уже пообедал? Держу пари, ты любишь лазанью.

Он медлит.

– Все любят лазанью.

– Но ты её действительно любишь, – говорю я так невинно как могу, между пережёвыванием. – Держу пари, ты даже научился готовить лазанью.

Он не поражен, по крайней мере, этого не видно.

– Тебе нравится притворяться, что ты очень хорошо меня знаешь.

– У меня есть предчувствие в отношении людей.

– Вряд ли. Люди называют предчувствием на самом деле собственное видение или небольшие подсознательные догадки.

– Может быть, я основываюсь на них.

– Твоё подсознание никак не могло догадаться, что я люблю лазанью.

Я смеюсь. Пол так всегда делает, что что-то, о чём он серьёзно говорил на самом деле смешно, его лицо мрачнеет, он пытается улыбнуться, но у него никогда не получается. В такие минуты он чувствует себя уязвимым. Поэтому я быстро говорю:

– Ты всё правильно сказал. Все любят лазанью. Вот и всё.

– Это не всё.

– А что ещё может быть? – Он протягивает мне ещё один кусок, и я принимаю его, разговор плавно течёт во время того, как я ем.

– Я не знаю, – говорит он. – Но я не верю в предчувствие.

– А в сверхъестественные силы веришь?

Этим я заслуживаю взгляд такой же уничижающий, как взгляд моего Пола-учёного дома. Я решаю навести беспорядок в его рациональной голове, кроме того, после часов страха в связанном состоянии мне нужно напомнить себе, как много я знаю. Какая сила у меня всё ещё есть.

Поэтому я говорю:

– Например, мои предчувствия, или экстрасенсорные силы, тебе решать, они говорят мне что ты хотел пойти в жизни другим путем. Законным. Что-то большее, чем это, и значительнее. Я в частности думаю, что ты был бы хорошим… учёным.

Если бы ситуация была менее ужасна, выражение его лица было бы уморительным. Он кладёт контейнер и встает.

– Как ты могла догадаться, что я хотел… – его речь прерывается.

Как я могла об этом догадаться?

– Из того, как ты всегда анализируешь всё вокруг. Ты умён. Я догадалась об этом.

Пол ходит передо мной туда-обратно, его шаги гулко отражаются в этой маленькой, тёмной клетке.

– Кто-то рассказал тебе обо мне. Иначе ты никак не могла бы это узнать.

– Кто об этом знал, кроме тебя самого. Никто, держу пари. Ты нечасто открываешься людям, – это значит никогда и никому.

Он делает шаг назад, чтобы рассмотреть меня под другим углом.

– Что ещё говорит тебе обо мне твоё «предчувствие»?

Я помню, что я кричала Полу из последнего измерения. Эти слова были слишком интимными, слишком точными. На этот раз мои ответы будут просты. Но это всё равно будет то, что я люблю в нём.

В конце концов, осколок души моего Пола в этом мужчине, даже сейчас.

– Тебе нравятся факты. Ты хочешь быть объективным. Иногда люди думают, что ты холоден. Но это не так. Совсем нет. Я думаю ты чувствуешь более глубоко, чем большинство людей, ты просто не знаешь, как показать это. Ты всегда чувствуешь, как будто идёшь не в ногу со всеми. Ты не такой, как люди вокруг тебя, они понимают это так же хорошо, как и ты. И ты думаешь, что с тобой что-то не так, поэтому уходишь в себя ещё глубже. Это просто значит, что люди не знают, какой ты на самом деле.

Пол делает шаг назад. Я думаю, он не знает, пугаться или радоваться.

– Ты одинок, – говорю я более мягко. – Ты был одинок так долго, что я думаю, ты забыл, что бывает по-другому.

Он глубоко вдыхает. Теперь его вид ещё больше напоминает мне о моём Поле, эта смесь неуверенности и восхищения, которую я помню из наших первых дней вместе.

Не часть ли его души сияет из глубины? Спасёт ли он меня в конце?

Я наклоняюсь вперёд, желая, чтобы он понял, что я могу находиться в его близости.

– Ты хочешь семью. Не твою семью, а настоящую, в которой люди заботятся друг о друге. И когда люди тебя пугаются, потому что ты такой сильный, тебя это убивает. Потому что ты можешь быть таким мягким. Таким добрым.

– Ты меня не знаешь, – говорит Пол, как будто произнося эти слова он может заставить их сбыться.

– Я хотела бы, чтобы ты мог научиться показывать людям себя настоящего. Если бы ты мог, никто бы больше тебя не боялся, – все бы тебя полюбили, хочу я добавить. Но это было бы уже слишком.

Через секунду он смеётся, жёсткий, странный звук.

– Ты уже всё это узнала?

– Первое впечатление может обо многом рассказать, – улыбаюсь я. – Так что ты видишь, когда смотришь на меня?

Я не ожидаю ответа, но я его получаю.

– Ты нестабильна, – ровно говорит Пол. – Ты преувеличиваешь свои знания и эмоции, чтобы привлекать внимание, которого, как ты полагаешь, иначе ты не получишь. Однако, у тебя есть таланты. Если бы их не было, ты бы не хотела выставлять себя напоказ. Почему их для тебя недостаточно, я не знаю. Для своих лет ты в одних вопросах утончённая, в других – наивная, и это заставляет меня думать, что ты обучалась в экспериментальной школе, может быть в Вальдорфской, или тебя могли обучать на дому сведующие люди. Ты кажешься обычной девушкой, но, если тебя разозлить, ты опасна. Я говорю это, хотя это у меня пистолет.

Его маленькие шутки теряются в остальном, эта голая правда слишком ранит меня. Наивна? Нестабильна? Мой Пол тоже так думает?

Я могу себя заставить говорить только о последней части:

– Опасна?

– Ты спокойна в стрессовой ситуации. Спокойнее, чем должна быть, – Пол обводит меня взглядом, как будто одна только эта фраза выворачивает меня наизнанку. – Может быть, ты обратилась ко мне случайно. Но ты дразнишь меня жизнью, которой у меня никогда не может быть, смелость это или безумие, я не знаю. Всё что я знаю – ты не обычная девушка. Ты видела то, что другие не видели. Делала то, что другие не могут.

Я чувствую, что сейчас расплачусь, но я сдерживаюсь. Только не перед ним, не сейчас.

Он видит мою слабость, но не жалеет меня:

– Ты думаешь, твоя особенность делает тебя неуязвимой. Это не так.

С этим Пол поднимается по ступенькам. Его единственное прощание – звук закрывающейся двери.

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: перевод редактируется

Глава 18

Несмотря на изнеможение, я долго лежу без сна.

Пол думает, что я жалкая. Абсурд. Наивная и самоуверенная, и ещё сотня других определений, я никогда не хотела быть такой.