Текст книги "Колыбель тишины (СИ)"

Автор книги: Кейси Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Кроме одной. Той, что уже душу бередит которую неделю, так, что Лен готова на стену лезть и локти кусать. Она не привыкла долго чего-то хотеть. И уж тем более – она не привыкла хотеть быть к кому-то привязанной.

Быть ближе. Максимально близко.

Так, чтобы слиться во что-то единое, как дыхание. Так, чтобы не разлучаться ни на миг. Так, чтобы больше не пришлось чувствовать эту тянущую боль в груди.

Девчонка влюбилась в гомофобку. Звучит как дурная шутка. Валька злится на себя саму, но злость ее не спасает от горького осознания: что бы она ни делала, это желание остается незыблемым. Оно не похоже на прежние ее привычки. Оно постоянно и грызет ее, сжигает изнутри.

У Арины красивые волосы, светло-русые, гладкие. С ними играет флиртующий ветер, и Лен ощущает укол в сердце, когда Арина оглядывается с легким беспокойством, потому что сегодняшняя спутница неожиданно отстала. Это так мило, что Арина оборачивается. Что она помнит о Вальке и оборачивается, не находя ее рядом.

Лен делает к ней несколько шагов, останавливается и касается пальцами волос. Заправляет выбившуюся прядь девушке за ухо. Этот жест позволяет на мгновение соприкоснуться с тем, в кого Валька – все-таки – беззаветно и безумно влюбилась. Арине такой жест непривычен, но она не дергается. Лен, замедляя движение, замирает так, не убирая руку, и Арина, неловко выражая непонимание, чуть отступает. Контакт разрывается. Опять.

– У тебя красивые волосы, – Валька пересиливает себя. – Давай я их заплету!

– Умеешь? – Она улыбается. У Арины улыбка изящная, как и она сама, светлая и легкая, как пух. Ее лицо одинаково очаровательно во всех эмоциях, и Лен не может глаз отвести, только кивает. Арина радуется: – Хорошо, давай!

Они заходят в маленький торговый центр. На улице ветреный день, и прическа, скорее всего долго не протянет, но суть не в прическе – а в том, что Валька – эгоистичная девчонка. Все, что ей нужно – это быть ближе. Любым способом. Любой интонацией.

Арина сидит на лавочке без спинки, и Валька опирается на колено за ее спиной, рядом с ее бедром в аккуратных светлых джинсах. Арина ждет, она волнуется. Она не привыкла к любой близости, и то, что Валька раз за разом вторгается в ее личное пространство, порядком красавицу напрягает.

Лен плетет ей косы. Разделяет волосы на две стороны, сначала берется за левую. Незатейливо, простенько, но с душой. Пропускает между пальцев, едва ощутимо поглаживая, и начинает свою методичную работу. Три пряди по очереди. Арина смотрит на людей в торговом центре, не вертя головой.

– Тебе не нравится? – спрашивает Валька, играясь с огнем. Она не знает, что делать, если Арина ответит: “Да”. Отступится? Ха, это просто смешно. Она не сможет уйти, даже если надавит на всю свою честность. Лен никогда не умела сопротивляться себе.

– Нет. Не то чтобы… – Арина пожимает плечами осторожно, чтобы не помешать. Она всегда помнит об обстоятельствах. О том, что они едва ли близки. О том, что они обе девушки, которым, согласно убеждениям ее, невозможно друг друга любить. О том, что Валька – это Валька, Арина – это Арина.

– О, да у тебя родинка за ухом. Я не знала…

Радостный возглас – и кончиками пальцев Валька касается открытой кожи под ухом, ведет по краешку, и сидящая девушка вздрагивает.

– Что ты делаешь?! – ее голос звучит испуганно, как у пойманной птички.

Вальке никогда не стать ближе.

– Прости. – На языке горчит, в глазах режет. Хорошо, что Арина не видит сейчас ее лицо. Плохо, что все гораздо хуже, и раз за разом Валька терпит поражение.

Раньше у нее никогда не было недостижимых целей и несбыточных мечтаний.

Все бывает в первый раз.

– Ничего. – Кончики ушей у Арины алеют. Валька возвращается к ее волосам, но ощущает себя так скверно, как никогда прежде. Это был отказ, самый ясный.

Арина не подпустит ее ближе.

Как бы Валька того ни желала.

========== «Танец» (Леся/Сугу) ==========

Комментарий к «Танец» (Леся/Сугу)

На майско-июньский челлендж.

День 14: «Парный танец».

– 2017 год

– Алло?

На том конце раздаётся знакомый голос, неуверенное приветствие: во всяком случае, он не ожидал, что она позвонит сегодня. Кажется, она сама с таким восторгом отзывалась о планах, он сказал, что не будет отвлекать. Она, конечно, возмутилась – он никогда её не отвлекает! Как человек, которого ты любишь, может отвлекать?! Но он, как всегда, едва ли поверил. И вот теперь она ему звонит. Хах. Знал бы он, как всё «весело» получилось.

– Ты занят? – Леся уже надеется, что услышит положительный ответ и сможет поскорее отключиться. Она сама не знает, зачем позвонила. Садится на бортик фонтана и с ненавистью смотрит на свои ноги. Ноги-то хорошие, а вот высокие тонкие каблуки – это просто ад земной.

– Нет, – звучит лаконично. Она остаётся единственной, кроме сестры, с кем его тон смягчается. В его голосе нет язвительности или яда, с какими он нередко обращается к другим, даже к другу. Потому что он бережёт её. Слёзы удаётся проглотить. – Что-то случилось, Лесь?

– Нет…

– Честно.

– Да… – она отмахивается, хотя он её жеста всё равно не видит. Тем не менее, скрыть обиду не удаётся: – Вечер испорчен. Я знала, что не все одногруппники умные, но…

– Где ты сейчас?

– Да ладно, ты же не пойдёшь…

– Я спросил, где ты сейчас?

– В парке за памятником. – Леся закрывает глаза. Ей холодно. Вечерний ветер пробирается под рукава лёгкой блузочки, заправленной в свободную юбку ниже колен. Праздничный наряд. Несмотря на то, что Леся предпочитает брюки, она и платья носить может – просто повода обычно нет. Сегодня оделась, потому что должна была, теоретически, праздновать день рождения одногруппницы. Всё же пошло наперекос. – Эй, Сугу…

Она никогда не хотела напрягать его своими проблемами, тем более такими пустяками.

Парень отключается. Леся вздыхает, убирает телефон в клатч и сидит так, обнимая себя руками. Ей холодно, хотя вообще-то стоит лето, должно быть тепло. Она успевает подумать обо всём, что произошло, и обо всём, где она ошиблась, и настроение, сперва просто колючее, становится стонущее-горьким. Леся ненавидит плохое настроение, она чувствует себя слишком слабой и слишком мешающей. Как будто в мире не должно существовать чего-то подобного. Слабость – это так жалко. Жалкой Леся быть не хочет. Она хочет быть сильной. Хоть как-то.

Теперь она загрузила своим настроением Сугу, и ей, откровенно говоря, ужасно стыдно. Под землю провалиться хочется, и в то же время внутри что-то робко подрагивает: а вдруг придёт? Нельзя просить об утешении. Тем более, это всё глупости. Ну, не удался один день, пустяк ведь! Ну и что, что плохо? Само пройдёт! И всё-таки, смущаясь, Леся заставляет себя признаться: ей нужна поддержка. Вот такая она подлая девчонка, но она отчаянно в этом нуждается. Или не в этом – а просто в Сугу.

В конце концов, он единственный, кто по-настоящему её ценит.

Этого хикку не вытянуть из норы, и потому девушка убеждает себя – нечего тут ждать. Нужно подниматься и шагать домой. Она даже встаёт, придерживая юбку – та, волнясь, играет с набежавшим ветром, и Леся заодно придерживает передние пряди, чтобы в лицо не лезли. Уходя, она собрала волосы в высокий хвост, как всегда.

И всё же она изумляется, узнавая появившийся на площади силуэт.

Сугу – в кое-как накинутой на худые узкие плечи толстовке, под которой угадывается обычная светлая футболка. В джинсах, потёртых кроссовках. Он высокий, тень его длинная – солнечный свет ложится косо, едва пробиваясь между плотных розовато-серых облаков. Очки. Сугу находит Лесю взглядом, и она сжимает губы, чтобы не всхлипнуть. Успокойся, глупая. Ты и так его вытащила из дома, не объяснив ничего. Имей совесть и…

Сугу, быстро приблизившись, останавливается рядом и неловко переминается с ноги на ногу – не придумал, что сказать, да и растерян знатно. Леся опускает глаза, едва не плача. Только всё испортила, дура! Она видит, как Сугу напряжён, и с сожалением думает, что зря вообще телефон взяла. Не было бы соблазна.

– Что произошло? – максимально мягко, как только он способен, спрашивает Сугу. Протягивает руку и касается кончиками пальцев её руки.

– Ничего, – голос звучит ломко. Сугу вздыхает.

– Я уже тут, – напоминает он. – Как видишь. Эй, не отворачивайся, на меня смотри! Выкладывай уже.

И Леся начинает говорить. Рассказывает, что всё начиналось хорошо. Что некоторые напились в первые же минуты, а Леся, которая на дух алкоголь не переносит, попыталась уйти. Как пристал одногруппник, как обхватил за талию и утянуть попытался – здесь Леся с неловкой заминкой пытается прикрыть детали, потому что почти кожей ощущает настроение Сугу. Робко вскидывает глаза – он совсем потемнел. Такого хищного выражения она ещё не наблюдала и потому смущается ещё больше.

– Назови фамилию и имя, – говорит Сугу негромко, но внушительно.

– Зачем? – она всерьёз пугается. – Ты же?..

– Я не пойду бить ему морду. – Сугу закатывает глаза. – Ты посмотри на меня, какая драка? – Он усмехается, зло и колко. – Но в базах данных института даже слабый хакер мог бы порезвиться.

– Сугу…

– Тц. Не скажешь ты – я сам найду. – Он берёт обе её руки в свои. У него пальцы длинные, худые, сухие, а держат бережно, неловко – он как будто считает её ценнейшим сокровищем, которое может вот-вот распасться в его руках. Леся пристально смотрит на него, и парень теряется: – Что?

– Я люблю тебя.

Он отводит глаза, почти что отворачивается – не краснеет, но его выражение стоит самого яркого румянца, и Леся чувствует радостную лёгкую растерянность. Опускает голову. Она в юбке, на высоких каблуках, и вообще выглядит сегодня как истинная леди. Неожиданно приходит забавное сравнение: девушка в праздничном костюме и рядом – парень в повседневной одежде. Сугу тоже явно думает об этом, и Леся с улыбкой качает головой.

– Давай потанцуем!

– Чего? – Его брови выгибаются. – Ты как себе это представляешь?

– Ну, я теперь немного выше. И вообще, разве зря я одевалась?

– Не зря. Ты… очень красивая.

Щёки алеют, но она уже решает не смущаться. Только его руку кладёт себе на талию и свою – на его плечо. Их взгляды встречаются, и Сугу севшим голосом замечает:

– Я не умею.

Он всегда признаётся честно в том, в чём слаб. Ей стоило бы брать пример. Леся чуть качает головой, улыбаясь, и переплетает их пальцы. Сугу всё ещё держит осторожно, словно боясь её повредить – но она не хрустальная. Это он делает её сильной. Это он помогает ей себя воспринимать лучше, чем она, должно быть, есть.

– Ты делаешь шаг назад правой ногой, – говорит она всё ещё немного подрагивающим голосом. – Доверься мне. Это не сложно!

– Не для того, кто физкультурой не занимался с окончания школы, – нервно выдыхает Сугу. Леся старается не думать о том, что его ладонь лежит на её талии, как родная, и её тепло ощущается через тонкую ткань блузки. Она старается вспомнить движения, а потому сама предупреждает Сугу, когда нужно двигаться.

Он действительно неловок, неумел, но Лесе не это важно. Она видит, что Сугу трудно, что он не уверен в собственных движениях – но он старается. Ради неё. Одного этого осознания достаточно, чтобы сделать её счастливой.

Правой ногой – назад, и сразу шагнуть влево, перенося вес. Затем левой ногой вперёд – и шаг вправо. Стандартный квадрат, ничего особенного. Сугу, сначала переживавший, понемногу расслабляется. Он для танцев не создан – как и для любой физической нагрузки, впрочем – но Леся и не задумывается об этом. Несвязный и худощавый, сухой и язвительный, заботливый и честный – она любит его таким, какой он есть, и потому любая близость ценна и кажется благословением. Танец на ней основан, их тела соприкасаются почти; ветер играет с полами юбки, когда Леся чуть кружится, и Сугу старается за ней успеть, когда они вновь сливаются во что-то единое – и Лесе кажется, что всё только лучше стало. Этот вечер действительно для неё лучший.

Она так счастлива…

– Почему ты не в танцы пошла? – интересуется Сугу. С непривычки он дышит тяжелее, и Леся милосердно сбавляет темп, а затем и вовсе останавливается, и они лишь слегка покачиваются, плавно переступая.

– Не знаю. Никогда не горела желанием.

– А сейчас что?

– Ты заставляешь меня это говорить! – возмущается она наигранно.

Сугу становится ближе, так что теперь его лица она не видит. Она почти что дышит ему в шею. От него не пахнет каким-нибудь одеколоном или дорогой тканью одежды, но от него исходит такое согревающее ощущение, что Леся не задумывается о другом. Она чувствует, что ладонь Сугу перемещается ей на спину и ложится ниже лопаток. Он выглядит сухим, может, холодным временами – но она знает его с другой стороны. Это всё ещё смущает, как и то, что они посреди парка обнимаются, как и то, что она к Сугу почти льнёт, как и вообще всё остальное…

– Я тоже люблю тебя, – звучит совсем тихо над её ухом. И неловко вздрагивает смешок: – Я не могу это так просто говорить. Всё ещё. Смешно, наверно.

– Нет… не смешно. – Леся улыбается. Ей не холодно, а там, где она чувствует Сугу – вообще жарко. – Я очень счастлива. Спасибо.

– Больше не грустишь?

– Не грущу, хе-хе.

– А фамилию всё равно скажи, – Сугу ворчит. – Пусть знает, как к чужим девушкам подкатывать…

– Угу. – Леся улыбается, прижимаясь к его футболке щекой. Вечер разливается над улицей, и кружится вместе с ветром подол её свободной юбки.

Этот день всё-таки стал замечательным.

========== «Форма звука» (Юко, Настя) ==========

Комментарий к «Форма звука» (Юко, Настя)

На майско-июньский челлендж.

День 15: «Игра на музыкальном инструменте».

– 2018 год

– Да, сюда. Если хочешь быстрее, можешь просто выучить последовательность. Эта мелодия довольно простая.

– Странный из тебя учитель.

– Я могу подробно. Мне нелегко это даётся, но я помню, как всё объясняет Каспер или терпение Роана, так что… Всё-таки мы столько перенимаем от людей вокруг.

Юко отвечает улыбкой на улыбку. Насчёт себя она не так уверена; оглядываясь назад, она не помнит, у кого по-настоящему могла много перенять. Понятно, конечно, про брата и родителей, но…

Лёгкие пальцы Насти проносятся по чёрно-белым клавишам фортепиано, выдавая вовсе не ту музыку, какой она собиралась учить, и Юко вскидывает на неё глаза. Подруга вздыхает и смотрит на неё с ожиданием.

– Я уже говорила, – напоминает она. – Про честность. Я твои мысли не читаю, но и так понятно, что ты пытаешься передать.

– Как наставник? – Юко действительно интересно, почему и как Настя об этом думает. – То, чему я тебя учу?

В комнате светло: стены белые, пол серый, и тут стоит лишь пианино и у него – вытянутая лавочка. На ней девушки и умостились, пробуя играть в четыре руки – даже при том, что Юко никогда не училась играть вообще, они хотели попробовать. Желание неостывшим призраком витает под полком, но новая тема цепляет серьёзнее, и девушки молча переглядываются.

– Вряд ли это прямо обучение, – задумчиво говорит Настя. У неё голос негромкий, но в чертогах комнаты он кажется особенно ясным, чётким до кратчайшего слога. – Я же не прошу тебя читать лекции. Это… немного другое.

– Хм, возможно.

– Но ты всё равно на меня влияешь. Как и я на тебя.

Настя пробегает по клавишам коротким незатейливым напевом, не требуя ответа на размышления, но Юко всё равно думает – ей это кажется чем-то важным. В углах комнаты тает её вздох.

– Когда люди долго находятся рядом, – рассказывает она, – их цвета сближаются. Это и есть «влияние». Иногда одна аура оказывает большее воздействие, как бы подкрашивая другую. В равной мере бывает редко, всё равно кто-то доминирует, даже если немного. Поэтому я не считаю общение чем-то равноценным: кто-то всегда получает больше.

– Это плохо?

– Это нормально. Другому ведь не вредит. Я… – Юко нажимает случайную клавишу. Нота растворяется в воздухе. – …видела, как общение спасает людей. Где-то способствовала, но в основном я предпочитаю наблюдать.

Настя выслушивает до конца, а затем начинает играть. Мелодия, свободно растекающаяся вокруг, нежная и грустная, трогательная, и Юко слушает, блаженно прикрыв глаза. Она любит живой звук – это напоминает о том, как разговаривают между собой цвета, сливаясь в общую симфонию. В мире слишком много многогранного. Это многогранное, в чём бы ни выражалось – в музыке или в людях, прекрасно. Когда Настя завершает, она убирает от фортепиано руки и складывает их на коленях, поправляя аккуратную чёрную юбку.

– Я никогда не любила играть, – произносит Настя, не глядя на подругу.

Её взор устремлён на чёрно-белые полоски, словно выделяя каждую и на каждую другую накладывая. Лестницы нот сворачиваются до узкой полосатой ленты. Голос всё так же тих, но что-то – странность ли? – делает его отчётливым и выразительным, и его выразительность печальна. Юко вспоминает, что за время их знакомства она почти никогда не слышала в тоне Насти яркой улыбки, разве что лёгкую или радостную. Уголки губ Насти чуть приподнимаются в мягкой потерянности, её контур чуть колышется.

– Семья, в которой меня растили после лабораторий, – рассказывает она с ровной интонацией, – известна и богата. В лживых воспоминаниях меня обучали всем основам этикета и подобному. Когда я попала туда по-настоящему, меня стали учить игре на фортепиано. Мне не нравилось: нужно было много заниматься, хотя я не видела в том смысла, но родители вбили в голову, что это необходимо. Потом по телефону дядя… ты знаешь его как Михаила… он сказал, что мне пригодится музыка тогда, когда я не смогу управлять своим голосом. Тогда я не понимала, теперь знаю – это из-за странности. Он предполагал, что она может выйти из-под контроля и мне придётся замолчать. Я не могла издавать громкие звуки и боялась говорить с нормальной громкостью, но с музыкой не было проблем. Я училась играть, потому что уважала дядю, а потом это пригодилось мне самой. Знаешь, мне понравилось. Хоть какое-то самовыражение. Я ездила на какие-то конкурсы, но меня мучила необходимость играть перед чужими людьми, и со временем от меня отстали. А потом я переехала в Авельск.

У Михаила аура бледно-золотистая, как фильтрованный звёздный свет. Когда он смотрит на Настю, она розовеет. Он действительно о ней заботится, думает Юко. Люди в Авельске удивительны – они все переплетены между собой сотнями нитей, одну тронешь – пойдёт реакция по всему клубку. Они отрицают эту связь и одновременно не сомневаются в её существовании. Подобного Юко ещё не встречала. Должно быть, привыкла, что люди друг от друга отдельно существуют; в этом городе всё работает иначе.

– Эта музыка похожа на тебя, – неожиданно добавляет Настя, повторяя отрывок.

– Почему?

– Не знаю. – Она честно пожимает плечами. – Ассоциации. Ты знаешь много, Юко, так много, что это могло бы вызывать неловкость, но… мне не кажется, что ты здесь чужая. Хоть и очень стараешься быть.

Дневной свет красит тени в оттенки серовато-молочного.

– Ты говоришь то, что я хочу слышать?

– Взгляни на мою ауру. Я говорю то, что считаю правдой. – Настя с интервалами касается то одной клавиши, то другой. Она смотрит на подругу с тёплыми искорками усмешки. – Ты не видишь свою ауру, да? Ты думала, почему?

– Конечно. – Юко тоже говорит негромко. – Но я ещё не могу это понять полностью.

– Хочешь теорию? Если ты видишь, как связаны другие, но не видишь, как с ними связана ты сама, может, это потому что ты сама должна связь создавать? Может, ты не должна видеть свою ауру именно для того, чтобы иметь возможность выбирать, с какими людьми тебе быть связанной? – Настя опускает ресницы. На них бледнеют блики. – Я училась играть, чтобы потом найти способ выражаться. «Форма звука» для меня – это мой голос.

Параллели всё же пересекаются.

Цвет Настиной улыбки – светло-сиреневый. Интересно, улыбается ли Юко так же?

– В Октябрьске… – говорит она. Замолкает, чуть качает головой и продолжает: – Я была знакома с одним человеком. Он был моим одноклассником, но осенью шестнадцатого года перевёлся. Он тоже играл на пианино. Красиво, по-настоящему профессионально – и с закрытыми глазами. Мы вместе выступали на одном концерте, так что я хорошо это помню.

Она переводит дух и продолжает:

– Я училась с ним долго и всегда видела один очень плохой оттенок в его ауре. Но он обладал странностью. Тогда я не знала, что это такое, но я обходила странных стороной и боялась их, как огня. Поэтому и к нему не приближалась. А ему было плохо. По-настоящему, знаешь, очень тяжело. Я могла ему помочь… но не приближалась из-за своих слабости и страха. Мне жаль, правда, жаль.

– Ты не виновата.

– Если я решила, что хочу поддерживать людей, так и поддерживала бы. – Юко резковато пожимает плечами. Тёмная матроска сидит на ней привычно и аккуратно. – Я могу влиять на окружающих, когда того хочу. Это легко, если знаешь, какие цвета задевать, а какие – огибать. В итоге всё строится на моём выборе, буду я действовать или нет. От Димы я отказалась. Не только от него, правда, но именно это до сих пор меня гложет – потому что это был чистой воды страх, эгоизм, которому я дала волю.

Юко проводит по клавишам, наслаждаясь кратким эхом, разносящимся по комнате. Затем едва слышно заканчивает:

– Я надеюсь, что он в порядке и что он не будет больше заставлять себя играть. Я не связала себя с ним – и не могу вновь перешагивать эту черту. Я ценю то, что ты делаешь для меня, Насть. Но пойми правильно: форма звука, который ты даришь, даёт утешение, которое я не способна принять. Сейчас, по крайней мере.

Настя долго смотрит на неё.

– Если бы я видела твою ауру, она была бы похожа на весеннее небо, – внезапно улыбается она. Поворачивается вновь к фортепиано. – Не огорчайся, Юко. Как бы ты ни была далёка, ты остаёшься поблизости. И однажды наверняка окажешься рядом. Мы все ждём этого.

«Мы все» – она говорит об Авельске?

Этот город действительно странный. И люди в нём – особенные.

Юко кивает. Глаза сухие, но ей всё-таки хочется заплакать. Ещё бы вспомнить, как.

========== «Игра в ассоциации» (Настя, Антон) ==========

Комментарий к «Игра в ассоциации» (Настя, Антон)

На майско-июньский челлендж.

День 16: «Прогулка по зоопарку».

За высокими прутьями продолжается полоса темно-зеленых растений, особенно здесь густых и прекрасных. Солнце не может через их плотную защиту опалить землю, чем обитатели клетки активно пользуются, развалившись в благословенной тени, зевая во все зубы и равнодушно избегая взглядами столпившихся зрителей. Из всех только один зверек проявляет к людям интерес, да и то подбирается бочком, притворяясь, что не при делах. У него мягкое пушистое тело, черные полоски на спине и бархатные ушки. Глаза поблескивают.

– Роан, – говорит Настя. Она опускается на корточки, убирая с лица мешающие длинные пряди. На ней босоножки, шорты и блуза с открытыми плечами, и она похожа на обычную девушку своего возраста.

А вот ее спутника обычным назовешь уже не так уверенно. В темных волосах – три серебристые полоски, винные глаза смотрят так, словно к месту придавливают. Но сейчас он не собран и находится в счастливом состоянии умиротворения; опускается рядом и тоже смотрит на звереныша.

– Тигренок? – уточняет Антон, приглядываясь. – Почему?

– Не знаю, похож почему-то, – улыбается Настя. – Хотя сенсей всяко ведет себя страннее, чем может любое животное…

Ей невдомек, что еще до ее появления в Авельске статус «тигренка» Роан уже получил. Да, верно, и хорошо, что она не знает, иначе вопросов к сенсею было бы больше – в частности, кто еще мог додуматься, а еще – почему Роан на это воспоминание нервно вздрагивает.

Антон заслоняет ладонью глаза от солнца. Он нормально переносит любую погоду, как и Настя, как и многие лифы, но на зрение это не влияет. Может, стоило купить темные очки. Попутно Настя вспоминает о том, что еще держит в руке стаканчик с нарезанными фруктами – на входе их выдавали, чтобы подкармливать зверей. Но тигр морковью сыт не будет, да и любопытный малыш возвращется к маме, сворачиваясь рядом пушистым клубком, так что Настя и Антон идут дальше.

– Смотри, а это Люси, – Настя указывает на следующее ограждение. За ним, переваливаясь с одной тонкой ноги на другую, раскачивает пышным хвостом прекрасный павлин. Девушка добавляет: – Во всяком случае, ее мужская версия. Не по характеру, а по пестроте!

Длинные перья птицы переливаются, и завороженные этим видом ребята останавливаются, любуясь. Мимо проносится работник зоопарка с двумя кроликами на руках, черным и рыжим – странная гармония. Антон провожает их глазами и натыкается на следующую ассоциацию.

– Каспер, – замечает он.

– Кто, лама?

– Пантера.

Хищник черной тенью виднеется поблизости, и лифы подходят туда. Под солнцем красиво переливается густой короткий мех, желтые глаза отчужденно поглядывают на зрителей, и могучая кошка скрывается в своем деревянном убежище. В отличие от Каспера, она не очень открыта к общению.

Настя и Антон остаются, дожидаясь ее нового появления, а тем временем продолжают затеянную игру.

– А дядя… Михаил похож на лебедя. Белый и грациозный…

– Борис – кто?

– О, не знаю. Тоже пантера?

– Тогда Михаил – рысь.

– Да, какая-нибудь большая светлая кошка…

Настя отодвигается в тень Антона: удобно иметь высокого друга в тяжелое время. Тот смотрит на нее, задумчиво и спокойно, и в его глазах – та же хищная, ровная энергия, опаснее, чем у других, потому что себя не сразу выдает.

– Волк, – случайно говорит Настя и вздрагивает: засмотрелась ему в глаза и забыла обо всем другом. Мигом нахлынывают звуки, запахи и ощущения. Антон удивлен, и она продолжает: – Ты похож на волка, Антон.

Он дикий, неприрученный. Любая собака в нем почувствует чужака, заскулит и уши прижмет, испугавшись силы, скрытой за равнодушным взглядом существа жесткого и жестокого. Собаки волков не понимают, их внутристайных законов, запрещающих рвать на куски своих, но позволяющих рвать остальных. Волк – одинокий, не поднимающий к луне голову. Волк, сейчас оберегающий свою территорию, заключенную в одно хрупкое девичье тело – ее душу и ее жизнь.

– Значит, – он заправляет выбившуюся прядь ей за ухо, проводя кончиками пальцев по скуле, – ты – волчица.

Сейчас выражение его взгляда гораздо мягче.

Волчью слабость видит лишь самый близкий.

Настя улыбается. Ассоциации – это интересно, потому что на многие детали глаза открывают, и в то же время ей неспокойно. Потому что волки остаются слишком гордыми, чтобы свои границы покидать. Потому что волки поодиночке не так сильны, а сейчас они вообще разбросаны по землям.

Потому что волки часто умирают раньше срока.

========== «Твоё место» (Сириус) ==========

Комментарий к «Твоё место» (Сириус)

На майско-июньский челлендж.

День 17: «Где **твоё** место?».

– 2009 год

Сириус к людям принципиально не привязывается. Не понимает, как это, в упор так не понимает: ему всё кажется это если не бреднями, то какими-то неясными и туманными определениями. Люди тешат себя идеями, что какие-то высокие чувства спасут их от забвения, в которое рано или поздно все погружаются, или что дадут тепло. Сириусу «тепла» хватило на всю жизнь – пылающие болью следы от ударов, синяки и ссадины. Он не хочет, чтобы к нему притрагивались. Не важно, к телу или к так называемой «душе», в наличии которой Сириус всё же сомневается.

Он не собирается никого искать. Его не интересуют ни отношения, ни связи, ни что-либо подобное. Он учится, контролирует странность и всем видом отчуждённым и строгим показывает сверстникам из набора: не лезьте. Они ему не нужны, как и всё остальное. Границы своему миру Сириус задаёт сам.

Роан – единственный, кого он уважает и всегда слушает – качает головой, однажды навещая его комнату. Всё прибрано, чисто, аккуратно. Наставник оглядывается с любопытством, но не натыкается ни на что, что могло бы показать Сириуса полнее, дать ему хоть какое-то поэтичное описание. Единственная черта характера, на которую указывает комната – перфекционизм. Всё как по линейке вымерено, книги на полках стоят по названиям и тематике, на столе – только самое нужное. Сириус, заканчивая писать отчёт в сводке наблюдений, отрывается от занятия. Он никогда не прерывает работу ради того, чтобы с кем-то поговорить.

«А ну стой!» – возмущается он, с хлопком закрывая книгу и резко оборачиваясь. Валька, кравшаяся на третий этаж, замирает, как пойманная мышка, и щурится с надеждой на помилование. Сириус хмурится: «Ты же с Ариной гуляла. Что стряслось?»

– Заглянул к ученику, не стоило? – Роан слегка улыбается. – Позволишь присесть?

Сириус не из тех, кто неопределённо мотнёт головой, мол, «падай куда хочешь», как делает Ливрей, и не из тех, кто заявит, что «лучше не сюда, а так сам решай», как Каспер. Он точно указывает место приземления, и Роан покорно устраивается на диване. Сириус пользуется диваном только когда читает, а так он не промят и не кажется старым. Всё прекрасно и аккуратно.

– Зачем? – спрашивает Сириус. Он говорит с наставником, которого безгранично уважает, поэтому в его голосе не слышится привычного раздражения. Роан задумчиво кивает собственным мыслям.

– Интересно, пропадут ли когда-нибудь эти ноты в твоём тоне?

«Нет», – он медленно выдыхает, беря под контроль негодование. Марк смотрит на него глазами испуганными, как будто ждёт трёпки, но Сириус хмурится и негромко и спокойно добавляет: «Ты испортил, но я это исправлю». Ему ведь не сложно.

– К чему вы ведёте?

Роан смотрит с ласковым терпением. Сириус разворачивается к нему и сидит ровно, ожидая объяснений: обычно он их получает, хоть и в столь замысловатой форме, что едва-едва может уловить суть. Бессмертный не заставляет его мучиться ожиданием, говорит мягко:

– Я о тебе и ребятах. Они тебе так неприятны?

– Нет. – Ему просто плевать на окружающих.

– Мой опыт говорит, что люди бывают разные. И, как бы ни были красивы рассказы или повести, отношения строятся не чудом, а совместным трудом. Обоюдным желанием сблизиться. – Роан подпирает подбородок рукой, глаза его переливаются. – А уже сама связь – как результат.

– Я не хочу быть связан.

– «Связь», а не «привязь».

– Это проблемно. Если я буду тратить время на других людей, это может мне помешать.

– А что насчёт волнения о других?

– Бесполезная трата нервов. Я не собираюсь беспокоиться о том, что не влияет непосредственно на меня.

Звёздный зверь ревёт над обсерваторией, и Сириус, почуяв беду, выскакивает из постели, судорожно собирается. В голове бьётся одна мысль: «Лев там живёт». Лев в опасности. В опасности обсерватория. Сириус не задумывается, почему вспоминает именно в таком порядке.

– Я могу дать тебе много, – произносит Роан, – но не больше, чем ты сам от меня возьмёшь. Ты умный парень, Си, а ещё ты так чётко разграничиваешь свои принципы, что не оставляешь душе манёвра. Если ты хочешь, я подарю тебе дом.