Текст книги "Иноземец"

Автор книги: Кэролайн Черри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

VII

Во дворе, гудящем от криков людей и визга метчейти, Нохада после третьей просьбы вытянула ногу – в основном, подумал Брен, потому что все остальные животные уже это сделали.

Он сполз по нагретому солнцем боку Нохады и с недоверием увидел, что метчейта выворачивает шею назад и щиплет его за рукав, тычет в бок защищенными, но все равно грозными клыками – а он тем временем пытался расправить перекрученные поводья. Но он был не настолько глуп, чтобы снова толкать Нохаду в нос, и Нохада подняла голову и понюхала – черная гора между ним и ярким солнцем, жалующаяся на что-то невидимое – а может, ей просто нравилось, как отдается от стен ее голос.

Прибежали грумы забрать животных. Он отпустил Нохаду, похлопав ее по плечу – решил, что так будет правильно. Нохада издала раскатистый звук, вырвала поводья у него из рук и двинулась следом за остальными метчейти, которых грумы уводили в лабиринт дворов и двориков.

– Можете пользоваться ею, пока вы здесь, – сказала Илисиди, оказавшаяся рядом. – В любой день, в любой час. Конюшни получили указание во всем идти навстречу пайдхи-айчжи.

– Вдовствующая айчжи очень добра, – ответил он, а сам гадал, осталась ли кожа на ладони.

– Посадка у вас пока еще неуверенная, – заметила она, принимая трость из рук служителя, и направилась к лестнице.

Брен воспринял это как разрешение быть свободным.

Но она остановилась у первой ступени и повернулась, опираясь обеими руками на трость.

– Завтра утром. Быть к завтраку. – Трость проткнула воздух между ними. – И не спорьте, нанд' пайдхи. Я пользуюсь правом хозяйки, принимающей гостя.

Он поклонился и, чуть приотстав, двинулся следом за Илисиди вверх по лестнице в толпе ее слуг и телохранителей, у которых, наверное, эти функции переплетались, как и у его собственных.

Губа напухла, с правой руки был содран верхний слой кожи, растертые интимные области его персоны ныли – и обещали, что это только начало, – а ему, в соответствии с безапелляционным заявлением вдовы, надлежало явиться завтра на вторую попытку. Ситуация… Похоже, ты открыл дверь, закрыть которую уже нельзя.

Он прошел по лестнице вместе со всеми до балкона апартаментов Илисиди, поскольку это был единственный известный ему путь внутрь замка, но вдова устремилась во внутренние помещения, больше не обращая внимания на него среди людей это выглядело бы грубостью, но здесь означало лишь, что вдовствующая айчжи потеряла интерес к дальнейшим деловым разговорам с низшим. При их различии в общественном положении она не была связана никакими социальными обязанностями; а он, раз она молчит, имел право идти куда угодно, если только какой-нибудь слуга не передаст ему приказания остаться.

Но никто ничего не передал. Брен вышел через двери личных покоев вдовы и проследовал через приемные залы ее апартаментов в сопровождении слуг рангом помельче, которые распахнули перед ним наружные двери, поклонились и пожелали доброй удачи.

Он, в свою очередь, пожелал доброй удачи им – под приличествующие кивки и поклоны с их стороны, – после чего зашагал по коридорам, усталый, измученный, но зато обогащенный знаниями об этой земле, провинциях, ландшафтах и главенстве в замке – и даже об истории и происхождении пушки, которую видел сейчас через открытые передние двери.

А там – Боже, помоги! – было запарковано несколько автомобилей.

Возможно, приехал какой-то чиновник из городка. Возможно, прибыла давно обещанная ремонтная бригада и сейчас налаживает электричество. Но в любом случае пайдхи – не та фигура, появление которой большинство провинциальных атеви примет без содрогания. Он решил поторопиться и пересек переднюю комнату быстрым, хоть и прихрамывающим шагом.

И прямо столкнулся с входящей группой замкового персонала и стайкой туристов.

Какая-то девчушка запищала и кинулась к родителям. Родители застыли как громом пораженные – черная стена с вытаращенными желтыми глазами. Он отвесил всеобъемлющий извиняющийся поклон и понял – уж это пайдхи должен понимать, работа такая – что надо как-то латать ситуацию, тем более, что вид у него страшноватый: разбитая губа, весь в пыли.

– Добро пожаловать в Мальгури, – проговорил он. – Я представления не имел, что у нас посетители. Прошу, успокойте юную даму. – Пауза – перевести дыхание. Второй поклон. – Пайдхи, Брен Камерон, в вашем распоряжении. Могу ли быть чем-то вам полезен?

– А можно нам получить ленточку? – поторопился выскочить с вопросом мальчик чуть старше.

– Не знаю даже, есть ли у меня ленты, – извиняющимся тоном сказал Брен. Обычно он держал их у себя в кабинете для всяких формальностей. Но сейчас не знал, захватила ли Чжейго такую ерунду. Впрочем, кто-то из слуг тут же сказал, что они могут представить ленты и сургуч, если кольцо с печаткой у него с собой.

Опять попался в ловушку. Все, Банитчи точно меня убьет.

– Простите меня, – сказал он. – Я только что из конюшен. Мне надо вымыть руки. Я скоро вернусь. Прошу прощения, благодарю за вашу благосклонность…

Он поклонился еще два или три раза, торопливо двинулся к лестнице и, только одолев половину пролета, поднял глаза.

Наверху стоял Тано с явным неудовольствием на лице и выставленным на всеобщее обозрение пистолетом на бедре. Тано поманил его наверх, и он преодолел остальные ступеньки бегом, надеясь, что туристы не могли рассмотреть снизу этого обмена мимическими сигналами и угадать причину, вызвавшую такую внезапную вспышку энергии.

– Нанд' пайдхи! – сказал Тано сурово. – Вы должны были воспользоваться черным ходом.

– Мне этого никто не сказал, нади! – Брен разозлился и вынужден был сдерживаться. Виноват был Банитчи, который тут командовал, – но и сам он тоже не без греха. – Мне надо умыться и почиститься, Я пообещал этим людям…

– Ленты, нанд' пайдхи. Я этим займусь. Поторопитесь.

Он пролетел по лестнице мимо Тано, хоть двигаться было больно, и пронесся по коридору к своим апартаментам. Искупаться некогда. Только умылся наспех, надел свежую рубашку и брюки, чистое пальто, смочил одеколоном руки и пригладил растрепанные ветром и выбившиеся из косички волосы.

Затем выскочил за дверь, промчался по коридору, но по лестнице спустился уже более достойным шагом – а внизу тем временем выстроился комитет по торжественной встрече, перед камином в холле поставили столик, на нем лежала сургучница, ленты, маленькие карточки – и стояла очередь жаждущих атеви: каждому надо было подписать карточку, обвязать лентой, запечатать сургучом. И вот, получив подпись и печать, отошел первый турист, довольный и взволнованный, которому досталась неожиданная награда за эту поездку, а еще тридцать стояли в очереди, украдкой поглядывая на Брена, на единственное живое человеческое лицо, которое им довелось увидеть, если, конечно, они не бывали в дальнем Шечидане.

Пайдхи давно привык ко взглядам взрослых. Но с детьми иметь дело куда труднее. Они ведь вырастают на матчими о Войне. Некоторые смотрели исподлобья, другим хотелось потрогать руку пайдхи – проверить, настоящая ли у него кожа. Один спросил, какого цвета его мама – такая же или нет. Некоторые боялись его взгляда, кое-кто спрашивал, есть ли у него пистолет.

– Нет, нади, – лгал он с почти что чистой совестью, – ничего подобного. У нас сейчас мир. Я живу в доме айчжи.

Родитель поинтересовался:

– Вы здесь на отдыхе, нанд' пайдхи?

– Я в восторге от озера, – отвечал Брен, а сам думал, сообщало ли о покушении на него телевидение в той провинции, откуда прибыл этот турист. Учусь ездить верхом. – Он капнул сургучом на карточку и припечатал ленту. Здесь великолепные виды.

Снаружи ударил гром. Туристы начали беспокойно поглядывать на дверь.

– Я потороплюсь, – сказал он и погнал очередь быстрее, припомнив надвигающееся с дальнего конца озера черное облако, которое они видели с горы; ежедневный потоп, сказал он себе, интересно, может, сейчас в здешних местах вообще дождливый сезон, может, именно по этой причине Табини приезжает сюда ранней осенью, а не в середине лета. Надо полагать, Табини знает местный климат и отправил сюда пайдхи, чтоб вымок как следует.

Света еще не было.

– Они здесь так уместны, такие подлинные, – сказал один посетитель другому, имея в виду горящие свечи.

«Прогуляйся в туалеты», – подумал Брен угрюмо, и с тоской вспомнил о горячей ванне – не меньше получаса ждать, пока согреется вода.

Сидя на твердом стуле, он ощущал как минимум некоторое неудобство, последствия знакомства с седельной подушкой и аллюром Нохады плюс напряжение мышц в тех местах, где, по его глубокому убеждению, вовсе не должны существовать какие-то отдельные мускулы.

Порыв сырого и холодного ветра ударил в раскрытые двери, рванул огоньки свечей, разбрызгал сургуч из сургучницы – капли упали на полированное дерево стола. Брен хотел было окликнуть слуг и велеть, чтобы затворили дверь, пока не хлынул дождь, но все они стояли слишком далеко, а он уже почти закончил. Туристы оправятся отсюда через минуту-другую, а от раскрытой двери в холл идет больше света, чем от свечей.

Ударил гром, отразился эхом от стен, а перед Бреном остались последние туристы, пожилая пара. Они попросили:

– Четыре карточки, если пайдхи не возражает, для внуков.

Он подписывал и запечатывал, а прочие туристы с обвязанными карточками в руках сбивались в кучку у открытых дверей. Микроавтобусы подтягивались к выходу, в воздухе уже пахло дождем – резкий контраст с запахом сургуча.

Брен сделал лишнюю карточку и припечатал к ней последнюю ленту – для старика, который говорил без умолку, что его внуков зовут Надими, Фари, Табона и крошка Тигани, у которой только что прорезались первые зубки, а его сын Феди – крестьянин в провинции Дидайни, и не согласится ли пайдхи сфотографироваться?

Брен встал, чувствуя, как с трудом растягиваются одеревеневшие мышцы, он улыбался в камеры под щелканье затворов – другие туристы тоже поспешили получить разрешение на снимок. Теперь он уже не так волновался из-за этой встречи, его воодушевило, что туристы оказались вполне доступными существами, даже дети держались с ним уже гораздо спокойнее. «А ведь это, думал он, – самый близкий мой контакт с простым народом, если не считать тех немногих, кого я встречал на аудиенциях в Шечидане». Воодушевленный успехом своего публичного жеста, действуя в привычках дипломатической работы, он счел себя обязанным проявить ответную любезность и проводить туристов до дверей и автобусов, несмотря на холод; всякое дополнительное проявление доброй воли – всегда правильная политика; и ему понравилась пожилая пара, эти двое шли рядом с ним и расспрашивали о его семье.

– Нет, жены у меня нет, – говорил он, – да, я уже думал об этом…

Барб умерла бы здесь от скуки и раздражения, ей не вынести затворничества, в котором живет пайдхи. Барб задохнулась бы в постоянном окружении службы безопасности, а что до осторожности и осмотрительности ее жизнь никак не отвечала запросам совета… она бы не прошла… и вообще… Барб… я ведь не люблю ее, просто она мне нужна.

К нему протиснулся какой-то мальчик, застыл буквально на расстоянии вытянутой руки и сказал без лишней скромности:

– Смотрите, а я такого же роста!

Что было истинной правдой. Но родители торопливо оттащили отпрыска, объявили, что так говорить очень иншейби, очень нескромно, грубо и опасно, умоляли пайдхи о прощении и тут же попросили сняться с ними, если кто-нибудь из персонала пайдхи согласится щелкнуть затвором.

Он улыбнулся в стиле атеви, подождал, пока они все подготовят, и постарался выглядеть благовоспитанным и спокойным, стоя вместе с четой перед объективом.

Защелкали и другие камеры – в тот момент, когда он шагнул в сторону, целая очередь щелчков.

И среди них невпопад хлопнуло три раза снаружи. У Брена замерло сердце – он узнал выстрелы, но тут же кто-то ухватил его за руку и швырнул в холл через открытую дверь, а туристы бросились врассыпную из-под портика, на дождь.

Прогремел еще один выстрел. Туристы радостно закричали.

Это Тано чуть не придушил его – а он и не знал, что Тано рядом.

– Оставайтесь здесь! – скомандовал Тано и вышел наружу, положив руку на пистолет.

Но Брен не мог оставаться на месте, не зная, что происходит и откуда грозит опасность. Он рискнул высунуть голову и посмотреть вслед Тано, на удаляющуюся спину – но высунул только голову, сам постарался держаться за массивной дверью. Туристы стояли неплотно, он увидел в просветах между ними мужчину-атева, лежащего на мостовой под дождем, а чуть дальше – других атеви, выбирающихся с газона на идущую по дуге подъездную дорогу рядом с пушкой – просто тени за пеленой дождя. Водитель микроавтобуса, игнорируя все происходящее, кричал туристам, чтобы быстрее садились, что им сегодня еще далеко ехать и по расписанию предусмотрен второй завтрак на озере, если пройдет непогода.

Туристы загрузились, а атеви-тени собрались вокруг мужчины, лежащего на булыжнике. Брен решил, что стрельба окончена. Он вышел – и остановился в дверях, когда в лицо ударил сырой ветер. Немедленно примчался Тано.

– Войдите внутрь, нанд' пайдхи! – приказал Тано.

Первый микроавтобус уже отъезжал, туристы прижимали носы к стеклам, некоторые махали. Брен помахал в ответ – привычка, ничего не поделаешь – и застыл, ошеломленный гротескным зрелищем. Микроавтобус тем временем объехал вокруг пушки, за ним – второй.

– Все улажено, нанд' пайдхи, уйдите внутрь. Они думают, что это специально для них разыграли матчими, все в порядке.

– Все в порядке? – Брен обуздал свое негодование и овладел голосом. Кого там убили? Кто это?

– Не знаю, нанд' пайдхи, попытаюсь выяснить – но я не могу оставить вас тут внизу. Пожалуйста, идите наверх.

– Где Банитчи?

– Там, снаружи. Все в порядке, нади, идемте. Я провожу вас в ваши покои.

Затрещала карманная рация, Тано нажал на кнопку.

– Он со мной, – сказал Тано.

Брен думал: это был голос Банитчи, слава Богу, Банитчи жив-здоров, но где же Чжейго? Он слышал, как Банитчи говорит что-то словесным кодом, мол, проблема решена, потом другой голос – у атеви не всегда легко определить, мужчина говорит или женщина, – сказал что-то насчет второй команды, с которой все в порядке.

– А вдова? – проговорил негромко Брен, вдруг задавшись вопросом поневоле начнешь спрашивать, когда увидишь мертвого на земле, – не была ли как-то вовлечена Илисиди, все ли с ней в порядке, и уж не была ли она сама автором спектакля, разыгравшегося там, снаружи, при участии Банитчи?

– Она в полной безопасности, – ответил Тано и еще раз легонько подтолкнул Брена. – Пожалуйста, нади, у Банитчи все хорошо, у всех все хорошо…

– А кто убит? Какой-то посторонний? Или кто-то из персонала?

– Я еще не знаю, нади, но прошу – пожалуйста, не затрудняйте нам работу.

Брен вздохнул и позволил увести себя от дверей, с дороги ветра и летящего внутрь тумана, от которого его одежда стала влажной и холодной, через тускло освещенный холл и вверх по лестнице. И все время он думал о тенях под дождем, о Банитчи где-то там, снаружи, о неизвестном, который лежит мертвый на булыжной дороге, прямо возле клумб и пушки-памятника…

Еще он думал с беспокойством о ночной тревоге и о том, как меньше часа назад катался с Илисиди и Сенеди по гребню горы, где их могла достать любая винтовка. Тут же ожили воспоминания о той ночи в Шечидане – отдача пистолета в руках, и Чжейго, как в страшном сне, говорит, что на террасе кровь… Как там, снаружи, на газоне – и тоже под дождем…

Пока он доковылял по лестнице до верхнего холла, у него уже дрожали колени. А пока добрался до дверей своих апартаментов, в животе все бурлило, словно это снова была та ночь, словно опять все выходит из-под контроля.

Наконец Тано выдвинулся вперед на пару шагов и открыл дверь в приемную комнату – все, тут можно чувствовать себя в надежном убежище, тут встречает теплый воздух, как прочная стена, и свет льется из окон, слепых от дождя… Полыхнула молния, сделала окна на миг белыми. Да, мокро будет туристам ехать вниз с горы. И завтрак на озере становится несколько проблематичным.

Неизвестный атева вторгся на территорию замка ночью, а теперь лежит мертвый на булыжной дороге, и все его планы сорваны. И как-то трудно поверить, будто никто не знает, что это были за планы.

Тано позвонил, вызывая других слуг, и негромким голосом заверил Брена, что скоро будет чай.

– Попросите, чтобы приготовили ванну, – сказал Брен, – если можно.

Он не хотел сейчас иметь дело с Джинаной и Майги, пусть лучше Тано, пусть будут те, о которых точно известно, что это люди Табини, – но побоялся перечить Тано, как будто вопрос о планах его охранников может показаться протестом против их заговора молчания, признаком, что пленник набрался духу взбунтоваться, предупреждением, что его стражам надо быть повнимательнее…

Очередная глупая мысль. Я хочу, чтобы рядом были Банитчи и Чжейго, а Тано ведь уже сказал: мои личные потребности могут оказаться только помехой для расследования, которое проводит Банитчи там, снаружи. Да и не надо мне знать все так подробно, как Банитчи, это ему необходимо пройти по следу под дождем, необходимо задавать вопросы слугам – вроде того, как этот неизвестный попал в замок и не приехал ли он вместе с туристами на автобусе – и проверять, не совершил ли сам Банитчи жуткую ошибку, а убитый был просто каким-то незадачливым туристом, который выбрался со своим фотоаппаратом на газон, чтобы поймать особенный ракурс…

Но ведь пассажиры автобуса хватятся, что одного из них недостает, верно ведь? Ведь может кто-то в одной или другой машине поинтересоваться, почему вон то место пустует, и кто на нем сидел, а правда ли, что все это было матчими, а тот – просто актер, и все это – представление, так сказать, в назидание и поучение зрителям? Разве это не в исторической традиции здесь, в Мальгури, где несчастные происшествия со смертельным исходом случались на каждом шагу?

Джинана и Майги не замедлили явиться на призыв, поторопились принять пайдхи у Тано с рук на руки, отвели в гостиную, к огню – по дороге стащили с него сырое пальто и спросили, как прошел завтрак с вдовой… Как будто никакие туристы сюда не приезжали, как будто ничего особенного не произошло во дворе, а хоть и произошло, то пустяки, не имеющие никакого значения для чьей-нибудь жизни…

А где Алгини? – вдруг вспомнил он. Ну да, я не видел напарника Тано со вчерашнего дня – а кто-то там снаружи лежит мертвый. И прошлой ночью я по сути не видел Алгини – только неразличимые тени, проскользнувшие через комнату. Я не видел Алгини, может быть, с позавчерашнего дня… когда же случилась эта история с чаем? Что-то я счет дням потерял после отъезда из Шечидана…

Тано не казался обеспокоенным. Только лица атеви не всегда показывают их мысли и чувства, даже если они на самом деле что-то переживают, никогда у них не поймешь толком…

– Включи водогрей, – велел Майги Джинане, а сам завернул Брена в меховую полсть. – Нади, сядьте, пожалуйста, и отогревайтесь. А я помогу вам снять сапоги.

Брен опустился в кресло перед камином, Майги стащил с него сапоги. Брен чувствовал, что руки у него как лед. И ноги вдруг похолодели непонятно почему.

– Там во дворе застрелили кого-то, – сказал он, внезапно охваченный каким-то отчаянно-бесшабашным настроением, пытаясь вызвать Майги на разговор. – Вы об этом знаете?

– Я уверен, там все сделано как надо. – Майги стоял на коленях и энергично растирал ему правую ногу – согревал. – Они – высший класс.

Похоже, Майги имеет в виду Банитчи и Чжейго. Высший класс. Человек убит. Может, на том все кончено и завтра можно будет уехать обратно, туда, где работает компьютер и вовремя прибывает почта.

А тут – электричества все еще нет, туристы приезжают и уезжают и вдова подвергает всех опасности во время утренней верховой прогулки.

Почему Банитчи не передал никакого предупреждения, если Банитчи сам имел сведения, что кто-то чужой гуляет без присмотра на территории, и почему до меня не дошло предупреждение Банитчи относительно туристов?

Но разве Чжейго не говорила что-то вчера – что-то об экскурсиях, – а я не запомнил, черт побери, я думал о другой каше, в которую влез, и ее слова в одно ухо влетели, из другого вылетели?..

Значит, это не их вина. На меня охотились, а я преспокойно расхаживал среди туристов, где еще кого-то могли подстрелить – если бы моя охрана, из соображений тонкости, не сумела как-то прикрыть меня, находясь там…

Ему стало холодно. Майги закутал его в халат, подоткнул со всех сторон в кресле и принес горячего чаю. Брен сидел, вытянув к огню закутанные в халат ноги, а за окном бухал гром, и дождь хлестал по стеклам – на том уровне, где не прикрывала замковая стена. Ветер, разогнавшийся на открытом просторе озера, бил прямо в окно. И дождь стучал так, будто в стекла швыряли мелким гравием. Или град колотил. Брен даже удивился, как стекла все это выдерживают: не усилены ли они чем-то? Или же, учитывая, что окно выходит наружу и кто-то может сюда вскарабкаться, стекла пуленепробиваемые?

Чжейго хотела оградить меня от событий прошлой ночи. Алгини исчез еще до прошлой ночи. И электричество вышло из строя.

Он сидел и снова прокручивал в голове это утро: завтрак, поездку, Илисиди и Сенеди, туристов и Тано, и больше всего – счастливые лица и руки, машущие ему из-за стекол автобуса, как будто все это в телевидении, как будто все – матчими. Я совершил небольшую верховую прогулку по окрестностям, встретился с людьми и попытался убедить их, что меня не нужно бояться, – вроде этих детишек, вроде пожилой пары – и кого-то застрелили прямо у всех на глазах.

А ты ведь и сам стрелял из пистолета, ты узнал, что готов стрелять и убивать, из-за страха, из-за – теперь-то начинаешь понимать – страшного, жуткого гнева, сам не знал, что в тебе сидит такой гнев, такая злость, от которой до сих пор трясет, и сам не знаешь, откуда она взялась, и чем вызвана, и на кого ты так злишься – на себя самого, на атеви или на какую-то конкретную ситуацию…

Нет, прошлой ночью тревога не была ложной – или, как выразилась бы Барб, «это чертовски дьявольское совпадение». Может, Банитчи думал прошлой ночью, что ты в безопасности, и только потому неизвестный сумел пробраться так далеко сквозь охрану Банитчи. Может, они все время выслеживали убийцу и позволили тебе выехать утром с Илисиди в надежде, что ты выманишь его из укрытия.

Слишком много телевидения, сказал Банитчи той ночью, когда в спальне пахло порохом, а террасу поливал дождь. Слишком много пьес матчими.

Слишком много страха в детских лицах. Слишком много указывающих пальцев.

Мне нужна моя почта, черт вас всех возьми, любой идиотский каталог, картинка, на которую можно смотреть. Но они не собираются доставить мне почту.

Диана Хэнкс, возможно, уже хватилась меня, пытается дозвониться в кабинет и не может связаться.

Они ей, наверное, говорят, что я уехал на отдых с Табини. Но Хэнкс может и не поверить. Они там прослушивают передачи атеви. Но не станут из-за этого скандалить с Бу-чжавидом. Когда поймут, что дело нечисто, будут прослушивать еще старательнее, пытаясь найти меня – и честить меня в хвост и гриву, что я не занимаюсь своей работой. Хэнкс начнет складывать чемоданы, чтобы занять мое место. Хэнкс всегда негодовала, что я обошел ее в конкурсе.

И Табини невзлюбит Диану Хэнкс. Может быть, он даже сообщит об этом Комиссии, если там своей головой не додумаются и ввяжутся во вражду между ним и Хэнкс.

Но хоть бы ты сто раз здорово умел предсказывать реакцию Табини – или просчитывать ситуацию – но отсюда, сидя взаперти, все равно ничего не докажешь. Жизненно важного сообщения не передал, не поднял на Мосфейре тревогу…

Господи, что за глупости! Набрался страху из-за какого-то свихнувшегося психопата, а теперь уже чудится тебе, что рушится Договор, как будто атеви все эти столетия только и дожидались случая снова развязать Войну, скрывая ракетную программу, которую ведут своими силами, – и вот-вот выпустят боеголовки на Мосфейру.

Это так же глупо, как предположить, что атеви со своих спутников, ползающих чуть ли не над самой землей, начнут обстрел «лучами смерти». Что скрывать, в отношениях между Мосфейрой и Шечиданом бывали тяжелые периоды. Но администрация Табини самая открытая, меньше всего секретничает, с ней договариваться легче, чем с любой из прежних администраций.

«Лучи смерти, – говорил Табини и смеялся, приглашая его на неофициальный ужин с выпивкой – в чем в чем, а в этом пороке атеви и люди были единодушны. – Смейтесь, – говорил Табини. – Брен, дураков хватает и на Мосфейре, и в Бу-чжавиде. Не принимайте их всерьез».

«Спокойно, руку тверже, Брен-чжи, это все равно что показать пальцем, никакой разницы».

«Хороший выстрел, хороший выстрел, Брен…»

Дождь… барабанит в окно. Смывает следы и улики. Автобусы едут по дороге, туристы смеются, восхищенные и изумленные нашей встречей.

У них нет ненависти ко мне. Они хотели сняться со мной, чтобы доказать мое существование соседям…

В дверях возник Джинана:

– Нади. Вода для ванны готова.

Брен собрался с духом и с силами, сдвинулся с места, плотнее закутался в халат и побрел вслед за Джинаной через спальню, через коридор и сырые выстуженные «удобства» – в душную жару перегретой ванной комнаты, где можно наконец размотать с себя одеяло, снять остатки одежды и погрузиться по самую шею в теплую парящую воду.

Вокруг него поднимались клубы пара. Вода смягчала боль во всем теле, которую он так старательно прятал. Можно лежать, мокнуть и тупо пялиться на древнюю кладку вокруг – и задавать себе глубокомысленные вопросы, вроде того, почему ванна не провалилась сквозь пол, если все остальное на втором этаже деревянное.

Или другие – почему, например, две бригады обслуживающего персонала не обсуждали между собой ночную тревогу и почему Сенеди позволил нам выехать за стены замка?

Он со мной говорил о пушке и о древних войнах.

Все расплывалось и смазывалось. Камни, меры предосторожности, века, жара, угроза для жизни. Шум грозы сюда не доходил. Только передавалась изредка через камни вибрация от ударов грома, как от выстрелов древних пушек.

И все твердят в один голос: «Все нормально, нанд' пайдхи, вам не о чем тревожиться, нанд' пайдхи».

Он услышал шаги где-то снаружи. Услышал голоса, быстро стихшие вдали.

Наверное, вернулся Банитчи. Или Чжейго. Или Тано. А может даже Алгини, если он жив и здоров. И как будто в замке не происходит ничего чрезвычайного. Более современная техника подвела, но газовая горелка работает.

Пайдхи привык вверять свое благополучие в чужие руки. Сам он ничего не может сделать. И уйти никуда не может.

Он спокойно лежал в воде, шевелил пальцами на ногах – ноют, натерло сапогами, – крутил лодыжками, которые совсем задеревенели от напряжения, когда он старался удержаться на спине у метчейты. Наверное, все время стискивал ноги. Он сидел, выпаривая из себя боль, пока не начала остывать вода, наконец выбрался из ванны и насухо вытерся полотенцем – Джинана с удовольствием помог бы, но Брен не имел привычки прибегать к помощи своих слуг в ванной, – а тем более чужих. А тем более здесь.

Итак, он надел купальный халат, который приготовил ему Джинана, и вернулся в кабинет, чтобы сидеть перед своим собственным безопасным огнем, читать свою книжку и ждать новостей – то ли известия, что свободен, то ли что надо еще подождать… пока ад замерзнет – что уж там придет раньше.

Может, они поймали убийцу живым. Может, задают ему вопросы и получают ответы. Может, Банитчи когда-нибудь расскажет, если дело обстоит именно так.

А может и не расскажет.

Подошел Джинана – выяснить, нужно ли пайдхи что-нибудь еще, – и Брен спросил:

– Когда будет электричество? Они хоть что-то сказали?

– Чжейго что-то говорила – как будто надо заказывать новый трансформатор, – сказал Джинана. – Должны привезти на поезде из Райгана. Что-то полетело на подстанции между нами и Майдинги. Не знаю, что. Пайдхи, возможно, понимает в электрических системах намного лучше, чем я.

Пайдхи понимал. Он только не сообразил, что речь идет о понижающей подстанции. Никто ему об этом не говорил – было лишь сообщение, что четверть Майдинги ждет того же самого ремонта. Вполне логично, что электрическая подстанция притягивает молнии, вот только не укладывалось в сознании, что никто в радиусе ста миль не может восстановить подачу энергии в главную часть города без доставки запасного трансформатора.

– Но это не бедная провинция. А такое должно случаться время от времени. Что, подобные аварии бывают каждое лето?

– О, бывают иногда. Прошлым летом – два раза.

– А бывает ли, что сюда проникает убийца? Такое случалось?

– Ни в коем случае, нанд' пайдхи. Но сейчас уже все в порядке.

– Он мертв? Они знают, кто это такой?

– Я не знаю, нанд' пайдхи. Они нам не сказали. Я уверен, они пытаются выяснить. Пусть вас не беспокоят такие подробности.

– А по-моему, это совершенно естественно, что меня беспокоят такие подробности, – пробормотал он, опуская глаза в книжку. Но все же нечестно вымещать свое раздражение на Джинане и Майги, которые просто работают здесь и которые воспринимают репутацию Мальгури как глубоко личную заботу. Спасибо вам, Джинана. Я бы выпил чаю.

– С бутербродами?

– Думаю, без. Нет, Джинана, спасибо, бутербродов не надо. Я буду сидеть здесь и читать.

* * *

На озере имелись корабли-призраки. Один – пассажирское судно, которое все еще заходит в порт зимними ночами – как-то раз даже в порт самого Майдинги – под всеми огнями и пытается взять на борт неосторожных и заслуженно проклятых, но только некий судья-магистрат взошел на борт, лет сто назад, и больше это судно никогда в порту не появлялось.

Была еще рыбачья лодка, эта иногда появлялась в шторм, – однажды, и двадцати лет еще не прошло, она показалась команде траулера, вышедшего на прибрежный лов, – в нем открылась течь и судно тонуло. Вся команда, кроме двоих человек, перешла на борт призрака, только капитан и его сын предпочли остаться на своем поврежденном траулере. Рыбацкая лодка – по словам всех, ее видевших, старая и обветшалая, – уплыла вместе с командой, и никого из этих людей больше никогда не видели.

Кажется, все в этих легендах зависело от неуместного доверия (хотя в атевийском языке нет слова «доверие»): призраки полностью утрачивали силу, если жертвы не верили тому, что видели, или если понимали, что дело оборачивается слишком хорошо, чтобы быть правдой, и отказывались обманывать самих себя…

Банитчи еще не вернулся. Пришли Майги и Джинана спросить, что он хочет на ужин, и рекомендовали блюдо из дичи – какое-то неуловимое холоднокровное животное, которое не вызывало у Брена аппетита, хоть он и знал, что слуги считают его деликатесом. Вместо этого он попросил устриц, и Майги отнесся к этому спокойно, хотя Джинана заметил, что в это время года моллюски не самые лучшие; за ними пошлют в город и, может быть, удастся купить, но пройдет часа два, а то и три, пока их доставят.