Текст книги "Секрет ее счастья"
Автор книги: Клаудиа Дэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
– Звучит разумно, – согласился Блейксли, наклоняясь вперед, и, как она поняла, посмотрел на ее очень аппетитную упругую грудь.
Она была прелестна и без единой веснушки. Луиза надеялась, что он заметит хороший уход за грудью все эти годы, годы, за которые никто так и не заметил ни ее саму, ни ее грудь. Наконец-то этому пришел конец.
– Блейкс, – выпалила Луиза, холодно глядя на него, – никто в этом театре ни за что не поверит, что я могла согласиться на такое, не говоря уже о развращении, если вы не сделаете чего-то, что создаст иллюзию, ну, того, что я развращена!
– И что вы предлагаете, дорогая? – любезно осведомился он, все еще глядя в ее декольте гораздо более проницательно, чем требовалось. В самом деле, не время осторожничать. – Мне задрать ваши юбки, расставить ноги и нырнуть?
– Блейксли! – воскликнула она, раскрыв веер и используя его теперь уже по назначению, чтобы остыть.
Она ощутила, как жар поднимается изнутри, захлестывая ее от груди до корней волос. Горячие приливы смущения и, да, вспыхнувшей страсти обдавали ее шею и лицо. Она была абсолютно уверена, что даже актерам прекрасно видно ее со сцены и, что еще хуже, видны все ее мысли.
– Это слишком... слишком прямолинейно.
– Но ведь вы хотите прямолинейности, Луиза? – тихо и страстно прорычал он. – Опустите свой взгляд и посмотрите, как я прямолинеен!
Ну что ж, она посмотрела, и там был он. Прямолинейный и смелый. И нацеленный на нее.
Она не могла удержаться и заулыбалась.
– Это веселит вас, да? – спросил он.
– Немножко, – призналась Луиза, скорее потому, что надеялась взбесить его этим.
Она не знала, что чувствует Блейкс, но ее ужасно возбуждала возможность взбесить его.
– Думаю, обесчещенной девушке дозволено глумиться над обесчестившим ее мужчиной, особенно таким образом, именно по этому поводу.
– Повод? – переспросил он. – Да уж, умно, особенно в таком безопасном месте, как Королевский театр. Что вы будете делать, дорогая Луиза, когда мы останемся наедине, и никто не услышит ваш крик?
– Ну же, Блейксли, – сказала она, наклоняясь очень сильно вперед, так чтобы быть совсем-совсем уверенной в том, что он видит большую часть ее безупречной груди, – если никто не услышит мой крик, тогда, скорее всего, никто не услышит и вас.
Блейксли улыбнулся. Легкая улыбка, полуулыбка, которую он быстро стер и сразу же бросил на нее сердитый взгляд.
– А как вы заставите меня кричать, Луиза? Я с нетерпением хочу услышать ваши планы на мой счет.
– Я, – сказала она, быстро подумав и немного выпрямившись, – я поцелую вас.
– Вы меня уже целовали. И я не кричал.
Она не знала, что вынудило ее это сделать. Она не знала, откуда возникла эта мысль. Но как бы то ни было, ее взгляд обратился снова к этому восставшему мужскому естеству, и она выдохнула:
– Вот куда я вас поцелую, что заставит вас кричать, Блейкс!
И тут Блейксли притянул ее за талию, бурча что-то непристойное, или, по крайней мере, благовоспитанная девушка сочла бы это непристойным, затем прижал ее к задней стене их ложи и глубоко поцеловал.
Это оказалось одной из самых лучших находок в ее девических попытках казаться развращенной.
Оставалось только строить предположения, сколько еще она останется незамужней, если все будет продолжаться в том же духе.
Глава 23
Тете Мэри не понадобилось много времени, чтобы понять, что Луиза умна и что между Луизой, Блейксли и Мелверли что-то произошло. Мэри не смогла добиться никаких подробностей от Элинор, но она не сомневалась, что выбьет их из Амелии, в чем Элинор была уверена гораздо меньше. Амелия могла быть достаточно гибкой, когда на нее давили.
Так оно и вышло. Элинор не собиралась выдавать местонахождение Луизы, а Мэри знала по опыту, как легко Элинор удается сбить ее со следа, и потому решила послать за Амелией. Так как это был вечер и Хоксуорт все равно собирался куда-нибудь пойти, он составил компанию Амелии, направлявшейся в Мелверли-Хаус, очевидно страдая некоторым избытком любознательности.
Хоксуорт, отлично знавший как Луизу, так и Мелверли, должен был сам обо всем догадаться. Но будучи отъявленным лентяем, он находил предположения трудоемкими и предпочитал, чтобы вся работа была проделана за него. Впрочем, то же самое относилось и к тете Мэри.
Хоксуорт, по-светски томно развалившись на длинном диване в библиотеке, время от времени поглядывал на женщин с каким-то раздражающим отсутствием заинтересованности. Длинные светлые пряди его волос, рассыпавшиеся по диванной подушке, вызвали у Элинор мимолетный интерес и ничего более, несмотря на то, что он был ее кузеном, наследником ее дяди, герцога Олдрета. Хоксуорт был красив, богат и, как следствие, очень устал от жизни за свои долгие двадцать лет. В целом она считала кузена довольно утомительным.
– Хоксуорт, – заговорила тетя Мэри, – как приятно видеть тебя. Разве ты не должен сейчас быть в Париже с остальными?
На континенте как раз был подписан Амьенский мир, что означало – Париж свободен от войны, свободен и доступен для всех мотов и транжир мира. Элинор знала об этом, потому что, кроме всего прочего, читала Филдинга. Под «остальными» подразумевались молодые лондонцы, которые предположительно развлекались сейчас в Париже, как настоящие повесы.
– Я вернулся, – протянул Хоксуорт. – Я снова туда поеду, как только приспичит или просто так, тетя Мэри. Вы поэтому вызвали нас? Чтобы обсудить мое предстоящее путешествие?
– Нет, – сказала тетя Мэри, притворяясь, будто испугалась его упрека.
У тети Мэри был богатый опыт общения с заносчивыми великосветскими молодцами. Такими оказались мужья ее сестер – вот она и привыкла вести себя так, чтобы это было приятно для них и одновременно выгодно для нее самой. Элинор уже давно пришла к выводу, что ей нравилась эта черта тети Мэри и что, хоть тетя Мэри и любила выпить, глупостью она не страдала.
– Я попросила вас прийти, потому что... ну...
Тетя Мэри увиливала от ответа.
Элинор как можно скорее укрылась в дальнем углу комнаты, почти погруженном в тень. Там можно было оставаться невидимой – а значит, никем не замеченной. Она, конечно, знала, о чем хотела сказать тетя Мэри, и у нее было определенное предположение, как это отразится на ней самой. Если Элинор не ошибалась, а она не могла ошибиться, ее немедленно выпроводят из комнаты, посчитав, что она еще слишком мала и чересчур невинна, чтобы слушать подробности разговора о Луизе.
– Да? – оживился Хоксуорт.
Тут Элинор заметила, что Амелия тоже оглядывается, будто старается найти для себя затененный угол.
– Мне кажется, я немного недооценила леди Луизу, – сказала тетя Мэри.
– Прошу прощения? – немного приподнял голову Хоксуорт.
– Луизы нет дома, – сказала Мэри. – Я не знаю, куда она ушла. Вы не думаете, что она могла сбежать? С Генри Блейксли?
– Она могла, – отозвался Хоксуорт.
– Конечно, это очень вероятно. Она поступила бы наперекор Мелверли и обзавелась бы Блейксли. Два зайца одним выстрелом.
– Не говори ерунды, Хокс! – взбунтовалась Амелия, встав и с угрожающим видом направившись к младшему брату. – Если бы ты чаще бывал в обществе, ты бы знал, что Луиза была и остается заинтересованной только в одном человеке с самого первого дня, когда она вышла в свет, и это не Генри Блейксли, а маркиз Даттон. Вряд ли она получит то, что ей нужно, выйдя замуж за лорда Генри.
– Она обесчещена сейчас, Амелия, – проворчал Хоксуорт, вставая, – она примет любого мужчину, какой только попадется, и будет безмерно благодарна ему. Если Блейксли изъявляет желание быть с ней, она должна проявить разум и воспользоваться этим. Ей же хватило глупости позволить ему сперва обесчестить ее...
Элинор подавила смех, который мог привести к тому, что её вышвырнули бы из комнаты, как мусор. Это стоило ей большого труда, ибо ей так хотелось радостно зааплодировать высказыванию Хоксуорта. Он заслужил это, ленивый пьяница.
– Но Даттон тоже ее обесчестил, – прервала брата Амелия. – Его все еще можно заставить пойти к алтарю. Если мужская часть этой семьи даст свое разрешение.
– Дело вот в чем, – вмешалась тетя Мэри, прервав начинавшуюся ссору между Амелией и Хоксуортом из боязни, что Мелверли будут сплетничать о ней всю следующую неделю, – Луизы в доме нет, и, принимая во внимания все произошедшее на днях, полагаю, ее нужно найти, пока она себе не навредила.
– Она обесчещена, тетя, – сказал Хоксуорт, – уберегать ее, даже от самой себя, уже не ваша забота.
– Я смотрю, ты даже не поленился встать с дивана для того, чтобы все оценили твои слова, – упрекнула его Амелия.
Хоксуорт, бесконечно ленивый, направил свой самый энергичный взгляд на сестру. Было заметно, что Амелия оценила по достоинству эти усилия, совершенные ради нее. Разумеется, они все должны были радоваться, если Хоксуорт проявлял хоть какие-то усилия хоть по какому-то поводу.
– У вас нет предположений, куда она могла подеваться? – спросил Хоксуорт тетю Мэри, отворачиваясь от Амелии со страшно недовольным видом.
– Она в Королевском театре, – произнес чужой мужской голос.
Все обернулись на звук этого голоса. Незнакомец был высок, худ и смугл – это бросалось в глаза в первую очередь. Затем его одежда: кожаные штаны, грубая льняная рубашка и кусок ткани, заменяющий широкий пояс. Нож.
Очень большой нож, почти как короткий меч. Он сверкал при свечах завораживающим светом смертоносного оружия.
Наконец его лицо. Глубоко посаженные глаза под жгучими черными бровями. Выступающие скулы. Ястребиный нос. Угловатое лицо, требующее бритья.
Человек стоял в комнате, спиной к открытому окну. Оно было открыто, потому что дождь прекратился и вечерний ветер был свеж и прохладен.
Элинор огляделась. Возле каждого окна стояло по такому же дикому молодцу.
– Вы не будете вмешиваться, – сказал незнакомец. – Вы останетесь здесь.
– Я так не думаю, – возразил Хоксуорт.
– А вы подумайте еще раз, – сказал один из шайки, старший из молодняка.
Индейцы.
На этот раз Элинор не удержалась. Она радостно захлопала.
Если бы София была хоть немного менее утонченна, она бы восторженно захлопала в тот момент, когда Блейксли прижал Луизу к стенке их ложи и, судя по его позе, начал целовать ее до беспамятства.
Все очень хорошо складывалось без всякого вмешательства. Было так важно в подобных делах следить за тем, чтобы все продвигалось как нужно. София встала, многозначительно улыбаясь Маркему и Энн, хотя сильно сомневалась, что Маркем понимает, в чем дело. Зато она могла быть уверена, что Энн все объяснит. Выйдя из ложи и спустившись по лестнице, София легонько постучалась и вошла в ложу Мелверли.
Он был занят приятнейшим делом с Эмили Бейтс, его бриджи были в достаточной мере спущены, чтобы он смог сделать все, что нужно, юбки Эмили были задраны, ее щеки порозовели, а взгляд блуждал по театру. София улыбнулась и подмигнула ей, приложив палец к губам и наблюдая за трудами Мелверли. Ну, прямо как Геркулес, хотя, конечно, не так хорошо сложен.
Когда Мелверли, у которого был отвратительно белый зад, поросший курчавыми рыжими волосами, захрюкал в такт своим толчкам, она решила, что просто не может больше ждать и должна говорить.
София не сомневалась, что Эмили, страдающая от того, что должна изображать прилив блаженства, будет ей благодарна.
– Лорд Мелверли, – сказала она, тихо ухмыльнувшись, когда Мелверли резко остановился и пробурчал проклятие в корсет Эмили. – Как это мило, что мы с вами сталкиваемся при таких обстоятельствах. Но, полагаю, это не совсем точно. Вы сталкиваетесь сейчас с мисс Бейтс, поэтому вернее будет сказать – хорошо, что есть возможность поговорить.
К счастью, Мелверли прикрыл свой ужасно непривлекательный зад, неуклюже встал и повернулся к ней. Эмили изо всех сил старалась сдержать улыбку и принять подобающе смущенный вид. Милая Эмили просто умерла бы с голоду, если бы когда-нибудь решила зарабатывать только своими актерскими способностями.
– Вы заблудились, леди Далби? – грубо спросил он, стоя уже лицом к Софии и все еще поправляя бриджи.
– Нет, но боюсь, что заблудились вы, лорд Мелверли. Кажется, вы совсем сбились с верного пути в отношениях с вашей старшей дочерью, – сказала София, поглядывая на Эмили, которая хорошо поняла ее, умная девочка, и, что-то проворковав, оставила их в ложе наедине.
Мелверли был не очень доволен. С другой стороны, когда он вообще; был доволен?
– Луиза не ваша забота, – сказал он по-прежнему, грубо, потому как бедняга, просто не умел общаться иначе.
Это могло бы сильно огорчать, если бы не было так забавно.
– На самом деле она доказывает, что не является вашей заботой, хотя, по-видимому, лорд Генри Блейксли не отказывает себе в удовольствии, уделяя ей то внимание, в котором она так нуждается и, возможно, требует. Как вы с ней в этом похожи! Как лестно это должно быть для вас – видеть, что хотя бы одна из дочерей пошла по вашим восхитительно развратным стопам.
– О чем, черт побери, вы говорите, София? В ней не может быть ничего моего, – сказал он.
Да, грубовато.
– Лорд Генри обесчестил ее, и она так и останется обесчещенной. Это будет ей хорошим уроком.
– Я не до конца уверена, что вы так считаете. К тому же развратная жизнь, несмотря на свои привлекательные стороны, не тот путь, который большинство мужчин предпочтет для своих дочерей.
– Вы так же хорошо знаете, как и я, как и все в Лондоне, что она – не моя дочь, – сказал он.
Да, снова грубо.
– Дорогой Мелли, но ведь также говорят, что обычно все обо всем знают, кроме самого отца. А значит, вы преувеличиваете. Луиза вся в вас, начиная от рыжих волос и заканчивая упрямой волей, и, не решаюсь сказать вам это в лицо, у нее такой же острый язык. Как вы могли подумать иначе?
– Мне сказал Уэстлин, – пробормотал он. – Маргарет погрела его постель. Она даже призналась в этом однажды.
– Дорогой, Уэстлин считает, что он отец всех рыжеволосых в ближайшей округе и двоих, что живут в пятидесяти милях от города. Редкое самомнение, однако, ни у меня, ни у вас нет причин потакать ему, как вы полагаете?
Его несчастное обвисшее лицо, с бросающимися в глаза багровыми пятнами на носу и подбородке, стало более осмысленным и спокойным. Бедняжка, размышления требовали определенных усилий после разнеживающих плотских удовольствий. Что ж, им нужно было управлять, мягко вести к правильному решению.
– Ее мать призналась, – выдавил из себя Мелверли, разволновавшись, что говорило о некотором усилии быть повежливее.
– Дорогой, конечно, она призналась, – с живостью подхватила София. – Позвольте, я угадаю, как разворачивалось это представление. Тогда вы, как и сейчас, были расположены поговорить. Уэстлин приступил к своей болтовне, исключительно ради бахвальства, даже вы должны это признать. Вы обвинили ее, при этом на вашей коже еще оставался свежий запах другой женщины, а она?.. Она должна была изображать страдающую жену до самого конца, ведь вы играли Отелло и ударили ее? – София засмеялась, увидев, как он изменился в лице. – Мелли, вам просто нужно перестать жить по сценарию пьесы, которую вы когда-то видели. Что вы хотели от нее услышать? Обвинив ее, вы сами не были ни преданны, ни благоразумны. Вы наградили жену безжалостной местью. Я аплодирую ее стойкости. И любая женщина меня поддержит.
– Она могла все отрицать, – упрямился Мелверли.
– При виде вашего недоверия? – наступала София. – Да признайте же, Мелли, вспомните Маргарет такой, какая она была на самом деле, а не такой, как вы запечатлели ее в своей памяти. Могла ли она изменять вам? Разве не была она хорошей женой, не вызывала ли уважения к вашему имени?
Мелверли выглядел очень задумчиво, с налетом меланхолии, как будто собирался заплакать. Как бы это было уместно. Он вел себя отвратительно и должен был теперь раскаяться за каждую мерзость, начиная с того дня, когда связался с какой-то служанкой, и до настоящего момента.
– Я убью Уэстлина, – заявил он, стараясь изо всех сил продемонстрировать решимость.
Что ему, бедняге, не слишком-то удалось.
– Не в Уэстлине проблема, лорд Мелверли, – сказала София. – Проблема в Луизе. Она была обесчещена, и будет еще хуже, если вы не вмешаетесь и не исправите ситуацию.
– Вы имеете в виду, позволю ей выйти за Генри Блейксли?
– Именно!
– Она может найти партию и получше.
– Мой дорогой лорд Мелверли, – сказала София, указывая рукой. Крики и свист в театре все нарастали. – Ей уже сделали лучше. Лорд Генри. Что вы не дадите, она возьмет сама.
Тогда Мелверли, которому и вправду следовало бы почаще вытаскивать свою голову из-под женских юбок, увидел то, что все, находящиеся в театре, видели в этот момент и громко обсуждали. А именно подробности того, как леди Луиза Керкленд, старшая дочь маркиза Мелверли, предавалась любви с лордом Генри Блейксли в ложе Королевского театра. Казалось, она наслаждалась этим гораздо больше, чем Эмили Бейтс, но София не думала, что лорд Мелверли по достоинству оценит такое явное сходство с собой.
– А вы еще сомневались, что она ваша дочь, лорд Мелверли, – сияя, сказала София. – Вы, наверное, слепы.
Глава 24
– Я не собираюсь делать этого здесь, Луиза, прижимая вас к стене в Королевском театре, – сказал Блейкс, держа ее за плечи и тяжело дыша, как будто только что сражался за свою жизнь.
Бедняга. Ему так трудно было воздерживаться. Создавалось впечатление, что она тоже не сможет устоять.
– Думаю, Блейкс... – сказала Луиза, улыбаясь и облизывая нижнюю губу.
Он чуть не застонал. Это было необыкновенно. Она наслаждалась своей властью над ним.
– Я думаю, что способна на это с вами везде, где захочу. Я думаю, дорогой, что вы бессильны сопротивляться.
– И вы хотите меня обессиленного, так? – сказал он, его голубые глаза светились стальным блеском.
– Я женщина, не так ли? Конечно, я хочу, чтобы вы обессилели, в конце концов, это и в моих интересах.
– Дорогая Луиза, – сказал Блейкс, передразнивая ее, – если вы считаете, что в этом и есть ваша сила, то вы очень, очень глупы. Не возражаю, знаете ли, что мужчина не станет требовать ума от женщины, у которой упругая грудь и подтянутый зад, но хотелось бы надеяться, что когда-нибудь вы проявите зачатки разума. Ну ладно, – сказал он с противноватой ухмылкой, – мы как-нибудь обойдемся, да?
– О чем вы вообще? – спросила она.
Луиза отлично знала, что он дразнит ее, но не могла понять причины. Она была обесчещена. Он обесчестил ее. Ее отца нужно было как-то наказать за это. И они додумались до такого счастливого решения этой проблемы. Зачем Блейкс путал все своими долгими размышлениями?
У него была дурная склонность все усложнять. Ей придется над этим поработать.
– Только о том, насколько вы сейчас обесчещены. Я не могу быть уверен, что Хайд позволит мне жениться на вас, независимо от того, что решит Мелверли. Я сделал все, что мог, разумеется.
– Полагаю, речь идет о том, что вы сделали с моей честью? – зашипела она.
– А мне казалось, вы утверждали, что обесчестили меня?
– Блейкс, вы прекрасно знаете, что только женщина может быть по-настоящему обесчещена, а я обесчещена полностью!
– Скорее всего, так и есть, – сказал он. – Что означает, полагаю, что я могу взять вас или бросить, как мне в голову ударит…
– Кое-что точно скоро ударит вас, Блейксли! – прорычала она, хватая его за руки и пытаясь встряхнуть.
Но, к ее раздражению, он был не сотрясаем. Он стоял, как тупой камень, вкопанный в землю, со всеми присущими камню свойствами.
– Вы обесчестили меня в доме вашего отца, и обязаны сделать все, что в ваших силах, чтобы исправить это.
– О, мои силы. У меня их так мало, вы же видите, – сказал он, усмехаясь так, будто это была необыкновенно забавная шутка. – Ваш отец отказал мне. Мой отец, после сегодняшнего представления, откажет мне. Кажется, у нас нет вариантов. Кроме одной вполне естественной возможности – устроить вас куда-нибудь, вероятно, не в самое респектабельное место, но достаточно подходящее для таких целей. Я это устрою, дам вам великодушное разрешение и буду с удовольствием наблюдать. На самом деле сегодня я уже начал подготовку при горячем содействии леди Далби.
– Так это леди Далби! Как я сразу не догадалась! – воскликнула Луиза.
– Осталось только, – продолжал он, размышляя, – самому решить, куда и когда я вас помещу, и, проверив товар, решить, сколько денег стоит вложить.
– Блейкс, у вас ужасное чувство юмора! – сказала она, сложив руки на груди.
Было бы совсем неплохо поиграть в светскую девушку, но сейчас была совершенно не та ситуация.
– Вы прекрасно знаете, что любите меня и хотите жениться на мне.
– Я? – тихо откликнулся он, подталкивая ее в тень, подальше от свиста толпы и косых взглядов, устремленных на них отовсюду.
Неужели такая жизнь ждала ее?
– Когда я вам такое говорил?
– Вы говорили мне это, – сказала она, вздергивая подбородок и не теряя надежды, – при каждой встрече на любом светском рауте на протяжении последних двух лет.
– Двух лет вашей погони за Даттоном? – уточнил Блейксли. – Именно тогда я заявил это вам, и вы услышали мои клятвы?
О, он все так усложнял. Блейксу только дай поязвить и подразнить ее по самому малейшему поводу, даже по такому давно забытому, как ее безосновательная страсть к Даттону. Откуда же ей было знать, что Даттон не умел целоваться и не мог заставить бурлить ее кровь? Хуже того – он даже не мог рассмешить ее, а Блейкс – и он прекрасно знал это – мог заставить ее по-настоящему смеяться.
– Блейкс, вы прекрасно знаете, что я позволила вам меня обесчестить. Это много значит, если вы только согласитесь признать это. Думаете, я бы стала вас целовать, если бы не была уверена, что вы не равнодушны ко мне? Очень глубоко не равнодушны? В самом деле, я не понимаю, почему вы вдруг начали противиться этому. Вы и сами отлично знаете, что безрассудно хотите меня.
– А вы, Луиза? – тихо шепнул он. – Вы хотите меня так же безрассудно?
– Разве не заметно?
– Не очень, – пробормотал Блейкс рядом с ее губами, почти целуя ее, но не совсем.
У него и впрямь был очень злой юмор.
Его руки творили прекрасные, скандальные вещи с ее грудью, трогая ее и подзуживая, а его губы, эти нечестивые губы щекотали, дразнили, не удовлетворяя на самом деле.
– Жемчуг Мелверли, – прошептал он перед тем, как поцеловать ее.
Этот поцелуй не способен был удовлетворить ее, потому что он тут же переместился на ее шею, на ее декольте, на ее... правую грудь. Наконец он, кажется, понял, что к чему.
Затем он остановился, поднял голову и сказал, как ни в чем не бывало, что тоже ее раздражало:
– Так что насчет них, Луиза?
– Насчет чего? – выдохнула она, изо всех сил стараясь не позволить ему оторваться от ее груди и почти застонав от желания. – О чем вы?
– Ваши жемчуга. Все это началось из-за жемчугов Мелверли. Что мы будем с ними делать? – спросил он.
Она с облегчением заметила, что он пытался побороть, себя и держаться хладнокровно, сдерживая свои руки, которые охватывали ее грудь и теперь застыли в неподвижности. Блейкс был гораздо более уязвим перед ее чарами, чем ему хотелось бы. У нее возникло тайное желание засмеяться от радости.
Луиза подавила его, естественно.
– Понятия не имею, – сказала она, обняв его за шею, чтобы притянуть его к своим губам, чего он неистово избегал, прижимая ее руки к бокам.
Она испытывала удовлетворение от того, что ее корсаж был широко распахнут, но юбка крепко обосновалась у ее лодыжек, и он, казалось, вовсе не рвался повторять представление в гардеробной Хайд-Хауса. В самом деле, она еще никогда не сталкивалась с тем, чтобы Блейксли был так медлителен и упрям. Можно было даже подумать, что он не хотел соблазнить ее.
– Мне казалось, что вы должны знать. Я думал, вы хотите вернуть их любой ценой.
– Почти любой ценой, – сказала она, решив, что бороться таким образом за поцелуй Блейксли было непристойно и, возможно, вульгарно.
Она расслабленно облокотилась на стену и глубоко вдохнула, в надежде, что выпуклость ее груди отвлечет его.
Он и правда, кажется, немного отвлекся, но только на мгновение.
Это было неприятным открытием; она всерьез усомнилась в силе своей притягательности. Как такое возможно? Неужели он в самом деле способен устоять перед ней?
– Я пытался достать их для вас, достать любой ценой, – продолжил Блейкс, не отрывая взгляда от ее декольте, а затем начал плавно спускаться к ее юбкам.
Луиза пыталась придумать способ поощрить ход его мысли, но не могла придумать ничего лучшего, как обхватить его ногами вокруг талии. Она была абсолютно уверена, что такая атака непристойна и вульгарна. Но лучше проигрыш, чем ожидание.
– Да, это было очень мило с вашей стороны, – негромко сказала Луиза, с вожделением глядя на его губы. – Вы добыли их? Жемчуга?
Его взгляд задумчиво переместился от юбок к ее глазам. О, что ж, она полагала, что сможет соблазнить его своими глазами не хуже, чем юбками.
– Вас это так волнует, Луиза?
Что-то в его голосе, какой-то отзвук боли и желания заставил ее забыть и о его поцелуях, и о его руках, и даже о ее юбках, и сосредоточить взгляд на его лице.
Он не был прекрасен, ее Блейкс, не настолько прекрасен и соблазнителен, как Даттон, но он был поразительно мужественен, силен и умен.
А Луиза считала это гораздо более очаровательным и соблазнительным, чем любое прекрасное лицо. Глядя на Блейкса, она едва могла вспомнить смутный образ Даттона и совсем не могла восстановить то, что он говорил. Слова Блейксли украшали ее, подобно драгоценным камням, каждое предложение – золото, каждое слово – жемчуг юмора и проницательности.
Все было так очевидно. Наконец-то она все так ясно увидела, что заставила себя остановиться и подумать. Не слишком удобная привычка, которая, вероятно, не останется у нее надолго.
– Нет, – сказала она, глядя ему прямо в глаза, открывая ему доступ в тайны своего сердца, которое так долго было закрыто, защищаясь от Мелверли. – Мне все равно.
– Ожерелье у меня, вы же знаете, – сказал он, глядя на нее выжидающе.
– И с чем же вы будете носить его, Блейкс? – спросила Луиза, нежно улыбаясь.
– Я могу отдать его моей возлюбленной, – сказал он, подвигаясь к ней ближе, что было очень опрометчиво с его стороны.
Она могла напасть на него теперь в любой момент. Бедный Блейкс, он становился таким невнимательным из-за своей добродетели.
– Вы должны отдать жемчуга только той, кого любите, – прошептала она, притягивая его лицо ближе к своему и целуя его в краешек губ. – Отдайте их вашей матери.
Блейкс засмеялся, обволакивая ее своим смехом и обнимая руками.
– Нитка жемчуга должна, скорее всего, достаточно задобрить Хайда, чтобы он дал свое разрешение. Вы ему нравитесь, представьте себе, – сказал Блейкс, обнимая ее талию одной рукой и медленно задирая ее юбки другой. Наконец-то. – Хайду нравятся рыжие.
– Как и его сыну, – сказала Луиза.
– Как и его сыну, – повторил Блейкс и поцеловал ее.
Тоже давно пора.
Глава 25
Мелверли было совершенно ясно, как и всем в Королевском театре, что Луизу окончательно соблазнил и непоправимо опорочил лорд Генри Блейксли. Не совсем ясно было, как далеко зайдет это дело и, помолвившись с Луизой, женится ли он на ней.
– Должна признать это проявлением ностальгии, – сказала София, нежно взяв Мелверли за локоть, хотя его льняную рубашку давно пора было постирать, – именно в этом театре я утратила невинность с... Ну, я полагаю, будет очень неблагоразумно называть имена, даже по прошествии времени.
И она засмеялась, чтобы разрядить обстановку. Мелверли, как и ожидалось, озадачился.
– Вы же не хотите сказать, что потеряли... Но это невозможно, я ведь знаю, что вы были близки с Уэстлином еще до Даттона.
– О, дорогой, разумеется, я не имела в виду свое целомудрие в буквальном смысле слова, но мою добродетель именно в отношении Даттона. И по-моему, просто ужасно с вашей стороны называть имена. Конечно, Даттон мертв, но его сын здравствует, и вы знаете, какую боль испытывают дети, когда прошлое выставляется им напоказ. А теперь нас с Луизой это объединяет. Как это мило с ее стороны – потерять свою... О, но я думаю, что она потеряла это еще в той прекрасной гардеробной Хайд-Хауса. Я просто должна пригласить плотника взглянуть на мою гардеробную. Она совершенно определенно не служит делу в той мере, в какой могла бы.
Дальше последовало то, чего она ожидала.
Мелверли, который так любил ругаться, бушевать и грубо разговаривать везде, где только мог, заорал на весь театр, тотчас же получив настолько большой успех, что все актеры на сцене забыли о пьесе, чтобы наблюдать и слушать другое, несомненно, более увлекательное представление. Обратившись в сторону ложи Блейксли, он прокричал:
– Вы можете и должны жениться на девушке, Блейксли!
Блейксли появился возле перил, очаровательно взъерошенный, жилет был содран с него, волосы торчали ореолом разврата, и, улыбаясь, он протянул руку назад, чтобы вывести Луизу. Она выглядела как распутница, растрепанная и развратно распаленная. Они сначала улыбнулись друг другу, а затем Мелверли. И тут Луиза выкрикнула со звонкой четкостью через весь театр:
– Конечно, он должен, иначе у меня вообще никого не будет!
Театр взорвался аплодисментами и одобрительными восклицаниями. Это был один из тех редких моментов, когда хорошему юмору рукоплескал весь Лондон.
Руан наблюдал за Софией в ложе Мелверли и даже не пытался сдержать улыбки. Она сделала это. Он точно не знал что именно и почему, но ему был знаком ее теперешний довольный вид, говорящий: «я – сделала – все – как – хотела». Такой же вид у нее был, когда ее дочь была обесчещена Эшдоном, а сейчас София с тем же выражением наблюдала за Луизой Керкленд, обесчещенной лордом Генри Блейксли. Несомненно, Луиза теперь могла забыть о своей страсти к маркизу Даттону. Так просто!
Ничего не происходит просто так, без решительной помощи.
Как странно было наблюдать, с каким удовольствием София Далби помогала девушкам из хороших семей, например, собственной дочери, добиваться обесчещивания. Но невозможно отрицать очевидное.
Странной она была женщиной. София была обворожительна. Он хотел ее. Однако загвоздка была в том, что завоевать ее – очень непростая задача. Она была не из тех, кого можно было легко получить и с легкостью управлять. Зато София очень легко управляла другими, свидетельством чего были выходившие в данный момент из ложи Луиза Керкленд с абсолютно развалившейся прической и лорд Генри Блейксли.
Он не настолько горд, чтобы отказаться учиться у лучших, а Софию, бесспорно, можно относить к лучшим. Руан хотел ее. И намеревался добиться. Для этого нужно было только смотреть и учиться, София сама указывала путь. Именно с этой мыслью лорд Руан покинул театр.
Он пришел один и ушел также один, хотя уже начинал обдумывать, не стоит ли появиться с женщиной, чтобы наверняка привлечь внимание Софии.
