Текст книги "Московское воскресенье"

Автор книги: Клара Ларионова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Глава четырнадцатая

Светало, и Катя готовилась лететь в последний раз. Маршрут лежал на Терек.

Неожиданно Маршанцева приказала:

– Румянцева, полетите с Зиминой – ее пора приучать к боевой работе.

– Я с ней несколько раз летала, – сказала Катя, – она держится хорошо.

В душе Катя насторожилась, не обрадовалась такому поручению. Полеты на Терек были опасны, да и утро наступало туманное. Но Даша уже давно обучала эту Зимину, и теперь отказать было неловко.

Бывший техник Зимина быстро усвоила теорию, несколько часов уже налетала, правда в разведывательных полетах, в поисках новых посадочных площадок. Теперь надо было приучать ее к боевой работе.

– Ну, зови свою ученицу, – сказала Катя Нечаевой.

– Вот спасибо! – обрадовалась Даша. – Надо готовить смену, скоро начнутся такие бои, что только держись! Многие могут выйти из строя.

Катя погрозила ей пальцем. Она не позволяла даже намекать на возможность беды: не умирать они прибыли на фронт, а побеждать.

– Алло, Маша, я жду! – закричала Катя, увидав Зимину.

– Тише! – рассердилась летчица. – Комиссар услышит, она тебе покажет Машу! Не на свадьбу летишь! – И, повернувшись, строго, по-уставному, приказала: – Младший лейтенант Зимина, в самолет!

Зимина подбежала, радостно взглянула на Катю:

– С вами, товарищ Румянцева? Очень рада. Когда летишь с хорошим штурманом, забываешь, что ты начинающая летчица, так все складно идет.

– Не тараторь, – оборвала ее Даша. – Помни: теперь ты не техник, а летчица. Характер надо вырабатывать! Ну, лети, не осрами меня! Счастливого пути!

Зимина подняла самолет, и Катя сосредоточила все внимание на маршруте.

Отбомбились удачно. Зимина, слушая указания штурмана, быстро увела самолет от прожекторов, удачно миновала зенитчиков. Катя облегченно вздохнула: задание выполнили.

Они подходили к аэродрому, когда с гор надвинулся вязкий туман, он залепил все долины и ущелья. Катя вывела самолет на аэродром, но летчица, не видя посадочной площадки, начала кружить, не решаясь опуститься.

– Смелее, – подбадривала ее Катя, – веди на посадку!

– Не могу, – дрожащим голосом отвечала летчица, – не вижу земли.

Наблюдая за ней, Катя старалась унять свое раздражение: «До каких пор она будет кружить? Пока бензин не кончится? А после ей и совсем не приземлиться».

Скоро Катя поняла, что они ушли от аэродрома. Поняла это и летчица и, растерявшись, уже не слушала указаний штурмана. Наконец Катя, заметив на земле просвет, заставила ее посадить самолет.

И самолет сел в густые волны пшеницы.

Стиснув зубы, Катя оглядывалась. Летчица испуганно спросила:

– Где мы? Может быть, на вражеской стороне?

Она подняла пистолет и приготовилась встретить врага. Но вокруг тихо шумела пшеница, косыми стрелами пролетали над ними встревоженные ласточки. И вдруг послышались голоса.

– Идут, – прошептала летчица.

Прислушавшись к голосам, Катя сказала:

– Спрячь пистолет. Наши! Я-то знаю, где мы находимся. Ты должна была доверять штурману.

Волны пшеницы раздвинулись, и появился солдат. Мгновение он рассматривал девушек, сморщенное лицо его было тревожно, но вдруг морщины разгладились, голубые глаза засияли. Катя узнала Ивана Бывалова из одиннадцатой стрелковой.

– Это же мои летчицы! – воскликнул он, обернувшись к подбежавшим солдатам. – Это же наши сестрички! Да как же вы сюда попали?

– Здравствуй, Иван, здравствуй, – ответила обрадованная Катя. – Мы-то попали случайно, а вы как? Неужели здесь проходит линия фронта?

– Где мы? Далеко ли немцы? – тревожилась летчица.

– Какие немцы! – успокоил ее солдат. – Здесь, можно сказать, глубокий тыл. И мы тут на особом задании – хлеб убираем. А вы зачем сюда прилетели? Неужели письма привезли?

– Нам не до шуток, – строго сказала летчица, – помогите самолет вывести на дорогу.

– Это мы можем, только не торопитесь. Пойдемте в колхоз, погреетесь, отдохнете, туман сойдет – и полетите. Ай-ай, где же это видано – на хлеб садиться? – ворчал солдат.

Пока Катя обдумывала, как бы ответить – и себя не посрамить, и от правды не отступиться, летчица вдруг без всякого стеснения объяснила солдатам, что они опустились на это поле потому, что не могли из-за тумана сесть на свой аэродром.

Катя ждала, что «зубастый» Иван сейчас же начнет потешаться над ними, но солдат слушал, морщил лоб, потом облегченно вздохнул:

– Хорошо, что уцелели. Пойдемте в колхоз чай пить.

Катя взглянула на побледневшую летчицу:

– Иди отдохни, я постерегу самолет. Туман рассеется – полетим.

– Идите отдохните, – заговорили солдаты, обступая их, – мы постережем ваш самолет.

– Нет, нет, – запротестовала Зимина, – я никуда от самолета не уйду! – Ей было стыдно за только что проявленную трусость, и она хотела загладить свою вину. – А ты осмотри местность.

Катя пошла за солдатами и скоро увидела реку, на берегу которой раскинулось горное селение. Окна в домах закрыты ставнями, тишина вокруг. Даже собаки не залаяли на ранних прохожих.

Бывалов подошел к дому председателя колхоза и постучал в ставень. Окно открылось, и выглянул мужчина, одетый в полувоенный костюм. Взглянув на Катю, кивнул и пошел отпирать дверь.

Все вошли во двор. У стены загремел цепью поднявшийся на дыбы бурый медведь. Катя попятилась, но Бывалов протянул ей руку и повел за собой:

– Тут и погрейся, а я хозяйку позову, пусть похлопочет насчет чайку.

Катя оглядела комнату. Это была обыкновенная комната правления колхоза, с обычной обстановкой, даже диаграммы урожая, лозунги, расклеенные по стенам, были те же самые, что видела она повсюду – от Волги до Кубани.

Вошел председатель колхоза, тревожно взглянул на Катю, словно ждал от нее каких-то особо важных сообщении, и, когда Катя рассказала, что привело ее сюда, он вдруг рассмеялся.

– А я-то думал, – говорил он сквозь смех, – я-то думал, что связная из райкома пришла с приказом – отступать. А ты в пшеницу села! Вот так штука! Помогу! Помогу! – уже другим тоном сказал он. – Вывезу на дорогу и путь укажу. Бей их, не подпускай сюда.

– Только поскорее, меня летчица ждет, – сказала Катя вдогонку председателю.

В комнату вошла девушка. Взглянув на нее, Катя изумилась: бывают же такие красавицы!

Никогда еще Катя не видела таких больших сияющих глаз, изогнутых бровей, цветущих губ, такой высокой, тонкой шеи, таких темных кос. Катя одернула гимнастерку и по-военному представилась:

– Штурман Румянцева.

– Нина, – улыбнувшись, сказала девушка. – А я думала, вы летчик… то есть мужчина. – Она поставила поднос с бутылкой и закуской на стол, с любопытством посмотрела на Катю: – Пожалуйста.

– Я не пью вина, – сказала Катя, – но от чаю не откажусь. И вот пирожок возьму для своей летчицы, она стережет самолет, и у нее, наверное, тоже сосет под ложечкой. – Тут она увидала улыбку Нины, поняла, что проговорилась, и взяла два пирожка.

– Берите все, я еще принесу, – сказала Нина и вышла.

Она вернулась с большой корзиной яблок и со свертком. Катя начала было протестовать, но, увидев яблоки, умолкла: приятно было привезти девушкам такой подарок.

За окном уже гудела машина, в ней стояли бойцы и приветливо махали Кате. Иван Бывалов протянул ей руку и помог влезть на машину. В руках у солдат были косы.

– Идем хлебушек убирать, – пояснил солдат. – Это настоящее человеческое дело! Ох, поскорее бы с врагом рассчитаться и взяться бы за землю, распахать ее всю, чтоб ни дотов, ни траншей, никаких следов от войны не осталось.

Катя заметила, что солдаты слушали его, тихо улыбаясь, видимо, он высказывал затаенные мысли этих хлеборобов.

Машина подошла к самолету. Летчица уже отдохнула, лицо оживилось, порозовело.

– Скорее, Катя! Я поняла, где мы находимся. Два шага до аэродрома. Летим, летим!

– Сначала подкрепись. – Катя подала ей сверток с пирожками.

Летчица откусила пирожок, подмигнула: «Вот это да!» – и, забыв о всех огорчениях, принялась есть.

Увидев подходивших солдат, она пробурчала с набитым ртом:

– Почему солдаты с косами?

– А мы вам дорожку в пшенице прокосим, – ответил Бывалов. – По этой дорожке вы и взлетите.

Летчица взглянула на Катю: правда ли это – и запротестовала:

– Нет, нет! Я с поля подниматься не буду. Выкатите самолет на шоссе.

– Хорошо, – сказала Катя и пошла показывать солдатам, как выкатить самолет.

Прощаясь с председателем, Катя сказала:

– Увезите вы отсюда Нину…

– Увезти? – удивленно сказал председатель. – Как же вы без нее летать будете? Она же синоптик метеорологической станции. Она дает вам прогноз погоды по этому району Кавказа…

Синоптик!.. Катя выпрямилась: «Так вот какие есть девушки!» А ей-то казалось, что Нина из другого, тихого мира, где совсем другие заботы! И вот, оказывается, она с ними, помогает им делать одно большое дело.

Самолет поднялся. Блеснула река, вот и поворот железной дороги, а вот и ясно обрисовался аэродром.

Катя представила, как ждут их, как волнуются. Командир сейчас сделает им выговор, а потом на комсомольском собрании напустится на них Женя и напомнит, что они давали обещание работать без аварий. Многие будут недовольны Катей; ей, опытному штурману, ничего не простят… У Кати щемило сердце, когда самолет опускался на аэродром.

Глава пятнадцатая

Рассвет наступил мгновенно, хлынул с гор, открыл желтеющую долину и на ней – плохо замаскированные самолеты. Зеленый кустарник будто сорвался с места – это бежали техники, волоча огромные ветки, чтобы замаскировать машины.

Летчицы толпились на аэродроме, никто из них даже не расстегнул шлема, словно боевая ночь еще не кончилась.

Небо посветлело – и стало ясно: два самолета не вернулись.

Летчицы наблюдали за командиром, ждали, когда она пошлет на поиски пропавших.

Особенно тревожились за Климову и Руденко. Их самолет пошел в третий рейс в ноль сорок. Экипаж Зиминой вылетел позднее, хотя и у него давно истекло полетное время.

Заложив руки за спину и опустив голову, Даша ходила по аэродрому, еле сдерживая слезы. Она видела Ивана Коробкова, который прошел по краю аэродрома к условленному месту, но не подошла к нему, не сказала, что у них случилась беда. Ей было не до него.

«Что я наделала! – огорчалась Даша. – Зачем поторопилась? Это Зимина, наверно, и погубила Катю. Нельзя было ее выпускать в самостоятельный полет, надо было еще учить да учить».

Даше повезло с Наташей Мельниковой: из штурмана она сделала отличную летчицу. Но у Наташи твердый характер, да и теоретическая подготовка сказалась. Наташа два года училась в авиационном институте, а Зимина только окончила десятилетку. И характер у нее еще не сложился.

Даша уже забыла о том, как радовалась, когда Маршанцева разрешила Зиминой самостоятельно вылететь на боевое задание. И вот надежда ее не оправдалась: Зимина не справилась.

Мысленно она уже видела разбитый самолет и свою дорогую Катю… Даша старалась отогнать эти страшные мысли и ничем не выдать волнения. Она даже отошла в сторону от подруг, чтобы не встретиться взглядом с Женей Кургановой, которая, может быть, уже винит ее одну в этом несчастье.

Да, Женя была встревожена. Приподняв шлем, она прислушивалась: не летят ли? Взгляд ее был устремлен за горизонт, где прятались немецкие окопы. Там, может быть, торжествуют немцы, сбившие самолеты с русскими девушками.

«Галина и Катя, – думала Евгения, – хорошие штурманы, они никогда не собьются с курса, значит, только немцы могли их сбить».

По аэродрому прошла Речкина. Лицо ее было серым, угрюмым. Остаток ночи и утро она звонила по всем аэродромам и в штаб дивизии, но нигде не находила пропавшие самолеты.

Евгения подозвала Надю Полевую и шепнула ей, что пора держаться поближе к Маршанцевой: сейчас она будет посылать на розыски, и пошлет тех, кто первый попадется на глаза.

Маршанцева тоже все утро не уходила с аэродрома, поглядывала то на часы, то на небо. Мысленно она просматривала весь маршрут, старалась представить, где могли потеряться самолеты. Она думала о вынужденной посадке, допускала даже аварию, но была уверена, что это произошло где-то здесь, в районе аэродрома. Она верила в своих летчиц: они, если даже мотор откажет, могут выбраться на свою территорию искусным планированием. Вероятнее всего, они сели где-нибудь недалеко, надо выручить их.

Она только подняла глаза, как летчица Полевая и штурман Курганова оказались перед ней.

Через три минуты их самолет был уже в воздухе. Они шли по тому же курсу, по которому летали вчера на бомбежку. Вот внизу равнина, на ней змеится железная дорога, мелькают поселки, мосты. Летчицы спускаются ниже, разглядывают долины: нигде не видно самолетов.

Вот взорванный мост, похожий на рыбий плавник, торчком вставший из воды. Это уже линия фронта. Пора уходить, чтоб не напороться на снаряд зенитки, но штурман просит спуститься еще ниже, чтоб внимательнее просмотреть землю.

Полевая что-то закричала. Евгения подняла голову и увидела на западе черную точку вражеского самолета. Он преграждал путь и угрожающе шел на них. Пришлось повернуть и идти бреющим полетом, чтоб истребитель потерял их на темном фоне земли.

Лицо Маршанцевой было каменным, когда она выслушала их рапорт. Непоправимое, о чем она не смела думать, сейчас надвинулось на нее. Но она все еще не хотела верить, она ждала и надеялась, посылая на розыски самолет за самолетом.

Вдруг Евгения заметила, как из-за гор появился самолет и пошел на посадку.

«Должно быть, Мельникова возвращается», – подумала Евгения и решила опять лететь, искать пропавшие самолеты.

Летчицы и техники выбежали на старт и окружили самолет. Когда Евгения подошла, она увидела, что из кабины вылезла не Мельникова, а Румянцева. Катя встала во весь рост и улыбнулась. Никакой ошибки. Одна только Катя умела так улыбаться.

– Нашла тоже время. Тут у людей душа изболелась, а она улыбается.

Сердито ворча, Женя готовилась отчитать подругу, но вместо этого обняла ее и не сказала ни слова.

При виде командира у Кати защемило сердце, но она заставила себя сдержаться и четко доложила, где задержался самолет. Она ждала, что командир строго взыщет с нее, но Маршанцева тихо сказала:

– Правильно сделали. Рисковать во время тумана нельзя. Жизнь летчика для нас дороже всего. – Глаза ее были ласковы, в них светилась материнская доброта и озабоченность. – Идите отдыхайте, – добавила Маршанцева и опять озабоченно стала смотреть то на часы, то на небо.

– Кого-то еще ждут? – спросила Катя.

– Галина и Ольга не вернулись, – ответила Женя.

Никто не верил, что смерть вырвала из их рядов двух летчиц. Все, возвращаясь из полетов, осматривали аэродром в надежде увидеть пропавший самолет. Но ни через три дня, ни через месяц экипаж не вернулся. По ночам, подвешивая бомбы, вооруженцы писали на них: «За Галину!», «За Ольгу!».

И Катя сбрасывала эти бомбы. Уходя от пожара, она мысленно обращалась к подругам, спрашивала: «Правильно?» И сквозь темноту ей виделось суровое, обветренное лицо Ольги, которая ободряла ее и как бы говорила: «Правильно! Бей и за меня!»

И видела она в темноте скромное, спокойное лицо Галины, которая уже не вернется в университет, которую родители ждут на Урале. Читают письма, заготовленные ею еще в Москве и пересылаемые каждый месяц подругой: «Живу хорошо, учусь…»

«За всех, за всех, кто не вернется домой, за всех, кого будут оплакивать отцы и матери, я буду мстить сейчас, и завтра, и до последнего дня войны».

Глава шестнадцатая

Речкиной предстояло трудное дело, и она не знала, как к нему приступить. Надо было написать родителям Климовой и Руденко о гибели девушек. Вылетая на фронт, она готовилась ко всему и все же не верила, что ей придется писать такие письма: «Ваша дочь пала смертью храбрых…» Руки у нее дрожали, и казалось, что буквы прожигают бумагу. Что будет с матерью Галины, когда она прочтет эти строки? Нет, надо найти другие, более верные слова, чтобы родители, прочитав их, поняли, что их дочери были героями и что их великая жертва не была напрасной.

Закончив письмо, Речкина перелистала записную книжку, но не нашла адреса родителей Руденко. Адрес Климовой она знала, так как писала ее родителям из Энгельса. Тогда она отвечала на письмо – жива ли Ольга и почему не пишет. После этого тревожного письма она строго наказала девушкам каждое воскресенье писать родным, хотя девушки и ворчали, что им некогда. Комиссар нашла для них время: она приходила во время перерыва, раздавала листы бумаги, а вечером собирала письма и сдавала почтальону.

Но почему нет адреса Руденко? Кто был близок к ней?

Она вспомнила, что Галина училась в университете вместе с Кургановой и Румянцевой. Вызвала Курганову.

– У нее не было адреса, – глухо ответила Женя, – она посылала письма подруге в Москву, а та пересылала их ее родителям на Урал.

– Но какой адрес этой подруги? – сдерживая волнение, спросила Речкина.

– Я не знаю, университет эвакуировался из Москвы.

– А куда?

– Об этом надо спросить Румянцеву, она переписывается с товарищами.

– Позовите ко мне Румянцеву.

Теперь задача комиссара стала еще труднее. Как сообщить родителям о смерти их дочери, когда они уверены, что дочь вдали от опасности, спокойно учится в университете?

Курганова побежала в общежитие и разбудила Катю:

– Где сейчас университет?

– Какой университет? – удивилась спросонья Катя.

– Да наш, Московский!

– Ах, Московский, он сейчас в Ашхабаде. Я только сегодня получила письмо от Березина, не помнишь его? – Она достала из-под подушки красную папку и нашла письмо. – Хочешь – почитай.

– Некогда! Одевайся, иди к комиссару.

Катя шла и представляла, какое грозное лицо сделает «наша мамаша», чтобы выговор был внушительнее. Но она знала, как ни старается Речкина казаться строгой, ее мягкие черные глаза всегда полны доброты.

Но сейчас, увидав лицо Речкиной, Катя растерялась.

– Я тоже не знаю адреса Гали, – с трудом ответила она. – Может быть, лучше не сообщать ее родителям, пусть ждут. А когда война кончится…

Комиссар медленно покачала головой:

– Нельзя скрывать правду, как бы тяжела она ни была.

– Разрешите идти? – спросила Катя.

– Иди, – ответила Речкина и, вздохнув, продолжала писать самые трудные в мире слова.

Всю ночь самолеты висели над немецкими позициями. В коротких встречах на аэродроме летчицы не успевали переброситься и двумя словами. В эту ночь, которая стала для Кати особенно памятной, она в третьем часу встретила на аэродроме Курганову. Евгения крикнула:

– Летим в двухсотый!

– Попутного ветра! – весело отозвалась Катя и скоро потеряла Евгению из виду.

Самолет Полевой шел над горами, но равнину и ущелья прикрывала такая плотная темнота, что летчица сомневалась, отыщет ли Евгения врага.

Точно следуя указаниям штурмана, летчица закладывала вираж за виражом над темным ущельем. Самолет то ввинчивался вниз, как штопор, то поднимался вверх, откуда снова устремлялся в ущелье.

Немцы не выдержали этой психической нагрузки. Сверкнул выстрел, за ним второй. Вдруг из ущелья вспыхнули залпы, и штурман засекла, откуда стреляют.

– Ниже! Правее! – скомандовала она, прицеливаясь так, чтобы бомбы попали на первые машины и закрыли выход из ущелья.

Яркое пламя охватило стоявшие вплотную танки. Ущелье осветилось, будто в нем горело селение. Зарево расплылось, и летчица, пытаясь уйти, поднялась вверх и повела самолет в сторону от ущелья. Но зенитные снаряды догоняли их. Огненный шар разрыва вспыхнул на левой плоскости, мотор зачихал и смолк. В лицо летчице ударила струйка бензина.

– Бензобак пробит! – крикнула Полевая.

Но Евгения и сама все поняла. Самолет, планируя, шел на темную землю. Мелькнула черная тень дерева, затем раздался треск, самолет запрыгал по земле и встал. Плотная темнота и тишина окружили девушек.

– Сели благополучно, теперь давай выбираться, – сказала Надя.

Евгения оглядела местность:

– Я думаю, мы недалеко от аула Дарг…

Полевая, не сдерживая раздражения, сказала:

– Недалеко? Километров сто будет! Пока доберемся до аула, нас десять раз прикончат.

– Прикончат и раньше, если будешь сидеть и ждать, – ответила Евгения.

Небо бледнело. Евгения торопливо рассматривала карту. Надя несколько раз обошла самолет и увидела, что ему уже ничем не поможешь.

– Бежим, – сказала Евгения. – Самолет подожжем.

– Немцы сейчас же увидят нас, – возразила Надя.

– Это полбеды, а если они захватят наш самолет, починят да прилетят, тогда будет полная беда.

Надя открыла бак, смочила тряпку в бензине и сунула под мотор.

Евгения достала запасную карту, отметила на ней обратный маршрут и дала летчице.

– Это еще зачем?

– А если разойдемся. – Евгения поровну разделила патроны.

Вокруг было тихо. Должно быть, немцы еще не установили, где сел подбитый ими самолет.

Надя сунула спичку в мотор и, не оглядываясь, побежала в темноту.

Позади них взвилась зеленая ракета, потом в направлении костра зачастили выстрелы.

Девушки бежали по изрытому полю, торопясь добраться в предрассветной темноте до чернеющего на горизонте леса. Но уже наперерез им зажужжали пули, и около леса упала ракета. Должно быть, немцы наконец поняли, что горит самолет, и теперь искали летчиц, простреливая окрестность.

Вдруг Надя, бежавшая впереди, куда-то исчезла. Евгения остановилась. Перед ней чернел ров, не похожий на противотанковый, так как весь зарос травой. Снизу послышался осторожный голос Нади:

– Не бойся, прыгай! Это арык.

Евгения прыгнула. Из-под ног шумными шлепками рассыпались лягушки. Евгению передернуло: она с детства боялась их.

– Пошли скорее, – сказала Надя. – Канал, наверное, тянется к реке, а река идет в лес. Там и отдохнем.

Пригнув голову, она побежала по воде. Евгения пошла за ней, морщась от отвращения.

Идти было трудно. Ноги вязли в тине, но хуже всего были, конечно, лягушки – их было так много, словно они собрались со всего Кавказа.

Немцы продолжали искать летчиц. Пули непрерывно пролетали над землей. Потом послышался лай собак.

– Быстрее! – взволнованно сказала Евгения.

Зашагали быстрее, с трудом вытаскивая ноги из тины.

Воды становилось все больше, местами она доходила до пояса, но они не могли броситься вплавь, потому что со дна арыка поднимался высокий камыш. Потом канал стал мельче, и девушки пошли пригнувшись, заботясь лишь об одном: чтоб немцы не заметили качающегося камыша.

Солнце взошло, и лес, к которому они стремились, манил их своей спокойной глубиной.

Оглянувшись, Евгения увидела свору собак, которая рассыпалась по равнине, увидела, как бежали немцы, пригнув головы к земле, тускло поблескивая касками.

«Ну, ну! – подумала Евгения. – Сейчас увидим, на чьей стороне счастье!..»

Схватив Надю за руку, она рванулась вперед. Захлюпала вода, защелкали пули по воде.

Скоро Евгения почувствовала боль в боку и стала задыхаться. Но рядом с ней ровным шагом, словно по беговой дорожке стадиона, бежала Надя. И Евгения напрягла все силы, чтобы не отстать.

Стрельба пока не причиняла им вреда, – очевидно, немцы их еще не заметили. Но из леса тоже могли выйти немцы. И все-таки Евгения упорно бежала туда. Первые деревья овеяли их свежестью, но под ногами опять захлюпала вода.

– Болото, – шепнула Надя.

Вскоре выстрелы стихли, смолк лай собак, но они брели, не останавливаясь.

Вторую половину дня они просидели в болоте. Правда, Надя все время порывалась идти, но Евгения чувствовала себя такой слабой, что Наде пришлось уступить.

– Переждем, это будет лучше, – сказала Евгения, пристраиваясь на ветвях раскидистого дерева. – Немцы ищут нас в той стороне: они не думают, что мы рискнули влезть в такое болото.

Когда стемнело, девушки пошли дальше.

Трое суток пробирались они к горам, прячась днем в укромные места, часто слыша голоса немецких солдат, а едва темнело, снова брели, теперь уже часто спотыкаясь и падая от усталости.

Под ногами было много растений, среди них, наверное, были и съедобные, но обе не знали их. Евгения выросла в городе и лес знала только по литературе. Но ни у Пришвина, ни у Джека Лондона она не вычитала, чем питаются их герои, попав в такое положение, в каком очутилась она. Надя знала растения полевые – щавель, дудки, но их они не встречали.

Евгения устала, но старалась не показать этого, чтобы не ослабить силы Нади.

К вечеру третьего дня они услышали выстрелы. Тяжелые немецкие батареи стреляли с близких огневых позиций куда-то недалеко, так как ясно доносился грохот разрывающихся снарядов.

Девушки переглянулись. Они ослабели и уже не могли говорить. Обе поняли, что подошли к линии фронта и теперь нужно последнее усилие, чтобы перейти ее.

До темноты сидели они в зарослях колючего кустарника, потом пошли.

Горы были уже близко. Но как подойти к ним? Как перейти на свою сторону? Может быть, тут у немцев укрепленный район и они простреливают каждый метр? Все время грохочут немецкие батареи, а русские молчат.

К рассвету они вышли из лесу. Перед ними была опушка, на ней холм с огромным деревом. А дальше опять начинался лес. Евгения направилась прямо к дереву.

– Погоди, – остановила ее Надя, – сначала понаблюдаем.

Но Евгения чувствовала, что у нее хватит сил дойти только до этого дерева, и потому не остановилась. Если она сейчас не увидит своих, то больше не сможет сделать и шагу.

Надя побоялась отпустить ее одну и тоже побрела. Они прошли двести – триста метров, которые показались им длиннее, чем путь от Москвы до Ленинграда.

Евгения добралась до дерева и прислонилась к нему. Впереди был пологий скат холма, а дальше густой кустарник переходил в темный лес. Пришлось лезть на дерево. Хотя голова у нее кружилась, ноги дрожали, она с помощью Нади, ухватившись за нижний сучок, подтянулась на руках, вскарабкалась на первый сук, потом на второй и вдруг вскрикнула:

– Здесь площадка! Снайпер немецкий сидел. Вот гильзы стреляные.

– Ох, кто тут? – вскрикнула вдруг Надя, и Евгения чуть не упала с дерева.

– Руки вверх! – скомандовали позади.

Послышался крик Нади, и снова кто-то крикнул, уже обращаясь к ней:

– Эй, птица, слезай, я погляжу, кто такая!

Руки Евгении ослабли, и она повалилась вниз. Рослый солдат поймал ее на вытянутые руки и посадил под дерево.

– Мы свои, свои, – говорила Надя.

– А чего вы тут делаете, «свои»? Ну-ка, идите вперед, там поговорим и узнаем, какие вы свои.

– Куда вперед? – оживилась Надя.

– Вот по этой тропке, – сказал солдат, не спуская с них дула автомата.

Девушки взглянули вперед. Сквозь чащу кустарника вилась тропа, какую могли сделать только русские, только хозяева этого леса.

И они побрели по ней, спотыкаясь от усталости.