Текст книги "Завещание ночи. Переработанное издание"

Автор книги: Кирилл Бенедиктов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

ОКО ВИРАКОЧИ

Кахамарка, 1533 год

… Сверкали золотые шлемы индейских воинов в неверном свете чадящих смоляных факелов. Отсюда, с плоской крыши дворца, было видно, что долина заполнена туземной армией – багрово-золотые отблески покрывали ее, как чешуя тело дракона. Под огромной южной луной, выплескивающей поток расплавленного серебра с бархатно-черных небес, ворочалось у подножия цитадели тысячеголовое рассерженное чудовище. Ворочалось и ждало своего часа, чтобы открыть огромный зев и проглотить чужаков…

– Южане, – глухо произнес Писарро. Стоя у обрывающегося в темноту края крыши – снизу, из каменного колодца двора доносились гулкие бухающие шаги часовых, – он до рези в глазах всматривался в мерцающую огнями долину. – Их там пятьдесят тысяч, если не больше… Они не нападают и не уходят. Почему?

– Они ждут, – ответил голос из глубокой лунной тени, падающей от сторожевой башни. – И будут ждать еще долго.

– Ждут, когда мы отпустим их короля, – в голосе Писарро не было вопросительных интонаций. – Вот уже третий день, как выкуп заплачен сполна. Посланцы из их столицы уже интересовались, когда король будет отпущен.

– Но ты же не собираешься отпускать его, благородный Франсиско? – тихо спросил тот, кто держался в тени.

Он подался вперед, и на тонком длинном клинке его толедской шпаги заиграл серебряный луч.

– Если мы его не отпустим, это огромное войско сотрет нас в порошок, – Писарро положил огромную, исполосованную шрамами руку на рукоять своего меча. – Кузен Кортес рассказывал мне, как вмешательство Святого Яго спасло его отряд при Отумбе, но у него было больше людей, и противостояла ему не закованная в броню армия, а толпа одетых в перья дикарей… Даже Святой Яго не спасет нас. Стены Кахамарки крепки, но и здесь мы не продержимся больше суток. Они завалят нас своими трупами, Диего!

Диего негромко рассмеялся. Смех у него был скрипучий и неприятный; так мог бы смеяться крокодил.

– А если отпустим, нас не просто сотрут в порошок. С нас живьем сдерут наши христианские шкуры и понаделают из них боевых барабанов. Или ты думаешь, что Атауальпа и вправду решил подарить нам свое золото?

Писарро вполоборота повернулся к Диего, но ничего не сказал.

– Если мы покончим с Атауальпой, мы обезглавим империю. Армия не станет защищать мертвеца. Вспомни, Франсиско, когда мы схватили его здесь два месяца назад, корпус Руми-Ньяви снялся и ушел на север…

– И взамен тут же подошел вдвое больший корпус с юга, – оборвал его Писарро, – весь в золотых латах. Мы в ловушке, Диего.

– Южане не любят Атауалыгу, – спокойно возразил его невидимый собеседник. – А их король Уаскар задушен в тюрьме. Если мы пообещаем им вернуть трон империи законному престолонаследнику, они станут нашими союзниками.

На лице Писарро появилась брезгливая гримаса.

– Кто будет договариваться с ними? Эти проклятые язычники понимают только язык меча!

– Но с королем же мы договорились, – хмыкнул Диего. – И плоды этого договора делят сейчас внизу наши крючкотворы… Южане согласятся, я уверен. Их командир, принц Топара, только и мечтает занять место Атауальпы, – он снова хмыкнул. – Не у нас в подвале, разумеется.

Вдалеке, за исполинской стеною снежных гор, вспыхнуло и погасло красноватое пламя, бросив тревожный отблеск на каменное лицо Писарро. Предводитель конкистадоров стремительно сотворил крестное знамение.

– Пресвятая Дева, защити своих солдат…

– Это вулкан, – насмешливо пояснил Диего. – Огнедышащая гора, как Этна на Сицилии, как Везувий…

Писарро легко повернулся и встал лицом к лицу со своим собеседником. Высок и крепко сложен был старый конкистадор, но Диего был выше на полголовы и шире в плечах.

– Откуда ты взялся такой умный, Диего? Солдаты болтают, что ты колдун, что ты лечишь самые страшные раны и не боишься малярии. Шепчутся, что ты заговоренный и что стрелы индейцев отскакивают от твоей кожи, как от стального доспеха. Что ты умеешь убивать прикосновением пальца. Меня никогда не интересовали сплетни, но я хочу знать, откуда тебе известно про все эти штучки – про огнедышащие горы, про то, что творится в этом их Куско, и про то, как называются их боги! Мой брат Эрнандо рассказывал, как ты вел себя в храме на берегу океана – как истинный христианин в церкви. Может, ты путаешься с дьяволом, а, Диего? Может, ты не испанец, а маррано? И если ты бежал из Кастилии, спасаясь от Святой Инквизиции, то я напомню тебе, как мы поступаем с тайными дьяволо-поклонниками. Мы их вешаем, Диего, вешаем высоко и коротко!

Диего шагнул ему навстречу, и Писарро был вынужден отступить. Теперь свет луны падал прямо на лицо Диего.

У собеседника Писарро был абсолютно голый череп и худое лицо с запавшими щеками и тонкогубым бледным ртом. Глаза Диего – мертвые и холодные, как у змеи, смотрели Писарро в переносицу.

– Я знаю не только это, благородный Франсиско, – шепотом сказал он, и Писарро показалось, что он слышит шипение огромной болотной твари, – я знаю еще и то, кто арестовал пятнадцать лет назад в Акле славного конкистадора де Бальбоа. Я знаю, кто отправил де Бальбоа на эшафот – это был ты, Франсиско, а ведь за пять лет до этого, в Дарьене, вы кровью скрепили вашу дружбу. Я знаю это и молчу, Франсиско. Но я могу и заговорить…

Зловещее костлявое лицо нависло над Писарро.

– Я много знаю, потому что учился. В Саламанке, потом у мавров – я семь лет провел в плену в страшном Порт-Саиде… И если ты будешь разумным, благородный Франсиско, я помогу тебе еще не раз, как помог с этим золотом, – Диего постучал тяжелым сапогом по деревянной крыше. – Но если… – он замолчал, решив, что и так уже сказано достаточно.

Некоторое время Писарро боролся с собой. Наконец ненависть погасла в его глазах, лицо обрело привычное выражение жестокого равнодушия.

– Хорошо, – сказал он ровно. – Разговора не было, Диего. Я поручаю тебе переговоры с южанами.

– Есть, командир! – четко отозвался Диего, развернулся и пошел к квадратному люку под башней.

Около самого отверстия он повернулся и посмотрел на Писарро.

– А что касается твоего брата Эрнандо… Прости меня, благородный Франсиско, но он дурак. Смелый воин, не спорю, но дурак. Я предупреждал его, чтобы он не совался в святилище, а он полез на самый алтарь и вдобавок разбил их бога. Теперь на нем проклятье Пачакамака, и я ему не завидую.

– Сатанинские наваждения не властны над солдатами Девы Марии, – важно сказал Писарро. – Впрочем, я скажу падре Вальверде, чтобы тот принял меры…

Странная усмешка свела бескровные губы Диего, но Писарро этого уже не увидел. Обернувшись, он заворожено считал мерцающие золотые чешуйки на теле таящегося в долине чудовища. Их было не меньше, чем звезд на небе.

Диего д'Алькантра, первый меч всех земель по эту сторону Дарьена, звеня подкованными сапогами, спустился по каменной лестнице и направился к зданию, в котором размещались послы из Куско. Было время третьей стражи, но у длинной, сложенной из циклопических плит стены толпились солдаты. Некоторые взбирались на плечи своих товарищей и пытались заглянуть в узкие трапециевидные окна – там, внутри, уже третий день шла опись сокровищ, полученных испанцами в обмен на жизнь Инки Атауаль-пы. Чуть дальше, у мрачного вида бронзовых дверей, дежурили шестеро здоровенных вояк во главе с Эрнандо де Сото – это была охрана пленного Инки. Писарро боялся, что индейцы попытаются силой освободить своего повелителя, и заботился об охране Атауальпы больше, чем о сохранности его золота. Но никто так и не попытался спасти Инку на протяжении двух месяцев его пленения; гигантская империя застыла в параличе, как человек с перебитым позвоночником.

– Как служба, Эрнандо? – спросил Диего, останавливаясь перед де Сото. – Как дела у короля?

Де Сото с сумасшедшей скоростью вращал мечом, разрабатывая кисть – он изнывал от безделья на этом посту, где никогда ничего не происходило. Не отрывая взгляда от сверкающей стали, процедил сквозь зубы:

– Такая служба годится для свинопасов, Диего. Я конкистадор, а не альгвасил. Мое дело рубиться в честном бою, а не просиживать штаны под дверью проклятого язычника. Что говорит брат Франсиско, когда мы его отпустим?

– Мы не отпустим его, Эрнандо, – жестко сказал Диего.

– Порка Мадонна! – рявкнул де Сото. – Брат Франсиско дал этому чертовому Атабалипе слово дворянина! (Он все еще не мог правильно выговорить имя своего пленника.) – Я, черт меня подери, не так уж люблю этого идолопоклонника, но слово кабальеро есть слово кабальеро! Брату Франсиско придется отпустить Атабалипу, иначе он потеряет меня и мои шпаги!

Меч взрезал воздух у самого лица Диего. Холодные змеиные глаза широко раскрылись, острые уши поползли вверх. Неуловимо быстрым движением д'Алькантра выбросил вперед руку и перехватил кисть де Сото. Меч воткнулся в землю у его ног.

– Наш брат Франсиско стал дворянином совсем недавно, – невыразительным голосом сказал он, глядя де Сото в переносицу. – Его слово весит мало. А золото Атауальпы весит много. И если ты, Эрнандо, будешь терпелив и не станешь лезть не в свои дела, тебе перепадет большая доля этих сокровищ. Тебе и твоим шпагам, – добавил он насмешливо.

Де Сото криво усмехнулся, но промолчал. Некоторое время д'Алькантра смотрел на него, будто гипнотизируя, затем спросил отрывистым командирским голосом:

– Кто у Атауальпы?

– Принцесса Анна, – механически ответил де Сото. – И Филиппильо-толмач.

– Аньас, – поправил Диего. – Хорошо. Потом отправишь Филиппильо ко мне.

Он кивнул де Сото и прошел в узкий коридор, ведущий к апартаментам послов. У массивной двери дорогу ему преградили два рослых индейских воина в золотых доспехах, вооруженные бронзовыми палицами.

– Передайте принцу Топаре, что пришел Диего д'Алькантра, – сказал он на кечуа.

Ни один из охранников не двинулся с места, но дверь тут же открылась, отдернулась в сторону почти прозрачная ткань, и Диего, наклонив бритую голову, вошел. В роскошной резиденции столичного принца, так непохожей на спартанское обиталище северянина Атауальпы, было полутемно. Курились в массивных золотых чашах горьковатые травы, тихо и жалобно пела флейта. На мягких коврах сидели и лежали в разных позах полтора десятка человек – молодые кусканские аристократы из свиты принца и их наложницы.

В глубине, закутанный в плащ из меха летучих мышей, восседал на циновке сам принц Топара – полный и вялый юноша с огромными, оттянутыми до самых плеч мочками ушей, в которых сверкали золотые диски размером с блюдце. Около него примостились три девушки в коротких, выше колен, рубашках из полупрозрачного материала. Диего решительными шагами прошел к циновке принца, наступив при этом на чье-то бесчувственное тело, и коротко, по-военному, кивнул Топаре. Принц благосклонно помотал головой и сделал неопределенный жест пухлой кистью. Диего сел перед ним на мавританский манер, скрестив ноги.

– Рад сообщить вам, принц, что дело наше, кажется, улажено, – произнес он на кечуа, отталкивая от себя девицу, норовившую устроиться у него на коленях. – Остаются кое-какие детали, но исход почти не вызывает сомнений. Дело за малым, принц.

Топара с минуту тупо смотрел на него, потом захихикал.

– Супай, – проговорил он, чуть заикаясь. – Супай, хозяин Нижнего Мира! Ну зачем тебе Око Виракочи, Супай? Золота дам тебе больше, чем заплатил Атауальпа. О сокровищах Уаскара слышал? Все отдам… Дворец в Юкай, девочек! Зачем тебе Око Виракочи, Супай?

– Это мое дело, принц, – твердо сказал д'Алькантра. – Мы заключили договор. Ты станешь Сапа Инкой, я получу Око Виракочи, и об этом никто не узнает. Дрова для костра, последнего костра северного тирана, уже готовы. Но огонь не вспыхнет, пока я не получу Око Виракочи.

Принц Топара запустил толстую пятерню в вырез рубашки одной из девушек.

– Я говорил с Великим Жрецом, с Вильях-Уму, – пробормотал он. – Око Виракочи – страшная сила, тайная власть, древний секрет. Если силы тьмы получат его, мир погибнет. Ты – дьявол, Супай, я не могу отдать Око дьяволу.

– Ну, – подбодрил его Диего. – Дальше, принц, дальше!

– Давным-давно Око хранилось в Пачакамаке, – продолжал Топара. Глаза его закатились. – Потом, после войны с чанками, его привезли в Куско… ненадолго. И уже со времен Уайна Капака Око хранил один жрец, живший уединенно в пустыне…

– Да, – сказал Диего. Ноздри его раздувались. – Я же говорил вам, принц, что у Ока непременно должен быть хранитель. Надеюсь, вы помнили и все остальное.

– Никто не знал, где этот жрец вырыл себе нору, – монотонно рассказывал принц, не обращая внимания на возбуждение, охватившее д'Алькантра. – Я разослал десятки шпионов по всем четырем сторонам света, я искал этого ничтожного жреца, как если бы он был самим Виракочей, вернувшимся с Запада! Позавчера я нашел его.

Еще одна индеанка подошла к Диего, мягко, как кошка, опустилась рядом с ним на ковер и положила свою голову ему на бедро. Д'Алькантра крепко взял ее длинными пальцами за теплое ухо и брезгливо отбросил в сторону.

– Он не хотел отдавать Око Виракочи, – снова захихикал Топара. – Он сказал мне то же, что и я сказал тебе. Силы тьмы не должны владеть Оком Бога. Иначе тьма опустится на мир, Солнце, Отец наш, в гневе отвернет лик свой от детей своих, и в вечной ночи люди станут подобны узникам подземной тюрьмы Санкай Уаси. Ничего не видя, слепые, они будут шарить впотьмах и сделаются добычей ягуаров и крокодилов. Тогда сумрачные племена Нижнего Мира поднимутся со дна бездны и вступят в наши города… Холодные воды темных морей поглотят мир, наступит эпоха Больших Змей, и Супай будет властвовать в Четырех Странах Света…

Он замолчал, из угла рта потекла зеленая пена. Принц Топара жевал коку.

– И что же вы ответили ему, принц? – по-прежнему усмехаясь, спросил Диего.

– Что он прав, – равнодушно ответил принц. – А потом я велел своим телохранителям подвесить его вниз головой между двумя деревьями и содрать с него кожу. Я хорошо запомнил твой совет, Супай. Когда на нем оставалась ровно половина его шкуры, он отдал нам Око Бога, – Топара забулькал.

– Где оно? – Диего весь подобрался, как перед боем.

Костлявое лицо вытянулось вперед, и он стал похож на хищную рыбу. Длинные пальцы непроизвольно сгибались и разгибались.

Принц Топара, продолжая хихикать, вытащил из-под пушистого ковра череп из горного хрусталя. В полумраке череп светился ровным голубоватым сиянием, дым от благовоний, плавающий в комнате, отражался в отшлифованных глазницах, порождая туманные, фантастические картины…

– Вот Око Виракочи, – торжественно произнес принц, держа руку с черепом на отлете. – Вот твоя награда, Супай. Жаль, что я не знаю, в чем его тайная сила.

Диего инстинктивно потянулся к голубому сиянию, но Топара, осклабившись, швырнул череп в темноту за своей спиной – было слышно, как он мягко ударился о чье-то тело.

– Сделаешь меня Сапа Инкой, – булькая и плюясь зеленой слюной, зашептал принц, приблизив свое лицо к лицу Диего, – получишь Око Виракочи. Убей китусского бастарда, раздави паука из северных джунглей, смой с лица земли позор нашего рода! И ты получишь Око от меня, Сапа Инки Топары, продавшего свою душу хозяину Нижнего Мира. Слышишь, ты, Супай, приготовь для меня местечко получше в своем Нижнем Мире. Я же не смогу уйти к Отцу-Солнцу, он не примет Инку, опустившегося до сделки с Супаем…

Он что-то еще бормотал и булькал, но Диего д'Алькантра уже не слушал его. Он выпрямился во весь свой гигантский рост и пошел к выходу. Лицо его было все таким же мертвенно-бледным, но теперь сквозь эту бледность просвечивал холодный огонь. Он уже совсем близко от цели. Расчет оказался верным, старого Шеми действительно занесло сюда, на край земли, в страну великих гор и великих воинов… «Он потеряет жизнь вместе с оболочкой своего Ба, – произнес д'Алькантра на языке, которого не понял бы никто из людей, находившихся сейчас в Кахамарке. – Я опять угадал. Я опять оказался прав. Прощай, Шеми!»

Он был уверен в успехе, пусть даже успех зависел от таких ничтожеств, как Топара. Принц был дураком, обжорой и эротоманом, но за долгую жизнь Диего д'Алькантра приходилось пользоваться услугами людишек и похуже.

Инка Атауальпа, принявший после крещения имя Хуан де Атауальпа, по приговору военного трибунала под председательством Франсиско Писарро был задушен гарротой 29 августа 1533 года.

СТРАЖ ВО ТЬМЕ

Москва, Малаховка – Красково, 1990-е

– Не туда смотришь, – прошипел мне в ухо Лопухин. – Бери левее, левее бери!

– Если ты такой умный, работай сам, – огрызнулся я. Не хватало еще, чтобы ДД учил меня, что мне делать.

Он заткнулся. Все-таки он очень боялся, что я его брошу.

Мы лежали на горячей плоской крыше голубятни, торчавшей над яблоневыми садами поселка в пятидесяти метрах от дома, в котором ДД видел свой шеститысячелетний череп.

Обстоятельства его открытия так и остались для меня тайной, и чем больше я изучал в бинокль дом, тем сильнее сомневался в правдивости рассказанной им истории.

Дом выглядел заброшенным и пустым. Это ощущение усиливали и маленький запущенный сад вокруг, и заросшая травою дорожка, и даже железная, покрытая облупившейся зеленой краской калитка с огромным ржавым замком. Догнивали у стены какие-то заплесневелые ящики, тускло отсвечивали брошенные на заполоненных сорняками грядах куски полиэтиленовой пленки. Тлен был там, прах и мерзость запустения.

Я перевел бинокль левее, куда и советовал Лопухин, и наткнулся на окно. Грязное, засиженное мухами, лет десять не знавшее тряпки. Закрытое на шпингалет, разумеется.

– Ты здесь его видел? – спросил я, передавая бинокль ДД.

– Да, – живо откликнулся он, – именно в этом окне. Только тогда оно было растворено и был хорошо виден стол, придвинутый к подоконнику… Вот на нем-то он и лежал.

Непохоже было, чтобы окошко это вообще открывали за последнюю пятилетку, но я не стал делиться с Лопухиным своими подозрениями. Вместо этого я спросил:

– А ты уверен, что он до сих пор там? Череп, я имею в виду? Может, его привезли сюда, скажем, показать кому-то, а потом увезли снова?

Все это, конечно, было говорено-переговорено нами за последние три дня уже раз десять, и я наперед знал, что он ответит. Он сказал с детской уверенностью:

– Ну кто же будет привозить ТАКУЮ ВЕЩЬ на дачу на один день? Это же не термос и не велосипед даже.

Я мог бы спросить, кто вообще будет привозить такую вещь на дачу, а тем более держать ее там, но воздержался. На все вопросы, касающиеся таинственного хозяина дома, ДД давал столь невразумительные ответы, что поневоле пропадало всякое желание разбираться.

Я зажмурился и представил себе, как вылезаю из этого дурацкого дома, в котором, конечно же, нет ничего, кроме пыли и мусора, беру Лопухина за грудки и зловещим голосом спрашиваю, большое ли удовольствие он получил от этого аттракциона. Картинка получалась замечательная; беда была в том, что для подобного торжественного финала требовалось сначала забраться в дом. «А если череп все-таки там? – в сотый раз спросил я сам себя. – Невероятно, невозможно, но – вдруг? Что мне с ним делать? Если ему действительно шесть тысяч лет? Брать с собой? Оставить на месте? И смогу ли я его оставить?»

– Ладно, – сказал я, убирая бинокль. – Рекогносцировка закончена. Поехали отсюда.

Лопухин ужом извернул свое длинное тело на раскаленной сковороде крыши.

– Как, ты разве не собираешься проникнуть туда сегодня? Я сел и потянулся, разминая суставы.

– Сегодня – да. Но не сейчас. Ты слышал когда-нибудь о ворах, лазящих на чужие дачи среди бела дня?

– Но, может быть, стоит поторопиться, пока нет хозяев… – неуверенно гнул свою линию ДД.

Я посмотрел на его озабоченное птичье лицо и весело сказал:

– Не суетитесь, профессор. А если соседи застукают? Если какой-нибудь ветеран у окошка от нечего делать пасётся? А, неровен час, менты проедут? Нет, купаться, только купаться!

Под причитания ДД, не догадавшегося захватить из дому плавки (я посоветовал ему открыть нудистский пляж), мы спустились с голубятни и прошли по пыльной улице к оставленной в отдалении машине. По пути не встретилось ни одной живой души, и я мельком подумал, что ДД, пожалуй, был прав – поселок казался вымершим, операцию можно было осуществлять совершенно открыто. Но мне хотелось максимально оттянуть это неприятное мероприятие, и мы отправились в Красково.

Неподалеку от этих мест когда-то давным-давно прошло мое детство – обычное детство обычного пацана с обычной московской окраины, но с тех пор прошла уже тысяча лет, и я удивился и обрадовался, когда оказалось, что я многое здесь помню.

Народу, конечно, было полно – погода стояла великолепная. Мы вылезли из Димкиной «девятки» и, сопровождаемые заинтересованными взглядами присутствующих на берегу дам, двинулись к берегу. Почти у самой воды я углядел небольшой свободный кусочек песка и кинул на него свои шмотки. Жарко было, и хотелось купаться, и все было бы просто замечательно, если бы не дурацкая работа, маячившая передо мною в конце этого прекрасного летнего дня. Я отогнал печальные мысли и стал смотреть, как долговязая Димкина фигура освобождается от одежды. Как я и предполагал, был он белый, как яичная скорлупа, и просто фантастически тощий.

– Мальчик-парус, – громко сказал сзади хрипловатый женский голос. Лопухин застеснялся и покраснел.

– Значит, так, Дмитрий Дмитриевич, – сказал я. – В воду идем по одному: один купается, другой на берегу стережет вещи. Ясно?

– А что, могут увести? – спросил ДД, застенчиво снимая брюки.

Был он, кстати, в плотных черных трусах, и не нужны ему были никакие плавки.

– Могут, – честно ответил я, вспомнив золотое детство.

Мы кинули монетку: кому первому идти в воду, и выпало, разумеется, ему. Не то чтобы я был такой уж невезучий, но если стоит вопрос о том, кому повезет – мне или кому-то еще, всегда выходит, что кому-то еще.

Плавал он, надо признать, отлично. Я никогда не понимал, как такая жердина может не то что плавать, а просто держаться на поверхности, но все годы учебы в университете ДД ходил в числе трех первых пловцов нашего курса. Это был, по-видимому, единственный уважаемый им вид спорта – во всяком случае, ни в каких иных атлетических упражнениях я его заподозрить не мог. Вот и сейчас он, красиво вынося руки над водой, легко пересек озеро и повернул обратно.

– Грамотно плывет, – сказали рядом. Другой голос недовольно буркнул:

– Худой, как глиста, а еще чего-то бултыхается…

Я лениво обернулся. Метрах в пяти расположилась в тени двух мотоциклов большая веселая компания. Знакомый уже хрипловатый женский голос возразил капризно:

– Ну, ты ска-ажешь тоже – глиста… Симпатичный мальчик… Худенький…

Симпатичный мальчик в это время приближался ко мне, аккуратно перешагивая через соблазнительно загорелые ножки близлежащих девочек.

– Отменная вода! – объявил он. – Как хорошо, что ты меня сюда привез, я еще ни разу в этом году не купался… Но, – добавил он обеспокоен-но, – ты уверен, что мы сегодня все успеем сделать?

– Don't worry, – сказал я, пододвигая к нему свои джинсы. – Я контролирую ситуацию. Отдыхай и расслабляйся.

Отплыв метров на тридцать от берега, я оглянулся. ДД расслаблялся на полную катушку – его умную, но слегка плешивую голову обрамляли уже три симпатичные белокурые головки поменьше. «Плейбой!» – подумал я с завистью и нырнул.

Когда я вынырнул (точнее, когда закончил нырять – в перерывах я на берег не смотрел), картина там несколько изменилась. По-прежнему торчали из живописного цветничка мокрые черные вихры ДД, но весь цветни-чок уже успели огородить штакетником – тремя коренастыми коричневыми фигурами. О чем они там разговаривали, слышно не было, но догадаться не составляло труда. Плейбоя пора было выручать, и я поплыл к берегу.

Девочки, собравшиеся вокруг ДД, явно предвосхитили мою смелую мысль об открытии в Красково нудистского пляжа. Разноцветные ниточки, заменявшие им купальники, лишь подчеркивали выдающиеся достоинства их фигурок. Но и мальчики у них были не из последних: неувядающая мода всех рабочих окраин – с малолетства посещать залы атлетической гимнастики – их явно не обошла. Они нависали над ДД, грозно поигрывая гипертрофированными мышцами, но у того, как это ни странно, подобная демонстрация силы особого трепета не вызывала. Когда я приблизился к ним сзади, он выговаривал им тоном университетского преподавателя:

– И, позвольте вам заметить, молодые люди, что я отнюдь не был инициатором этого знакомства. Барышни сами подошли и попросили у меня сигарету. Так что на вашем месте я не стал бы так безапелляционно бросаться обвинениями…

Молодые люди угрюмо молчали. Со стороны все это напоминало скульптурную композицию «Вдохновляемый музами Сократ дает последние наставления своим ученикам», но в воздухе ощутимо пахло озоном. Я похлопал одного из учеников по гранитной спине:

– В чем дело, ребята? Это мой друг.

В жизни бы не назвал ДД своим другом – и не потому, что плохо к нему отношусь, просто у меня слишком жесткие критерии отбора, – но обстоятельства обязывали. Скульптурная группа распалась. Сократ встал, будто собравшись уйти, музы отползли на безопасное расстояние, ученики повернулись ко мне.

– Твой припыленный кореш снимает наших телок, – сообщил мне ученик, более прочих напоминавший эллина курчавыми волосами и темным загаром. – Мы тут хотели его поучить, но уж больно он дохлый. Короче, – тут он ткнул меня твердым указательным пальцем в живот, – короче, если не хотите огрести, садитесь в свою тачку и валите отсюда… И чтобы мы вас здесь больше не видели… Ясно?

Чего уж тут неясного. И я был таким же наглым десять лет назад.

– Зачем же так грубо, родной? – спросил я мягко. – Нам совершенно не нужны ваши соски, можете забирать их и делать с ними все, что хотите… Но мы сюда приехали отдыхать, и мы будем здесь отдыхать.

Произнеся последние слова, я резко откачнулся назад и мотнул головой. И вовремя – иначе ученик попал бы мне в подбородок. А так он никуда не попал, потерял равновесие и шлепнулся на одну из муз, потому что я успел подцепить его правую ногу своей левой ступней и легонько ее подсечь. Нет, что ни говорите, бой на песке – не работа, а сплошное удовольствие. ДД, уцелевшие музы, да и весь пляж вынуждены были наблюдать, как я помогаю упасть еще двум эллинам. Продолжалось это не более минуты и в серьезную драку, к счастью, не переросло.

– Ну что, пацаны, – сказал я, принимая позу победителя (руки в боки, грудь вперед, нога попирает чье-то оброненное полотенце). – Успокоились малех?

– Ты, сука, – проговорил первый, ученик севшим от ненависти голосом, – да ты у меня кровью харкать будешь… Ты отсюда не уйдешь, сука… Я сейчас Пельменя позову, он тебя в землю вобьет, сука, по самые гланды… Понял, ты?

– Ну-ну, – сказал я поощрительно, – попутного ветра в горбатую спину… – тут меня неожиданно посетило воспоминание о том, что я знавал некогда одного парня, получившего кличку Пельмень за расплющенный в боксерских спаррингах нос.

– Это какой же Пельмень? – спросил я, на всякий случай посматривая за остальными учениками, – вот сейчас оклемаются, увидят, что ноги-руки целы, и захотят взять реванш. – Это не Андрюха ли Серов со Скрябина?

– Точно, – подтвердил он удивленно. – А ты его откуда знаешь?

– А я с его братом старшим, Леликом, в одном классе учился, – сказал я. – Твой Пельмень еще сявкой был, а Джокера уже вся Рязанка знала.

Униженный ученик обрадовался возможности спасти свою репутацию.

– Так ты Джокер, что ли? – недоверчиво спросил он. – Что же ты сразу не сказал!

Конечно, ничего про меня он в своей жизни не слышал – я не склонен был переоценивать масштабы своей юношеской популярности, – но для него сейчас выгодно было представить дело так, будто овеянное легендами имя Джокера известно и хорошо знакомо ему с детства.

– Мужики, так это же Джокер! – поспешил он поделиться своим открытием с товарищами.

Товарищи удивленно на меня вылупились.

– Во, блин, на своего нарвались… А я – Зурик, – представился он и протянул крепкую коричневую ладонь… Ты в 776-й учился?

– Да, – подтвердил я.

– Я тоже, сейчас вот в технаре на Карачаровском… Слушай, а что это я тебя на районе ни разу не видел?

– А я уже давным-давно центровой, – объяснил я. – Переехал после армии.

ДД слушал наш разговор с диковатым выражением лица – он был похож сейчас на миссионера в джунглях. Чтобы ввести его в наш узкий круг, куда не каждый попадал, я представил Лопухина как «клевого пацана с центров». Это моментально разрядило обстановку, повеселевшие ученики обменялись с Сократом рукопожатиями, и музы, уловившие, что гроза прошла стороной, снова вернулись на боевые позиции. Лопухин кашлянул, сел и принялся крутить симпатичные, но пустенькие головки с удвоенной энергией. Пока ДД компостировал мозги музам, мы с пацанами еще раз окунулись и устроились поближе к мотоциклам, лениво играя в «сику» и «буркозла».

День проскользнул, как пущенный «блинчиком» по воде камушек. Когда по песку ощутимо потянуло прохладой, я встал, бросил карты и сказал:

– Ладно, ребята, хорошо с вами, но нам пора.

– Да куда ты торопишься, – удивился Зурик. – У нас еще портвейна бутылок шесть, посидим как следует, выпьем… Потом вон к Светке поедем, у нее сегодня хата свободная…

– Нет, – сказал я. – Извини, Зурик, и хотелось бы, да не могу… Эй, Дмитрий Дмитриевич, пора ехать!

Он торопливо извинился перед вконец забалдевшими музами, вскочил и начал натягивать на себя одежду, размахивая руками, как ветряная мельница. Музы смотрели на него, раскрыв хорошенькие ротики.

– Пацаны, – сказал я, – хотите, чтобы вас девочки любили? Изучайте древнюю историю.

– Они нас и так любят, – хохотнул Зурик и притянул к себе одну из ну-дисток. – Правда, Светик? Нет, мужики, оставайтесь, не пожалеете…

Светик, томно изогнувшись в его руках, призывно улыбнулась Лопухину, обещая, что да, он не пожалеет. ДД, уже сделавший шаг к машине, обернулся и посмотрел на нее с едва заметной грустью. Понравились они ему, что ли, подумал я с ужасом.

– Дима, – спросил я, когда мы возвращались в Малаховку. – О чем ты им рассказывал?

– О гетерах, – буркнул он, не отрывая взгляда от дороги. – О гейшах. О храмовых проститутках Вавилона. О тантрических жрицах Индии. Обо всем, что я знаю в этой области.

– Да-а, – протянул я, представив себе храмовых проституток Вавилона, в дни религиозных праздников отдающихся всем подряд прямо на ступенях зиккуратов. – Да, это, пожалуй, должно было им понравиться…

– У них очень ограниченный кругозор, – совершенно серьезно пояснил ДД. – Они не имеют представления о величайших событиях в истории человечества…

– А ты думал, – сказал я просто потому, что он замолчал.

Я слушал его вполуха, мысли мои были заняты предстоящей операцией.