Текст книги "Колыбель тишины (СИ)"

Автор книги: Кейси Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Самая тонкая грань. Едва различимая черта между бодрствованием и путешествием по долине снов. Краткая явь, говорящая, что здесь потеряться легче, чем найтись.

Что Роан ищет? В себе. Не в других. Он находит в других все, что в них есть, но именно в себе не ощущает точности.

– Не спится, – отвечает он. Между предыдущей фразой тихого диалога и его ответом проходит от силы пару секунд, но в них успевается обнять вселенную. Мышление Роана слишком запутанно и напоминает больше нейронную сеть, чем типичное распределение знаний и раздумий по категориям. – А когда не спится, всегда находится то, над чем стоит поразмыслить.

– А, так ты думаешь. Мне уйти?

– Нет, – он даже качает головой. – Присаживайся. Давай поговорим.

Стынет улично весна. Узкий кухонный стол – прямо напротив окна, у него три стула, и на соседнем устраивается девушка в шортах и майке, открывающей плавный изгиб шеи и аккуратные ключицы. Узкие плечи крепкие, но не широкие. С левого сползает лямка, и девушка в полузабытьи ее поправляет. Ногти на руках бесцветные, но уже к дневному часу на них будет какой-нибудь узор.

– Скорее всего, – говорит она рассеянно и словно в пустоту, – я могу долго не спать. Есть ведь такой параметр, как потрясающая выносливость, и я им часто пользуюсь при редактировании. Но все равно я нуждаюсь во сне, как и другие люди. Меня это расстраивает. Если есть что-то, в чем я могу быть особенной – я хотела бы видеть это достоинством, а не просто чертой.

– Так ты хочешь быть особенной, Люси? – спрашивает Роан. На него поворачивается острое личико, золотистые глаза с поднятыми уголками. От окна соседнего дома отражается прямой луч, играет на ресницах и тонет в градиенте на волосах – кудри спадают открыто на плечи и вниз, по спине, переливаясь в оттенках.

– А разве кто-то не хочет? – вопросом на вопрос отзывается девушка. Роан показывает на плед, но она качает головой: – Это тебе. Я не мерзну.

– Так усердно себя улучшая, ты не чувствуешь, что теряешь что-то важное? Идеал недостижим.

– Я понимаю. Но пока странность мне подчиняется, я еще могу к нему стремиться.

У Люси никогда не бывает синих кругов под глазами, так что вряд ли кто-то уже сегодня – только днем – укажет, что ей недавно не давался сон. Может, Касперу подскажет усталый вид. Может, Борис заметит по допущенной в отчете ошибке. Может, она просто свернется у кого-нибудь под боком и наконец-то погрузится в дрему, потому что в городе все еще ждут люди, которые ей близки. У Люси много шансов, вариантов и выборов. Она – человек. Ее путь определяет не мир и грядущие события, а она сама. То, что она не смогла заснуть, что говорит с Роаном, что не притрагивается к чаю. Все – в деталях. В кусочках общей мозаики. А Роан – эту мозаику скрепляющий клей.

Должно быть, он бы огорчался, если бы это не было для него так естественно.

– Я не считал вас своими детьми, – мягко говорит Роан, неожиданно, пожалуй, даже для себя. – В том же значении, что обычно принято у нормальных.

– Для тебя дети – это Антон и Настя? – Люси покорно принимает истину. Она не расстроена, потому что и так это знала. Умная девочка.

– Возможно. Однако… – Роан переводит взгляд на окно. Солнце смывается разводами, как просроченная акварель. Дома кажутся бледными и печальными без его тепла. Призрачно-голубое небо – белое на обозримом кусочке горизонта. Бессмертный говорит: – Я не отец и не мать тебе. Но я все еще тебе открыт, так же, как и любому. Помнишь об этом, малиновка?

– Малиновка? Я думала, что при способности могу хотя бы быть павлином! – шутит Люси, но глаза у нее грустные. Вздыхает. Чай остывает, Роан не торопит, и она начинает сама: – Я всегда знала, к чему идти. Если поскользнулась – значит, редактировать грацию. Не удержала что-то – увеличить силу. Наскучило свое отражение – окунуть голову в радугу. Все по необходимости и без конкретной цели. Не пыталась ставить перед собой определенный образ, собирала по кусочкам что-то и не размышляла.

Она наливает чай и Роану, и себе. Долго шебуршит пакетиком. Роан сегодня ночует в их с ее братом квартире не из-за обстоятельств, а просто так – не успел на автобус, а пешком Каспер не пустил. Его пташки дома и в сохранности. Роан вернется к их пробуждению. Он всегда возвращается.

В зрачках Люси осколками отражаются крыши.

– Ты ведь хочешь стать теперь кем-то? – произносит Роан.

– Я всегда хотела быть только собой.

– Этого недостаточно?

– Теперь – нет. – Она переводит взгляд на кружку. – Уже не понимаю, что такое «я» в действительности. Какая разница, как управляю телом или его способностями, если не могу улучшать саму себя?

– Сейчас ты признаешь, что ты – это не только странность, верно? – Роан ласково улыбается, Люси видит это в отражении водной глади, рвано кивает. – Хорошо. Это уже большой шаг.

– Но я не знаю, куда шагать дальше! Я… кажется, знаю, в каком направлении стремиться. Но не знаю, как. Как быть достойной человека, если не представляешь, что ему нужно?!

Последнее она выпаливает почти с досадой, но больше в этом всплеске все-таки боли, и Люси тут же понимает, что слишком откровенное ляпнула. В тот же момент, как она заходится румянцем, Роан неторопливо, но быстро произносит:

– Так спроси его.

– Шутишь? – щурится недоумевающе.

Дома за окном уже не розовеют, по ним пробегает пожаром живое золото.

– Ничуть. Все строится на диалоге – все для человека. В разговоре ты понимаешь и себя, и собеседника. Более того… – Он пускает на лицо полуулыбку. —…он тебе ответит. Попробуешь спросить – вот увидишь, он ответит, как и тебе придется ответить ему.

– Словами все так просто.

– Слова разрушили больше судеб, чем все поступки вместе взятые. Не недооценивай их силу. – Роан касается ее предплечья кончиками пальцев, делясь своим теплом. Так, как давно привык. – Ты – это ты, Люси. Но если хочешь становиться лучше, то только своими домыслами ничего не достигнешь. Людей меняют другие люди. Если ты знаешь, какой человек должен изменить тебя, и если ты этого хочешь – просто позволь ему это сделать. И поступи так же в ответ.

Девушка закусывает губу, уголки ее глаз поблескивают.

– Спасибо, – тихо говорит она, на мгновение напоминая того робкого неловкого ребенка, каким была двенадцать лет назад. Время циклично. Оно не знает перерывов. Роан поглаживает ее по волосам и убирает руку.

Его губы трогает улыбка, в этот раз – принадлежащая его душе, а не только разуму и привычкам. Он говорит ей, но вспоминает о себе. И о том, кто такую простую истину ему открыл, даже не представляя, насколько она оказалась важна.

Позволь человеку изменить себя, да?..

========== «Странные» (Диана) ==========

Комментарий к «Странные» (Диана)

Что-то без ничего.

Зачем я это написала вообще?..

Люди странные.

Для таких, как Диана, слово «странный» не является синонимом «необычный» – плотно ассоциируется с наличием странности, особенности, за наличие которой рано или поздно расплачиваешься. Про расплату Диана узнаёт от Люси, которая вроде бы и радуется своей способности, но как-то однажды вздыхает и признаётся, что не помнит, как должна выглядеть на самом деле. Диана слова её запоминает, а потом прокручивает в голове и ищет потайной смысл. Не очень получается. Человеческие раздумья ей не очень интересны, не то что эмоции.

Но люди сами по себе странные, да. Самые странные, которых Диана на пути встречает – это ребята из Десятки. Чересчур шумные, вроде Юры, яркого и солнечного, или чересчур запутанные, вроде Роана, чьи эмоции однажды фея попробовала считать, но споткнулась на их безмерном океане. Она бы утонула, если бы вовремя не вывернулась. Слишком большой груз. Потому что Роан – это бессмертие, а бессмертие предполагает опыт; Диана не парится и с тех пор просто не лезет к нему со своим неизменным любопытством.

Она пристаёт по большей части к двум людям – к Касперу и к Лису. Ощущения у них разные, и с интересом юная фея погружается в сознание то одного, то другого. Занятно, каким разным может быть одно чувство – например, когда оба кого-то любят, их любовь всё равно уникальна. Всё зависит от миллионов пересечений, и Диана соединяет цветные линии, но всё ещё ничего не понимает.

Лис колючий. Он не даёт себя касаться, так и создавая ауру непреклонности, однако Диана и не нуждается в постоянном контакте. Она не подступается, если ей это не нужно, а Лису это неприятно. Но он и впрямь ей многое открывает, и, вычитывая в книжке определение, Диана решает, что он хороший человек. Некоторые на это удивляются, но фея плечами пожимает: она ведь в курсе, что разные люди по-разному друг к другу относятся, что мешает ей считать Лиса хорошим, исходя из собственных приоритетов? Он не относится к ней плохо, этого достаточно.

Каспер не похож на Лиса, но к нему Диана ощущает почти то же. Может, изо всех возможных вариантов она выбирает именно этот; она ещё не знает, что такое «привязанность», её сердце всё такое же пустое, но первые ниточки тянутся к людям из Десятки, переплетаются узлами. Диана чужая людям. Она не похожа на них и мыслит иначе. Но только теперь понемногу начинает понимать, что сути с ними одной.

Десятка позволяет ей это понимать. Постепенно, понемножку, неторопливо и неспешно учиться не перенимать чужие эмоции, а чувствовать их самой. Первый шаг – интерес, с которым она обращается к ребятам. Второй – самостоятельная улыбка, не ради образа воссозданная. Диана с точностью улавливает момент, когда вдруг осознаёт, что эти ребята – её всё.

Диана не знает, что такое «дом» и «семья», но на интуитивном уровне тянется именно к этим людям, и не важно, тянутся ли они к ней в ответ.

Люди такие странные.

У Рэй глаза цвета меняют, Диана наблюдает с (почти) восторгом, присаживается рядом, слушает, когда Рэй говорит. Ей нравится эта девушка, её характер и отношение к разным вещам. Когда Диана начинает делить черты образов на «нравящиеся» и «не нравящиеся», она тоже успевает понять. Фея отмечает каждую перемену, с ней происходящую.

Ей нравится ласковый Роан. Терпеливый Каспер. Строгий Борис. Весёлый Юра. Любознательная Химера. Гордый Лис. Креативная Рэй. Спокойный Евгений. Решительный Алек. Замкнутая Юстина.

Диане нравятся они.

Диана, возможно, их любит.

Поступки феи невозможно предсказать, и не страшно, если они ошибутся, считая, что упорхнёт от них она так же, как когда-то присоединилась – но Диане не важно, сколько у них врагов и каковы шансы на победу, потому что её единственная задача – чтобы Десятка победила. Чтобы все остались целы и живы. Своих близких Диана будет защищать до последнего.

И пусть она не знает определённости. И пусть она не разбирается в отношениях. И пусть опасность превышает возможности. Диана будет сражаться за тех, к кому тянется, потому что они одним своим существованиям дарят ей широкие возможности – прежде всего понимать себя.

Люди странные.

Диана, несомненно, ничуть их не нормальнее.

========== «О спасении самого себя» (Найто) ==========

Комментарий к «О спасении самого себя» (Найто)

Для #рассказябрь2017.

Часть 1/30.

Люди спасают людей, люди себя спасают. То нормально, то ход вещей естественный – чтобы спастись, человеку нужен человек. Цепляться за кого-то, держаться на плаву, даже если всё вниз тянет, как за трос хвататься. Кто-то должен ловить за локти и к себе притягивать, отводя от пропасти. Люди не могут друг без друга.

Значит, Найто – не человек?

Ветер приносит запах спелой листвы, чуть пряный, чуть цветной, отражающий осень в каждом вдохе. Не первый год, не первый месяц, а он всё бредёт без смысла. Он один. Один среди людей, среди зверей и всех, кого тоже нельзя к нормальным людям отнести – странные люди со сверхспособностями. У Найто с ними много общего было бы, если б не…

Он резко оглядывается, но на крыше школы нет никого. В этот вечер она открыта и свободна, и она могла бы стать отличной ловушкой – но не станет. Не для Найто. Ничто и никто не смогут его удержать, давно завелось такое правило.

Найто – как ветер. Его не поймать в ловушку, из капкана он выскочит незримым акробатом. Он не попадается людям – он не попадается себе. Раз за разом сбегает Найто, не беспокоясь ни о тех, кого за спиной оставляет, ни о тех, кто ещё может поджидать впереди. На Найто идёт настоящая охота, но он ветром уносится прочь из рук злодеев. Его не словить. Ему ничего не отдать.

Найто – не человек, и, чтобы спастись, ему не нужны люди. Найто не рождался, у него нет никаких доказательств собственного существования, и он совсем не знает, каковы у людей чувства бывают. Он раз за разом скрывается от погони и всё не может понять, что так сердце грызёт.

Найто цепляется за сетку, ограждающую крышу, и карабкается быстро вверх, замирая на самый тонкий уровень. Замирает там, оглядывая с высоты город раскинувшийся и далёкую землю.

Человеку нужен человек. Но Найто – не такой, и ему приходится искать пути отступления самому, он сбегает, он сбегает вновь и вновь, сбегает ото всех. Свободный ветер с человеческим именем, с человеческим телом и, может, с человеческими задатками, но некому то заметить.

– Стоять! – кричит кто-то, и Найто со скукой отмечает, что у преследователя всего лишь игрушка в руках. Пистолетом думает прострелить? Не получится, не так наивна «Каста» по поводу его способностей. Разрезает пуля воздух, но для Найто она ничто: соприкасаясь с незримой странностью, вертящаяся маленькая смерть тут же падает на крышу, не справившись с плотностью воздуха вокруг тела своей мишени.

Найто – повелитель гравитации, и ничто не удержит его на месте.

– В следующий раз постарайся лучше, – смеётся Найто человеку, открыто, остро. И прыгает вниз, ловимый плотными потоками воздуха, стремительно приближаясь к земле; там же пружинисто приземляясь и уносясь прочь, фору не давая неприятелям.

Найто – не человек. Он спасёт себя сам.

========== «Сердце замерло» (Юко, Сугу) ==========

Комментарий к «Сердце замерло» (Юко, Сугу)

Для #рассказябрь2017.

Часть 2/30.

Мне было тринадцать, когда родители погибли.

Это вспоминается с трудом сейчас, спустя столько времени. Я помню только тёмный тёплый вечер, в который отправились ненадолго в магазин. Помню слабо освещённую трассу и песни из динамика. Помню удар, грохот, нахлынувший мрак, заливший весь мир – и не уходил он ещё долгие месяцы.

Я помню руки брата, держащие мои, его глаза с выражением разбитым, помню, как полыхнула чернота в его ауре, что я уже тогда видела. Я помню, как он сухим – предельно сухим, точно листок из гербария, такой же седой и хрупкий – голосом просил меня немного продержаться.

Наша дальнейшая жизнь слагалась на нашей работе. Мы оба старались делать всё возможное, чтобы не теряться во мраке, чтобы помнить, кто мы есть и кто мы друг другу. Мы пытались существовать, как раньше, а когда поняли, что это невозможно, стали менять всё под себя.

Но мы были вместе.

Переезд был почти закончен: новая квартирка в дальнем тихом районе города, другая школа, чтобы избежать нелепого лицемерного сочувствия, оборванные связи, всё, чтобы жить по-другому. Мы собирали вещи и большую часть выкидывали, отказываясь от любых напоминаний о семье разбитой. Брат ни за что не держался дольше трёх секунд, и я поняла, почему, только взяв в руки шерстяной мамин свитер.

– Ань, – позвал брат, но я его не услышала. Ладони кололо широкое плетение. Она его сама вязала. Она много чего нам подарила. Я задыхалась, но не отпускала последний кусочек её творения, боясь разжать пальцы. Только вздрогнула, когда брат меня обнял, к себе прижимая. – Ань, отпусти. Всё прошло.

Да, я понимала. Пальцы разжались. Свитер бесформенной тряпкой упал к ногам, но я старалась на него не смотреть. Я закрывала глаза и представляла тишину. Веки же подняла, только когда брат уже всё убрал.

Но, когда я смотрела, как он выкидывает коробку, а из неё вываливается краешек шерстяного рукава – тогда моё сердце замерло. И с тех пор, казалось, начало биться совсем тихо.

Мне было семнадцать, когда всё открылось.

Мой брат, мой милый брат, жизнь истративший на то, что бы меня уберечь, берёг меня со стороны, которую я принимала всегда врагами. Люди с контурами душ ярко-оранжевыми, как закаты лучистые, как беспросветная апельсиновая краска; я сбегала от них всё дальше, уводила прочь от дома, как птица уводит хищников от гнезда. Я считала, что нельзя им показываться, нельзя ими пойманной быть; я уносилась всё дальше, потом лишь к брату возвращаясь.

Брат тоже был таким. Он тоже был не из обычных людей. Но если я всегда наивно верила, что смогу уберечь его от врагов, то как могла подумать, что он один из них?

Брат был для меня всем. Я была всем для него. Мы друг за друга держались посреди океана черноты и никого ближе не подпускали, слушая дыхание друг друга и его храня трепещущим ветром в ладонях.

Мой дорогой брат смотрел на меня, а я смотрела на него, и когда поняла – сердце замерло. И, вроде, впервые с тех пор забилось быстро. Забилось в отчаянии. Я смотрела на брата и понимала, что никакой стеклянный мир нельзя беречь вечно.

– Серёж!.. – Мой голос хрипит. Мой голос ломается. В руинах почти нет света, и мне не хватает его, чтобы очертания тела различить. Режет глаза пыль, и горячая липкая кровь прижимает ткань одежды к спине; рассекший кожу обломок камня я с трудом отталкиваю, на локтях привстаю. Голос не повинуется, скрипит, едва прорывая запылённый плотный воздух с привкусом звона. – Сугу!..

Каменная темница, ловушка без выхода. Мало дыхания, ветер не проникает; снаружи люди наверняка суетятся уже, но и они не летают, они не успеть способны. Я тянусь к груде обломков и пытаюсь зацепиться хоть за мелкие камушки; пронзает и сковывает повреждённые мышцы боль, перед глазами темнеет, но я упрямо вперёд ползу. Поднимаюсь чуть больше. Сажусь на колени, только вздрагивая, когда касаюсь содранными местами пола; я пытаюсь оттянуть камни, ворочаю руками, и никогда собственное тело не казалось мне таким слабым.

Меня зовут Юко. Мне двадцать лет. У меня есть брат, ставший для меня всем миром; брат, которого я люблю, за которого отдам всё, не задумавшись. Я помню его тёплые руки и мёртвые глаза, когда он убеждал меня, что нам придётся жить дальше. Я помню его сухой тон, в котором при мне лишь звучали интонации, его напряжённую спину за экраном компьютера, когда он все силы прилагал, чтобы мне жизнь устроить. Я помню прогулки по залитому солнцу городу, такие, когда получалось вытащить его из нашей тихой обители на улицу; его резковатые движения, проступающие ключицы и чуть хриплый, но искренний смех.

Из-под развалин торчит лишь рука ниже локтя, ладонью вверх, не двигаются пальцы. Растекается из-под камней густая тёмная жидкость, и страх заставляет меня трястись, как треплется платок на ветру сильном. Я толкаю камни и кричу – неслышно, не в силах слов произнести.

Вытащить его получается с трудом.

Когда получается – дрожа, давясь рыданиями, к груди ухом прижимаюсь, к раздробленным рёбрам, к перебитым ключицам, к раздавленным ударами обломков костям. Прижимаюсь щекой, пульс щупаю на исцарапанном запястье.

Братик…

Сердце моё замирает, вслушиваясь со мною вместе. В пыльном воздухе витает запах крови. Мы вслушиваемся в тихие биения, и с томящим ужасом они становятся всё тише.

– Брат…

И его сердце замерло.

========== «Третий лишний» (Дмитрий, Оля) ==========

Комментарий к «Третий лишний» (Дмитрий, Оля)

Для #рассказябрь2017.

Часть 3/30.

«Это совсем не весело», – такова была первая мысль Дмитрия.

Дмитрию было семнадцать, а девушке напротив него – около тринадцати. Она смотрела на него выжидающе, щёки полыхали румянцем стыда, и она отлично понимала, что в данной ситуации полностью от него зависит. «Не весело», – повторил себе Дмитрий, не в силах улыбнуться в это робкое, грустное лицо.

Инвалидная коляска поскрипывала. Девушка цеплялась за неё, как за последний трос, и явно очень того стыдилась.

– Меня Дмитрий зовут, – сказал он, едва ли догадываясь, что в таких ситуациях говорят.

– А я Оля, – отозвалась девушка. Румянец чуть побледнел. Губы изогнулись в улыбке. – Очень приятно.

С ней всегда было хорошо.

Оля не была конфликтной личностью. Она не любила споры, не лезла со своим мнением, куда не просят. Один раз затронув тему странностей и поняв, что Дмитрию это неприятно, она стала говорить о другом. Оля была понятливой, умной и доброй персоной, которая чудом выносила не самый ласковый характер Дмитрия. Его вообще мало кто выносил: апатичность, уныние и мрачность юноши-гота вечно окружающих раздражали. С Олей всё словно иначе обстояло. Она не злилась на его угрюмость, не попрекала за сухость его тона. Она не пыталась внушить ему, что чувствовать можно, а что нельзя. Оля слушала, слышала и старалась понять.

Конечно, Дмитрий стал отвечать тем же. Это вообще оказалось на редкость приятным занятием – с кем-то разговаривать открыто, не напрягая защитные барьеры. Дмитрий был знаком со многими людьми, но Оля стала его первым и самым близким другом.

Естественно, что он не стал от неё что-то скрывать. Естественно, что он к ней примчался, когда охотящийся на лифу Лекторий его ранил. Естественно, что он был за неё по-настоящему рад, когда Оля, несколько смущаясь, представила ему Йорека.

Оля многое перенесла. Ей пришлось учиться ездить, а не ходить, перестраивать свой внутренний и внешний мир, привыкать к открывшимся способностям. Оля стала связующим звеном между воющими компаниями странных, и этот труд – лучшее, чему она могла бы посвятить себя, даже если она всегда была достойна большего.

Неужели в её понимании «большее» – это Йорек?

Нет, против этого странноватого парня из NOTE Дмитрий ничего не имеет против. Человек, вроде, неплохой, хоть и чудной: он не выделывается, не вредничает и не выделяется. В нём семь дверей, по три засова да по семь цепей на каждой, но он делает вид, что живёт без тайн. Дмитрий надеется, что Оля о наличии этих тайн знает. Дмитрий беспокоится, что Оля не знает.

Не так легко поверить едва появившемуся на горизонте человеку, тем более. Что сам Дмитрий уже пять лет с Олей знаком. Она падка на людей, хоть и не наивна. Ей и так тяжело было; если Йорек её обманет…

«Это совсем не весело», – думает Дмитрий и идёт в гости к своему лучшему другу.

– О Йореке? – удивляется Оля. Она хмурится и закусывает губу, но слова его слушает серьёзно. Она всегда серьёзно относится к таким разговорам – ещё одна прекрасная черта. – А… что-то не так?

– Пока всё так. – Дмитрий вздыхает. Тёплый ламповый свет окон опрокидывается на ласковые сугробы. Дмитрий опирается на спинку стула, глядя в глаза подруги, и слов подобрать не может, чтобы описать, что именно его так тревожит да грызёт. – Видишь ли…

И что говорить?

Дмитрию нравится то, что он видит. Ему нравится смотреть, как преображается Оля, замечая Йорека у дверей, как её взгляд облачается сиянием мягким, приосанивается она и нервно волосы оправляет. Ведёт себя, как девушка, даже если может до бесконечности это отрицать. Но вот Йорек – он нечитаем. Дмитрий не может сказать, что таится за металлической серостью его взгляда, что он думает и чувствует. Приходя, Йорек сразу находит взглядом Олю, но большой ли это знак? Промахнуться сейчас страшно.

Йорек из NOTE, но даже ему вряд ли была бы нужда кадрить девочку-инвалида со странностью шестой категории. И ладно бы его личные цели – Дмитрий просто боится, что тот сердце Оле разобьёт. Дмитрий просто боится увидеть в её глазах боль, потому что сам ничего исправить не сможет.

Оля ему друг. Йорек ему чужой. Когда же эти двое вместе, когда они смотрят так друг на друга, у Дмитрия возникает стойкое ощущение, что он как раз и является третьим лишним в этой компании. Человеком, который может только наблюдать и верить, что всё сложится хорошо, даже если его мучает томительное беспокойство.

– Вы из разных миров, – говорит он наугад.

– Я так не думаю. – Оля безоблачно улыбается. – Мы с ним существуем в одном мире, живём тоже.

Выражение её взгляда кажется ему одновременно и восхитительным, и пугающим в своей открытой мечтательности.

– Ты любишь его? – спрашивает он, и сердце падает куда-то вниз.

Оля так сильно краснеет, что ответ уже не требуется. Дмитрий вздыхает, прикрывая глаза. Поздняк метаться; даже если это хитроумная ловушка, Олю из неё уже не выцарапать. Вот поэтому он в своё время удачно пресёк в себе все эти стремления к любви.

«Это совсем не весело», – думает Дмитрий.

Но говорит всё равно: «Пусть у вас всё сложится».

Он, наверно, так и думает.

========== «Проклятый дар» (Акихито) ==========

Комментарий к «Проклятый дар» (Акихито)

Для #рассказябрь2017.

Часть 4/30.

«У тебя дар», – говорят ему. «Прекрасный дар, дар смертоносный».

«Ты будешь велик», – говорят ему. «Будешь опасен и полезен».

«Ты гордость рода», – говорят ему. «Ты продолжатель его грехов».

Он слушает и слышит, он позволяет яду их слов проникать в себя и ядом обратно отзываться. Он сжигает до пепла и пеплом рассыпает, без пламени и дыма он разрушает, и взгляды, светящие на него прожекторами миллионов, мигают от перепадов. Он гордость рода. Он продолжатель его грехов. Он – проклятый дар.

«Каста» принимает лишь безымянных», – говорят ему, металлом касаясь лба. «Ты рождён без имени и без него проживёшь».

«Для «Касты» ты будешь зваться Акихито», – говорят ему, и чернотой просачивается их ненавидящая натура. «Для «Касты» ты будешь новым рядовым».

От прикосновений его чернеют побеги молодой травы, покрывается гноящимися чернилами пшеница и осыпается порохом ему в ладони, вот-вот готовым полыхнуть. Он – проклятый дар. Он будет новой жертву всеобщему благу.

Его дар – смерть. Его дар – это «Вирус», так обозначает клеймо, так указывают они, они его поднимают и заставляют продолжать. Пока он льёт слёзы над мертвыми телами звериными, они бьют его ожогами и приучают сушить эмоции. Пока он наставляет себя на понимание своего ничтожного значения, они принуждают его испепелять, указывают на жертвы и повторяют, что это его доля. Это его смысл.

Акихито – это не имя. Акихито – это и есть печать «Касты» на невинном детском теле. Но детство у него так и не настаёт, и ему приходится много времени привыкать, что нет в его существовании цели иной, кроме как служение. Кроме как – испепелять. Кроме как – поражать очерняющей болезнью. Кроме как – убивать.

«Ты будешь горд», – говорят ему, и от их безглазых лиц и зашитых ртов распространяется ночной туман. «Ты передашь эту гордость потомкам».

«Ты будешь в «Касте», – говорят ему, вешая ошейник незримыми шипами внутрь, к коже, где артерии бьются беспокойно. «Ты здесь родился и здесь жизнь окончишь».

Акихито душит его. Клеймо отпечатывается натиском собственного подавления. Рассыпаются гибнущие цветы, иссушаясь черенками, лепестками чернея, осыпаясь пылью и ветром уносясь. Он смотрит на испачканные пеплом ладони и понимает, что на них давно не осталось чистого места.

Акихито, созданный «Кастой», иного не видит умения. Он знает лишь пепел, смерть и «Вирус», что лучше бы его сжигал, но что никогда ему вреда не причинит. Акихито, продолжатель грехов рода грешного, знает только «Касту» и её позорные метки.

«У тебя дар», – говорят ему, и их яд обжигает его, пока не перестаёт затрагивать вообще. «Ты – проклятый дар».

Сил возражать он не находит.

========== «Разбитое счастье» (Настя) ==========

Комментарий к «Разбитое счастье» (Настя)

Для #рассказябрь2017.

Часть 5/30.

Не ты. Не она. Так глупо, что почти смеяться хочется; хотелось бы, если б вдохнуть получалось, если б рёбра не болели, как сломанные, если б оставалось что-то, на чём ещё можно взгляд сфокусировать. Листья зелёные, летние, тёплые колкими иголками сухими обернулись, как у дерева хвойного; хрупкие веточки обросли шипами, с шипами ли они всегда были? Не ты. Не она. Не её. Настя не была человеком.

В доме её учили быть тихой, в доме ей рот заживляли смолою да медью, нитками прошивали колючими, молчать говорили. Память вещала так, на ложь опираясь, запрещала петь, плакать, кричать, запирала внутри всё, боясь показаться. Личность, которой никогда не было, и личность, которая была – что из этого чувствует? Точно не то, чем она стала. Настя больше не знает, может ли вообще что-то ощущать. Она, кажется, даже мира вокруг не чувствует. Всё такое далёкое, бежать – не добежишь, кричать – да криком всё уничтожишь, камни разломишь, землю вывернешь да так и останешься в одиночестве; ей нельзя кричать.

Она существовала в неведении. Она существовала в покое хрустальном, ребристом, зеркальном, её силуэт отражавшем. Холодные взгляды матери, холодные взгляды отца – омуты осенние, льдом подёрнувшиеся, её в свои воды не принимающие. Настя не лгала себе, что любима не была, она знала и помнила, голову склоняя да признавая, что жизнь её легла её позором.

А теперь вот как оказалось – у неё и жизни не было. То, что её строило, что возводило поверх заклеенных пластырями шрамов, то, что её молчать заставляло – всё оказалось фольгою, а под ней ничего нет. Под ней – девочка с отпечатками мук на запястьях, девочка с взглядом осколочным, девочка по имени Настя. А вот нынешняя Настя – ребёнок безымянный. Глупо же.

Она оказалась подменой, сладковато-спокойной ложью во благо. Пальцы тонкие сжимает, шрамы щупает поверх вен да думает, сколько раз в них капельницы вводили, сколько раз дыхание ей перерезали, заставляя нечеловеческие силы прорываться из глубины души. Это не с ней делали; это делали с девочкой, жившей в этом теле до неё. Это делали с той Настей, которой она уже семь лет не является. Сейчас Настя, по сути, ничто.

«Я должна чувствовать себя несчастной», – думает она, голову склоняя, под ноги едва ли глядя; её глаза видят лишь пустоту. Она может чувствовать себя несчастной. Её за раз семьи лишили, отрезали от всего; ей вернули знание о ребёнке лабораторном, что в белых стенах вырос. Она могла бы жить дальше, страшной истины не раскрывая, и тогда хрупкое счастье продолжало бы прилетать к ней светлокрылой птицей всякий час.

«Я должна чувствовать себя несчастной», – думает Настя, вспоминая Таю среди больничных проводов, улыбку Роана и болезненное тепло рук Антона. Она должна хотя бы немного оплакивать ощущение причастности к жизни, которое потеряла, всё от (названного) дяди услышав.

Она может грустить, что счастье, в котором она до того жила, разрушилось так вмиг, что разбитыми черепками валяется, пыльное, и что теперь впереди неё только мрак, темнота и понимание, что всё это время она жила подделкой. Она может вспоминать жизнь свою в приёмной семье и утверждать, что ей больно, забывая, что та семья её никогда не любила, что её только и запирали, что, что, что…