Текст книги "Колыбель тишины (СИ)"

Автор книги: Кейси Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Дом мне не нужен. – Сириус равнодушно пожимает плечами. – Впускать посторонних людей в личное пространство – не по моей части. И я не собираюсь называть какое-то абстрактное место «домом».

Когда Паша, приходя в обсерваторию, говорит: «Я дома», Сириус по привычке, невесть как выработавшейся, отзывается: «С возвращением».

Зачем Роану это всё? Копание в других… Сириусу, в принципе, всё равно. Он на любые вопросы отвечает честно.

«Я не жалею о том, что взял Тину».

Раз наставнику нужно, Сириус просто объяснит. К тому же, Роан затрагивает тему, которая почему-то сильно колышет остальных ребят в наборе. Люси с её «попробуй положиться», Ливрей с его «ну ты зануда», острые взгляды Каспера. Это раздражает. Сириус не понимает, почему должен уделять внимания им больше, чем положено. Они лишь его сокурсники. Почему он обязан проводить с ними время, которое мог бы потратить на что-либо другое?!

Арина ставит им мультфильм про дружбу облака и аиста. Сириус думает, что это глупости полнейшие, но тут собрались все, даже Максим пришёл. Всё равно работать никто не будет. Сириус по пути в обсерваторию захватывает в магазине какую-то еду – вредную, в общем-то, но обычно только её и просят. Мультик ему не нравится, за этим идут ещё несколько, и под конец ребята совсем тают. Сириус не понимает их. Но всё ещё не уходит.

– Знаешь, всё-таки основная часть человеческого пути – это даже не поиск себя, – продолжает Роан. Никогда нельзя понять, о чём он думает, по взгляду, но Сириусу всё равно, что в голове наставника творится, пока его это не касается. Тем не менее, слушает он внимательно. – Многие, даже отыскав себя, остаются с недоумением: и что с собой делать? Обнажённая душа на раскрытых ладонях, а пристроить-то куда? Рёбра не раздвинешь, в сердце не воткнёшь. Бесполезен ли тогда поиск?

– Вы хотите, чтобы я не искал себя?

– Моё желание тут не причём, дитя. Я говорю о том, что это не истинная цель. – Роан разводит руками, словно распахивая всем духам объятия. – Мир огромен, и каждый в нём старается найти своё место. Не душу, а место, где эту душу можно сохранить. Обитель спокойствия, в которой человек почувствует себя собой. Лишь там всё становится едино.

– Я не ищу своё место.

– Ты не хочешь искать его здесь.

– Я не ищу его нигде.

Роан качает головой:

– Это не страшно. Если это место не стало твоим – ничего страшного. Ведь, знаешь… оно всегда находится. Возможно, понадобятся годы, возможно, оно мелькнёт на одну секунду, но оно непременно есть.

Его – явно не тут. И Сириус не сомневается, что ему эти поиски не сдались. Они будут только отвлекать.

– …так что однажды ты оглянешься и поймёшь, что вот оно, твоё место. То, где ты должен быть. – Роан улыбается и встаёт. – Принять это никогда не поздно.

…Сириусу тридцать четыре года…

– Сомневаюсь, что оно существует.

– Значит, создай его сам.

«Меня зовут Лев».

«Я хочу сделать химеру!»

«Ты меня учить будешь?!»

«Извините…»

«Фе, зануда!»

«Опять работаете».

«Я верну Сашку к вечеру».

«Моя странность… может быть полезна?»

«Я умею летать».

«Моя нора, сколько хочу – столько торчу!»

«Здесь цикады, круто, да?»

«Рассчитываю на ваше знания языка».

Сириус непонимающе морщится. Он всё ещё не понимает, зачем. Он и так отлично со всем в своей жизни справляется и собирается справляться, и чья-либо поддержка ему тем более не понадобится.

«Прошу», – он обводит их взглядом. Желтоглазый мальчишка в его ногах берёт его за руку и смотрит настороженно. Сириус продолжает на одном выдохе: «Мне нужна ваша помощь. Сам я не справлюсь».

Где место Сириуса?

Его нет?

«С возвращением!» – кричит Сашка, с ногами забираясь на кресло. За её спиной толпятся остальные, и Сириус проводит ладонью по лбу, снимая усталость. Он может расслабиться, он наконец-то дома. Начинаются расспросы, но Сириус только отмахивается беззлобно: он попозже расскажет. Но расскажет обязательно. Потому что эти люди – его семья.

И это место – то, где он должен быть.

========== «Доброе утро» (Антон) ==========

Комментарий к «Доброе утро» (Антон)

На майско-июньский челлендж.

День 18: «Встретить на пробежке знакомых».

– 2018 год, март

Антон встаёт в тот час, когда рассвет временем не успел завладеть, но небо уже светлое и зябко потягивается утренними облачками. Погода сегодня такая себе, но парень не привередлив: ему не важно, какие его окружают условия, пока он занимается тем, чем нужно. Он спускает ноги с кровати, разминает плечи, смотрит на часы. Будильник он не ставит – всё равно сам просыпается вовремя, удобное его качество. Встаёт, быстро одевается, выходит из спальни, тут же сталкиваясь с сиреневым отливом заспанных глаз ещё одной обитательницы квартиры.

– Доброе утро, – протягивает сонно Настя, откидываясь на спинку дивана. Она подтянула колени к груди, на них положила раскрытую книгу – какой-то учебник.

– Ты не спала?

– Спала. Просто встала раньше. – Она трёт кулачком глаза. – Ты на пробежку?

– Угу.

Настя улыбается ему – чуть рассеянно из-за сонливости, но тепло, и Антон едва побеждает желание шагнуть к ней ближе, потому что всё равно не представляет, что хочет сделать. Он спрашивает, дома ли Роан, но Настя только пожимает плечами. Ладно. Антон одевается в прихожей, завязывает шнурки на кроссовках и выходит.

Его встречает свежий прохладный воздух. Сырая весна всхлипывает лужами и неприятно тающими сугробами, асфальт мокрый и беззвучно шипит, как облитый из ведра кот, когда ступаешь на него. Каждый шаг пружинит, и Антон, разминаясь, оглядывает тихую улочку. Квартира их недалеко от центра, но Роан как будто специально подбирал местечко со спокойным двором и удобным расположением соседних магазинов. Бессмертный всегда ведёт себя так, словно всё делает наобум, но ведь на самом деле он всё продумывает?

Куда он делся в пять утра, Антон не размышляет. Дело учителя, в конце концов.

Он привычно огибает дом, наращивая темп. Город липнет к подошвам весеннее-радостным псом, которого костью соблазна поманили; Авельск с любопытством вертится вокруг силуэта юноши, ему принадлежащего, разглядывает его. Взор улиц всегда ощущается спиной, но он давно перестал Антона тревожить – с тех самых пор, как…

Он ныряет в дворы. Собачники со своими любимцами встопорщенными тенями бродят вдоль площадок – больше в этот час никто нос не высовывает, слишком рано. Кто-то спит, прячась в тепло одеяла. Кто-то, как Настя, повторяет основы пройденного, чтобы затем про них не забыть. Кто-то грызёт костяшки и разводит ядом шрамы, ожидая новый тяжёлый день. В Авельске вовсе не так спокойно, как может показаться. Здесь каждую секунду спираль судьбы складывается в новый виток, губя при этом несколько несчастных душ. Город так обманчив – он кажется умиротворённым, но в его чертогах постоянно зверствует война.

Антона она не страшит. Антон – такое же дитя этой войны, как многие другие, но он особенно ею любим, потому что жертвы – это скучно, а оружие – это уже интереснее. Здесь, на своей территории, Антону не нужно постоянно оглядываться. Никто не ступит за границы, установленные Роаном. Может, потому что уличные чувствуют след детей LIFA, которых стараются избегать. Может, дело как раз в Роане, но Антон в детали не посвящён и не знает всей правды. Это его не тревожит. Он верит учителю, а остальное не так важно.

Раздаётся рокот, это мотоцикл едет. Навстречу Антону несётся вон, останавливается рядом. Шлемы стаскивают оба человека, синхронно, как будто мысленно уже договорившись; спереди – тёмная голова, позади – светлая.

– Утречка, – машет ладонью Роан. – Уже бегаешь?

– Привет, – улыбается кратко Каспер. Цепкий взгляд так и спрашивает: и что ты скажешь? Но Антон равнодушно пожимает плечами. Почему так рано утром наставник разъезжает с другим наставником, его не особо интересует. Любопытство – вообще не его черта. Тем не менее, он отвечает, что Настя тоже встала.

– Как вернёшься, будем чай пить, – кивает Роан. – Ты хоть выспался?

– Да, нормально.

– Хорошо молодым, – он с игривым беспокойством постукивает пальцами по плечу Каспера. – А я вот не выспался. Но всё равно ночь была хорошая. – Его спутник почему-то дёргается, но Роан невозмутимо продолжает: – Кас, подбросишь?

Кстати, а ведь странностью Антон мог бы человека подкинуть, заставив подняться кровь в его теле, хм?

– Доброго дня, – говорит Каспер Антону. Он всё ещё кажется каким-то странным. – Заглядывай после работы.

– Ладно.

К Касперу юноша относится хорошо. Этот человек надёжный и понятно излагает мысли, он, может, и закрытый, но все его действия указывают, что он не собирается вредить лифам. Он выгородил их уже, а потом, во время пропажи Роана, сам во всём помогал. У Антона нет никакого желания относиться к Касперу плохо.

Они уезжают, а Антон бежит дальше. Он минует спальный район, игнорируя укоризненные взоры светлых девятиэтажек, и оказывается на набережной. Здесь перила ограждают от падений, и рядом с выключенным фонарём, подогнув ноги, лицом к воде сидит какой-то человек; его Антон узнаёт довольно быстро, даже со спины. Тот, видимо, чувствует, ибо оглядывается и коротко кивает. Антон кивает в ответ, и они так расходятся – им с Йореком достаточно понимания, слова не так нужны.

Тумана нет – погода пока стынет в нерешительности и явно не собирается оттаивать. Грязь мешается с остаточным снегом под ногами, кроссовки, благо, не промокают; Антон огибает пару площадок и сталкивается с ещё одним знакомым. Точнее, знакомой; она деловито шагает в сторону отделения, откинув за спину волнистые сине-фиолетовые волосы, шагает девушка-метаморф по имени Люси. Заслышав шаги, оборачивается, присвистывает и машет рукой:

– Утречка, ранняя пташка!

– Доброе, – отзывается Антон, сбавляя шаг, поравнявшись с ней.

– Видишь, в какую рань приходится вставать, – шутливо жалуется Люси. На самом деле она невозмутима, даже настроение хорошее, и Антон принимает её слова как веселье. – Работа, работа и только работа! Ну да не буду тебя отвлекать. Хорошего дня!

– И тебе.

Люси, как и Каспер, как и Йорек, не вызывает у него отторжения. Эта девушка немного чудная, потому что как раз её взгляды всегда прозрачны, но она остаётся тем, на кого по какой-то размытой причине можно положиться. Девушка кивает ему дружелюбно, и Антон бежит дальше, оставляя силуэт знакомой позади.

Видимо, он в это утро всех решил собрать. Антон затормаживает, когда поперёк дороги выскакивает знакомый силуэт – на нём три куртки, тёмные глаза бегают, он сбивчиво кивает Антону и шмыгает в подворотню. Ноа, парнишка из компании Алсу. А вон и она сама – виднеется за окном соседнего дома, деловито пересчитывая какие-то бумажки пальцами, ногти которых накрашены чёрным. Она Антона игнорирует, а он не окликает.

Поворот за угол. Здесь уже некого встречать, но всё равно удаётся. У одного из подъездов стоят два знакомых человека: ещё один Каспер, но не в кожаной куртке, а в светлом пальто, и Борис Круценко, собранный и серьёзный. Они негромко переговариваются с человеком в полицейской форме, и Антон запоздало узнаёт Тау из отделения. Он приближается, и Каспер замечает его.

– Доброе утро, – хмыкает Каспер.

– Здравствуйте.

Борис касается его пронзительным взглядом и тут же отводит – не до Антона сейчас. Тау только дёргается. Лиф тут всё ещё не любят, хотя Круценко в числе исключений – ему лишь бы всё ладно работало.

Антон бежит дальше. Утро занимается сиянием, и Авельск постепенно оживает, отмирают районы, дороги чихают первыми заездами, холодный весенний ветер треплет сырые тряпки на перилах балконов. Антон торопится к дому, не обращая внимания на неприятное ощущение в горле – воздух липкий, вязкий и мокрый – всё равно скоро отогреется.

Дома его уже ждут.

Доброе утро, Авельск. Для тебя начинается ещё один день.

========== «Сломанность» (Михаил, Борис) ==========

Комментарий к «Сломанность» (Михаил, Борис)

На майско-июньский челлендж.

День 19: «Попытка вытащить на фейерверки».

– 2008 год

Как выражался Дэн (да будет славен этот старый пройдоха), «ты погибнешь тогда, когда перестанешь двигаться». Он повторял: «Смерть – в неподвижности. Жизнь – это постоянное движение, не важно, в какую сторону; даже если ты плывёшь ко дну, главное, что ты плывёшь». Михаил тогда пофыркал презрительно, но слова всё равно запомнил. Но кто бы знал, что они вот сейчас пригодятся?

У Бориса глаза не запавшие, а движения всё такие же резковатые, но умелые, осанка безупречна, взгляд пронзителен. В нём как будто ничего и не пошатнулось; сотрудники шепчутся, что он вообще человек без сердца, а Михаил только головой качает. Наблюдает за тем, как парень всего на пару лет его старше всё больше закрывается в своём горе, становясь ещё больше похожим на неприступную скалу из чёрного гранита.

Михаила, на самом деле, не тревожит неприступность. Он и не собирается отвоёвывать право быть к этому человеку ближе, глупости какие-то. Но вот сейчас, глядя в спину удаляющемуся в свой кабинет Круценко, Михаил признаётся беззвучно, что кроме него вытащить Бориса из этой бездны некому. Он не сдался этим людям, не сдался отделению, даже Капралу толком не сдался. Единственный остался – это, очевидно, Каринов. Молодой стажёр с ветром в светлой голове. Игнорирующий окружающих на уровне глубинном, хоть и допускающий их существование. Тот, кто уж точно не раздумывал, шагая навстречу, потому что его решительность – это он сам.

– Привет, – произносит Михаил, без стука заявляясь в кабинет. Борис поднимает на него взгляд, как обычно окатывающий холодом: несмотря на тёплый сезон, от одного взора Круценко льдом покрыться может даже Африка. Так как Борис ничего не говорит, Каринов продолжает: – Сегодня вечером фейерверки. Пошли сходим!

– Иди работай.

Сурово и жёстко обрубает мечом тяжелокаменным. Ну, ничего, и не таких кололи. Хотя на этой мысли Михаил себя ловит и морщится с неприятным ощущением в груди: нет, он колоть Бориса никогда не будет. Он видел то, что другим неведомо. Что бы ни возомнили другие сотрудники, Каринов стереотипы не воспринимает, а с этим человеком подобное ломается сразу при приближении. Борис может казаться простым и подходящим типированию, а потом раскрывается с другой стороны. Он многограннее, чем кажется. И куда больнее сломан.

– Только после того, как мы сходим на фейерверки, – быстро подхватывает Михаил. Устраивается на стуле напротив рабочего стола, ставит локти и заглядывает Борису в глаза. Он думает, что его иммунитет к пронзительному взору коллеги – настоящий дар. Покруче странности будет. Каринов хмыкает: – Слушай, тебе развеяться нужно.

– Если ты видел меня в горе, это не значит, что ты мне уже брат, – отрезает Борис, возвращаясь к бумагам. Тем не менее, слушает, а Михаилу только это и надо.

– Да какой я тебе брат? У меня, знаешь ли, сестричка есть. Чудесная. Ледышка покруче тебя, глазищами стреляет – ух. Вы бы с ней могли устроить дуэль, что мир бы разнесла… Они сошлись, вода и пламень – и дальше по тексту. Но ты душевнее. Потому я тебя и тащу, ясно?

– Прекрати болтать. Отвлекаешь.

– Я сейчас твоё «отвлекание» выкину в окно. – Михаил негодует. Встаёт на ноги. – Так, ты обдумай всё. Ты честный, Борис, я-то в курсе. Вот взвесь, что тебе реально нужно, а потом уже отказывайся. Если продолжишь закрываться, выгоришь вдесятеро быстрее, поверь моему с трудом не пропитому опыту. Так что в шесть я ещё загляну – а потом мы пойдём смотреть, как люди радуются каким-то тупым искоркам, о’кей? До вечера!

Борис не отрицает, что он открыл своё горе. Не отрицает и теперь, когда Каринов льёт слова щедро, как будто книгу в одночасье решил настрочить. Смотрит чуть устало, и прорезается штрихами измождённость в молодом лице, всего за неделю потерявшем былые краски. Даже если никто в отделении не захочет Круценко понимать, этого захочет Михаил. Может, потому что видит в этом человеке того, кто дополняет его – и кого он сам может дополнить.

Достаточно, чтобы не дать ему сломаться вновь.

========== «Перестань сожалеть» (Лера) ==========

Комментарий к «Перестань сожалеть» (Лера)

На майско-июньский челлендж.

День 20: «Плакать».

Ух какие предспойлерные штучки…

Не плачь, не плачь, не плачь.

Перестань сожалеть.

Пожалуйста.

– Это не из-за тебя, – говорят ей. Глаза у них мёртвые и пустые, как у выброшенных кукол. Они равнодушны, но пытаются быть сочувствующими. Это те немногие, кто ещё от себя не оттолкнул – но это не потому что Лера им нравится, а потому что она им полезна. Она это понимает. Она – к своему ужасу – это понимает.

– Но я тоже замешана, – эхом серебристым отзывается она. Её губы холодны и голубоватым оттенком окрашены, как будто их юкки-онна коснулась своей заиневевшей рукой. Всё кажется размытым, и мрак смешивается с концентрированным холодом, не даря ни спокойствия, ни агонии. Только ничто, всепоглощающее и давящее. Лера не уверена, что регулирует собственный голос, как её всегда учили, но забываются и самые простые вещи; она закрывает лицо руками.

Потому что лицо её – кукольное и вот-вот бесповоротно превратится в маску.

Ей нужно перестать возвращаться к этому снова и снова.

– Ты дрянное отродье, – шипят тысячи змей. Они свернулись вокруг клинков, но их яд страшнее проклятой стали. Лера отшатывается от них, её бьёт озноб, она обхватывает себя руками, силясь удержать хоть толику тепла. Не удаётся. В леденящем забвении тонет всё. Она не видит света, но видит разлитые чернильные тени и каждый ими проглоченный штрих. Лера как будто сама наполняется этим мраком, не может ни моргнуть, ни выдохнуть. Каждое слово её стынет и остаётся запечатанным, так и не срываясь с губ.

– Пожалуйста, не вините нас. Это не мы. Мы не хотели.

Перестань сожалеть. Ты уже ничего не изменишь.

– Лжёшь, – звоном громовым раскатываются молнии голосов. – Лжёшь, лжёшь, лжёшь!

– Оставьте его в покое! – кричит Лера, хватаясь за край знакомого пиджака, но прорезавшийся в беззвучии контакт не даёт ей расслабления. Она спотыкается, а потом грудь разрывают рыдания, сотрясая её, бросая из жара в стужу и обратно, раскалывая до основания. Он прижимает её к себе, но его руки тоже холодные – он и не пытается её согреть. Он не умеет.

Губы от слёз солёные. Лера руками пытается их стереть, жалит костяшки об остроту собственной маски. Навсегда, навсегда, навсегда? Лера утирает ресницы грубо и зло, и старается ещё сделать вид, что она сильная, но колени погибаются, и она вновь прячет лицо в аромате свежести, аромате дома, которого не существовало и не существует – он есть в одежде просто потому, что Лера сама его выдумала. Самообман, иллюзия желания; она не может иначе выкарабкаться, а он позволяет карабкаться через него.

– Перестань сожалеть. – Она говорит это не себе (в этот раз), а ему.

– Перестань плакать, – отзывается он. Его голос чёрный, как если бы голоса имели цвета. Его голос – те же чернила и клубящийся в закоулках сознания мрак. – Слезами ты ничего не добьёшься.

Пожалуйста.

– Я не хочу ничего добиваться! – У неё дрожат плечи, и она сползает вниз, а он опускается на колени – потому что Лера тянет за собой, туда, на дно, где её стеклянным цветам самое место, где они только смогут дышать. Она цепляется за него, как за спасательный круг, но он давно лишён воздуха и не вырывается только потому, что навалившаяся тяжесть не оставляет ни шанса думать о другом. Он думает не о Лере. И не о себе. Он думает о том, что произошло. Лера плачет, её голос тоненьким всхлипом рассекает кромешную ночь: – Ты не виноват!

– Я это допустил, – он говорит так, словно это ничего не значит. – Прекрати, Лер. Ты ничего не исправишь.

Перестань сожалеть.

Но ты не перестанешь, да?

Брат смотрит на неё так, как будто её не видит, и Лера, дрожа от слёз, с опухшими глазами и высушенными зрачками, с бледными губами и страхом в изломе тонких бровей, Лера берёт его лицо в свои ладони, но всё равно не находит его взгляд. Потому что он уверен, что прав. Что он это допустил. Он теперь будет сожалеть об этом.

Вечно?

Лера плачет, но Борису всегда было всё равно на эмоции.

Ему бы свои не разрушить окончательно – потому что уже сейчас от них остаются лишь тонущие в темноте развалины.

– Перестань сожалеть! – она уже едва выдыхает, голос ломается и прячется в тенях, свистом выходя из лёгких. – Прошу тебя…

Это бремя он с ней никогда не разделит. Как и ожидалось. Лера – слишком ребёнок.

Слёзы душат вновь, и она опускает голову.

Перестань…

========== «Игра на желание» (Союз) ==========

Комментарий к «Игра на желание» (Союз)

На майско-июньский челлендж.

День 21: «Игра на желание».

– Суровая игра какая-то. И насколько смелыми могут быть желания? – Дайки скрещивает ноги, опирается на подушки. Найто стащил их с дивана и разложил вокруг, чтобы было удобнее, и ему за это уже влетело – но теперь Дайки думает, что так даже приятнее. Напарник приваливается рядом, задевая его плечом, но Дайки его уже не отталкивает. Привык.

– Говорить Шиеми-чан подстричься, например, никто не будет, – объясняет Шин, – но встать на одну ногу и прокукарекать – запросто.

– Сам кукарекай, сенпай, – отзывается Шиеми с серебристой ноткой язвительности. Она кивает: – Хорошо, давайте попробуем. Начинай, пожалуйста, Дайки-кун.

– Э, я?

– А ты хочешь, чтобы начал Шин? – хмыкает Найто, и Дайки передёргивается.

– Нет уж! – Игнорируя возмущённый возглас божества по имени Коминато-сама, Дайки поворачивается к Акихито. Парнишка вскидывает лицо, глаза его озаряются радостью: а вот он всё ещё не привык к тому, что его здесь считают другом. Ничего, исправим. Тем более, Дайки в голову закралась идея. Он уточняет: – Вообще любое желание? Ну, если не жестокое.

Шин соглашается.

– Тогда тебе задание, – провозглашает Дайки. – Ты берёшь у каждого тут какую-либо вещь. Лучше небольшую.

Первым соображает Шин, по его красивейшему солнечному лику расплывается довольная улыбка. Затем доходит до Шиеми, потом до Найто и Кёко, и вот уже все улыбаются. Акихито в лёгком замешательстве кивает.

Они сидят в кругу, слева от парнишки Кёко, справа – Дайки. От них он сразу получает яркую фенечку и серебристый джойстик от приставки. Шиеми вытаскивает из пепельных волок заколку-невидимку и, перетягиваясь через Кёко, убирает несколько прядей Акихито за ухо. Найто, порывшись в карманах брюк, достаёт игральную кость и бросает, парнишка ловит. Шин с самодовольной ухмылкой вручает дорогую зажигалку с узором на поверхности – зачем она некурящему актёру, никто не спрашивает.

Акихито интересуется, что теперь, и Кёко хихикает беззлобно:

– Не понял ещё, Акки? Это тебе!

– ?

– Не подарки… простовато для них, – поясняет Дайки. – Что-то типа памятной вещицы. Это наше, но оно будет у тебя.

У Акихито не зрачки, а звёзды сияющие. Растерянный, он по-детски милым жестом прижимает собранные сокровища к груди, как будто к самому сердцу. Ресницы его подрагивают. Он и забывает, что игра продолжается, вспоминает, смущается. Дайки не может сдержать улыбку.

Кёко в предвкушении чуть ли не машет невидимым хвостиком. Акихито, ёжась от волнения, говорит девочке сделать любому из собравшихся причёску. Оранжевый взгляд восхищённой заданием Кёко скользит по ребятам, заставляя их напрячься – «лишь бы не я»! Спустя пару минут ещё красивее становится Шин: его непослушные красновато-золотистые вихры собраны в крохотный хвостик над левым ухом. Кёко немножко робеет, но Шин ласково её хвалит – хотя Дайки ожидал, что самовлюблённый актёр ужаснётся.

– Не обязательно же именно по кругу, да, да? – щебечет Кёко. Дайки чувствует пробегающий по позвоночнику озноб и не ошибается: взор девочки устремлён именно на него, а птичий голосок возвещает: – Дай-чи, не сопротивляйся, я сейчас тебя посажу, и ты будешь сидеть, не выбираясь!

Ох, не обманула его интуиция…

Что ж, играть – так играть. Дайки покорно перемещается, когда девочка скачет вокруг, и даже садится, как она велит. Голос удивлённого Найто раздаётся над ухом, и юноша вздрагивает, ощущая спиной что-то твёрдое и ощутимо вздымающееся… ага. Так. Кёко его усадила Найто в объятия?! И посмеивается себе, лукавая девчонка, потрепать бы её за косички! Найто несколько шокирован, но покорно обхватывает Дайки руками по обеим сторонам, переплетает пальцы у него на животе и щекой трётся о висок, как домашний кот. Он тёплый… и жёсткий. Дайки вздыхает.

– Что за шутки, мелкая? – любопытствует он мрачно.

– Хе! – Кёко лыбится. – Да вот так просто!

– Мне нормально, – сообщает Найто. Дайки колени сводит, чтобы было удобнее сидеть вдвоём. Напарник добавляет: – Ух, ну ты и костлявый.

– А ты слишком твёрдый!

– А ты хотел ощущать упругую грудь, как у девушки?..

– Дура-а-ак. Эй, я уже загадывал, давайте по очереди!

– Значит, я буду, – откликается Найто мгновенно. Он облокачивается на подушки, и Дайки чуть подтягивается, прогибаясь в спине – полулёжа ему удобнее. Слово своё держать надо, пусть Кёко и сверкает глазёнками с таким ехидством. Напарник не даёт ему завалиться в сторону, а сам старается дышать аккуратнее, чтобы его не сильно тревожить. Вау. Это даже немного мило. Дайки чуть елозит, плечами поводит, устраиваясь так, чтобы дать партнёру больше свободы, и говорит не нежничать. Найто тепло усмехается, а к ребятам обращается уже обычно: – Давай-ка, Шин, покукарекай!

– Чего-о-о?

– Шучу, ха-ха! Ты должен сейчас встать на одно колено перед Шиеми и продекламировать Шекспира, можешь?

– Легко! – Шин активно вскакивает, Шиеми спешит подняться, поправляя юбку и смотря слегка недоумённо, а доблестный герой уже опускается перед ней, вдохновенным взором сияя.

Всё же это весело. Дайки смотрит, как радуются друзья, и на душе у него спокойно и тепло. Найто хмыкает ему на ухо, он жёсткий, но это терпимо. Зато тёплый, даже через одежду ощущается. Впрочем, не это главное. Главное – что им весело.

Им нужно ценить такие минуты больше.

========== «Хранитель звёзд» (Лев) ==========

Комментарий к «Хранитель звёзд» (Лев)

Персонаж Рей-сан.~

В шапке есть примечание, но на всякий случай повторюсь.

Хранителю этого места никогда не доводилось хранить ещё и людей.

Раз за разом стирая себя непроизвольно из сознаний родных, он всё не мог сам о себе забыть. Он слышал голоса родителей, что его каждый раз встречали, как чужого, а потом, гораздо позже, слушал песни фантомов, тенями под потолками склонявшими лица к последнему обитателю обсерватории. Один, всегда один. Много, много, много времени. Под светлой кожей проступают кости, волосы седеют до оттенка предвесенних слёз. Хранитель тишины и покоя места, в котором не бывает иных отзвуков.

Отделение наполняется шагами постепенно. Внезапно. Когда приходит Максим и распахивает двери в душу привыкшего к одиночеству человека. Когда заявляется Меф, крепко пожимает руку и впредь заглядывает посидеть да поболтать. Когда Сириус начинает возиться со скопившимися бумагами, перетягивая на себя часть ответственности, и становится тем, кто добровольно отправляется за сигаретами или лекарствами. Когда появляются другие, и смотритель обсерватории может перечислить их всех – он их запоминает. Он не может их забыть.

Посреди дня в стенах их звёздной обители тают недопитые солнцем россыпи ранних улыбок; пока Лев спускается, он успевает избежать прямого столкновения с Валькой: девчушка несётся, размахивая какой-то мухобойкой и обещая смерть всем насекомым. Лев идёт дальше и замечает болтающих о чём-то лёгком Пашу и Марка. Лев обходит этаж и видит, как Арина старательно объясняет Тине основные принципы своей странности; при приближении смотрителя первая улыбается, вторая робко склоняет голову – первая считает его близким, вторая его уважает, а потому стесняется. Лев заглядывает на второй этаж, где Сириус вручает ему торжественную миссию отловить Мефодия и почистить внутренний двор – сам Сириус лучше закончит тот отчёт, им ещё перед столицей отчитываться. К вечеру Максим привезёт Сашку, точно ничего не успеют.

Смотритель обсерватории – серый, призрачный, пепельный, у него бледное лицо, бледные глаза и бледные губы, у него мягкий голос и мягкие манеры. Он долго жил один и потом привыкал к новым людям. Он знает, как нужно хранить это место. Он хочет хранить этих людей.

Он для них – не руководитель отделения, не в первую очередь, во всяком случае. Потому что Валька, вваливаясь в обсерваторию, в которой вообще-то не живёт, напоминает о себе фразой «Я дома». Потому что Марк, спасаясь от Сашкиных проказ, забирается наверх – туда, где он чувствует себя в безопасности, и это место не за пределами территории. Потому что Сириус мчится сюда средь ночи, как чувствует неладное, хотя, согласно первому о себе впечатлению, он мог бы просто дождаться начала рабочего дня.

Для этих людей он не просто смотритель обсерватории. Не просто верхушка отдела. Он – Лев. Тот, к кому они обращаются и кого считают душой этих стен, душой чуть серебристой, немного неловкой, немного ласковой – душой, что их принимает и хочет их принимать. Должно быть, именно поэтому отделение не будет никогда просто «отделением». Но точное определение им только предстоит узнать.

Хранителю этого места никогда не доводилось хранить ещё и людей. Но это то, чем он отныне будет заниматься. И чем заниматься хочет.

========== «Неспящие» (Роан, Люси) ==========

Комментарий к «Неспящие» (Роан, Люси)

В два ночи и не такое в голову приходит.

На дома, виднеющиеся из окна пятого этажа, косым потоком бережно ложится свет. Затонированные рассветом, окна встречают его равнодушно и прохладно, на ровных гранях дрожит свежесть, срываясь с ветерком и проносясь над сонным городом. Минута затишья – должно быть, во всем Авельске сейчас никто не дышит. Даже Роан задерживает дыхание, боясь момент спугнуть. Крепче сжимает горячую поверхность кружки и смотрит, как стены соседних домов окрашиваются из блеклого привычного оттенка в розово-персиковый, румяный и прелестный, как смущенная невинная душа.

– Почему не спишь?

Этот голос знакомый не потому что подстраивается под интонации более родные. Просто Роан слышит его часто: обладатель голоса много говорит, смеется, прикрикивает. Молчит – тоже с особым выражением. Со временем привыкаешь даже к таким простым вещам, и Роан с уколом недремлющего сожаления думает: а ведь он не привязывался раньше к полукраскам. Не допускал такого. Это было еще до появления в его жизни Каспера, до того, как он потерял сердце – и нашел его в другом человеке.

На его плечи ложится просторный белый плед, как будто подзащитного кутают. Это Роан всех защищает, но сейчас он о том совсем не думает. Он никогда не думает, что бережет на самом деле каждого из них. Все перестает быть особенным рано или поздно. Бессмертный ловит себя на мысли, что не может никак считать обычными свои чувства. Сумятица в душе не делится доводами с головой. Роан не чувствует себя тревожно, но и до спокойствия ему далеко.