Текст книги "Иноземец"

Автор книги: Кэролайн Черри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

X

За спиной у меня открылась дверь. Я не строил иллюзий насчет побега из Мальгури – до человеческой территории половина континента, телефона нет и надеяться не на кого, кроме Банитчи и Чжейго, – это, может быть, какой-то шанс; но пытаться одолеть силой двух крепких атеви, каждый из которых на голову с лишним выше меня, которые нависли надо мной и успели ухватить своими лапищами выше локтей, пока я поднимался со стула… нет, это нельзя рассматривать как разумный шанс.

Сенеди поднял глаза – и ничего не сказал, а они вытащили меня в тускло освещенный коридор. Повели глубже в дальнее крыло Мальгури, за пределы знакомой территории, дальше и дальше от наружной двери, а Банитчи, можно предположить, сейчас где-то снаружи, если Сенеди сказал правду, работает в том месте, где кабель входит в здание. Можно бы добраться до Банитчи, можно по крайней мере поднять тревогу – если получится одолеть двух атеви, даже трех, считая самого Сенеди, а Сенеди лучше не сбрасывать со счетов.

Значит, сначала убраться подальше, чтобы Сенеди не мог услышать.

– Мне надо в туалет, – сказал Брен, упершись обеими ногами. Сердце колотило в ребра молотом. Глупо, конечно, но после двух чашек чая – чистая правда. – Да подождите вы одну несчастную минутку, мне правда нужно в туалет…

– Туалет, – сказал один, и они потащили Брена дальше по коридору к комнате у задней лестницы. Он рассудил, что эта комната находится прямо под его «удобствами» – и наверняка ничуть не современнее.

Тот же атева закрыл дверь. Второй остался рядом и торчал все время, пока он делал то, на что сослался, мыл руки и отчаянно прикидывал свои шансы против этих двоих. Давным-давно он изучал боевые искусства, давным-давно тренировался в последний раз – а у них это происходило совсем недавно, можно не сомневаться. Он пошел обратно к двери, надеясь, что первый атева сделает ошибку и откроет дверь перед ним – но тот не сделал ошибки, а момент прохода через дверь был единственным и последним шансом. Брен резко двинул локтем человека слева, попытался развернуться, чтобы ударом ноги убрать второго из дверей, и понял, что дело плохо, за долю секунды до того, как ему вывернули руку и плечо приемом, который мог эту руку сломать.

– Ну ладно, ладно, – просипел он, но тут неумолимая каменная стена врезалась ему в лицо сбоку и вдруг оказалось, что невозможно дышать – при вдохе начала потрескивать заломленная рука.

Потом – ничего, кроме учащенного дыхания, их дыхания и его. Место действия не располагало к сложным убеждениям или к размышлениям о чем бы то ни было, кроме боли. Брен почувствовал, как его запястье охватывает шнур, стягивает все туже и туже, и сделал еще одну попытку освободиться, когда один из тех открыл дверь туалета. Но шнур, вывернутая кисть и стиснутый локоть оказались несокрушимыми аргументами в руках второго охранника.

Пришлось идти туда, куда они хотели, – а больше ничего не оставалось; несколько шагов по коридору, потом в дверь, за ней – освещенные керосиновой лампой каменные ступеньки, ведущие вниз, в подвал, о существовании которого в Мальгури он и не подозревал.

– Я хочу поговорить с Банитчи! – заявил он на первой ступеньке и уперся.

И немедленно убедился, что они понятия не имеют о хрупкости человеческих суставов – охранник собирался, не откладывая дела в долгий ящик, сломать ему руку по-настоящему. Брен попытался сойти на ступеньку, оступился, полностью потерял равновесие, а охранник, не обращая внимания, толкал его, используя заломленную руку в качестве рычага, пока ноги Брена каким-то чудом не оказались на месте; следующие несколько ступенек он одолел самостоятельно. В глазах расплывалось, как будто слезы заволакивали и рассеивали свет от единственного висячего светильника. Каменные стены, никакой обстановки, кроме этой одинокой керосиновой лампы да стола со стулом. Гром сотряс камни, даже так глубоко в скале чувствовалась вибрация, и Брену показалось, что это последняя весточка из внешнего мира. Он увидел следующую дверь, открытую в темный коридор. Туда его и протолкнули.

Ждать помощи неоткуда. Разве что Банитчи на какой-то стороне в этой истории, непонятно на какой, и если… в общем, помощи нет и не будет. А я уже потерял свой единственный шанс поторговаться, лишился его, затеяв рукопашную с двумя атеви, – но если бы удалось вырваться хоть на миг… прежде чем они захлопнут за мной дверь – и успеть захлопнуть дверь за ними…

Не очень хороший шанс. Вообще никакого шанса. Но Брена охватило отчаяние, когда его втолкнули в темную камеру без всякого освещения, кроме того отраженного света, что доходил из какой-то комнаты дальше по коридору. Он рассчитывал, что здесь они выпустят его из рук, и приготовился броситься на них, нырнуть пониже и попробовать прорваться между ними.

Но охранник, выпустив локоть Брена, дернул за привязанную к запястью веревку, развернул пленника и припер спиной к стене, а его напарник тем временем схватил вторую руку. Брен попытался лягнуть его, но лишь получил в награду за труды коленом в кишки – руки у атеви были заняты.

– Не надо, – сказал охранник, пока Брен хватал воздух, пытаясь вдохнуть. – Хватит уже, слышите?

После этого он подсек Брену ноги, вытянул одну руку вдоль металлического стержня – а другой охранник в это время вытягивал вторую руку в противоположном направлении – и крепко обмотал шнуром от запястья до локтя.

Все это время Брен пытался наконец перевести дух – а думать мог только об одном: вот беда проклятая… повторял снова и снова… стержень этот классический атевийский способ управиться с беспокойным клиентом, только уровень стержня не соответствовал среднему человеческому росту, и у Брена никак не получалось ни встать на колени, ни выпрямить ноги. Просто чертовски неудобно, ругался он, и никак не придумаешь способа выбраться из этой каши – и некуда даже коленями опереться, чтобы прикрыть от предстоящей обработки жизненно важные части тела…

Но охранники ушли и бросили его одного, не сказав ни слова, только отряхнули руки и одежду, как если бы он нанес ущерб их достоинству. Брен боялся, что они захлопнут дверь и бросят его в темноте… но они оставили все как было, и теперь он видел перед собой открытую дверь, а на полу за ней – их удаляющиеся по коридору тени. Он слышал отзвуки их голосов, они говорили, что пора выпить, – как рабочие, закончившие дело.

Он слышал, как они поднимаются по лестнице, слышал, как захлопнулась дверь.

А потом – ничего, просто тишина.

В самом начале обучения ему объяснили, что самоубийство – необходимое требование его работы, если ситуация в самом деле вот так взорвется. Нежелательно, чтобы человек в руках атеви сыпал технической информацией без разбору и до бесконечности; поначалу это было очень серьезное опасение когда атеви еще не достигли той политической стабильности, которую они имеют последнее столетие, и когда соперничество между ассоциациями было постоянной угрозой Договору… о нет, это не могло случиться, даже при самом смелом воображении.

И тем не менее этот курс до сих пор преподают – Брен знал дюжину безболезненных способов – и до сих пор говорят: если другого выхода нет, выбирай этот, потому что подмоге прийти неоткуда, потому что никто не станет рисковать Договором, чтобы тебя вытащить.

Не то чтобы он мог много чего рассказать, кроме политических сведений против Табини. Техника сегодня стала такой эзотерической, доступной лишь посвященным, что пайдхи ничего не понимал в ней, пока не получал инструктажа на Мосфейре, и в каждом конкретном случае ему приходилось работать до тех пор, пока сам не разберется настолько, чтобы перевести информацию и растолковать атевийским экспертам. Никакими стараниями им не выбить из пайдхи атомных секретов, точно так же, как он не мог бы объяснить технику серхсветового полета.

Но Брен не мог допустить, чтобы его использовали и в политических целях, не мог дать им никаких показаний, ведь запись можно смонтировать, можно вырвать куски из контекста – разве только на нем останутся следы допроса, тогда можно будет показать всему миру, что он говорил под принуждением.

А он еще дал телевизионное интервью – сидел преспокойно перед камерами.

И дал возможность Сенеди записать свои ответы на ленту, включая этот чертов отказ признать пистолет. Теперь у них есть все нужные видеоленты и аудиозаписи.

Черт, думал он. Ну и спортачил я. Так спортачил, что уже не поправить. А там теперь будет командовать Диана Хэнкс, черт побери, хотел бы я, чтоб нашелся кто-то получше, с нормальным воображением, чтоб хоть кто-нибудь мог понять, что Табини все еще лучшая для нас фигура.

Сбросить Табини, заменить его ярым антиземлянином, а меня заменить Дианой Хэнкс – и любоваться, как валится к чертям все, что строили несколько поколений. Уверен. Но среди землян тоже есть сторонники твердой линии, которые считают, что я стал слишком по-дружески относиться к Табини… Они неправы, ни за что не поверю, что они правы; но сегодня на их улице праздник, сегодня они могут кричать «а мы говорили»…

Самое ироничное, что сторонники твердой линии, эти партии «испепели врага», весьма похожи по обе стороны пролива. И никак нельзя отдать ситуацию в их распоряжение.

То, что я позволил забрать себя из рук Сенеди, – ошибка. Теперь это понятно. Надо как-то все вынести, надо узнать, замешан ли Банитчи, не схвачен ли он или еще что – и заставить их опять привлечь Сенеди, чтобы рядом находился хоть кто-то, способный слышать голос разума.

Предостаточно времени, чтобы успели поработать мозги. Мысли галопом неслись от одного плана к другому…

Но когда холод пробрал до костей, когда мышцы начали неметь, потом ныть, потом болеть – голова вдруг отвлеклась от фантастических планов (как поправить то, что испорчено) и нашла себе другие занятия – голова вдруг обнаружила, что телу очень неудобно, очень больно, и начала твердить, что так можно навсегда остаться в погребе, если не дать этим типам то, чего им хочется.

Но я не могу этого сделать. Не могу, не хочу, наверное, я и наполовину правильно не делал свою работу, иначе меня бы здесь не было, – но все равно я не собираюсь закончить ее свержением Табини.

Только одна надежда у меня, твердил себе Брен. Табини, когда ему надо, очень хитрый и осмотрительный сукин сын. Черт его побери, зашел с карты, которую все равно побьют, – знал, что земляне из-за меня не начнут войну; и, не имея в своем теле ни одной человеческой косточки, вовсе не чувствовал того, что должен почувствовать человек. Свое телевизионное интервью айчжи получил. Теперь сможет показать всему миру и землянам в том числе, что Брен Камерон к нему расположен благожелательно; точно выбрал момент, прислал эту телевизионную команду очень вовремя и получил нужное ему интервью как раз перед тем, как другая сторона прислала агентов со своими требованиями к Илисиди, которая, наверное, разыгрывает из себя нейтралку, сидит на заборе и выбирает, на какую сторону спрыгнуть.

Шах и мат.

Да, Табини, выбрал ты для меня позицию, крепко подставил. Спасибо тебе, Табини. Преогромное спасибо.

Но ты нам нужен. Мир или война – вот что зависит от того, останешься ли ты у власти. Знаешь, что меня наши заменят. Дадут тебе новенького с иголочки пайдхи, новую величину для нумерологов, чтоб было им что вычислять и о чем спорить. Перебрось им кости – пусть сами возятся с новой загадкой, с людьми, которые реагируют не так, как атеви.

Сукин ты сын, Табини-чжи.

* * *

Время тянулось и тянулось, растягивалось в долгие часы, от страха то к боли, то к скуке, то к острым мучениям одеревеневших мышц, одубевших рук и ног. Холодный металл и холодный камень. Грома он больше не слышал. И не мог найти удобного положения для ног, никак не мог повернуть их так, чтобы не отдалось в спине, в коленях или плечах, и каждая попытка отдавалась болью.

В тишине и темноте от воображения один вред – слишком много телевидения, как сказал бы Банитчи.

Но Банитчи либо сменил шкуру – а это означало бы, что его ман'тчи всегда был несколько иным, чем думал даже Табини, – либо Банитчи постигла такая же беда, как меня.

В самых сокровенных мечтаниях Брену сейчас виделось, как в дверь входит Банитчи или Чжейго, перерезает шнуры и освобождает его раньше, чем оппозиция заносит персону пайдхи в список неотложных дел. Может быть, они и откладывают теплый разговор со мной только потому, что ищут Банитчи и Чжейго. Может быть, потому Чжейго и умчалась так быстро, когда мы с ней говорили последний раз и ее вызвал по переговорнику Банитчи, – может, Банитчи что-то узнал и связался с ней, понимая, что они вдвоем должны остаться на свободе, чтобы как-то вызволить меня…

Из этого получилась бы прекрасная фабула для матчими, но в жизни ничего такого не будет. И быть не может… Брен по-прежнему висел на стержне, страдал от боли в сотне растянутых мест и в конце концов услышал, как открылась дверь в наружном коридоре.

Послышались шаги по каменным ступеням, сверху вниз, к наружной комнате – может быть, две пары ног, может быть три, он не был вполне уверен, потом решил, что три; он слышал голоса, которые что-то говорили, но не мог разобрать слов. Панический страх достиг предела, Брен решил – вот оно, сейчас начнется… Но никто не входил – и он подумал: ну и пошло оно все к черту, и расслабленно уронил голову – от этого боль в шее отступала минут на пять.

Он уже решил, что голоса в соседней комнате там и останутся, но тут они переместились в коридор; и когда Брен поднял глаза, внутрь вошла тень какой-то атева в форме охранника, против света трудно было разглядеть, но он видел отблески металла, идущие от теней, которые заполнили все поле зрения.

– Добрый вечер, – сказал Брен посетителю. – Или уже середина ночи?

Тень вышла, и нервы, натянутые и застопоренные на точке боли, отозвались дрожью в разных местах, и он решил, что это, наверное последняя стадия перед параличом, который скует ноги, как уже сковал пальцы. Ему этого не хотелось. Он подумал с надеждой, что, может быть, просто охранник заходил проверить, а теперь они уйдут.

Но шаги вернулись. Наверное, меня хотят запугать этими безмолвными приходами и уходами, решил он, – и запугивание вместе с болью заставляло его беситься. Он надеялся рассвирепеть… Он всегда находил состояние бешенства более удобным, чем состояние ужаса.

Но на этот раз пришел не один, а несколько, они принесли откуда-то деревянный стул и магнитофон – и все они были тенями, которые отбрасывали другие тени в свете из дверей. И магнитофон тоже отбрасывал тень, а потом на нем зажегся красный огонек, когда один из этих нагнулся и нажал кнопку.

– Прямая передача, прямо на ленту, – сострил Брен. Он не видел причин сдерживаться, и он все еще был зол – хоть и на грани ужаса. Я такого не заслуживаю, говорил он себе, ни от Табини я такого не заслужил, ни от Сенеди, ни от Илисиди. – Ну, и кто вы такие? И чего вам надо, нади? Неужели чего-то разумного? Уверен, что нет.

– Ни капли страха? – спросила тень. – Ни раскаяния, ни сожаления?

– А о чем мне сожалеть, нади? О том, что понадеялся на гостеприимство вдовы? Ну, если я злоупотребил терпением хозяйки, то приношу извинения и с удовольствием удалюсь отсюда…

Одна тень отделилась от остальных, подняла стул, без шума повернула его задом наперед и села верхом, сложив руки на низкой спинке.

– Где вы взяли пистолет? – спросила тень.

Голос незнакомый.

– У меня не было пистолета. Стрелял Банитчи. Не я.

– Зачем было Банитчи впутываться? И как пистолет оказался у вас в постели?

– Понятия не имею.

– Банитчи когда-нибудь ездил с вами на Мосфейру?

– Нет.

– А вообще он ездил на Мосфейру?

– Нет. За время моей жизни ни один атева туда не ездил.

– Вы лжете насчет пистолета, не так ли?

– Не так.

В левой ноге снова начался тик. Брен старался сохранять спокойствие и способность мыслить, а вопросы тем временем следовали один за другим и периодически возвращались к делу с пистолетом.

Лента кончилась, они ее поменяли, а он смотрел. Тик не прекращался. И вот-вот мог начаться в другом месте, в правой руке, и Брен попытался изменить положение, чтобы чуть-чуть разгрузить руку.

– Чем вызвано предстоящее увеличение поставок сырых металлов на Мосфейру? – прозвучал следующий вопрос, когда пустили новую ленту. – Что вы задумали, как хотите использовать металл?

– Вызвано оно тем, что инфраструктуры на Мосфейре изнашиваются. – Это был вполне уместный, хотя и упрощенный ответ. – Нам нужны сырые металлы. У нас собственные особые требования к их переработке.

– И своя собственная стартовая площадка?

Это не тот же самый вопрос. Сердце замерло на миг. Брен почувствовал, что молчит слишком долго.

– Какая стартовая площадка?

– Мы знаем. Вы сами дали нам спутники. Так неужели мы можем не знать?

– С широты Мосфейры не производят запусков. Не могут. Это непрактично.

– Могут. И вполне практично, если это единственная площадка, которая у вас есть. Или, может, с Мосфейры отплывают какие-то корабли, которые не занимаются рыбной ловлей?

«Какие еще дурацкие корабли?» – спросил себя Брен. Если что-то такое и есть (чего я не могу исключить), так он об этом знать не может.

– Мы не строим никакой стартовой площадки, нади, клянусь вам. А если и строим, то пайдхи об этом ничего не известно.

– Вы пропускаете числа в потоке данных. Вы поощряете мелочные дебаты, которые задерживают наше развитие. Совершенно очевидно, что вы накапливаете металлы. Вы увеличиваете заказы на сталь, на золото – вы дали нам промышленность и вы продаете нам микросхемы в обмен на графит, титан, алюминий, палладий, на элементы, о существовании которых мы не знали сто лет назад, но для которых, благодаря вам, нашли сейчас применение. Теперь вы ввозите минералы, которых нет на Мосфейре. Зачем? Для чего вы их применяете, если не для того же, чему научили нас, – для легких самолетов, на которых вы не летаете, так как…

– Я не инженер. Я не эксперт по нашему производству. Я знаю, что мы используем все это в электронике, в производстве высокопрочной стали для промышленности…

– А для самолетов? Для лопаток высокооборотных турбин реактивных самолетов, которых вы не производите?

Брен покачал головой – привычка с детских лет. Для атеви это движение ничего не означает. Серьезная неприятность, а я не могу сообщить о подозрениях, которые питают атеви, никому из тех, кому это нужно узнать немедленно. И боюсь, у меня уже не будет возможности сообщить о них кому-либо за пределами этой комнаты, если не найду правдоподобных, вызывающих доверие ответов на вопросы этого человека.

– Я не сомневаюсь, безусловно у нас есть экспериментальные самолеты. У нас нет ничего в натуре – лишь чертежи того, что существовало когда-то. Мы строим опытные машины. Модели. Мы испытываем то, что нам кажется понятным, прежде чем давать другим советы… из-за которых какой-нибудь атева может разорвать себя на куски. Нади, мы понимаем опасность этих двигателей и этих летательных систем…

– О нас заботитесь.

– Нади, уверяю вас, мы очень не хотим, чтобы какой-то атева взорвался в лаборатории или свалился с неба и все говорили, что это наша вина. Люди находят вину в программах. Хватает таких, кто обвиняет нас из-за самолетов, которые не представляют полетных планов, из-за того, что городские улицы завалены зерном – по той причине, что министр сельского хозяйства думает, будто компьютеры измышляют числа, – чертовски правильно мы делаем, что выполняем программы испытаний. Мы стараемся предотвратить несчастье, прежде чем попросим вас рискнуть своей шеей – это не заговор, это основа наших взаимоотношений!

– Это больше, чем просто испытания, – сказал следователь. – Айчжи все отлично знает. Разве не так?

– Ничего он не знает. И я не знаю. Потому что нет никакой стартовой площадки. И ничего мы не придерживаем, ничего не прячем. Если там строят самолеты, то лишь для испытательной программы.

– Кто дал вам пистолет, нади?

– Никто не давал мне пистолета. Я даже не знал, что он у меня под матрасом. Спросите у Сенеди, как он туда попал.

– Кто дал его вам, нади-чжи? Ответьте, просто и прямо. Скажите: «Его дал мне айчжи» – и можете отправляться в постель и ни о чем не беспокоиться.

– Не знаю. Я сказал, что ничего не знаю.

Ближайший к Брену человек вытащил пистолет. В почти полной темноте Брен все-таки заметил отблеск света на стволе. Человек подошел ближе, Брен почувствовал прикосновение холодного металла к лицу. Ну что ж, подумал он, этого мы и хотели, так ведь? И никаких больше вопросов.

– Нанд' пайдхи, – сказал следователь. – Вы заявили, что в неизвестного, который вторгся в ваше жилище, стрелял Банитчи. Это правда?

Точка пройдена – и все, к черту эти игры. Он закрыл глаза и представил себе снег и небо вокруг зимних склонов. И ветер, и никого вокруг не видно…

Скажи ему кто-нибудь раньше, что в такой ситуации он будет думать о снеге, а не о Барб, он бы не поверил. Да и какое это имеет значение? Однако все же это удивительное и неприятное открытие.

– Правда ли это, нанд' пайдхи?

Он не стал отвечать. Ствол пистолета отодвинулся. Сильная рука рванула его голову кверху и ударила о стену.

– Нанд' пайдхи. Табини-айчжи отказался от вас. Он передал вашу судьбу в наши руки. Вы читали письмо. Или не читали?

– Читал.

– Что вам за дело до нашей политики?.. Отпустите его, нади. Отпустите. Вы все, подождите снаружи.

Стоящий рядом человек отпустил Брена. Ага, теперь они вдруг поменяли правила игры… Все один за другим вышли за дверь, но не закрыли ее, какой-то свет попадал в камеру, и Брен мог видеть хотя бы контуры лица следователя, но, похоже, этого человека он не знал. Он только гадал, каким же будет последнее и решающее предложение. Что может предложить мне этот тип такого, чего не хотел говорить при остальных? Вряд ли мне оно понравится…

Следователь опустил руку и выключил магнитофон. В камере стало очень тихо, наступило долгое-долгое молчание.

– Неужели вы думаете, – заговорил этот человек наконец, – что мы решимся отпустить вас теперь, нанд' пайдхи, обратно на Мосфейру? С другой стороны, если вы снабдите вдовствующую айчжи недостающими доказательствами, чтобы свергнуть Табини, если вы окажетесь полезным для нашей стороны источником информации – глупо будет передать вас самым радикальным группам нашей ассоциации.

– Сенеди говорил то же самое. И отправил меня сюда.

– Мы поддерживаем вдовствующую айчжи. Мы оставим вас живым, здоровым и в полном благополучии, нанд' пайдхи. Вы сможете вернуться в Шечидан. И в отношениях между ассоциацией и Мосфейрой ничего существенного не изменится – кроме правящей группы. Если вы говорите правду и действительно не обладаете другой информацией, которую нам хотелось бы иметь, то мы поведем себя как разумные люди. Мы можем принять на веру ваши слова, если вы согласитесь дать показания, которые подтвердят нашу точку зрения. Вам это ничего не стоит. Это сохранит за вами вашу должность, нанд' пайдхи. И всего-навсего – простой ответ. Так что вы скажете?

Следователь наклонился, снова превратившись в непроглядную тень, и включил магнитофон.

– Кто снабдил вас пистолетом, нанд' пайдхи?

– У меня никогда не было пистолета, – сказал Брен. – Я не знаю, о чем вы говорите.

Следователь выключил магнитофон, взял его в руки, встал со стула и вышел.

Брен висел на стержне, трясся, говорил себе, что только что свалял последнего дурака, говорил себе, что Табини не заслуживает такой преданности, а ведь был реальный шанс выбраться отсюда живым, остаться на своем посту и поехать обратно, чтобы работать с Мосфейрой, заниматься обычным делом…

Черта с два они бы меня выпустили. «Доверие» – это слово, которое на атевийский язык не переводится. Зато у атеви есть четырнадцать слов, обозначающих предательство.

Он ждал, что вернутся охранники – может, пристрелить, может, забрать куда-то в другое место, к менее разумным людям, о которых говорил этот следователь. Вот только… Если у тебя есть потенциальный информатор, ты его не отдашь конкурирующей группе. Точно, не отдашь. Все это – Сенеди. Все это – вдова. Все та же игра, неважно, какая тактика. Просто средства грубее. Сенеди ведь предупреждал, что рано или поздно люди сдаются, не выдерживают.

Он услышал, как кто-то вышел из комнаты дальше по коридору, услышал, как закрылась дверь, и в долгой-долгой тишине все задавал себе вопросы, насколько плохо будет дальше – и получал жуткие, самые жуткие ответы из матчими. Ему не нравилось думать об этом. Уже сейчас дышать было больно, а ног он не чувствовал вообще.

Намного позже открылась дверь наружной комнаты. Снова шаги вниз по каменной лестнице – он прислушивался, делал частые неглубокие вдохи, которые не давали достаточно кислорода, следил, как движутся тени по более темному коридору, и пытался сохранить здравомыслие – найти повод для переговоров, как он говорил себе. Зацепить этих ублюдков, просто чтобы заставить их говорить – тянуть время, пока Хэнкс, или Табини, или еще кто-то сумеет что-нибудь сделать.

Внутрь вошли охранники – на этот раз люди Сенеди, будь я проклят!

– Скажите Сенеди, что я решил, – заговорил он очень деловитым тоном, словно это был его кабинет, а они пришли получить сообщение. – Может быть, мы сумеем прийти к соглашению. Мне нужно поговорить с ним. Я поговорил бы лучше с ним.

– Это не наше дело, – сказал один – и он узнал это отношение, это официальное умывание рук: атевийский чиновник занял определенную позицию, прервал переговоры и приказал своим подчиненным пресекать любые попытки твердокаменно официально. Сенеди мог отдать приказ добиться результата, а о методах слышать ничего не желает. Но вряд ли. Брен не относил Сенеди к такой породе. Он считал, что Сенеди обязательно захочет знать, что делают его подчиненные.

– Это промежуточная позиция, – сказал он. – Передайте ему, что есть способы решить проблему.

Что угодно, лишь бы заставить Сенеди послать за мной.

Но охранники получили другие приказания. Начали отвязывать руки. Значит, собираются доставить меня в какое-то другое место. Господи, ну пожалуйста, лишь бы внутри Мальгури.

Целых четверо пришли со мной управиться. Смешно. Вот только ноги не работают как следует. Одна ступня вообще мертвая. И руки не действуют… Он попытался встать, пока они не придумали своего способа, и двое из них приподняли его и придержали руками сзади, чтобы он остался на ногах, хотя любой мог бы его унести сам, без посторонней помощи.

– Простите, – сказал он.

Его вели к двери, ступня подламывалась на каждом шагу, он обзывал себя дураком, что раскрыл рот, – деваться некуда, до того уже привык ко всем этим проклятым любезностям, таким сейчас бессмысленным…

– Просто передайте Сенеди, – говорил он, пока его вели по коридору. Куда мы идем?

– Нанд' пайдхи, идите молча. Нам приказано не отвечать на ваши разговоры.

А это значит, что они действительно не будут отвечать. Они мне ничем не обязаны и ничего не должны. То, что ответили тоже вежливо, немного успокаивает, по крайней мере показывает, что они не держат на меня никакого личного зла, но не означает ничего сверх того. Ман'тчи, кому бы ни принадлежал их ман'тчи, – для них все, с ним не поспоришь.

Хорошо хоть, что ведут вверх по лестнице, в холл. Он затаил в себе надежду, что они могут не свернуть в кабинет Сенеди, пройти мимо, и они в самом деле прошли мимо – но дверь была закрыта и свет под ней не просматривался. Черт, подумал он, очередная надежда поманила и обманула; его передернуло, даже такой пустяк – целое потрясение для последних остатков здравого смысла, но нить понимания все рвалась, рассыпалась, он пытался одновременно охватить все, что происходит, что еще может произойти, и этих людей тоже, понять бы, чьи это люди, – и все это неважно, все равно ничего не сделаешь и не изменишь. Можно рассортировать вопросы, которые они задавали, и попробовать вычислить, что они еще спросят – это… пожалуй единственное, от чего будет толк; но все равно невозможно поверить, что назойливо повторявшийся вопрос о пистолете хоть сколько-нибудь важен, может, они хотели, чтобы я на нем зациклился, а они пока будут отщипывать по кусочку то, что я знаю… пока не разберутся, где мои познания кончаются и насколько полезен я буду для них.

Не существует никакого стартового комплекса – а ведь это был самый пугающий вопрос, и тут они ошибаются, наверняка ошибаются: даже с самыми большими натяжками никак не получается, что это правда. Но что касается накопления запасов – верно, они оперируют торговыми данными. Насчет этого не отоврешься. Атеви наконец-то усвоили урок, который им давали люди, и поняли, что мы накапливаем материалы, нужные для развития определенных отраслей, тут я мог бы им куда больше рассказать, если б они задавали нужные вопросы и использовали нужные наркотики. Сенеди сказал то же самое, что говорили мои инструкторы: героем мне не стать, разве что сумею придумать вранье получше, чем уже придумал экспромтом… и построенное на том, что уже успел сказать.

Господи, но ведь ближайшая их цель – надежда связать пистолет с Табини, а не все остальное – они пока не победили Табини, не получается у них, а потому будут и дальше спрашивать о том, что уже спрашивали…

Но на этот счет я им не смогу сказать ничего больше.

Не смогу. Не решусь. Не смогу разыграть какую-то игру на этом опасном пути. Надо работать головой, а в ней месиво, никакой ясности – все тело болит, и голова болит, мысли спотыкаются и скачут от любой отвлекающей мелочи, скатываются к тому, что может произойти, что я мог бы сделать, но не решаюсь… и есть ли у меня какой-то выбор…

Его провели мимо кухни, потом по коридору к лестнице – он когда-то заподозрил, что на ней могут стоять охранные проволоки, – черная лестница покоев Илисиди, ее крыло замка, полностью отделенное от остальной части Мальгури.

– Банитчи! – закричал Брен, когда его повели вверх по лестнице, – и его конвоиры крепче стиснули пальцы, даже руки онемели. – Банитчи! Тано! На помощь!

Он попытался столкнуть конвоиров с лестницы вниз – схватился одной рукой за перила, но не смог удержаться. Один из охранников охватил его рукой, оторвал от перил и придавил грудную клетку так, что дух вышел, второй тем временем восстанавливал равновесие.

– Банитчи! – он орал так, что горло чуть не лопалось; но ему не хватало силы разбросать их, когда они начеку. Его подхватили с двух сторон и понесли наверх, потом по верхнему коридору – и через массивные двери втащили в апартаменты Илисиди.

Толстые двери. Когда закрыты – ни звука не прорвется…

В покоях Илисиди пахло цветами, горящими дровами, керосином от ламп. Теперь уже нет смысла отбиваться. Он перевел дух и пошел сам – он уже сделал все что мог, ничего не вышло, а теперь, когда все равно никто не услышит, нечего упираться, пусть ведут куда хотят – по натертому паркету и старинным коврам, мимо изящной мебели и бесценных произведений искусства и, как везде в Мальгури, мимо голов мертвых животных – в том числе вымерших, выбитых охотниками начисто.