Текст книги "Московское воскресенье"

Автор книги: Клара Ларионова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Глава двадцать первая

В боях на Тереке полк работал с особым напряжением. Чтобы сократить расстояние до цели и сделать как можно больше вылетов, они выбрали запасную площадку близ линии фронта и с нее бомбили переправу.

Захватив Моздок, противник уперся в линию обороны Эльхотово – Илларионовка – Малгобек. Здесь армии Кавказского фронта дали врагу отпор. Несколько суток лилась кровь и горела земля. Пехота отбивала атаки немцев, жгла их танки, штурмовики целыми днями обстреливали вражеские соединения, а ночью поднимались легкие бомбардировщики.

Это были самые тяжелые, но и самые отрадные ночи. Летчицы работали не зная усталости, торжествуя от одной мысли: час расплаты настал. Здесь враг будет остановлен и уничтожен.

Утром, закончив полеты, Катя видела покрытых пылью солдат, которые отходили на отдых в горы. Глядя в их усталые лица, она отчетливо понимала, как трудно воевать: в горах непроходимые чащи, крутые скалы и темные ущелья.

Мимо аэродрома по кустам кривого карагача проползали телефонисты; пригнувшись, пробегали связные. Танкисты в кожаных костюмах, в тяжелых шлемах, похожие на марсиан, лежали у своих замаскированных танков, дожидаясь приказа.

Перед Катей сверкали снежные вершины гор, у подножия золотились непроходимые леса: тронутые осенью, краснели громадные буки; между ними, точно синие шатры, раскидывались сосны; зеленый плющ переплетал все деревья в один глухой массив, и казалось, что в нем застревало эхо ближних боев, словно лес был звуконепроницаем.

Около двенадцати часов Катя увидела с горы, как черная туча немецких танков вошла в долину. Танки прошли метров сто и вдруг повернули назад. Минометный огонь отсек немецкую пехоту от танков, «психическая атака», на которую рассчитывали враги, не удалась. А без поддержки пехоты танки не решились идти в бой. Времена переменились, когда-то «непобедимая» армада больше не надеялась на легкую победу.

Едва Катя спустилась в землянку, как загудела и задрожала земля, песок потек через фанерные щели. Неудавшуюся танковую атаку фашисты заменили обстрелом из тяжелых орудий. Но Катя, накрыв голову шинелью, заснула крепким сном. Она знала, что врага уничтожат в горах.

Однако поток железноголовых не оборвался. Вместо сгоревших, подорванных танков шли новые, за ними опять бежали бесконечные цепи пехоты, и казалось, чем больше их уничтожают, тем больше их становится; они выползали словно из-под земли.

Генерал Клейст, сменивший незадачливого фон Листа, думал, что счастье будет сопутствовать ему. Он рассчитывал сломить сопротивление русских и до наступления холодов ворваться в Грозный. Его план предусматривал зимовку в горах Кавказа, а с весны – дальнейшее наступление через Иран в Индию.

Но произошло нечто неожиданное не только для Клейста, но и для самого Гитлера.

Советская пехота вросла в берега Терека. Фашисты топтались на месте, теряли тысячи убитых и не продвигались ни на шаг. В занятом Моздоке осталась лишь груда развалин и не было никакой нефти. А без нефти они не могли побеждать. Техника оставалась без питания. Они бросились на захват другого нефтяного центра: Малгобек – Грозный. Генерал Клейст знал, что Гитлер будет доволен этой победой. Еще за сотни верст от Малгобека Клейст сформировал хозяйственные группы для добычи нефти. Собранные со всей Германии нефтяники изучали промыслы Малгобека. Но нефть еще была не в их руках.

Больше двух недель пробивалась армия Клейста к Малгобеку. Город несколько раз переходил из рук в руки и наконец пал. И опять генерал Клейст не достиг своей цели. Там, где были нефтяные промыслы, теперь лежала черная обгорелая земля. Мечта Гитлера не осуществилась. И тогда немецкие генералы повели армию на Грозный.

С аэродрома видна была долина, по которой вился Терек. Заросшие лесом горы тут сходились так близко, что образовали «ворота». Ущелье это и называлось Эльхотовские ворота. Целыми днями саперы расставляли на берегах Терека смертоносные мины, рыли окопы, сооружали дзоты – запирали Эльхотовские ворота.

Наступил вечер. Небо покрылось крупными осенними звездами, которые отражались в снежных вершинах хребта. Из лесов, налитых тьмой, тянуло дымком пожаров: партизаны выкуривали из глубины врага.

Ночную тишину нарушал гул боя. На аэродроме мелькали взлетные огни, гудели моторы. Маршанцева ходила от самолета к самолету, разговаривая с летчицами. Ободряла их, ставила одну цель: остановить врага. Терский рубеж должен стать концом фашистского наступления. Дальше ни на шаг! Маршанцева предостерегала, советовала, учила вести самолет в бой и приводить его обратно, что было потруднее первого.

По Терской долине катился с оглушительным грохотом огненный вал. Гул его доносился до аэродрома. Дым, покрывший равнину, приполз на старт и мешал работать.

С самолета Терский проход казался похожим на кипящий котел: в ярком пламени горели танки, автомобили, вся хваленая техника Запада.

Чуть рассвело – и на горы обрушились вражеские самолеты. Два часа они забрасывали узкую долину фугасными бомбами. После бомбежки – опять артиллерийский обстрел, и снова танки.

До рассвета наблюдала Катя этот ад. Стиснув зубы, ждала, чем же все кончится. Но и после жесточайшего штурма враг не продвинулся ни на шаг.

Больше десяти суток продолжалась битва, но враг не прорвался.

И тут генерал Клейст понял, что битва проиграна. Эльхотовские ворота были закрыты наглухо. Он еще не хотел считать эту неудачу поражением, он просто «менял» план. Поспешно переформировав войска, он начал обходный маневр вдоль Черных гор, но тут осень затянула небо тучами и обрушила дожди, затяжные, тяжелые, все смывающие дожди.

Глава двадцать вторая

Погода по всем законам метеорологии считалась нелетной, но самолеты летали и днем и ночью. Под Владикавказом помогали пехоте все виды авиации.

Ночью самолеты полка Маршанцевой бомбили скопление танков на окраине селения Гизель, утром их сменили штурмовики. Вот пронеслась первая тройка.

Катя представила, как они проносятся над передовой, как сбрасывают бомбы и отваливают на обратный курс. Через пять минут самолеты появятся из-за горы.

Но время истекло, а самолеты не прошли над ее головой. Катя старалась не думать о беде, она представила другой маршрут, по которому могли вернуться самолеты, и перестала ждать их. Завернувшись в плащ-палатку, она легла под крыло и приготовилась уснуть. Но вдруг из-за горы показались те же штурмовики; они не пронеслись на свой аэродром, а пошли на посадку. Это удивило Катю, она вылезла из-под крыла и стала следить, как приземляются штурмовики на узкой площадке, где с трудом взлетали и садились их маленькие самолеты.

Дежурная по аэродрому Марина Черненко подбежала к штурмовикам и начала рассматривать их новенькие машины. Вот бы на таком подняться! За дежурной и другие летчицы подошли взглянуть на штурмовиков. Лихо они, должно быть, дрались, если не дотянули до своего аэродрома: видать, горючее кончилось или подбили…

«Куда мы попали? – подумал ведущий тройки лейтенант Рудаков. – Неужели это те девушки, что однажды выручили меня?»

Внимательно приглядевшись, Рудаков понял, что не ошибся, стал искать глазами Катю.

Но тут дежурная строго спросила, что им надо.

Рудаков уже заметил у подножия горы замаскированные самолеты. «Тот самый полк!» – обрадовался он, продолжая искать Катю. Ему необходимо увидеть ее и сказать, как часто он вспоминал о ней и как волновали его эти воспоминания.

Сорок минут назад Рудаков вел свою тройку в бой. Два его ведомых, Веселов и Калинкин, точно следовали за ним. Только приготовились бросать бомбы, как на них напали два Мессершмитта-110. Рудаков увидел, что они атакуют Калинкина, и крикнул ему по радио, чтобы он маневрировал, а сам ввел машину в глубокий вираж. Ведомые последовали за ним. Немецкие летчики, надеясь на свои хваленые машины, тоже вошли вслед за ними в вираж, пытаясь поймать в прицел Калинкина. Но не тут-то было! На втором вираже Рудаков был уже у них на хвосте. Но допустил ошибку: слишком поспешно открыл огонь, на большой дистанции, и промахнулся. «Мессершмитты» не стали ждать, когда он повторит свой заход, поспешно удалились.

Желая исправить свою ошибку, Рудаков погнался за ними, но тут «мессершмитты» показали свое преимущество в скорости. Пришлось Рудакову вернуться. Вгорячах наши летчики и не заметили, что перерасходовали горючее, и вот им пришлось опуститься на чужой аэродром.

Пока Веселов долго и бурно, должно быть хвастая, объяснял дежурной причину вынужденной посадки, Рудаков искал свою знакомую, Катю. Но ни одна из девушек не взглянула на него, они рассматривали только его самолет.

Вдруг к нему подошла высокая женщина, и он узнал Маршанцеву. Не так давно она выручила его из беды, приказав своим летчицам перебросить его на новый аэродром.

Маршанцева тоже узнала летчика и сердечно улыбнулась. Выслушав его объяснение, она коротко сказала:

– Можете получить горючее. Вижу, у вас правильная вынужденная посадка.

Рудаков удивился:

– А разве бывает неправильная?

– И очень часто, – улыбнулась Маршанцева. – С соседних аэродромов стараются сесть у нас хоть на полчасика, но я категорически это запрещаю.

Она подозвала дежурную, отдала распоряжение заправить самолеты и пожелала летчикам счастливого пути.

Рудаков все понял. Значит, не он один нашел здесь румяную Катю. Но неужели он должен улететь, так и не повидав ее? Он подошел к самолету и приготовился садиться, как вдруг увидел Веселова, оживленно беседующего с дежурной. Этот Веселов имел один недостаток: встретив девушку, он не мог отойти от нее, не договорившись о свидании. И сейчас Саша стоял, оживленно разговаривал и, наверно, уже острил, потому что девушка улыбалась и не торопилась покинуть его, чтобы приступить к своим обязанностям. Не хватало, чтобы друг помешал ему! Маршанцева может теперь строго посмотреть на них и не позволит больше сесть здесь на вынужденную…

– Лейтенант Веселов! Отставить! – строго крикнул Григорий.

Дежурная по аэродрому хмуро посмотрела на него, но он с улыбкой спросил:

– А как поживает штурман Румянцева? Здорова ли она?

– Младший лейтенант Румянцева здорова, – сухо ответила дежурная.

– Ого, она уже младший лейтенант? – воскликнул Григорий. – Так передайте привет самому красивому младшему лейтенанту.

Веселов удивленно вскинул брови:

– Здесь у тебя знакомая?

– И очень давняя, – отшутился Григорий. – Помнишь, зимой на Волге мы встретили ее на аэродроме, ты еще назвал ее «малюткой», а она обиделась.

– И правильно сделала, – кивнул Веселов. – Эти девушки, как я сейчас выяснил, непрерывно участвуют в боях. Боевой народ!

– Хватит! Хватит! – оборвал Григорий своего увлекшегося друга.

Но всю дорогу Рудаков думал об этих девушках.

Когда они вернулись на свой аэродром, Григорий еще не придумал, как объяснить командиру вынужденную посадку, но командир облегчил ему задачу:

– Вернулись, и то хорошо! Я боялся, как бы вы не попали на аэродром Маршанцевой, только что из штаба дивизии предупреждали, чтобы я вас не пускал к соседкам. Девушкам нельзя мешать. Учтите это.

Лейтенант Рудаков дал слово, что не будет больше увлекаться погоней за противником. Рудаков дал обещание, а Веселов промолчал. А раз он ничего не обещал, значит, он и не нарушал слова, когда старался пройти мимо запрещенного аэродрома. И не просто пройти, а покачать крыльями в знак привета. Однажды даже сбросил вымпел, в который вложил записочку: «Марина, не забывайте меня». И Григорий заметил, что с того дня его друг дрался еще злее, словно хотел перебить всех, кто угрожал этим милым, приветливым девушкам.

Глава двадцать третья

Бои на подступах к Владикавказу с каждым днем становились ожесточеннее. Низкая облачность закрывала горы, и самолетам приходилось летать к фронту через узкий проход по реке Сунже, сжатой с обеих сторон хребтами. В такие дни надо было иметь стальные нервы. И Григорий вел свое звено невзирая ни на какие препятствия.

В канун праздника Великой Октябрьской революции на аэродром приехали артисты. Концерт должен был состояться около КП на открытом воздухе. Уже готова была импровизированная сцена, состоявшая из двух полуторок с открытыми бортами, поставленных вплотную друг к другу. Уже вышел оркестр и заиграл лезгинку… И в этот момент командир получил приказ: «Вылетать!» Надо было с бреющего полета бить по скоплению танков на окраине селения Гизель.

Для разведки командир решил послать одну пару. Обведя взглядом летчиков, выбрал Рудакова:

– Пойдете вы, лейтенант. Ведомым у вас будет лейтенант Веселов.

Григорий сразу забыл о концерте, он был рад и полету и тому, что летит с другом.

Быстро приготовились. Они понимали друг друга с полуслова. Бегом по самолетам. Вылет. Ложась на курс, они с ревом пронеслись над головами собравшихся. Вот и линия фронта. Впереди в дыму и огне Владикавказ. Григорий отметил, что враг успел продвинуться: селение Гизель уже у немцев, там сосредоточены танки, которые ведут атаку. Цель хорошо видна, но зайти на нее мешает скользящая с гор облачность. Он попытался зайти с глубокого разворота, но танки остались в стороне. Пришлось заходить снова. Тут самолет заметили и открыли огонь. Но цель так близка, что Григорий не обращает внимания на огонь, прорывается к танкам, сбрасывает бомбы, делает новый заход и бьет из пушек…

И вот они уже далеко от линии фронта, на своей территории, и тут Григорий видит белые клубочки разрывов. Что за черт? Откуда зенитки на нашей территории?

Оглянувшись, он увидел, что к хвосту ведомого прицепился «мессершмитт» и бьет дистанционными снарядами.

Рудаков стиснул зубы. Глубокий вираж – и он в хвосте у наглеца. Бьет его с малой дистанции. Самолет противника взмыл вверх и, перевернувшись, рухнул на землю.

Опустившись на свой аэродром, Веселов выпрыгнул и крепко обнял своего ведущего:

– Гриша, я твой друг до гробовой доски! Поздравляю тебя с первым сбитым самолетом! Эй, техники, дайте краску!

Не успел Рудаков вылезти из кабины, а первая звездочка уже сияла на фюзеляже его самолета.

– Вот теперь бы нам приземлиться на аэродроме Маршанцевой, – воскликнул Веселов, – как бы девушки посмотрели на тебя!

Григорий вздохнул:

– Им сейчас не до меня. Они думают только о том, как бы взять побольше бомб да поточнее уложить их на врага. Мы с тобой, наверно, еще не можем оценить этих девушек. Ты только представь – они могли бы для безопасности брать с собою парашюты, а они отказались наотрез, и только для того, чтобы можно было грузить в их маленькие самолетики побольше бомб! Нет, друг мой, мы еще недооцениваем героизма наших девушек! Будь я командующим, я бы дал им всем по Золотой Звезде и отправил на неделю в отпуск…

Да, в горах Кавказа врага ожидал разгром.

Русские прошли там, где, казалось, пройти было невозможно. По козьим и звериным тропам пробралась пехота, окружила фашистов в узких ущельях и уничтожала с земли и с воздуха.

Молниями распарывали воздух реактивные снаряды. Артиллерия простреливала каждый метр вражеских позиций. А по ночам над головами немцев висели маленькие самолеты, каждые две-три минуты сбрасывая бомбы, изматывая врага своим монотонным жужжанием.

Когда же наступал рассвет, небо начинали полосовать штурмовики, чуть не задевая головы немецких солдат.

Двадцать дней и двадцать ночей продолжался этот непрерывный бой на уничтожение. Генерал Клейст еще верил, что его войска прорвутся к желанной цели, – ведь впереди маячили не только нефтяные вышки Майкопа, Грозного и Баку, но и прямой путь в Индию, однако упорство его испытанных вояк наткнулось на еще большее упорство русского солдата, гнев и мужество которого преодолевали все преграды.

И немцы отступили. А за ними шли и шли волны советской пехоты, переходя бешеные горные реки, разминируя узкие ущелья, тесня и уничтожая врага.

По ночам стало трудно летать. Надо было зорко следить за сигнальными огнями. Где пятнадцать минут назад были немцы, теперь оказывались свои. Зеленые ракеты прочерчивали темноту все дальше от Владикавказа. На запад стремились и ночные бомбардировщики. Наконец поступил приказ перебазироваться на новую точку.

Падал легкий снежок, прикрывая изуродованную землю. Летчицы выпрыгивали из своих самолетов, шли по освобожденной земле.

Вот она, очищенная от врага земля! Сожженная, изрытая траншеями. Здесь сидели захватчики, полные воинственного пыла, и здесь начал остывать этот пыл. Вот головные танки застряли на гребне, другие, как показывает еще не занесенный снегом след, повернули обратно, но снаряды догнали их. А вот тут реактивные снаряды сожгли технику врага и накрыли приготовившуюся к броску пехоту. Повсюду обугленные трупы, смятые каски, искореженный металл.

Летчицы безмолвно осматривали поле боя. Изредка раздавались короткие возгласы:

– Вот наломали железа!

– Вот это удар!

В разрыве хребта виднелось шоссе, загроможденное танками и машинами. Они остановились не потому, что их настигли снаряды, а потому, что в безумной панике налетели друг на друга.

Выбитые из селения Гизель фашисты бежали, думая только об одном – как бы спасти свою шкуру.

На каждом шагу можно было увидеть следы только что минувших событий. Здесь, в ущелье, повернул и хлынул вспять стальной поток. Но путь ему преградили тяжелые бомбы. Тут же на голову отступающих обрушили удар легкие бомбардировщики. От бомб машины осели на шоссе, загородили всем дорогу.

– Это наша работа, – сказала Катя, осматривая груду обломков.

Много месяцев прошло с тех пор, как сбросили они на врага первые бомбы, но никогда еще так близко не видели результатов своей работы. Скупые сводки наземной разведки и дневной аэрофотосъемки говорили очень мало о том, что произошло с противником, когда задание было выполнено. И вот они отчетливо видят, что сделали их бомбы за прошлую ночь.

Повсюду торчат стволы пушек, хвосты самолетов, танковые башни… все превратилось в груду металла.

Катя подняла осколок: сколько труда вложено в него, труда рудокопа, сталевара, токаря, артиллериста, и все пожрал огонь!

А рядом святой труд крестьянина, посеявшего зерно и не успевшего собрать урожай. Может быть, он мертв и мертвы те, для кого сеялся этот хлеб. Бомбы и снаряды перепахали поле, убили все живое.

Летчицы шли дальше, рассматривая косые надписи на разбитых танках, на затесах деревьев: «Разминировано», «Мин нет».

Земля еще не остыла от боя, снег шипел на догорающих деревьях, на обломках машин. Летчицы осматривали искромсанное железо, которое только что было грозной техникой врага.

Долго стояли они около сгоревшего танка. Таких великанов они еще не видели.

– Вот так «пантера»! – воскликнула Катя. – Жаль, что нельзя содрать с нее шкуру. – Она вскарабкалась по гусеницам на высокую башню и пальцем по снегу написала:

«Восемнадцатого ноября 1942 года. Подарок летчице Нечаевой от Красной Армии в день рождения».

Даша захлопала в ладоши:

– Вот спасибо! Лучшего подарка мне и не надо.

В этот день Даше исполнилось двадцать три года.

Глава двадцать четвертая

Декабрь принес много потерь. Правда, счастье и в дождь и в туман не покидало их полк, но в других соединениях за это время погибло много самолетов. Еще вчера с соседнего аэродрома ушло восемнадцать тяжелых бомбардировщиков, а вернулось только одиннадцать.

Перед Новым годом с гор медленно сползли тяжелые тучи и закрыли землю. Началась метель, и вылеты отменили. К ночи пурга превратилась в буран. С аэродрома прибежали дежурные и вызвали летчиц на помощь.

Землянки опустели. С неба до земли, словно туго натянутый парус, хлестала снежная завеса. Летчицы пробирались на аэродром, держась за руки, цепочкой, ничего не видя в снежных заносах. Хлопья снега слепили глаза. Пронизывающий ветер покрывал лица ледяной коркой.

В непроглядной темноте отыскали они самолеты и начали закреплять их, подвязывая веревками к стопорам. Но буря не могла охладить праздничного настроения девушек. Едва они вернулись в землянку, Евгения мигом исчезла. Она пошла звонить метеорологам, чтобы узнать, долго ли пробушует ураган. Минут через десять она вернулась и с порога закричала девушкам, готовившим новогодний ужин:

– Ужин отставить! Собирайте продукты, идите за мной! Я нашла дом, где нас ждут в гости. Отпускная получена до восьми часов утра!

Гостеприимный дом в этой пустыне! Вот это новость! Наверное, ни один бесприютный путешественник не испытывал такой радости, как штурманы и летчицы. Восемь человек вышли цепочкой вслед за Евгенией.

Ветер в долине доходил до девяти баллов, но Евгения свернула в ущелье, и тут ветер немного утих. Снег залеплял лицо плотной маской, то и дело приходилось протирать глаза.

– Куда ты нас ведешь?! – воскликнула Катя, останавливаясь, чтоб перевести дыхание.

Евгения сильнее потянула ее вперед. Девушки карабкались за ними, придерживая туго набитые сумки с сухим пайком.

Изредка Евгения кричала вниз, чтобы отставшие подтянулись. Тропинка долго петляла на подъеме и наконец уперлась в калитку, потом завилась между оголенных кустов и привела к белому домику.

Евгения постучала. Открылась дверь, и девушки вошли в темный коридор, шумно отряхиваясь от снега. В глубине коридора открылась вторая дверь, и все увидели ярко освещенную комнату. Посреди нее был очаг, в котором горели толстые длинные поленья, – собственно, и не поленья, а обрубки бревен, лежавшие на груде углей. Очаг не походил на обыкновенную русскую печь, так как не имел заслона, – это был, скорее, камин, освещавший и обогревавший жилище.

Большая ковровая тахта стояла посреди комнаты. С нее поднялся высокий бритый мужчина. В руке у него была длинная дымящаяся трубка.

Черноглазая красивая девушка вышла навстречу летчицам. На ней была форма лейтенанта.

– Вы и есть метеоролог? – спросила Евгения. – Значит, я с вами говорила по телефону… Позвольте познакомиться… По вашему приглашению явились.

Вытерев снег с лица, Катя взглянула на хозяйку, отодвинула Евгению и бросилась вперед.

– Нина! – воскликнула она, обнимая девушку. – Вот так встреча!

– Ничего не понимаю! – сказала Евгения. – Меня пригласили к метеорологу, а попали мы к Катиной подруге! Вы разве тоже москвичка?

– Да нет, – сказала Катя, – это моя кавказская знакомая! Даша, иди скорее! Это Нина Михеладзе! Девушки, знакомьтесь – наш метеоролог. А это… – она взглянула на мужчину. – Вы председатель колхоза?

– Скоро опять им буду. Вернулся из партизанского отряда.

Девушки окружили хозяина: первый раз они видели живого партизана.

– Сбрасывайте шинели! – командовала Катя. – Выкладывайте продукты на стол!

– Это еще зачем? – запротестовала Нина. – У нас все есть! Партизаны, уходя с армией, оставили столько запасов, что хватило бы на целый полк! – Она обернулась к отцу, словно призывала его в свидетели: – Папа!

Михеладзе пошел, тяжело ступая на раненую ногу, куда-то в угол, вернулся, потряхивая большим бурдюком:

– У нас даже это есть!

– Что это? – удивилась Евгения, ощупывая кожаный мешок, заскрипевший под ее рукой.

– А это – самое главное для встречи Нового года, вино…

– Вино! – разочарованно протянула Евгения. – Ну вино я не люблю… Я предпочла бы чай с вареньем.

– Я тоже не люблю, – сказала Катя, – но сегодня мы все выпьем. Выпьем за победу!

В ушах летчиц еще пела метель, щеки горели от ветра, ноги дрожали от усталости, и они с изумлением смотрели на этот очаг, на тахту, на красивую девушку. Все вдруг вспомнили о доме, о тепле, о том, какими они были раньше, и вдруг застеснялись, как стесняются солдаты, попавшие в мирный дом. Они жались друг к другу, не знали, о чем говорить с хозяевами.

– Будьте как дома, – уговаривала их Нина. – Принимайтесь за работу. Помогайте папе, а я буду следить за передачей. Надо вовремя поймать Москву. У кого точное время?

– Ровно двадцать три! – поспешно ответила Нечаева.

– Папа, успеете вы все приготовить за час?

– Конечно. Прошу летчиц слушать мою команду. Несите ваш энзе сюда… – И он заковылял на кухню.

На кухне девушки оживились. Сколько времени они не видели таких блестящих кастрюль, не держали в руках шумовок, поварешек – всех этих атрибутов домашнего уюта! Какое счастье, что немцы не рискнули забраться в горы, разрушить и этот дом!

И вот уже одна, потом другая смастерили из полотенец передники и превратились в поварих. Вся их суровая неприступность мигом исчезла; это были хлопотливые девчонки, собравшиеся на дружескую вечеринку.

Без четверти двенадцать, или, как они говорили, в двадцать три сорок пять, два стола сдвинули вместе и накрыли скатертью. Женя до блеска натирала подогретые тарелки и с необычайным изяществом нарезала ломтики колбасы под названием «второй фронт». Даша с большим мастерством разукрасила селедку, осыпав ее, словно жемчугом, бело-розовым луком.

Все блеснули кулинарными способностями. Но партизан превзошел всех. Он готовил что-то такое, чего девушки никогда не видели. Он брал кусок мяса, накалывал его на железный прут, потом накалывал кусочек сала, кружок лука, потом опять мясо и так, нанизав целую гирлянду, поджаривал ее в очаге над грудой углей. Когда все это подрумянилось, он полил красным вином и снова сунул в огонь.

– Внимание! Внимание! – закричала Нина. – Прошу приготовиться!

Все сели за стол. В тонких стаканах искрилось вино.

– Включаю Красную площадь!

Лампы разгорались, приемник гудел все громче и громче, и вот послышался перезвон кремлевских курантов. Какая-то одинокая машина прогудела сиреной, пробегая мимо Кремля. Потом раздался бой часов.

– С Новым годом!

Катя не заметила, кто это сказал. Она выпила вино, и ей показалось, что по горлу пролетел огонь и остановился у сердца.

– С сорок третьим!

– Со счастливым!

– С победным! Все говорили громко, чокались с Ниной, с ее отцом, друг с другом.

Катя с трудом удерживала слезы. Она слышит Москву! Она слышит кремлевские куранты!

«С Новым годом, Москва! С Новым годом, мама!»

Мысленно она вошла в свою комнату, прижала к груди мать, поцеловала брата, сестренку…

«Вы уцелели, мои милые!»

– Плясать, плясать! – кричала раскрасневшаяся Евгения. – Катя, выходи на соревнование!

Катя почувствовала, что теперь ей все нипочем. Она могла не только плясать, но и летать по комнате.

Евгения – руки в бока – с шуткой-прибауткой пошла навстречу ей:

 
Стой, подружка моя,
Чем ты брови красила?
Чередой-бередой
Все ребята за тобой!
 

Катя вспомнила, как студенты выезжали на уборочную, в колхозы, и там она переплясывала всех девчонок. Напрасно Женя вызвала ее. Теперь держись, штурман Курганова! Катя вытащила из кармана гимнастерки платочек, взмахнула и притопнула:

 
Ах, мне милый говорит:
– Катя, ты мне нравишься,
При веселом разговоре
Всегда улыбаешься!
 

Стала вполоборота, повела плечом, другим. Затрещала резкая дробь чечетки.

 
На мосту, мосту, мосту
Стоит милый на посту,
Он меня не замечает —
Слишком маленькой расту.
 

Легкий свист и вихрь по комнате – и вот Катя уже вьется на месте, как дымок, и стрекочет чечетка. Девушки, притопывая, хлопают в ладоши.

Штурман Румянцева плясала.

Наступал тысяча девятьсот сорок третий год.