Текст книги "Журнал «Если», 2003 № 07"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Дэвид Брин,Владимир Гаков,Виталий Каплан,Александр Тюрин,Дмитрий Байкалов,Виталий Пищенко,Сергей Питиримов,Эдвард Лернер,Юрий Самусь,Владимир Борисов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Даже в совершенном апофеозе насилия, когда и страдать за правду бессмысленно, потому что объективной реальности, Истории нет (они ежедневно корректируются в министерстве правды), даже если восставать против Партии нелепо (потому что все состоят в Партии), даже тогда остается хотя бы здравый смысл. «Дважды два» свободы.

Когда отказываются от здравого смысла, тогда все, конец…

Еще в Испании мысль о мире, в котором «дважды два будет столько, сколько скажет вождь», показалась Оруэллу «страшнее бомбы и пули». На заре эпохи массовых коммуникаций и всесилья информации будущего автора новояза испугала тирания слова, окончательное и неограниченное всевластие Ее Величества Лжи.

Действие всегда рождает противодействие; эта Ньютонова механика, приложимая к законам общества, оставалась последним островком надежды даже в самых мрачных антиутопиях. И Д-503, и Дикарь индивидуально потерпели поражение – но после их отчаянных попыток взорвать антиутопию, она сама уже не производит впечатлений монолита. Ясен по крайней мере путь ее разрушения.

У Оруэлла – иное. Он первым в литературе построил конструкцию логически совершенную. И оттого столь пугающую. Его иллюзорный мир даже в принципе сокрушить невозможно, поскольку заключена сделка соучастия, когда тиран и его жертва практические союзники. Двоемыслие – не только навязанная сверху идеология, это ведь и малодушие тех, кому действительно легче жить с «двумя правдами» одновременно. Сделка поистине дьявольская, потому что она соблазнительна для жертвы. Ведь и новояз можно трактовать как почти выстраданную религиозную мечту об абсолютном языке, на котором невозможно лгать. Но, как и все подобные проявления трусости ума, эта попытка снять с себя ответственность в итоге оборачивается лишь новой клеткой.

Они сами этого подсознательно желали… Ясности, простоты, мудрых вождей и полной безответственности. Так вместе, сообща и построили желанную Утопию, которую теперь уже не взорвать решительно ничем. Разве что – здравым смыслом. Дважды два – четыре, и всё тут! Последний гарант свободы и достоинства… но хватит ли его?

Последние годы писатель работал как исступленный. Роман «1984» часто называют его завещанием, хотя Оруэлл определенно рассчитывал прожить еще несколько лет. Завещанием книгу сделал досадный случай.

Под конец жизни всегда больной и вечно нуждавшийся писатель смог скопить денег на покупку дома – в сущей глухомани, на продуваемом всеми морскими ветрами островке. Он писал там безвылазно, в сырости, на пределе сил. Да еще пришлось самому перепечатать роман, так как оказалось невозможно найти машинистку, согласную работать в таких условиях. Он торопился – а кровь уже шла горлом, его лихорадило, и только самый отчаянный оптимист был в состоянии поверить, что эту гонку со смертью можно выиграть.

Может быть, интуитивно он все-таки понимал, что рождается в этой горе переписанных и уже отпечатанных листков бумаги. И собирал последние силы, которые были на исходе.

После выхода в свет книги Оруэлл прож: ил только полгода. Но все равно успел: отныне над ним не властна была и смерть. Начиналась новая жизнь – его книги.

Но и им, как и автору, не давали покоя.

Близкий друг Оруэлла и его биограф Ричард Рис вспоминал: «Я был в Канаде, в литературном собрании… вдруг вошел кто-то и сказал только два слова: «Умер Оруэлл». И в наступившем молчании меня пронзило ощущение, что с нынешнего мгновения этот непритязательный, добрый и яростный человек станет одним из самых властных мифов XX века».

Биограф не ошибся. Не было в прошлом столетии другой такой противоречивой фигуры, одинаково непонятой своими и чужими. Он всю жизн ь искал своих – но и в загробном мире преследует его их проклятие. А чужие, против кого и направлен пафос книги, радостно схватились за нее как за решающий аргумент в схватке с теми, которых писатель считал соратниками.

Борьба за Оруэлла разгорелась сразу после его смерти. Было бы ошибкой думать, что идейные ярлыки навешивали роману только у нас. Как раз в советской литературной критике и публицистике книге уделили минимальное внимание: вызывать к ней излишний интерес категорически не желали. А вот на Западе – там вокруг «1984» только пух и перья летели!

В штыки приняли роман левые силы, особенно досталось Оруэллу от ультралевых. Известный последователь Троцкого и автор биографии о нем Исаак Дойчер именно на «1984» взваливает всю ответственность за подъем антикоммунистической волны в общественном настроении. Правые, наоборот, буквально молятся на роман, в котором видят решающий бастион, прикрывший Западную Европу от коммунизма.

Но вот странно: в этом ряду стоит свидетельство самого автора романа, ответившего отказом на предложение войти в консервативную «Лигу за европейскую свободу»: «Я не могу связывать себя с консерваторами, которые собираются защищать демократию в Европе, но закрывают глаза на английский империализм… Я левый и могу работать только с левыми, несмотря на (или, вероятно, вопреки) свою ненависть к тоталитаризму».

И если б только одно такое свидетельство…

Нет, поистине он был невыносим! Досаждал своим обличитель-ством и правым, и левым, и радикалам, и консерваторам, так как в равной степени ненавидел политиканство и демагогию любой масти.

Мы иногда задираем нос: мол, только в русском языке есть слово «интеллигенция». Действительно, даже фундаментальный словарь английского языка дает следующее значение слово intelligentsia: «русские интеллектуалы, обычно стоявшие в оппозиции к правительству». Но наша национальная гордость не может быть уязвлена признанием, что истинных (в российском понимании) интеллигентов рождала не только Россия.

Почему-то мне кажется, что нужно внимательнее присмотреться в этом смысле к личности Джорджа Оруэлла. Всегда один, в своих идеях и принципах он остался примером человека, противостоящего какому бы то ни было подавлению большинством. Было ему присуще и чувство личной ответственности за свои действия и «за весь мир», однако он понимал ее лишь как бремя моральное и инстинктивно сторонился слишком ретивых и не отягощенных соображениями нравственности «практиков». Когда подсказывала совесть, сам ввязывался в драку, был храбр на войне, но фанатичного, лишенного сомнений бойца и патриота из него не получилось. Как ни старались… Он всегда оставался добровольцем, а не «кадровым военным».

Биографы отмечали в этом больном, издерганном человеке исключительную «способность сопротивляться стереотипам и бесстрашие не иметь единомышленников». Не желавший и, видимо, органически не способный ходить в шеренге, Оруэлл до конца остался верен не идее, не партии, не друзьям даже, а лишь собственной совести.

Одним словом, интеллигент. И не случайно автор биографии Оруэлла Алекс Звердлинг не мог найти этой личности аналога во всей западноевропейской литературе. Зато легко отыскал в русской – Антон Чехов…

А теперь вернемся в роковой год – реальный 1984-й. Ну что ж, прошел он (да и выбран автором был совершенно произвольно: «перевертыш» 1948 года, когда создавался роман), и ничего страшного как будто не случилось. Но, может быть, благодарить за это нужно как раз писателя?

«Роман изменил наше восприятие времени, – писал в преддверии даты один западный критик, – и неизбежно изменилось наше осознание реальности. Нас охватил такой неподдельный страх, что было уже не до будущего. Мы смертельно перепугались за сегодняшний день. И этот ужас определил мысль, чувство и поведение жителя Англии настолько, что изменил в каком-то смысле движение самой истории. В сознании людей фантастический 1984 год заменил собою реальный».

Иногда важно не собственно пророчество, но предупреждение, тревожная весть. «Будущему или прошлому – времени, когда мысль свободна, люди отличаются друг от друга и живут не в одиночку, времени, где правда есть правда и былое не превращается в небыль.

От эпохи одинаковых, эпохи одиноких, от эпохи Старшего Брата, от эпохи двоемыслия – привет!»

ПОД МИКРОСКОПОМ
Станислав ЛЕМ. «ФАНТАСТИКА И ФУТУРОЛОГИЯ». «АСТ»

Не секрет, что Станислав Лем – признанный во всем мире мастер НФ – эту самую научную фантастику не любит. Однако это кажущийся парадокс, ведь на самом деле Лем разочаровался в том, что называют «научной фантастикой», поскольку уверен: в подавляющем большинстве произведений, подпадающих под это определение, нет ни науки, ни фантастики. 35 лет назад со свойственной ему дотошностью он решил разобраться в том, что же представляет собой этот вид литературы. Результатом анализа тысяч книг стала опубликованная в 1970 году работа «Фантастика и футурология», которая лишь теперь выходит на русском языке в издательстве «АСТ».

Это самое объемное произведение польского писателя и ученого, как и многие другие его научно-философские труды, практически не известно у нас. Оно выдержало три переиздания на польском языке, в 70-х годах было переведено на венгерский и немецкий и сейчас нисколько не утратило своей актуальности. В предисловии Лем сообщает, что фактографической основой работы стали прочтенные им 62 000 страниц книжных и 8500 страниц журнальных англоязычных публикаций. В результате двухтомная «Фантастика и футурология» основательно обидела многих англо-американских авторов едким анализом. Не случайно М. Кучевский назвал свою рецензию на эту книгу «Молотом по научной фантастике». Сам Лем в предисловии выражался о своих инструментах деликатнее: «Почти все мировые достижения интеллекта и литературного творчества рассматриваются под микроскопом и рассекаются скальпелем». Тем не менее вскоре после выхода книги дело дошло до того, что Лем был исключен из Ассоциации американских писателей-фанта-стов, в которую он был ранее с почетом принят. В знак протеста некоторые известные авторы тоже покинули эту организацию.

Наивно предполагать, что Лем затеял данную работу именно для того, чтобы обидеть американцев. Наоборот, из текста книги видно, что результаты обескуражили самого Лема. Ведь, в первую очередь, он читал и анализировал те произведения, которые критика называла лучшими. Однако и в них, за редким исключением, при ближайшем рассмотрении он обнаруживал или нелогичности, или примитивные подходы к глубоким проблемам, или стремление «лакировать действительность». Много лет спустя в беседе с С. Бересем он буквально перешел на крик: «Но эти другие миры фальсифицированы! Космос фальшивый! Физические параметры, фальшивые! Характеры героев фальшивые! Механизм научных открытий фальшивый! Политическая реальность фальшивая! Все с начала до конца фальсифицировано!»

Опять кажущийся парадокс. Фантастика как бы изначально предполагает, что речь пойдет о выдумках. Но Лем не против выдумок, пожалуйста, выдумывайте, что угодно, пишет он, но если уж придумали что-то оригинальное, будьте добры логически рассмотреть результаты своей идеи, обосновать поведение персонажей в фантастическом мире… Особенно его задевает тот факт, что в произведениях, снабженных пометкой «НАУЧНАЯ фантастика», зачастую даже и не пахнет ни научным подходом к проблемам, ни использованием новейших научных исследований, методов и разработок.

Первая часть «Фантастики и футурологии» – своеобразное построение общей теории даже не фантастики, а литературы вообще. Здесь автор подробно исследует язык произведения, его мир, структуры литературного творчества. То, что при этом он отталкивается не столько от традиционного литературоведения, сколько от параллельных научных дисциплин, широко используя положения семиотики, информатики, теории игр, одновременно представляет и особый интерес, и повышенную сложность восприятия. Можно только склонить голову в знак уважения к переводчикам (Сергей Макарцев и Евгений Вайсброт), которые мужественно продирались сквозь замысловатые построения польского эрудита.

В отдельной главе «Эпистемология фантастики» (эпистемология – теория познания) Лем рассмотрел именно познавательную ценность НФ, причем основательно прошелся по «соседнему с фантастикой государству» – футурологии. Выводы Лема неутешительны и здесь: ни молодая научная дисциплина, обещавшая поначалу столь много, ни прогностическая ветвь фантастики не достигли больших успехов… Годы, прошедшие со времени выхода книги, лишь добавили аргументов в пользу мнения писателя: на наших глазах в мире происходят структурные изменения, не предсказанные ни футурологией, ни фантастикой.

Наверное, для основной массы читателей более увлекательной окажется вторая часть, где Лем описывает так называемые проблемные поля фантастики: катастрофы, роботы, космос, эротика и секс, сверхчеловек, эксперимент, утопия и футурология.

Автор монографии практически ни одно свое положение не оставляет голословным и приводит огромное количество примеров из книг фантастов. Указатель имен в конце работы занимает 9 страниц. Вот только несколько фамилий авторов, произведения которых Лем тщательно анализирует в «Фантастике и футурологии»: А. Азимов, Дж. Баллард, Дж. Блиш, Х. Л. Борхес, Р. Брэдбери, Ф. Дик, А. Кларк, Б. Олдисс, О. Стэплдон, Р. Хайнлайн… Поскольку книги этих авторов ныне широко известны читателям нашей страны, уверен, что многие разборы Лема и удивят, и откроют новые грани известных произведений, и вызовут возмущение…

Тем не менее пан Станислав неоднократно признает, что одному человеку просто не под силу проанализировать весь массив выходящей в мире фантастики, и попутно обильно разбрасывает идеи о том, под каким углом было бы интересно рассмотреть этот вид литературы. В одном из примечаний он пишет: «Внушительно выглядел бы каталог всех технических изобретений, сделанных научной фантастикой. Но никто пока такого издания – а было бы оно не под силу одному человеку – еще не предпринял». Не совсем так: попытку создания такого каталога в нашей стране предпринимал Генрих Саулович Альтшуллер (Генрих Альтов), зафиксировавший в своем «Регистре фантастических идей», который и сегодня остается неопубликованным, десятки тысяч самых разных фантастических открытий и изобретений.

Отдельная часть монографии – исследование прогностической функции фантастики, размышления о футурологии и о будущем человечества. Сейчас становится отчетливо ясно, что взгляды Лема на расслоение земного мира по экономическому признаку, на возрастание энерговооруженности общества, на совершенно фантастические еще вчера направления развития науки (генная инженерия, информационные технологии, биоконструирование) не умозрительны, что рассматриваемые им проблемы требуют незамедлительного участия самых широких кругов общества. Разница между возможностями передовых технологий и нравственным состоянием общества существовала всегда, но лишь в наше время эта проблема (точнее, отсутствие ее разрешения) может привести человечество к уничтожению.

И здесь Лем вовсе не требует от писателей-фантастов удачных предсказаний, не предлагает им заменить футурологов. По его мнению, фантаст должен быть проектировщиком «иных» реальностей, миров, сколь угодно отличающихся от нашего. Но эти модели, если уж автор берется за их разработку, должны быть внутренне непротиворечивы, подчиняться строгой логике структурной связности, нести критические размышления о последствиях технологических, общественных, нравственных преобразований.

Должен отметить, что Лем весьма скептически относится к «нефантастическим» модернистским течениям в литературе двадцатого века. Более того, он считает, что именно фантастике выпала важная роль в осознании человеком его места во Вселенной, что только с привлечением фантастической составляющей можно по-настоящему серьезно разбираться в проблемах, встающих перед цивилизацией. Нужны другие подходы, переход на новые уровни восприятия и понимания, обобщения научных, философских, этических систем.

К величайшему сожалению, научная фантастика не воспользовалась уникальной возможностью вырваться из «гетто», в массе своей довольствуясь возможностью быть чисто развлекательной ветвью литературы. В уже упоминавшихся беседах с С. Бересем Лем говорит: «Мы не хотим быть мыслящим тростником, не хотим знать, какие неприятности нас могут ожидать. Хотим быть где-нибудь в другом месте, потому что там быть приятнее».

Один из разделов монографии посвящен социологии научной фантастики. Пытаясь разобраться, почему НФ выпала из поля зрения традиционного литературоведения, Лем с горечью констатирует, что это произошло в 30-е годы прошлого века, когда творчество Г. Уэллса еще не делилось на «фантастическую» и «реалистическую» ветви, а вот работы О. Стэплдона уже не были восприняты как серьезная литература. По мнению Лема, это не пошло на пользу ни фантастике, ни остальной литературе. Что бы ни написали с тех пор фантасты, высоколобые филологи не воспринимают их работы в качестве стоящих внимания. Фантастике пришлось создать свою нишу, вырастить своих критиков и ценителей, но они, считает Лем, зачастую не выполняют роль настоящих исследователей. В свою очередь, «большая литература» без понимания проблем научной фантастики неизбежно начинает мельчить, и когда какой-нибудь реалист вдруг обращается к необычному, к показу будущего, его построения выглядят беспомощными и малоубедительными.

Мне кажется, выход «Фантастики и футурологии» особенно уместен в России именно сейчас, когда нас начинает захлестывать массированный поток такой развлекательной фантастики отечественного пошиба.

Я, конечно, большой оптимист, но мне представляется, что среди наших фантастов есть авторы, способные на полномасштабное осмысление проблем и настоящего, и будущего.

Владимир БОРИСОВ

Рецензии

Брюс СТЕРЛИНГ

СТАРОМОДНОЕ БУДУЩЕЕ

Москва: ACT, 2003. – 317 с.

Пер. с англ. Л. Щекотовой, М. Левина, А. Комаринец, А. Кабалкина.

(Серия «New Wave»).

5000 экз.

________________________________________________________________________

Уже в заголовке автор намекает на «исчерпанность», устарелость образов и сюжетов киберпанка, казавшихся в свое время такими «гиперсовременными». При этом рассказы, которые собрал в книге «идеолог и вождь» движения, настолько выпячивают черты означенного направления, что возникает ощущение почти самопародии.

Эта книга напоминает собрание отдельных осколков старого зеркала, из которых так и не сложилось целое. Друг с другом увязаны только три последних рассказа – «Глубокий Эдди», «Велосипедный мастер» и «Такламакан», объединенные некоторыми общими героями и, действительно, описывающие одну и ту же реальность. Остальные тексты Стерлинг даже не попытался включить в единую картину, заканчивающуюся торжеством Второй Природы, началом неконтролируемой искусственной эволюции, неосторожно затеянной человеком (рассказ «Такламакан»).

Слишком откровенное следование негласному «канону» жанра привело к тому, что многие антуражные моменты в рассказах кажутся забавными анахронизмами. Например, мировое экономическое лидерство азиатских стран – это звучит смешно после финансового краха второй половины 1990-х годов. История о торжестве государств Азии над Европой и США, после того как европейцы почти целиком вымерли от синдрома «коровьего бешенства» (рассказ «Священная корова»), выглядит ненамеренной издевкой на фоне свирепствующей в Китае эпидемии SARS. Рассказ «Маленький шакальчик» вообще скорее «черный детектив» про русскую мафию, нежели повествование о будущем (а то и о прошлом – во всяком случае, Россией в этом рассказе все еще продолжает править Ельцин).

Общее впечатление: похоже, Стерлинг решил устроить торжественное прощание с киберпанком, со всеми его штампами и избитыми ходами, с тем, что успело превратиться в «старомодную фантастику». И, пожалуй, это ему удалось.

Игорь Гонтов

Лоис Макмастер БУДЖОЛД

ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ НЕПРИКОСНОВЕННОСТЬ

Москва: ACT, 2003. – 379 с. Пер. с англ. О. Косовой.

(Серия «Координаты чудес»).

5000 экз.

________________________________________________________________________

Этого романа ждали долго. В 2002 году он появился в Америке, а уже весной 2003-го – у нас. Однако радости по этому поводу рецензент не испытал.

Беспристрастному критику хорошо, он может пожать плечами и сухо констатировать: «книга не удалась». А я, будучи неравнодушным к творчеству писательницы, испытал даже не разочарование, а недоумение… После прочтения «Дипломатической неприкосновенности» в душе рецензента отчетливо сформировалось подозрение: Буджолд устала от Форкосигана и решила по-быстрому прикрыть тему.

«ДН» по форме – детектив. Но даже как детектив роман куда натужнее, чем любая из книг серии. Интрига расследования базируется не на логике и психологизме, а на злоупотреблении приемом deus ex machina. Персонажи по воле автора совершают поступки нелогичные до глупости – и тут же получают бонусы в виде невероятных случайностей и совпадений. Ум главного злодея только декларирован, но не показан; в тексте они с главным героем соревнуются в совершении проколов, что и служит движущей силой сюжета.

По уровню психологизма и достоверности «ДН» проигрывает всем романам саги и приближается к шаблонной космоопере. А ближе к концу возникает вдобавок четкий привкус последней серии оперы «мыльной». Майлз, наконец-то всенародно известный Герой Галактики, снова на смертном одре; но он не ропщет, ибо сделал в жизни все, положенное по статусу, – Галактику спас, детей породил, о друзьях позаботился. Все чествуют умирающего Героя – от Императора Цетаганды (тут вообще возникает дежа вю) до его престарелых родителей… Апофеоз!

Видимо, новый проект («Мир Чалиона») полностью захватил воображение Буджолд. Кажется, что «ДН» написана наспех, с холодным сердцем, во исполнение какого-нибудь там контракта. Конечно, немного жаль, что замечательная НФ-сага действительно завершается. Но куда печальнее, если романы-продолжения окажутся такими же «фаст-фудами», как этот.

Петр Курков