Текст книги "Иноземец"

Автор книги: Кэролайн Черри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

XIV

Нет, чувствовал он себя никак не хорошо – в глазах стреляло, пронзительная боль проскакивала от локтя до самого желудка, и еще в двух-трех местах болело, и каждая болячка спешила о себе напомнить. Дождь после очередного удара грома превратился в форменный потоп, потом притих, оставив летящие по ветру брызги, потом сгустился в туман, такой плотный, что дышать уже приходилось не воздухом, а туманом. Небо, пока его не скрыл туман, было бурлящим и серым – а метчейти тем временем неслись ровным длинным шагом одна за другой, Бабс вел колонну через темные в эту дождливую погоду теснины, вдоль зарослей по берегам ручьев, где кусты «железного сердца» выставляли поперек тропы перистые листья и обрызгивали водой головы и шеи всадников.

Но среди бегущих первыми метчейти теперь уже не было прежней борьбы за место после вожака. И похоже, дело вообще не в нраве Нохады. Никто из них не лез в драку – то ли Илисиди дала какую-то команду через Бабса, то ли каким-то образом, после бомб и долгих трудов под холодным дождем, даже метчейти поняли, что надо спешить. По наново установившемуся порядку Нохада шла четвертой в колонне – третьим скакал один из охранников Илисиди.

Раз-два, три-четыре, равномерно, как сердцебиение, темп-темп, темп-темп…

Никогда не предам вас. Дьявол.

Еще чаю? – спросил Сенеди.

И отправил в подвал.

Глаза Брена слезились от пульсирующих толчков в черепе и от хлещущего в лицо ветра, а желание схватить Сенеди за волосы и колотить головой о камень все нарастало и нарастало, пока не поглотило все остальное – но лишь на время. Это не даст ответа на твои вопросы и не вернет тебя на Мосфейру.

В лучшем случае ты попадешь в какое-то проклятое место, где у Илисиди есть друзья.

И снова звякнул колокольчик тревоги. Друзья. У атеви нет друзей. У атеви есть ман'тчи, а разве не говорил кто-то – кажется, сам Сенеди, – что у Илисиди нет ман'тчи ни перед кем?

Они не пересекли ни одной дороги, ни разу им не попалась ни телефонная линия, ни поле на косогоре, ни разу не услышали они отдаленного гула мотора, только равномерный топот скачущих метчейти по мокрой земле, да поскрипывание сбруи, да хриплое дыхание – этот ровный ритм гипнотизировал, миля за милей, миля за милей, и все так же все вокруг мокрое от дождя, все одинаковое и монотонное. День убывал, а небо над головой по-прежнему светилось однообразной тусклой серостью. Облака процеживали и рассеивали солнечный свет независимо от высоты солнца над холмами.

В конце концов Илисиди натянула поводья, остановила Бабса на каком-то ровном месте, поморщилась, устроилась удобнее в седле и приказала четверым самым тяжелым мужчинам пересесть на запасных метчейти.

Среди этих четверых был Сенеди – а также Банитчи, который пожаловался и предпочел перевалиться с одной метчейти на другую, не сходя на землю (из остальных так сделал только один) – как будто Банитчи и метчейти не были незнакомы друг с другом.

Осторожно, не зацепи ногу… Ожидая, что это все-таки случится, Брен смотрел, закусив губу, и перевел дух, только когда Банитчи устроился в седле и выпрямился.

Вот тогда он поймал взгляд Чжейго и увидел в нем холодный приказ и полную бесстрастность – и этот взгляд был обращен к нему.

Потому что атевийские и человеческие гормоны сейчас управляют движением машин, сказал он себе, а комок в горле и тупой всплеск эмоций моя реакция на холодное презрение Чжейго – составляют вместе самый верный рецепт бедствия, вернее не придумаешь.

Прекрати, приказал он себе. Делай свою работу. Думай.

Чжейго не подъехала ближе. Колонна метчейти выстроилась в прежнем порядке, и с первыми тряскими шагами Нохады он потерял Чжейго из виду.

Он оглянулся на Банитчи. Тот ехал как и раньше – обхватив руками плечи метчейты, опустив голову; Банитчи мучили сильные боли, а Брен не знал, есть ли у того атеви, которого он счел медиком, что-нибудь, кроме набора первой помощи, – например, болеутоляющие средства, и если есть, давал ли он что-то Банитчи, – но сломанная лодыжка, хоть и в лубках, наверняка распухла, болтаясь без стремени.

Состояние Банитчи убедило Брена, что его собственные болячки – сущая ерунда. И вдруг его испугала мысль о том, с чем им предстоит столкнуться, и другая: Илисиди уже один раз собиралась оставить Банитчи без помощи, а сейчас, когда он искалечен, они и в самом деле могут его бросить, если встретятся в конце пути с врагами – если Уигайриин больше не в руках союзника.

Или если Илисиди не говорит правды о своих намерениях – ему вдруг пришло в голову, что она сказала «нет» мятежникам из Майдинги, но она ведь точно так же была в сговоре с Уигайриином, насколько Брен понял, и ее старый ассоциат был склонен тоже вступить в заговор, если Илисиди сторгуется с мятежниками.

А это означает щекотливые отношения и неустойчивые союзы, очень хрупкие связи, которые под напряжением могут и лопнуть.

В подвале они записывали на магнитофон ответы Брена на свои вопросы они сказали, что все это матчими, спектакль, и никакого значения не имеет.

Но эта лента все еще существует, если Илисиди не уничтожила ее. Она не могла оставить ее в Мальгури, союзникам, которых вроде бы предала.

Если Илисиди ленту не уничтожила – значит, лента у них, с собой.

Он остановился, нарушив строй. Притворился, что у него непорядок со стременем, и сидел, согнувшись на сторону, пока мимо быстрой целеустремленной рысью проносился всадник за всадником.

Брен отдал повод, когда мимо проехал Банитчи, а самый последний охранник немного сбавил ход, чтобы впустить его в колонну.

– Банитчи, у них есть магнитофонная лента, – сказал Брен. – Они меня допрашивали о пистолете.

Тут же ударил Нохаду каблуком и пролетел мимо охранников, когда Нохада понеслась вперед.

Догнав четвертую метчейту в строю, Нохада ударила ее в круп – отнюдь не мягко, ткнула боевым наконечником, и всаднику пришлось резко осадить своего скакуна, чтобы предотвратить драку.

– Простите меня, нади, – сказал Брен; он едва дышал, сердце гулко стучало. – У меня перекрутилось стремя.

Ну вот, драка почти что состоялась и помогла Нохаде в значительной степени поднять увядший боевой дух, даже если бы она не отбила своего места в строю.

Однако драка вовсе не помогла Брену – у него по-прежнему раскалывалась голова, а рука разболелась еще сильнее: Нохада добавила, уж очень энергично рвала поводья.

* * *

Серый дневной свет плавно сползал в вечер, постепенно тускнея под косым дождем – до сумерек, до призрачного полусвета, который, обманывая глаз, мелкими шажками спускался в черную беззвездную ночь. Брен думал, что им придется сбавить скорость, когда наступит вечер, – но атеви неплохо видят в темноте, и метчейти, наверное, тоже: Бабс держал все ту же ровную, пожирающую мили, рысь, переходя на напористый шаг только на подъемах, но никогда не сбивался с темпа на ровных низких местах – не пускался в галоп и не ленился; а Нохада время от времени делала вылазки вперед, жаловалась, вскидывая голову и дергаясь на ходу, когда занимающая третье место в иерархии метчейта не пропускала ее, и весь путь превратился для Брена в непрестанную кошмарную битву – лишь бы сохранить контроль над своевольной тварью, лишь бы уши оставались настроены на шорох листьев – единственное для него предупреждение, что надо пригнуться, потому что впереди низкая ветка, под которую передние всадники успели нырнуть, вовремя разглядев в темноте.

Дождь, должно быть, прекратился некоторое время назад, но Брен заметил не сразу – с листьев над головой все еще капало и ветер сдувал брызги.

Но когда они вырвались на чистое место, оказалось, что тучи уже разошлись, открыв панораму звездного неба и укрытых тенями холмов; эта картина могла бы ослабить в нем клаустрофобию, вызванную полной тьмой, – но она снова породила неотвязные мыcли о корабле, появление которого угрожает этому миру, и еще о том, что если они не доберутся до взлетной полосы к рассвету, то окажутся на равнине голенькими, ничем не защищенными от самолетов из аэропорта Майдинги.

Илисиди говорила, что они достигнут Уигайриина к полуночи, но этот час давно миновал, если Брен еще не разучился определять время по звездам у полюса.

Когда колонна снова полезла в гору – вверх, вверх по каменистому холму – он, усталый, измученный болью, начал твердить: Господи, дай мне умереть… Тут Илисиди крикнула «стой», и он решил, что скоро они двинутся дальше, а значит, впереди еще столько дороги, сколько уже проехали.

Но потом он увидел наверху растрепанную кромку кустов на фоне ночного неба, а Илисиди сказала, чтобы все спешились, потому что дальше на метчейти ехать нельзя.

Ему тут же захотелось, чтоб надо было ехать еще и еще, потому что только теперь до него дошло, что все ставки уже сделаны. А сейчас группа начнет действовать по тому варианту, на который согласились Банитчи и Чжейго, – после того, как Банитчи тщетно пытался оспорить его перед выездом с привала. И предстоящее пугало его до беспамятства.

У Банитчи не будет никакой помощи, кроме меня, – даже Чжейго, насколько можно судить. А мне еще надо что-то решить с компьютером… сейчас – последняя возможность отправить его с Нохадой – и надеяться, надеяться, что грумы, верные Илисиди, спрячут его от мятежников.

Но если мятежники сейчас в Мальгури, то они очень заинтересуются, когда появятся метчейти, – а если у нас все пройдет гладко и мы быстро улетим отсюда, компьютеру будет уделено самое пристальное внимание.

Бачжи-начжи. Оставить компьютер кому-то – значит слишком много просить от Фортуны и слишком сильно надеяться на Случай. Он развязал ремешки, на которых держались сумки за седельной подушкой, снял сумки – словно самое простое и обыденное на свете дело делал, только руки все время дрожали – и съехал на землю, придерживаясь за посадочный ремень, чтобы не подломились трясущиеся коленки.

Резко вырвалось дыхание. Он прислонился к твердому теплому плечу Нохады и отключился на несколько секунд, снова почувствовал холод подвала, шнуры на руках. Услышал шаги…

Пришел в себя и попытался забросить сумки на плечо.

Чья-то чужая рука забрала их у него.

– Для меня это не груз, – сказал хозяин руки, а Брен застыл, глупо пялясь в темноту, разрываясь между желанием поверить в сочувствие, которого атеви не имеют, и страхом перед их предусмотрительностью, за которой может стоять Сенеди, – не знаю, не могу сообразить, не хочу поднимать скандал, если есть хоть малейшая возможность, что они просто ничего не знают о машине. Ее принес Джинана. А погрузил в сумки грум.

Человек с сумками отошел. Нохада оттолкнула Брена боком и побрела по склону туда, куда устремились все метчейти: один из охранников Илисиди сел на Бабса и поехал обратно, а все остальные куда-то двинулись, теперь пешком, наверное, к стене, о которой говорила Илисиди и в которой должны быть открыты ворота, как обещала Илисиди, – дай Боже – и не будет никаких осложнений, и все мы сядем в самолет, и он понесет нас прямо в Шечидан.

Человек, забравший сумки, обогнал Брена длинным уверенным шагом, направляясь вверх по темному склону, вверх, куда шли Сенеди и Илисиди. Это только подтвердило самые худшие опасения Брена, теперь надо не упускать этого человека из виду – и надо рассказать Банитчи, что происходит, но Банитчи опирался на Чжейго и еще на кого-то, сзади, ниже по склону, и понемногу отставал.

Брен растерялся – наедине переговорить с Банитчи невозможно и уследить сразу и за ним, и за тем, с сумками, тоже невозможно. Он ограничился тем, что постарался идти – хромать – примерно посредине между двумя группами; брел и проклинал себя, что не сумел соображать побыстрее и не придумал, как помешать тому человеку забрать сумки и как дать знать Банитчи, что в этих сумках, не раскрывая ничего охраннику, который его поддерживает; а сказать Банитчи что-нибудь сейчас – это все равно что заорать вслух.

Притвориться, что нужно что-то взять из личных вещей?

Может и получиться. Он заторопился, сбивая дыхание, обгоняя передних одного за другим.

– Нади… – начал он.

Но, уже поравнявшись с тем человеком, вдруг увидел впереди обещанную стену – наверху, на самом гребне холма. Древние ворота были открыты, к ним вела едва освещенная звездами, заросшая травой дорога.

Они уже добрались до Уигайриина.

XV

Стена была сплошной темнотой, ворота, казалось, никогда уже не повернутся на своих петлях.

Тени Илисиди и Сенеди прошли в числе первых туда, где царствовал бурьян, где лежал под ногами древний булыжник, а вокруг стояли старинные строения, на мостовую, напоминающую церемониальную дорогу Бу-чжавида, может быть, тоже построенную еще до раги – мысли разбредаются самыми иррациональными фантастическими тропками, думал Брен, изо всех стараясь не отстать от охранника Илисиди, который нес его сумки и компьютер.

Банитчи и Чжейго были где-то сзади. Те, кто шел впереди, двигались со всей поспешностью, какая была под силу Илисиди, опирающейся на трость и руку Сенеди, – а Илисиди, когда набиралась решимости, перемещалась довольно резво.

– Я уже могу нести сам, нади, – сказал Брен, пытаясь снять ремень своих сумок с плеча охранника – а тот все отодвигался. – Мне не тяжело. Я хочу взять кое-что из сумки…

– Сейчас некогда искать кое-что, нанд' пайдхи, – отвечал тот. – Лучше старайтесь не отставать. Пожалуйста.

Просто смешно! Брен оступился, потерял равновесие, потом рассердился и разозлился, а злость никак не подсказывала разумных действий. Держаться поближе к этому охраннику, не затевать больше разговоров о вещах, пока не остановимся, попробовать объявить, что в сумке – лекарство, которое ему надо принять, как только они окажутся в самолете, а после засунуть сумку под сиденье, подальше от чужих глаз – никакого плана получше он не смог выдумать, пока ковылял по булыжнику, а каждая косточка ныла, и голова от напряжения болела все сильнее.

Началась лестница – тоже под открытым небом, тоже заросшая жесткой травой – в том месте, где дорога тянулась между явно заброшенными зданиями. Теперь шли медленнее – ступеньки трудно давались Илисиди; какой-то из охранников помоложе просто подхватил ее в охапку и понес на руках.

Надеяться, что так же поступят с Банитчи, не приходилось. Брен оглянулся назад и приостановился, но кто-то из охранников тут же взял его за руку и повел вперед, говоря:

– Не отставайте от нас, нанд' пайдхи, вам помочь?

– Нет, – сказал Брен и хотел добавить, что помочь надо Банитчи.

Впереди бахнуло. Пуля ударила в человека, с которым он говорил, тот покачнулся и оперся на стену. Посыпались новые выстрелы, пули свистели, били в стены вдоль дороги, рикошетировали с визгом, а охранник, схватившись за бок, втащил Брена в укрытие – какой-то дверной проем или арку навалился сверху и пригнул ему голову, потому что стреляли теперь со всех сторон.

– Надо выбираться отсюда, – прохрипел Брен, но охранник упал, а огонь не прекращался. Брен начал на ощупь искать, куда попала пуля, нашел мокрое от крови место, попытался прощупать пульс и не нашел. Но тело было обмякшее, Брен такого никогда не видел, – убит, решил он, и его передернуло; звуки выстрелов отдавались от стен, непонятно было, откуда стреляют, непонятно даже, где свои, где чужие.

Банитчи и Чжейго взбирались по лестнице. Человек, который сейчас лежал без движения у него на колене, успел затащить его в надежное убежище арка, за ней проход, который вроде бы тянется куда-то между бурьянами, и Брен подумал, что это, может быть, кружной путь вниз с холма и тут можно пройти, не выходя снова на дорогу.

Брен пошевелился, мертвое тело соскользнуло с его колена на землю, он еще постарался придержать голову, чтобы не ударилась о камни – что за глупость! – приподнялся немного и, оставшись на корточках, начал на ощупь пробираться вдоль стены; он был испуган, взволнован, он не знал, куда девались Илисиди и Сенеди и кто стрелял – люди Табини, мятежники или кто-то еще.

Он двигался дальше вдоль стены, она повернула углом и пошла вниз наверное, добрых пятьдесят футов спуска – а там уперлась в другую стену; угол был завален старыми листьями. Брен отступил, двинулся в другом направлении – и уткнулся в еще одну стену.

Стрельба тем временем прекратилась. Все прекратилось. Он сполз пониже, прижимаясь спиной к стене тупика и прислушиваясь, стараясь унять сиплое дыхание и перестать трястись.

Стало так тихо, что слышно было, как ветер гоняет листья среди развалин.

Что же это за место? – спрашивал он себя; повернув взгляд вдоль прохода, он не увидел ничего, кроме полоски ночного неба над головой, кроме старых кирпичей, едва заметных в свете звезд, кроме травы да мостовой под ногами. Он прислушивался, прислушивался, он все спрашивал себя: куда же это привела нас Илисиди, и почему же Банитчи и Чжейго не понимали, что это просто старые развалины. Ощущение такое, словно провалился сквозь дыру во времени – в какую-то личную дыру, где не слышно движений, которые, как ему казалось, он должен слышать, только время от времени сиплый звук собственного дыхания да шелест листика, скользящего по мостовой.

Ни звука самолетного мотора.

Ни звука человеческих шагов.

Но не могли же все погибнуть. Они наверняка прячутся, так же как я. Если двинусь дальше, могут услышать в такой тишине, а сейчас не поймешь, кто устроил засаду, – только, очень похоже, раз те просто начали стрелять, то им неважно, убьют они или не убьют пайдхи, а вот это уже больше похоже на людей из аэропорта Майдинги, которые несколько часов назад сбрасывали бомбы.

Значит, Илисиди и Сенеди ошибались, а Банитчи был прав, и враги уже заняли здешний аэродром, если тут вообще есть какой-то аэродром.

Сию минуту никого нигде не слышно. Это может означать большие потери, а может означать, что просто все сидят тихо и ждут, пока шевельнется противник.

Атеви видят в темноте лучше, чем люди. Для атевийских глаз в этом проходе вполне достаточно света – если кто-то сюда смотрит.

Он перекатился на четвереньки, встал и тихо-тихо прошел в глухой конец прохода, в тупик; снова сел и попытался думать – потому что если добраться до Банитчи, до Сенеди или любого из охранников и если принять, что это не только мои враги, но и враги Илисиди, – тогда есть надежда, что кто-то знает, куда идти (сам-то я ни черта не знаю); и имеет оружие, которого у меня нет; и обладает военным искусством, которым я не обладаю, а потому сможет вывести нас отсюда.

Можно попробовать двинуться вниз, выбраться обратно в лес – но дураки они будут, если не следят за воротами.

Допустим, удастся сбежать в дикую местность… нет, есть еще городок, о котором они упоминали, Фагиони – только мне никак не выдать себя за атеви, а Сенеди – или Илисиди, кто-то из них, – говорил, что если мятежники захватят Уигайриин, то и Фагиони окажется опасным местом.

Можно попробовать выжить на подножном корму и просто идти, пока не доберешься до какой-нибудь политически прочной границы – но ботанику я изучал черт-те сколько лет назад, попробую одну ягодку, другую – а после нарвусь на что-то неподходящее и отравлюсь.

И все же, если ничего лучшего не подвернется, это какой-то шанс человек может некоторое время жить без пищи, пока есть вода для питья, и наверное, придется рискнуть – но у атеви ночное зрение намного лучше, и слух довольно острый, так что сейчас даже шелохнуться рискованно.

Дальше: Банитчи должен был видеть меня впереди, на лестнице, и если Банитчи и Чжейго еще живы, есть хотя бы небольшая надежда, что они меня найдут. В конце концов, следует помнить, что я представляю ценность для всех – и для тех, кого сам хочу найти, и для тех, с кем встречаться никак не желаю.

А мои собственные ценности… к сожалению, ничего не удалось. Компьютер я потерял. Куда девался человек с моими вещами – понятия не имею, не знаю даже, жив он или мертв, а пойти искать не могу. Что за чертова каша…

Он обхватил себя руками под дождевиком, который хоть немного сберегает тепло, но совершенно не греет в тех местах, где тело опирается на холодные от дождя кирпичи и булыжник.

Чертова каша, и во всей этой неразберихе несчастный пайдхи не представляет из себя ничего, кроме обузы, – и для Илисиди, и для Табини.

И сидит сейчас несчастный пайдхи, морозит себе задницу в тупике какого-то древнего прохода, откуда некуда деваться, даже если услышишь приближающуюся облаву, и спрятаться некуда, и систематическое прочесывание территории наверняка тебя обнаружит, если так и будешь сидеть и ничего не делать, – может, попробовать хотя бы вернуться назад, спуститься к тому месту, где в последний раз видел Банитчи и Чжейго… и где наверняка охраняет ворота одна сторона или другая.

С атеви даже один на один голыми руками не справиться. Найти бы где-нибудь отвалившийся от стены кирпич…

Если…

Он услышал, что кто-то двигается. Застыл, затаив дыхание, пока через несколько секунд звук не прекратился.

Завернул дождевик вокруг себя поплотнее – не дай Бог, пластик зашелестит. Потом, придерживаясь рукой за стену, чтобы не скользнули и не шаркнули онемевшие от холода ноги, он поднялся и пошел, тихо и быстро относительно быстро, ноги как ватные, не побегаешь – пошел к выходу из прохода, больше тут идти некуда.

У выхода по-прежнему лежало тело охранника. Брен потрогал его, чтобы удостовериться, что не бросил раненого, но тот уже был холодный.

Мертвец – вот мой единственный товарищ. Но все же в этом проеме старинная кладка образует укрытый уголок, где достаточно места, чтобы втиснуться и спрятаться мелкому по здешним меркам землянину, и есть трещина, через которую можно видеть дорогу за чахлыми сорняками.

Он не понял, откуда донесся легкий шум, от вершины холма или снизу. Не успел задуматься – а уже застыл камнем и затаил дыхание.

И вот тогда он увидел через трещину человека – в руке у того было оружие, он обыскивал дорогу и внимательно поглядывал по сторонам – и был этот человек без дождевика и не в такой куртке, как носили люди Сенеди.

Кто-то из оппозиции, точно. Осматривает каждый закоулок. И вот-вот доберется до моего.

Брен глубоко-глубоко вдохнул, откинул голову назад, уперся затылком в кладку и отвернул лицо в сторону, в тень. Спрятал белые человеческие руки под мышки. Он слышал, как шаги приблизились, подошли очень близко, остановились – чуть ли не на расстоянии вытянутой руки. Брен догадался: обыскивает труп охранника.

Господи, ведь у охранника было оружие – а я даже не подумал… С той стороны, где мятежник обыскивал тело, слышалась негромкая возня, потом раздался какой-то щелчок. Брен не решался повернуть голову. Сидел совершенно неподвижно, пока мятежник не осмотрел проход до самого конца. Луч фонарика прошелся по стенам в тупике, где совсем недавно прятался Брен… Он сидел в своем узком укрытии, тихо, неподвижно, и старался не дрожать – а мятежник тем временем возвращался обратно, только теперь присвечивал себе фонариком.

Луч погас совсем недалеко от Брена. Мятежник выключил фонарик – может, боялся снайперов – и, переступив через труп охранника, пошел дальше вниз.

Пронесло, подумал Брен и сделал глубокий неровный вдох. Когда удалось уговорить себя, что мятежник далеко, он присел и поискал на убитом охраннике оружие.

Кобура была пуста. Пистолета не оказалось ни возле рук, ни под телом.

Вот черт, подумал он. Конечно, я ведь не привык думать об оружии, это не моя стихия, а потому допустил глупую и, не исключено, роковую ошибку. Я действую против профессионалов и, наверное, продолжаю совершать ошибки, например, сидел в тупике, из которого невозможно выбраться, и даже не подумал о пистолете убитого, пока его не забрал мятежник; они все делают правильно, а я до сих пор все делал неправильно, кроме того, что успел спрятаться и они меня не поймали.

Я не знаю, куда идти, не представляю себе, где что, кроме вот этого места, но теперь буду умнее, решил он, по крайней мере, выберусь из тупика; и, пожалуй, быть за спиной у облавы лучше, чем впереди.

Он встал, плотно закутался в дождевик, чтобы быть темнее, и пошел.

Однако в тот же миг услышал голоса дальше по дороге и с колотящимся сердцем нырнул обратно в свою щель.

Он не знал, куда девался тот одиночный мятежник. Совершенно не представлял, что творится сейчас там, снаружи – то ли облава повернула в обратную сторону, то ли изменила цели. Он не знал простых вещей, прекрасно известных профессионалу вроде Банитчи, не умел подкрадываться и двигаться бесшумно, а потому решил, что единственное доступное ему преимущество – это терпение; просто оказаться терпеливее их и отсидеться в укрытии, которого один обыск уже не обнаружил. Приборов ночного видения у них нет – земляне не передавали атеви технику, которую те наверняка сразу применили бы как оружие. Атеви не используют животных-ищеек, кроме метчейти, и Брен понадеялся, что у противника метчейти нет. Он уже видел, как был разорван в куски человек.

Он стоял в тени, пока мимо прошла вторая, более многочисленная облава, пока они тоже обыскали убитого почти у него под ногами и тоже послали человека осмотреть проход до самого конца. Они негромко говорили между собой, некоторые слишком тихо, не расслышать, остальные громче – и речь шла о численности их врагов, и они согласились, что вот этот – третий убитый.

Потом они ушли вниз по склону, в сторону ворот.

Намного позже Брен услышал какие-то голоса в той стороне, потом, судя по тону, приказы. Голоса смолкли; какое-то время еще слышалось движение людей, и в конце концов он увидел еще нескольких, чужих, идущих к воротам.

Так. Этот путь закрыт. За ворота уже не выйти. Если кто-то из отряда Илисиди еще жив, то наверняка не задержался там, внизу, это можно понять. Там концентрируются силы для броска вперед, и Брен представил – в пределах своей неподготовленности и наивности, – что сделал бы он сам: продержал ворота на запоре до утра, а потом прочесал всю территорию при дневном свете.

Он набрал побольше воздуха, еще раз посмотрел сквозь сетку травы, растущей в щелях стены, и снова выбрался на дорогу, кутаясь в пластиковый дождевик, и устремился к следующему подходящему укрытию, проему в стене немного дальше.

Там оказался другой переулочек. Он свернул туда, выискивая где-нибудь небольшую темную нору, в которую обыскивающим не придет в голову заглянуть даже при дневном свете. Человек ведь может влезть туда, где взрослый атеви просто не поместится. Можно забраться в такое место, куда мятежник не пролезет, – и, может быть, не сообразит, что для землянина там достаточно просторно.

Он прошел по переулку, два раза повернул, опасаясь, что вот-вот уткнется в тупик, как в том, первом проходе, а потом увидел впереди открытое место – ровную площадку, синие огни, холм и большой дом, раскинувшийся террасами на этом холме, со своей собственной стеной и белыми огнями.

Уигайриин, сказал он себе, а потом разглядел и самолет в дальнем конце полосы, в тени, с темными иллюминаторами и выключенными двигателями.

Значит, Илисиди не лгала. И Сенеди тоже. Действительно был самолет и ждал их. Но где-то что-то сорвалось, враг ворвался в Уигайриин и захватил его, как и предполагал Банитчи. Да, Банитчи был прав, а его никто не послушал, и вот теперь я здесь, в этой каше.

Банитчи сказал, что Табини выступит против мятежников, – но в небе висит корабль, а Табини не может поговорить с Мосфейрой, если только оттуда не прислали Диану Хэнкс, а Хэнкс, будь проклята эта баба, ничем не сумеет помочь ни айчжи, который сражается за сплочение своих сторонников, ни населению, которое видит, как распадаются в тревоге привычные ассоциации, ни айчжиин меньшего ранга, которые пытаются занять такое место, чтобы пережить падение шечиданского айчжи. Хэнкс прямо говорила Брену, что деревенские ассоциации не имеют значения, он доказывал обратное, а Хэнкс отказывалась понимать, почему он так твердокаменно убежден, что с ними надо считаться.

Ну так вот вокруг доказательство, что считаться ой как надо.

Илисиди и Сенеди не лгали! Самолет существует – выходит, в конечном счете никто не лгал, и никто не виноват, что мятежники разгадали их план. И тут до Брена дошло, что атеви, среди которых он находится, его не предали до сих пор, по крайней мере. Илисиди, может быть, все время собиралась ехать в Шечидан – пока не произошло что-то смертельно опасное… Он привалился к стене – в горле комок, голова кружится – он пытался рассуждать: все равно, это вовсе не значит, что они не собирались отправиться куда-то в другое место… но теперь, когда последние часы убедили, что их заманили в ловушку, приятно знать по крайней мере, что ловушка не была подстроена людьми, которые, он чувствовал, относились к нему с дружеским чувством…

С дружеским чувством. Дружеский. Чувство… Два слова, которых пайдхи не должен использовать, но пайдхи явно уже переступил через грань личного и профессионального здравомыслия.

Трясущейся рукой он вытер глаза и с предельной осторожностью двинулся вдоль строя заброшенных зданий, среди зарослей сорной травы, мимо каких-то старых машин, все еще высматривая подходящее укрытие, не представляя, сколько времени ему надо будет продержаться, не зная, сколько времени он сможет продержаться, живя надеждой, что Табини захватит Майдинги и двинет свои силы на Уигайриин по тому же маршруту, каким они сюда пришли.

Несколько дней – а то и несколько недель, если сумею столько остаться на свободе. Дождливый сезон. От жажды не умру, даже если все время буду отсиживаться среди развалин. Человек может прожить без пищи неделю, даже больше, если не двигаться. Просто нужно найти место – любое место, но лучше такое, откуда хоть немного видно, кто прилетает и улетает.

Он увидел впереди, возле летного поля, какие-то старые цистерны, то ли для масла, то ли для топлива, он не мог сказать, но вся земля вокруг заросла бурьяном – судя по всему, цистернами давно не пользовались. Вот тут, может быть, удастся спрятаться, в том месте, где они подходят к стене – враги будут ожидать, что он где-то внизу, ближе к воротам, а не сидит на самом краю аэродрома и наблюдает за ними, прямо возле места, где они, наверное, работают…

Очередная безумная вспышка, снова подземная камера. Он видел не то место, где находится на самом деле, а лишь пыльный подвал, но понимал, что это – видение. Он вытянул руку и оперся на стену – немного восстановил присутствие духа, сообразил, что надо смотреть под ноги, тут может валяться всякий мусор, хотя такой беспорядок нехарактерен для атеви. Ржавые детали каких-то старых машин, старые бревна и доски, старый строительный камень да, за этим участком Уигайриин явно не следил.

Снесли древнюю стену, чтобы построить взлетную полосу, сказала Илисиди. Их здесь давние времена мало волнуют.