Текст книги "Колыбель тишины (СИ)"

Автор книги: Кейси Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

========== «Кофе с апельсинами» (Юко) ==========

Тишина кафе успокаивает зашумевшее было волнение. За широким окном, помытым и оттого непривычно четко показывающим, кружатся в плавном танце золотисто-оранжевые листья, невесомо и игриво касаясь земли. Один листочек – кусок расплавленной, перелитой в заданную форму осени – прилипает к стеклу. Каждая жилка видна, словно это живое существо, прекрасное создание доброго сезона.

Однако осенью мир еще и увядает, и Юко не может забыть это. Медленная, тоскливая смерть каждому новому мгновению, а умытый недавним дождем город только подтверждает идею умирания.

Юко кривит ротик, поднимаются уголки мягких розовых губок. Её улыбка очаровательна и может тронуть даже засохшее совсем сердце, и девочка об этом знает. Она словно лучится; в глазах окружающих она неподражаемо мила, светла и искренняя, как ландыши, поднявшиеся через хрупкий снег.

Взгляд медово-карих глаз ловит любой отголосок чувства, любую эмоцию. Только кажется, что мысли неосязаемы – они имеют цвета, имеют скорость течения и имеют объем. Юко порой кажется, что она может коснуться их, пощупать легкую материю чьих-то мечтаний. Девочка делает вид, что верит всему, что ей говорят, но цепкий взор скользит по цветному контуру и ловит колебания. Юко нельзя обмануть. Она всегда знает, что человек хотел, что мог бы сказать.

Обманчивое представление. Юко не лицемерна, но она ведет себя с толком, улыбается. От неё не утаишь истину, от неё не спрячешь эмоции, и девочка не боится, что её когда-нибудь обманут.

Шуршащая синяя юбка, форма японской средней школы; Юко улыбается мягко и радостно, накручивая на тонкий пальчик каштановую прядку, и делает вид, что всё хорошо, хотя внутри все вянет быстрее уличных цветов в заморозки.

– Девочка, в каком ты классе? – интересуется официантка.

– А сколько лет вы бы мне дали? – игриво спрашивает Юко. Сгусток невинности и честности.

– О… лет четырнадцать.

– Почти.

Юко успокаивает себя тем, что (почти) не лжет. Ей семнадцать исполнилось, она уже не девочка, но в ауре официантки что-то заботливое и теплое. Юко боится этого тепла. Она привычна только к крепости собственных сил, уверенности в себе – и, может, периодов нежности со стороны суховатого, но горячо любимого брата. У Юко никого и ничего нет; зато она видит всё у других.

Не то, чтобы она завидовала… Просто порой Юко чувствует себя как те листья снаружи – бескрылой, но парящей в пустоте и мягко, до боли медленно падающей к холодной влажной земле.

Люди думают о ней так, как она хочет, и не важно, какой ценой достается провиденье. Если бы Юко могла выбирать, она все равно осталась бы видящей – лишь бы не быть слепой. В конце концов, у Юко еще есть что-то, что она может сделать.

…Взгляд ловит в толпе очертаний апельсиново-яркую оболочку, и Юко, сжимая руки в кулачки до побеления костяшек, отворачивается. Бывает, что цветы вянут раньше срока, но с ней такое не случится. Вздыхает уже свободнее и уходит, стараясь не давить листья ногами; в конце концов, они так схожи с ней.

Комментарий к «Кофе с апельсинами» (Юко)

Пост: https://vk.com/keisi_fox?w=wall-128532342_102

========== «Сны» (Сашка) ==========

Дымно. Жарко. Это единственное, что осталось у неё – огонь, полыхающий вокруг адским кольцом, подступающий все ближе. Видение? Реальность? Страшный сон? Может, игра больного воображения, отчаянный вопль обожженной души. Пламя все ближе, оно лижет раскаленную кожу, устилает пеплом сгоревшего мира всё кругом и поступает в легкие вместе с короткими вздохами. То ли крик, то ли немое стенание – а оно все ближе…

Воспоминание расплывчатые и мутные, так что приходится перескакивать. Пропасть времени или всего мгновение, но ощущения возвращают изломанное, израненное, издыхающее тельце на холодную жесткую поверхность, пахнущую асфальтом. Она лежит на боку, поджав ноги. Пустой взгляд устремлен на ладони, но не видит ни порезов на них, оставшихся от битого стекла, ни ссадин и ожогов, свисающей красной кожи и засохших струек крови. Она ничего не видит, а вокруг стоит гул, гул…

Она просыпается с коротким криком, звонким, как лебединая песнь, и таким же горестным, однако он таится внутри, не вырываясь наружу. Долго сидит, раскачиваясь. У неё есть отдельное местечко в этом здании, но она все равно предпочитает проводить время в кабинете Максима.

Вот и сейчас он занят работой. На дворе еще не полночь, Сашка проснулась бесшумно, и она может наблюдать, как порхают его руки над клавиатурой или возвращаются к бумагам. Лампа мягко освещает силуэт «наставника», она слегка притушена, словно он позаботился о сне Сашки, чтобы её не разбудило яркое сияние. От таких мыслей в горле становится ком. Девочка обнимает руками колени и смотрит из-под полуопущенных век на человека, который вызвался присматривать за ней. Наверно, он слишком к ней добр.

Она засыпает так же быстро, свернувшись на диване калачиком. Кошмар сменяется другим сном, более ровным и более четким.

Она – воровка в драной одежде, взъерошенная, грязная и голодная. Она не сразу понимает, что может вызывать предметы на расстоянии, но это быстро облегчает ей жизнь. Вот только желания особого нет, и не всегда получается получить необходимое, словно собственные силы ей не подчиняются. Эта девочка – безмолвный призрак, и она хочет умереть. Глупость доводит до того, что по дикой случайности она оказывается в каком-то пожаре.

Ей бы убежать, но страх парализует, сковывает все нервы. Она задыхается от ужаса, глядя на огонь, и трясется, и не знает, что ей сделать, чтобы спастись. Она почти сходит с ума от испуга, когда показывается еще кто-то. Силуэт среди пламени…

Её несут на руках. Её привозят в незнакомое место. Девчонке все равно, но постепенно становится интересно. Тогда и начинается нечто новое в её существовании взамен того, что она утеряла. Имя, возраст, дата рождения, место жительства. Ей дают не только кров и пищу, но и заботу, и занятие. Тогда она из оборванной девки становится Александрой, Сашкой-воришкой, и тогда же перестает волноваться об утраченной памяти.

Вновь просыпаясь, девочка видит, что Максим еще не ложился. Всё трудится… Если ему нужно будет выйти, он всегда может Сашку разбудить – она для этого и находится рядом. И всё же, несмотря на то, что она официально считается его ассистенткой, он о ней заботится. Как и NOTE, её новый дом.

«Спасибо,» – одними губами шепчет девчушка, вновь закрывая глаза. Она дома… И в этот раз ей снится только умиротворяющее тепло.

Комментарий к «Сны» (Сашка)

Пост: https://vk.com/keisi_fox?w=wall-128532342_120

========== «Не_доступно» (Меф) ==========

– Есть вещи, недоступные тебе, как есть вещи, тебе доступные. Почему бы не браться за то, что может принести пользу, а не разочарование?

Доступные вещи – это механика, бесконечные планы и проекты, исчерченная схемами бумага и стойкий запах краски. Это атмосфера работы, гудение машин, поскрипывание механизмов.

Недоступные вещи – это отец и… И.

Мефодий знал приоритеты, знал прогрессии, которые нынче скатывались в минус. Он знал, что не протянет долго на принципах невмешательства в борьбу, что рано или поздно придется покинуть скрежет и захламленный уют гаража.

Честно говоря – он не знал, хорошо это или плохо, но считал, что был готов. Но нет. Не был. Доступна ли ему эта борьба? Осилит ли он изнурительную напряженность?

Мефодий говорил, что Сугу прячется от мира, но на самом деле прятался сам, замыкаясь среди вечногудящих машин. Доступна ли ему была открытость?

Вот Тина считала, что да. Ее шаги отдавались в углах помещения, ее пальцы водили по масляным деталям. Голос ее сплетался с постукиванием, и Меф не мог ничем заглушить эту дивную песнь.

Тина ходила за ним, с ним и после него, и эхом отдавалось ее присутствие, и прикосновения ее отдавались теплом. Она постоянно была рядом. Прогнать – нельзя, недоступно.

Мефодий обещал: больше не возьмется за то, что заранее обречено на провал. Больше не оступится, раз пойдет по дороге, в которой уверен. Но Тина таяла в его руках, Тина шептала ему своими губами, шаги Тины затихали среди его пространств, и не было смысла сопротивляться.

Недоступные вещи – это…

========== «Мимоза» (Каспер/Роан) ==========

Комментарий к «Мимоза» (Каспер/Роан)

hanahakiAU.

То, что не вошло в сборник, но войдёт сюда.

Мимоза ему не подходит.

Ну вот совсем. Не подходит и всё тут. Она какая-то дико яркая, неестественная, ещё и пушистая. Как будто специально выделывается своей непохожестью на другие цветы.

Но Роан совсем другой. Роан из тех, кто не будет никому ничего доказывать. Либо ты ему доверяешься, либо нет; чужого признания бессмертный не ищет, чужое мнение его не интересует. Тем более странно, что именно мимоза. Он ассоциируется скорее уж с чем-то белым.

Каспер вертит в пальцах пару золотистых пушинок и тут же выкидывает, когда в кабинет заглядывает сотрудник. Роан – его не только по светлой макушке опознать можно, сколько по внутреннему ощущению: каждый раз при его появлении Касперу становится тяжело дышать.

– Цветами пахнет, – весело замечает бессмертный. – Март на носу?

– Люси прошлась, должно быть, – отшучивается Каспер. Его голос звучит немного сжато. Возникает царапающее ощущение в груди. Опять. Опять мимозы.

Гадкие цветы. И Роану они не подходят.

Бессмертный прикрывает за собой дверь и приближается, заботливо осведомляясь, всё ли в порядке. Опять странность мучит? Али он простыл? Ладонь ложится на лоб. Каспер подавляет приступ кашля, понимая, что раскрытие сейчас ничего не изменит.

Просыпайся он один или просыпайся он с Роаном – всё равно будет окружен цветами. Не исправить. Не избавиться. Да и всё равно как-то – это хотя бы доказательство, что любовь Каспера неподдельная.

Роан не должен знать. Не должен. Не стоит обременять его этим.

Каспер проглатывает цветки. Каспер тянется к губам Роана и накрывает их своими. Всё в порядке. Всё продолжится и будет продолжаться, пока он еще может дышать. Роан отвечает, его пальцы скользят по плечам.

Уже утром, встав раньше будильника, Каспер будет спешно прятать мелкие ярко-желтые цветочки. Уже утром будет откашливаться в ванной, чтобы не потревожить сон человека, которого так безумно и безответно любит. Уже утром ему опять будет плохо от мысли, что он втягивает Роана все глубже на дно.

Но – это утром. Сейчас им никакие мимозы не помешают.

Каспер закрывает глаза.

========== «Выжить» (Антон) ==========

– Ох, совсем детишки, а такие оборванные… Может, их в милицию отвести, как думаешь?.. А не опасно ли, они же уличные…

«Я, между прочим, прекрасно вас слышу». Антон провожает мрачным, тяжелым, как свинец, взглядом прохожих женщин, пока те не исчезают за углом. Во рту с утра ни крошки, а теперь приходится грызть остаток чего-то жареного; хрустит на зубах, горчит на языке. Из его маленького закутка видно улицу, промокшую с дождя, тротуар с людьми – в хорошей одежде, с хорошими жизнями – они кажутся совсем чужими.

Или это они тут чужаки, что более вероятно. Сбежавшие от кары дети, глотнувшие слишком много свободы и теперь израненные её наличием. Они в грязной мешковатой одежде, они в каких-то тряпках поверх испачканных белых рубах, они измотаны и голодны. Они – нынешние уличные кошки, грязные и всколоченные котята. Они никому не нужны и ни в ком не нуждаются.

Их трое. Мальчик оглядывается. Его младший товарищ роется в баке, привставая на цыпочки – он ещё мал и едва дотягивается. Девочка дремлет, оперевшись на самого Антона, доверчиво положив голову ему на плечо, подтянув к себе костлявые колени и обняв их костлявыми руками. Они уже второй месяц на улице, и это время сказывается болезненно: дыхание девочки свистит, сны прерывисты и грязны. Антон не спит вообще – разучился. Он только изредка дремлет по паре часов, а в остальное время зорко охраняет товарищей. Ему не до отдыха. Им бы выжить, ему бы не позволить друзьям умереть.

Тем более тут, среди равнодушных переулков, среди мрачных тупиков, среди копоти и сырости мерзкого города – им лишь бы не умереть, лишь бы протянуть ещё пару дней, они всегда так себе повторяют. Это вроде молитвы, это вроде мотивации. Прожить ещё день, потом ещё, потом ещё; не загнуться, не задохнуться, не умереть.

Кажется, это их единственное старание.

– Антон, – хрипло зовет девочка, поднимая веки. Глаза её запали, глаза её посерели от голода и слабости, но никогда ещё не отображали чувства так ярко. Долгожданная свобода питала силы, отгоняла смерть, и девочка вся сияла, как сияли Антон и Савва.

– Да, Насть? – Он не двигает плечом, чтобы её не потревожить. Уголки иссохших губ девочки слегка приподнимаются, обнадёживая маленькой радостью, как будто от встречи. Антон свободной рукой касается её лба – холодный, лихорадки нет. Кто знает, сколько они ещё продержатся без крова.

Они соорудили в этом переулке временное убежище, закидав промокший асфальт обрывками одежды, какие только сыскали. Сидеть всё равно холодно, но лучше, чем на голой земле; они помещались втроем без проблем.

Проблема в другом – они не могут оставаться тут долго. Их ищут люди, и Антон не знает, люди это плохие или хорошие, и сомневается, существуют ли хорошие вообще. В его воспоминаниях – только хаос и взрывы, шум, вой сигнализации, дым и грязь, а потом бесконечный бег, Настина ладошка в своей и топот запыхавшегося Саввы. Они бежали так быстро, как только могли, и скрылись от преследователей.

Но не до конца – они и сейчас время от времени прочёсывают улицы в поисках маленьких беглецов. Антон знает, что они зачем-то нужны этим людям. Людям, которые измывались над ними годами, и людям, которые зачем-то напали на злых учёных. Антон не знает, кому верить, поэтому не верит никому.

Настя рвано дышит, не обращая внимания на собственную болезнь, и Савва рыщет в поисках еды, не обращая внимания на собственный изнуряющий голод. Антон смотрит на них и понимает: по сути, им нужно только немного продержаться. Когда закончатся дожди и придёт потепление, будет легче. А сейчас он… он обязательно защитит их, убережёт от погони, он будет защищать их день и ночь.

Они выживут, обязательно. Он не допустит иного.

========== «Жасминовый чай» (Юра/Сашка) ==========

Комментарий к «Жасминовый чай» (Юра/Сашка)

hanahakiAU.

Мне нравится то, что получилось. -

Юра Эдемский в ботанике хорошо разбирается. Это, вернее, не главное его направление, но побочное – он всё-таки хочет попробоваться в медицинской специальности, а для этого нужно биологию знать от корки до корки. Ботаника сюда включена, вот и старательно зубрит её парень, засиживаясь по вечерам.

Одной ночью, листая справочник, он сталкивается с рисунком жасмина. Разглядывает и вдруг вспоминает девчонку со светлыми волосами, такую встопорщенную, нахальную – и ему почему-то кажется, что ей жасмин бы подошел.

Хотя цветок, в отличие от неё, благородный и элегантный.

Впрочем, они всё равно, скорее всего, не увидятся уже. Так, случайная встреча, скоро забудется. Юра захлопывает справочник. Ему отчего-то с утра дышать тяжело.

Однако на следующий день его ошпаривают новостью, словно кипятком. На порог заявляется девчонка в порванной футболке, придерживая свисающие ошмётки ткани, и сообщает, что подралась с тигром. Где она тигра посреди города взяла – ладно, допустим, здесь всё-таки странных пруд пруди. Как она умудрилась с ним сцепиться – вот вопрос.

Эта девчонка – просто ходячая проблема.

– Как тебя там зовут? – мрачно интересуется Юра, не спеша её впускать.

– Сашка, – бросает девчонка, деловито проталкиваясь внутрь. Никаких церемоний. Первый раз пришла, а уже хозяйничает. Пока Юра закрывает дверь, дерзкая гостья успевает чем-то пошуметь в его комнате.

Ох, серьезно?! Впускать в спальню едва знакомую девочку он точно не собирался!

Юра спешит следом и тут же, затормаживая, отворачивается. Стоявшая к нему спиной Сашка уже поправляет надетую футболку. Юрину футболку. Её старая комком бесполезной ткани валяется в ногах.

Юра кашляет в кулак и хрипло заявляет, что не собирается возиться с детьми из NOTE.

– Можно подумать, ты намного старше, – фыркает Сашка. – Пошли, медик. У тебя есть что съестное?

Как будто к себе домой заявилась, блин. И кто эту нахалку воспитывал?

Встреч с ней становится много. Они пересекаются несколько раз на неделе – не специально, не запланировано. Сашка цепкая, увидит и не отпустит, и Юра напрямик заявляет, что она ему надоела, но Сашка только весело морщится и предлагает погулять. И, что странно, он никогда не отказывается. Глупость какая-то.

Зато кашляет с каждым днем всё больше.

– Смотри, не заболей, – советует Сашка, беззаботно болтая ногами под столом. Юра тратит на неё деньги в этих мелких кафешках, но прекратить не может. Хм.

– И без тебя знаю.

– Вредина!

Сашка не обижается. Странно. Юре всегда казалось, что он только и умеет, что людей отталкивать.

Паренек заходится кашлем. Больно дерёт легкие. Надо будет дома посмотреть, что это значит.

С Сашкой разговаривать на удивление легко. Хотя её выражения далеки от утончённости, она всё-таки остается девочкой, и сперва это Юру сбивает с толку: его ровесницы так себя не ведут. Его ровесницы – те еще клуши. Сашка, шустрая и бойкая, на них не похожа. Она вообще уникальная. Удивительная, он даже сказал бы.

Сашка рассказывает об Октябрьске, где она живет, о своём наставнике, о людях из отделения и том, что в Авельске ей нравится и не нравится. Юра в ответ рассказывает о том, что знает о городе, о том, что знает о себе. Сашка смотрит на него желтыми глазами и притворяется, что пропускает всё мимо ушей, но на самом деле, кажется, слушает.

Непривычно.

У них вкусы где-то схожи, где-то разнятся. Тем интереснее разговор. Темы никогда не заканчиваются, даже если скатываются в нечто абстрактное.

Сашка любит жасминовый чай. Юра его ненавидит.

Вкус у него странный. Как будто и так на языке постоянно вертится.

– Мы уезжаем скоро, – вздыхает Сашка, бренча ложечкой о края чашки.

– О, – он не находится с ответом, – хочешь домой?

– Я скучаю по Максиму. – Она на удивление честна, когда говорит о любых своих чувствах. – И по Октябрьску. Слушай, а приезжай в гости! Ну, если отца твоего переведут снова, приезжай! Столько крутых мест покажу – закачаешься!..

Юра посмеивается и говорит что-то незначительное. Мысль бьётся одна: Сашка уезжает. На языке горчит жасмин, хотя к чаю Юра так и не притронулся.

И он даже приходит её проводить. Прощается с остальными кое-как, рвано, только для виду, а сам у перрона остаётся с Сашкой наедине, и они молчат, не сильно напрягаясь над словами.

Юра собирается что-то сказать, но кашель душит, и он задыхается. Испуганная Сашка стучит по его спине и суёт в руки выхваченную из воздуха бутылку с водой.

К земле опускаются мелкие нежные лепестки.

И Юра, и Сашка смотрят на них, как на что-то внеземное. Сашка поднимает круглые глаза. Юра выдавливает из себя улыбку.

– Не беспокойся, это не из-за тебя, – как можно бодрее врёт он.

Главное, чтобы она не раскусила ложь. Сашка хмурится. За спинами раздается сигнал – поезд готов к отправке. Юра наклоняет голову и быстро целует девочку в щёку, мазнув по скуле – так, на прощание.

Сашка мчится к своему вагону, но у самых ступеней замирает. Оглядывается. Юра машет ей рукой, улыбаясь. Девчонка хмурится, но все же запрыгивает.

Поезд спешит вдаль. Он мчится, сбивая ветром мелькание вагонов, всё дальше уносит самого удивительного человека в жизни Юры. Этот же ветер сбивает с губ улыбку. А с улыбкой – светлые лепестки.

Всё-таки жасмин. Надо же.

========== «Звёзды» (Авельск) ==========

Комментарий к «Звёзды» (Авельск)

Toshiro Masuda – Cotton Spores

Что-то звёздное с уклоном в психологию.

Образное. Внесюжетное. Водное.

Мы все из звёздной пыли состоим, из ярких частиц некогда взрывавшихся звёзд, из чистого света и лучистых осколков, из блёклых и броских далёких созвездий, из планет, орбит и спутников – из всего, чем небо ночами разукрашивается, чем дышим мы по вечерам, лица поднимая, чем живём, на то не обращая внимание. Мы все из пыли одной, из веществ схожих, мы все – одно целое, разделённое, раздробленное.

Мучимся, скитаемся, бродим, ища дорогу, но не находя – или находя, не искав. Вдоль тропинок из цепочек блестящих, собирая падающий косыми лучами свет, искрящийся на глади отражений; поверх Млечного Пути, далеко за вихрами дымчатых галактик – когда-нибудь все находятся, не так ли?

Юноша на крыше откидывается на спину, и над ним простирается широкая тёмная гладь…

…усыпанная звёздами, словно снежинками поверх чёрной ткани.

Девушка руки вытягивает, но дотянуться не может; не дотянулась бы, даже встань она на ноги, даже если б могла она встать на ноги – не дотянулась бы. В этом отношении небеса справедливы: никого не выделяют, никто для них не велик, ведь никто выше не взлетит, чем стоит и чем позволено. Она может тоже не бояться; она не отвергнута людьми, но для них слишком ущербна. Для неба всё иначе. Для мира вокруг она – часть родная, естественная, она плоть и кровь этого мира, капля от его океана. Мир, что её принимает, даже если не примет ничто иное.

И расстилается всё звёздами, пока Оля улыбается, пальцами ловя…

…искры алмазные будто, мерцающие такие, белые да серебристые, но такие холодные и далёкие.

К нему не бывает благосклонна реальность, а в выдумки он не опускается, и без того представляя – идти некуда, а дороги фантазий наигранны и фальшивы, там всё светится, там всё воле подвластно, не то что в жизни. В жизни ты не управляешь ничем, кроме себя; что ж, он учится управлять собой, достигая того пика, когда полностью может доверять хотя бы своему разуму и своему телу, когда больше нет робости или непонимания своих возможностей. Он небу рук не протягивает, потому что знает – ему оно не помощник, оно его каратель, губитель его непрорубленных троп, пусть и красиво до одури в своём полуночном сиянии.

Йорек не уверен насчёт всего, но всё-таки голову поднимает, и в звёздах видит очертания человека, единственного, на кого сердце иначе реагирует, и эти звёзды поднимаются всё…

…выше и выше, такие недостижимые, мечтательные, какие в сказках описывают.

Можно было бы списать всё на мечтательность, и она на самом деле мечтательна, потому что когда всё повернулось к ней лживой стороной, то она ничего не предприняла, даже если теперь жалеет. С ней не бывают честны до конца, но разве она того сильно требует? Вертится рядом, всё замечает, но ничего не говорит, такая же яркая, броская и одновременно потерянная и одинокая, как эти злосчастные звёзды, как их чуть тоскливое, хоть и прекрасное мерцание, и она даже уверена, что могла бы со звёздами подружиться, стать одной из них. Может, что и получилось бы, да только они – там, она – тут.

Пальцами очерчивая силуэты созвездий разбросанных, Люси думает, что они на самом деле восхитительны…

…но никогда не будут восхитительнее людей.

Он идёт своею дорогой, каждый шаг вырывает у собственной неопределённости, и его ничто не удерживает в мире – пока он не позволяет своим мирам соприкоснуться с мирами чужими, тоже не самыми красивыми, тоже не самыми справедливыми, но несомненно удивительными, потрясающими, невероятными. Миры, которые ему позволяется открывать, сферы и ауры, с которыми он прежде контактировать боялся: он погружается в мир людей, впервые начиная ощущать себя его частью, и тогда всё безумие, мучащее душу, проходит, сменяясь благословенной чистотой, ясностью и счастьем, даже если иного счастья он никогда не познает. Люди удивительны, и самый из них удивительный – этот.

Каспер поднимает голову и улыбается, когда с крыши, выпрямляясь, ему машет рукой Роан, и звёзды раскрывают своё сияние над его головой; они много ищут и мало находят, но каждое сокровище не делят пополам, а принимают на двоих, как то следует, потому что это их мир и их звёзды, и они всегда будут к ним благосклонны, даже если вакуум не позволяет дышать.

Мы все – одно целое, и метания наши отмечаются сияющими дорогами созвездий, и всё для них и нас едино.

========== «Хрустальное пламя» (Шин/Шиеми) ==========

Комментарий к «Хрустальное пламя» (Шин/Шиеми)

Частично спойлер, частично не очень.

Шиеми – хрупкая, как стеклянная, как будто ступившая на грешную бренную землю из самого трепетного рая, из глубин мироздания, из тех эфемерно-волшебных снов, что наполняют сознание каждое кристально-чистое утро. Шиеми – девочка-сказка, героиня повестей о снеге и изящных эльфах, остроухих и тихих, с идеальными манерами и лёгкостью в серебристых взглядах. Шиеми – стекло, серебро и снег.

Но рядом с ней Шин как будто горит.

Шин – яркий, красивый и ошеломительно замечательный. У него нет недостатков и нет слабых мест. Шин – само совершенство во плоти, создание вышних сил, сброшенное на землю из-за своей превосходящей все границы разумного идеальности. Шин – красное золото, дрожание заката на осенних листьях, дорогой металл и звёздная улыбка, весь такой порывистый, яркий и притягательный, что хочешь не хочешь, а залюбуешься. Он это знает: люди не могут глаз отвести, когда он проходит.

Шин – мастер привлекать внимание. Он даже не старается для этого, аура и опыт модели делают всё за него; девушки краснеют в его присутствии, их глаза сверкают ярче, парни завидуют или хмурятся – чувствуют его ослепительность, даже если не теряют головы, как их милашки. Парни вообще-то Шину тоже признавались, всякое бывало. Просто ему эти люди не очень интересны.

Ему важны лишь несколько, их имена можно пересчитать… ну, не по пальцам. Сестёр у него всё-таки (было) много. Но можно сказать про Дайки, про Найто, про Кёко и про Акихито. И про Шиеми. Её Шин назовёт самой первой, потому что – как это наивно и глупо – даже у такого потрясающего человека, как он, оказалось недостаточно любви к себе, чтобы перекрыть любовь к кому-то другому.

Не от этого ли он оберегался, старательно взращивая свою самооценку и пинками загоняя её под самые облака? Так, чтобы сконцентрировать весь мир свой на себе и больше не позволять людям от себя отрекаться, самому отрекаться от них, но не подставлять спину для удара, не подставлять…

В руках Шиеми – лезвие из чистого стекла, но она им не пользуется. В её тихой улыбке и льдисто-голубых глазах Шин читает понимание: ей не нужно его ранить. Он и так ей подвластен, без боли или принуждения. Он сам себя загнал в её хрустальный дворец.

Блистательный молодой актёр, к чьим ногам ложатся сотни и тысячи, своё собственное сердце – горящее, ало-золотое, как его волосы и улыбка – отдаёт в руки тонкие, хрупкие, но никак не слабые, потому что Шиеми так или иначе его защитит, потому что она – эта девочка-эльфийка – знает цену любому чувству. Перемещая людей в подмирье, она всегда думает о том, что они увидят. Она добрее, чем кажется, и куда ранимее. Не холодная. Просто закрытая.

Шин не боится, что она его подставит. Шиеми априори не способна на предательство, сама хлебнула достаточно горя по этой тематике, и он, конечно, её понимает. Потому ли так быстро доверился? Шин – непрошибаемый щит решительности, уверенности в себе и в своих поступках – только единожды застопоривается, не достигнув цели. Он не позволяет себе её касаться из страха осквернить. Шиеми слишком похожа на лёгкую сказку, на сон среди зимы.

Шин допускает, что она может исчезнуть. Однажды он проснётся – а её не будет. Её вещи испарятся из её комнаты. Её тихий мелодичный голос растает в углах. Шиеми может так же легко отступить и слиться со своими бесконечными мирами, как он может перерезать что угодно – это всё естественно, и Шин приучает себя к этой мысли. К мысли, что она, возможно, даже не попрощается. Шиеми не настолько честна, чтобы высказывать в краткий миг всё, что чувствует. Даже банальное «прощай» весит для неё слишком много.

Она может его покинуть. Это тоже та причина, по которой Шин не приближается, не сокращает расстояние, хотя оно и так остаётся совсем мало. Он стоит рядом, и её дыхание почти ощущается на коже. Дистанция уже коротка. Дистанция уже почти не существует. Шин же всё отворачивает голову и не хочет понять, как сильно порой желание просто коснуться её, убедиться, что она тут и никуда не собирается. Он же не будет её сдерживать, так? Он не зверь, не тиран и не предатель. Шиеми дорога ему. Он не хочет причинять ей боль.

И каждым днём рядом Шин говорит ей всем своим существованием, смехом и сверканием глаз: «Я не буду удерживать тебя рядом, ты свободна». И каждым днём Шиеми отвечает ему привычной скромностью, ласковым сиянием светло-голубого взора и грациозными жестами: «О чём ты?».

Она как будто не понимает. Шин не объясняет. Она слишком далеко, чтобы он её понял (хотя при этом он почти слышит её сердце).

Хрусталь в огне не горит. Хрусталь в огне сверкает ярче. Шин ведёт её за руку, пока она подстраховывает его сознание от неумелых вторжений, и он думает, что никогда бы не смог положиться так на кого-либо ещё, одновременно с этим на него не полагаясь. Шину всё равно, стабильна его жизнь или нет. Шиеми – единственный временный элемент, который почему-то цепляет его и мешает воспринимать всё легко и просто. Шину теперь беречь нужно не только себя. Шин и её теперь бережёт.

«Я не буду удерживать тебя рядом».

На его колени падают слёзы, а Шин смотрит на них безучастно, отмечая краем разума, как сверкают они – словно бриллианты. Шиеми плачет, падает на колени напротив и закрывает лицо руками. Есть что-то беззащитное в этом невинном жесте, что-то юное и трогательное – в том, как узкие плечи напрягаются, как белеют кончики пальцев, как глаза блестят влагой. Шин смотрит – равнодушно.

«Я никуда не уйду, – кричит Шиеми ему, не произнося ни слова, как и он долгие месяцы ничего не произносил. – Я никогда не уйду!»

Шин смотрит – равнодушно.

Его пламя уже погасло.

========== «Остаётся совсем немного» (Дайки/Найто) ==========

Комментарий к «Остаётся совсем немного» (Дайки/Найто)

закрывает лицо руками

Остаётся совсем немного.

Напарникам часто приходится контактировать – это, по сути, и зовётся «командной работой». Особенное если учитывать, что странность Дайки его не защитит, то причины, по которым Найто постоянно крутится рядом, объяснимы и понятны. Лидера нужно беречь. Партнёра – тем более. Друга – ещё важнее.

Но эта самая несчастная дружба не даёт Дайки покоя. Он понимает, конечно: нужно вести себя адекватно, он не мечтательная девчонка какая-то, нельзя забивать себе голову всякими глупостями и бессмысленно позволять тупым фантазиям собой завладевать, но… так само получается.

Когда они побеждают в один из дней, Найто – невредимый и целый, слава слаженной работе ребят, со счастливой лыбой – в объятия Дайки захватывает, крепко, сильно. От него кровью пахнет и остаточной отвагой боя, он не требует от Дайки ответа, как обычно, но – напарник руки поднимает, обнимает Найто. И чувствует, как тот застывает. Просто стоит, прильнув, напряжённо и неподвижно. Дайки становится душно; температура ещё больше повышается, когда ладони Найто, до того обхватившие плечи, медленно до безумия и до сумасшествия быстро скользят вниз по спине, к пояснице, замирают… Дайки рвано вздыхает и утыкается лицом в плечо напарника.