Текст книги "Иноземец"

Автор книги: Кэролайн Черри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

VIII

– Шумная ночка, – сказала Илисиди, наливая себе свой чай – пар и запах поплыли на другой конец стола, Брена сразу же замутило.

– Я очень сожалею, – проговорил он, – мне крайне неловко, айчжи-май.

Илисиди ухмыльнулась, определенно ухмыльнулась, и бросила в чашку сахар.

В разговоре за завтраком прозвучало сравнительно мало шпилек. Илисиди была в превосходном настроении. Она умяла четыре рыбины, миску каши и две лепешки со сладким маслом, Брен же ограничился кашей и булочками. Чувствуя, как больно сидеть на твердом стуле этим утром, он думал, что лучше еще раз выпить чайку Илисиди, чем снова лезть на спину Нохаде.

Но вот они уже оказались внизу, Илисиди упивалась крепким ветром с озера, ветром, который рвал полы пальто и резал сквозь свитеры, стоило перейти с солнышка в тень, во двор конюшен.

Этим утром Нохада хотя бы соизволила опуститься перед ним, а он хотя бы успел приготовиться к ее рывку вверх до того, как грохнулся всем весом в седло.

Больно, Боже, ну и больно! Не такая, конечно, боль, чтобы мужчине не зазорно было признаться или отговориться. Брен надеялся лишь на то, что онемение наступит пораньше, и все твердил себе, что его человеческие предки были наездниками – и все же как-то исхитрились продолжать род.

Он сумел быстро остановить Нохаду, когда она принялась вертеться, он твердо решил на этой прогулке оставить последнее слово за собой – и так оно и шло, пока Илисиди не послала Бабса наружу; вот тут-то Нохада оттолкнула метчейту Сенеди, заняла свое законное место в хвосте у Бабса и рывком вылетела на дорогу.

Прямо наружу. Илисиди с Бабсом исчезли за обрывом, Нохада выиграла шаг-другой у скакуна Сенеди и сама нырнула вниз.

Там, слава Богу, оказалась тропа, а не пустота.

Брен не вопил и не возражал, хотя ноги его и вопили и возражали, на время боль стала очень острой, на дюжину тряских шагов по пыльной траншее тропы, которая начиналась чуть выше того места, где Нохада вчера выкидывала номера из-за натянутых поводьев.

И если бы они тогда свалились, то все-таки не упали бы вниз, у-у, проклятая тварь! Скатились бы на довольно большое – неприятно большое расстояние вниз, до второй террасы над озером, это уж точно, но все-таки была там терраса… хотя неясно, сумел бы он или нет вчера, в самом начале поездки, удержаться на спине у Нохады.

Он нашел не менее любопытным, что вчера, вместо прыжка через край, где так легко было бы кувыркнуться глупому новичку, Илисиди повела их прямо на гору, маршрутом трудным, но не таким опасным. Выходит, и второй шанс ею упущен. Так что, может быть, эпизод с чаем был все-таки чистой случайностью.

Хотя, если вспомнить, что вчера на территории вертелся непрошеный гость, наверное, важнее всего было быстро убрать группу на ту сторону гребня или выше зоны обзора из крепости.

И если вспомнить замечание Банитчи, что он все время держал их под прямым наблюдением…

– Почему вы не сказали мне вчера, что есть возможность столкнуться с кем-то нежелательным? – спросил он у Сенеди, пока остальные телохранители вдовы ехали позади. – Вы ведь знали вчера, что мы подвергаемся опасности. Банитчи вам сообщил.

– Дозорные всадники были настороже, – ответил Сенеди. – И Банитчи находился все время неподалеку.

– Нади, а риск для вдовы? Это неразумно во всех отношениях.

– Когда нас охранял человек Табини? – Лицо Сенеди имело много общего с лицом Банитчи. Такое же выразительное. – Нет. Никакого риска не было.

Никакого риска? Может, это и комплимент для Банитчи, но риска тут было чертовски много, в любом человеческом понимании этого слова, разве что такая мысль уже приходила ему в голову ночью – вокруг установлено больше устройств сигнализации, чем Банитчи и Сенеди собирались ему говорить. Он ехал рядом с Сенеди в молчаливых раздумьях, а внизу волны разбивались о скалы. Небо было синее. Вода рябила. Под носом у Нохады пронесся дракончик, она отпрыгнула к самому краю – сердце замерло на один жуткий миг.

– Черт! – вскрикнул Брен, и на минуту у них с Нохадой началась безмолвная война, а Сенеди тем временем сохранял полную невозмутимость и полный контроль над своей метчейтой.

Илисиди ехала впереди них, внешне совершенно безразличная ко всему происходящему. Когда Брен закинул голову и посмотрел вверх, он вообще не увидел крепостных стен, только изогнутую стену скал, а за ними – самый краешек современной стены, которая отделяла мощеный двор от тропы. Впереди тропа вползала на гору прихотливыми извивами, и вот наконец они выехали на мыс, откуда открывался головокружительный вид; здесь Илисиди натянула поводья и дала Бабсу постоять. Брен, добравшись туда, постарался сделать то же самое с Нохадой, уговаривая себя, что если Бабс не кинется со скалы, то и Нохада тоже, а потому волноваться не о чем.

– Славный денек, – сказала Илисиди.

– Незабываемый вид, – отозвался Брен и подумал, что действительно никогда не забудет этой картины, этой опасной высоты, мощи животного под собой, ошеломляющей панорамы озера, которое расстилалось вокруг сколько видит глаз. Катаясь на лыжах с Тоби, он видел похожие пейзажи, но ни один из них не был преисполнен такой атевийской значимости, никогда не встречал он такой картины – прежде чужой и незнакомой, а теперь насыщенной именами, личностями и историей. В Бу-чжавиде – с его кипящей, расписанной по минутам жизнью, с толпами политических искателей счастья – не встречалось ни таких видов, ни таких всепоглощающих, захватывающих дыхание мгновений, какие предлагал Мальгури… между долгими, как вчера, часами чисто монастырской, удушающей тишины с головной болью от керосиновых ламп, с холодными темными пятнами в углах зала-пещеры, с раскаленными от близкого огня коленями.

Не говоря уже о канализации.

Но Мальгури имел свое очарование. Имел свои моменты, свою неимоверную, сложно переплетенную ткань жизни, и жизнь эту не измерить прямыми линиями и стандартизованными мерами: она не идет по улицам и прямым углам, где люди живут штабелями друг над другом, а за ночными огнями не видно звезд. Здесь ты слышишь ветер и волны, здесь находишь бесконечное разнообразие в выветренных камнях и гальке, здесь ничего не расписано заранее – кроме неумолимой необходимости проехать на обратном пути точно такое же расстояние, как на пути сюда…

Илисиди говорила о торговых кораблях и о рыбаках, а в небе высоко-высоко над Мальгури вытягивался тонкий след реактивного лайнера, который летел на восток через континентальный раздел, через ту преграду, которая тысячи лет не давала двум цивилизациям атеви встретиться друг с другом, – а сейчас это дело четырех-пяти часов, такие пустяки. Но Илисиди говорила о плавании через Майдинги, которое занимало несколько дней и охватывало территории разных айчжиин.

– В те дни, – говорила Илисиди, – человек был очень осторожен, проникая на территорию чужих айчжиин.

Не без цели. Снова.

– Но с тех пор мы многому научились, нанд' вдова.

– Чему, например?

– Что когда огораживаешь стеной кого-то снаружи, одновременно обносишь себя стеной внутри, нанд' вдова.

– Ха! – заявила Илисиди и движением, которого Брен еще не видел, развернула Бабса и стрелой понеслась по склону, расшвыривая камни.

Нохада помчалась следом. И всем остальным пришлось. А больно же, Господи, до чего же больно! Они неслись с горы к озеру, впереди всех Илисиди с вытянувшейся по ветру седеющей косой – ни положенных по рангу лент, ни украшений, просто черно-красное пальто, и лоснящийся черный круп Бабса, и хлещущий без всякой причины, просто от избытка энергии, хвост – и в мыслях у Илисиди, наверное, ничего, кроме открытого простора впереди.

Догнать – это была идея Нохады; но когда сзади несся тем же темпом весь эскорт, а рядом – Сенеди, Брену ничего другого не оставалось – только последовать ее начинанию.

Еще раз они остановились – на узком песчаном пляже-полумесяце, где озеро плавной дугой врезалось в сушу, а человек, думающий об убийцах, мог лишь повторять себе, что на этом берегу хватает мест, где нетрудно высадиться с лодки и добраться до Мальгури.

Но пока метчейти переводили дыхание, Илисиди говорила об озере, его глубине, его обитателях – его призраках.

– Когда я была ребенком, – рассказывала она, – на южный берег выбросило разбитый корабль, вернее, только носовую часть, но все подумали, что она, может быть, от корабля с сокровищами, который затонул четыреста лет назад. Ныряльщики отправились искать его, со всего берега собрались. Они утверждали, что так ничего и не нашли. Но в скором времени в Мальгури объявилось множество древних вещиц, и слуги отмывали их в бочках на заднем дворе. Мой отец отослал самые лучшие предметы в музей, в Шечидан. Наверное, они стоили целого состояния. Но большинство людей в провинции Майдинги просто переплавили их на золото.

– Это хорошо, что он спас их.

– Почему?

– Ради прошлого, – сказал Брен и задумался, уж не впадает ли он в очередное заблуждение относительно хода мыслей атеви. – Чтобы сохранить его. Разве это не важно?

– А разве важно? – ответила Илисиди вопросом на вопрос, ничуть не просветив собеседника.

Она снова поскакала в гору, и он тут же забыл все философские сложности, пытаясь защитить потертости, из которых, как он подозревал, могут образоваться водянки. Будь проклята эта баба! – думал он, а еще думал, что если натянуть поводья, отстать и ехать потихоньку сзади, пока хватит сил держать в узде инстинкты Нохады, вдова может воспринять это как сдачу, но будь я проклят, если отстану, будь я проклят, если позову на помощь или остановлюсь! Вот тогда Илисиди точно выкинет меня из своей компании, наверняка потеряет ко мне всякий интерес, и останется мне валяться в теплой ванне и читать байки о призраках, пока не погибнут мои потенциальные убийцы, нарываясь по очереди на все барьеры и ловушки, подготовленные хитроумным Банитчи, и можно будет вернуться домой – к кондиционированному воздуху, утренним известиям и чаю, который можно пить без оглядки… Время от времени Брену представлялось, что это единственное спасение.

Но он скакал, не отставая от Илисиди. Атеви называют это на'итада. Барб называет это дуростью… Они вернулись домой через час, и никогда еще в жизни час не тянулся так долго, бесконечный час, когда он раз за разом повторял себе, что лучше свалиться с горы и помереть.

В конце концов ворота заднего двора оказались перед ними, потом за ними – и вот уже метчейти нетерпеливо рвутся к своим стойлам и кормушкам. Он ухитрился заставить Нохаду опустить плечо, ухитрился слезть с этой поднебесной высоты на землю и стать на ноги, хоть и не был уверен, что колени выдержат его вес.

– В горячую ванну! – крикнула ему Илисиди. – Я пришлю вам кое-какие травы, нанд' пайдхи. Увидимся утром!

У него хватило сил поклониться и вместе со всей свитой Илисиди подняться по лестнице, почти не прихрамывая.

– Потертости проходят через четыре-пять дней, – сказал ему Сенеди негромко.

* * *

Только о горячей ванне он и думал весь долгий путь до переднего холла. Горячая ванна, на добрый час. Мягкое и неподвижное кресло. Помокнуть в воде, а потом читать – лучшего способа провести остаток дня не придумаешь: сидеть на солнышке, думать только о своих делах, избегать айчжиин и атлетических упражнений. Он прохромал по длинному холлу и начал подниматься по лестнице на свой этаж, в своем темпе.

Внизу простучали по каменному полу быстрые шаги. Он оглянулся, мгновенно насторожившись – так ли уж безопасно здесь, в переходах замка? и увидел, что к лестнице подходит Чжейго, полная энергии и нетерпения.

– Брен-чжи! – окликнула она его. – Что это с вами?

Заметила хромоту. И волосы наверняка выбились из косички, а на пальто – пыль, шерсть и пена.

– Все нормально, нади-чжи. Хороший был полет?

– Долгий, – ответила она и догнала его, перешагивая через две ступеньки; человеку такие шаги дались бы с трудом. – Вы что, упали, Брен-чжи? Неужели вы свалились с…

– Нет-нет, это просто потертости. Самые обыденные и прозаические.

Он сделал над собой решительное усилие, чтобы, не хромая, пройти остаток пути по лестнице и дальше по коридору вместе с Чжейго… при условии, что ее привлекает запах пота и шерсти метчейти. От Чжейго пахло цветами, довольно приятно. Он никогда не замечал этого раньше; и где-то на втором плане промелькнуло смущение – «потеть невежливо», эта информация передавалась потихоньку от пайдхи к пайдхи. Разогретое человеческое тело пахнет иначе, а среди атеви «иначе» – нехорошо, когда речь идет о личной гигиене; администрация вколачивала эту мысль в головы младших администраторов. Поэтому Брен старался – по мере возможности незаметно держаться подальше от Чжейго, радовался, что она идет сзади, мечтал улучить момент и выкупаться до делового разговора и жалел, что ее не было здесь ночью.

– А где Банитчи? Вы не знаете? Я не видел его со вчерашнего вечера.

– Полчаса назад был в аэропорту, – ответила Чжейго. – Говорил с какими-то людьми с телевидения. По-моему, они направляются сюда.

– Зачем?

– Не знаю, нади. Они прибыли тем же рейсом, что и я. Это может иметь какое-то касательство к попытке покушения. Они не говорили.

Не мое дело, решил Брен. Банитчи решит его, как он умеет, без лишнего шума, может быть, отправит обратно первым же рейсом.

– Здесь никаких новых сложностей?

– Только с Банитчи.

– Как это?

– Он мною недоволен. Я, кажется, сделал или сказал что-то, нади-чжи, сам не знаю что.

– Не очень приятное дело рассказывать человеку, как его ассоциат опозорился. Дайте ему время, нанд' пайдхи. Некоторые вещи не в нашей власти.

– Это я понимаю, – сказал он – и сделал вывод, что ничего не понимает: прошлой ночью, забыв обо всем, до того зациклился на своих бедах, что даже не подумал о беспокойствах Банитчи. Тут засветилось неясное еще предположение: вчера вечером Банитчи от меня чего-то добивался, я не понял, он ничего не добился, и мы расстались, недовольные друг другом. – Думаю, я был очень груб вчера вечером, нади. Хоть и не следовало. Я перестал делать свою работу. Думаю, он прав, что сердится на меня. Надеюсь, вы сумеете ему это объяснить.

– А вы и не должны делать никакой «работы» для него. Это мы делаем работу для вас. И я сильно сомневаюсь, что он обиделся. Если он позволил вам увидеть свое расстройство, считайте это комплиментом для себя.

Необычный подход. Какая-то часть его мозга кинулась ворошить память, перебирая старые заметки. Другая же часть отправилась на каникулы, гадая: неужели все-таки я нравлюсь Банитчи?

А благоразумная, будничная часть сознания велела остальным двум частям заняться делом и перестать наконец дожидаться человеческой реакции от атевийских мозгов. Чжейго имела в виду именно и только то, что сказала. Точка. Абзац. Банитчи опустил передо мной свой щит, Банитчи психовал из-за паршивых дел, но ни Банитчи, ни Чжейго не собирались вдруг, только потому, что оказались заперты в одной клетке с изнывающим землянином, впадать в человеческие сантименты. Чувства – не инфекционная болезнь, они не передаются, и наверное, я сам до чертиков злил Банитчи, который не менее трудолюбиво пытался подбрасывать мне ключики, а я их упорно не воспринимал. В качестве компаньона за ужином я был очень унылой заменой Чжейго, которая уехала объяснять Гильдии, почему кому-то захотелось убить пайдхи; и, возможно, к концу ужина Банитчи начал лучше понимать своего незадачливого коллегу…

Они остановились у двери. Брен полез в карман за ключом, но Чжейго уже сама отперла замок и впустила его в приемную.

– Вы так мрачны, – сказала она, оглянувшись на него. – Почему, нанд' пайдхи?

– Из-за вчерашнего вечера. Мы с ним наговорили всякого – и я теперь чувствую себя виноватым. Мне хотелось бы сказать ему, что я сожалею. Если бы вы могли ему передать…

– «Сказать» и «сделать» – даже не братья, – ответила Чжейго пословицей. Закрыла дверь, сунула ключ в карман и вынула из-под мышки кожаную папку. – Вот это вас подбодрит. Я привезла вашу почту.

А ты уже сдался! Уже примирился с мыслью, что почта так и не пройдет через службу безопасности; а сейчас Чжейго опрокинула все догадки о твоем положении в Мальгури.

Он взял пачку, которую вручила ему Чжейго, и, даже не присаживаясь, быстро перебрал все в поисках личных писем.

В основном каталоги, хоть далеко не так много, как он обычно получал; три письма, но не с Мосфейры – два от председателей комиссий по сельскому хозяйству и финансам, а третье – с официальной печатью Табини.

Но ведь это же не вся моя почта, во всяком случае, не вся обычная почта – нет писем ни от Барб, ни от матери. Никаких посланий из управления, запросов вроде «Где вы находитесь? Живы ли вы?»

Чжейго, конечно, знает, чего тут не хватает. Должна знать, не такая она пешка в своей работе. А что я ей могу сказать на этот счет? Вон, стоит, ждет – наверное, любопытствует насчет письма Табини.

А может, отлично знает, что в нем написано.

Он начал бояться возможных ответов – бояться своего собственного невежества, своей неспособности вычислить, о чем говорит окружающее молчание, или сообразить, какой из сигналов Табини ему надо было уловить.

Брен провел ногтем большого пальца под печатью на письме Табини, надеясь на весть об освобождении, очень надеясь, что в письме есть хоть какое-то объяснение, от которого жизнь не станет еще противнее.

Рука Табини – не самый разборчивый почерк на свете… Обычное перечисление титулов.

«Надеюсь, вы здоровы, – начиналось письмо, исполненное каллиграфическими изысками Табини. – Надеюсь, вы наслаждаетесь солнцем и водой Мальгури».

«Благодарствуйте, благодарствуйте, Табини, – подумал Брен саркастически. – Дождливый сезон, как минимум». Он оперся растертой задницей на край стола, читая письмо, а Чжейго ждала.

Ага, вот что-то о людях с телевидения. Только телевидения мне не хватало, Господи Боже…

«…я намерен с помощью этого интервью дать населению всего мира представление о земных людях, об их мышлении и внешности, представление, весьма отличное от того, какое создают пьесы матчими. Я чувствую, эту полезную возможность нельзя упустить, и испытываю большую веру в ваше, Брен, дипломатическое искусство. Пожалуйста, будьте столь же искренни с этими профессионалами, как бывали со мной в частных беседах».

– Нади Чжейго! Вы знаете, о чем тут идет речь?

– Нет, Брен-чжи. Новые сложности?

– Табини посылает сюда бригаду с телевидения!

– Вот откуда эти люди в самолете! Я удивлена, что нас не предупредили. Хотя, уверена, у них должны быть документы, подтверждающие полномочия.

«В обстоятельствах, которые сделали целесообразной вашу изоляцию от Города и здешних связей, я не мог придумать более эффективного контрудара по вашим врагам, чем культивирование повышенного благожелательного отношения публики. Я поговорил лично с главой отдела новостей и общественной информации национальной сети и одобрил встречу с вами в Мальгури бригады уважаемых и пользующихся авторитетом репортеров для интервью, которое может, как надеемся мы с высокочтимым Министром просвещения, дать начало регулярным ежемесячным пресс-конференциям…»

– Он хочет, чтобы я каждый месяц выступал в программе новостей! Вы об этом знаете?

– Нет, заверяю вас, нади-чжи. Однако я уверена, что если Табини-айчжи позволил этим репортерам поговорить с вами, то это самые авторитетные люди.

– Авторитетные люди…

Брен быстро просмотрел письмо в поисках еще более неприятных новостей, но нашел только следующее:

«Я знаю, погода в это время года не самая лучшая, но надеюсь, что вы находите для себя радости в библиотеке и в общении с высокочтимой вдовствующей айчжи, которой, надеюсь, вы передадите мои личные добрые пожелания».

– Это просто невозможно. Я должен поговорить с Табини… Чжейго, мне нужен телефон. Немедленно.

– Я не имею права, Брен-чжи. Здесь нет телефона, а вывозить вас отсюда мне не разрешено.

– К черту, Чжейго!

– Я не имею права, Брен-чжи.

– А Банитчи имеет?

– Сомневаюсь, нади-чжи.

– Так вот, я тоже не имею права. Я не могу говорить с этими людьми.

Чжейго нахмурилась сильнее.

– Пайдхи сообщил мне, что Табини-айчжи уполномочил этих людей. А пайдхи понимает, конечно, что если Табини-айчжи одобрил интервью, то отказ пайдхи в высшей степени смутит этих людей и их руководство, вплоть до двора айчжи. Если пайдхи получил в этом письме разрешение отказать в интервью, я вынуждена просить показать мне письмо.

– Дело не в Табини. Я не имею разрешения с Мосфейры давать какие-либо интервью. Я категорически не могу этого сделать, не связавшись предварительно с моим управлением. И в любом случае не могу подготовиться за полчаса. Мне необходимо связаться с управлением – и немедленно.

– Но разве ваш ман'тчи не принадлежит Табини? Разве вы не говорили этого сами?

Господи, угодил прямо в очевидную ловушку, тут не поспоришь.

– Мой ман'тчи по отношению к Табини не исключает возможности спорить с ним или защищать мое высокое положение среди моего народа. Я обязан делать это, нади-чжи. Я не могу пустить в ход никакую силу – вся сила на вашей стороне. Но мой ман'тчи дает мне моральное право обращаться к вам за помощью, чтобы делать свою работу.

Трюки и увертки судебного адвоката – необходимая составная часть работы пайдхи. Но убеждать Чжейго, что ей надо изменить свое понимание ман'тчи, – все равно что просить инструкций против всемирного тяготения.

– На это потребуется разрешение Банитчи, – отвечала Чжейго с полным самообладанием, – если у него есть на то полномочия, а я не думаю, что они у него есть, Брен-чжи. Если хотите, я поеду в аэропорт и передам ему ваши возражения, хотя боюсь, что телевизионная бригада все равно приедет, раз в их допуске сказано, что они должны приехать, и это может случиться раньше, чем мы успеем устроить что-либо, и я не могу себе представить, как сможет Табини взять назад дозволение, которое, судя по всему, он дал без…

– Я чувствую слабость. Должно быть, из-за чая.

– Пожалуйста, нади, не надо шутить.

– Да не могу я иметь дела с ними!

– Это очень тяжело скажется на многих людях. Вы, конечно, понимаете…

– Я не могу сам принимать политические решения, несущие так много изменений, Чжейго! Это не входит в данные мне полномочия…

– Отказ этим людям неизбежно вызовет далеко идущие последствия. Я не с состоянии сейчас предвидеть всего, Брен-чжи, но разве можете вы не подчиниться хотя бы формально? Передача наверняка не пойдет в прямой эфир, и если возникнут какие-то политические соображения, то вполне можно будет внести коррективы. Табини рекомендовал этих людей. Значит, на кон поставлены многие репутации.

Чжейго и сама не последний крючкотвор – по крайней мере, весьма искушена в ман'тчи и накладываемых им обязательствах, и в щепетильности, с какой ее профессия принимает или не принимает обиды. Жизнь и смерть. Оправдано или нет. И в чем-то она права. В чем-то серьезном.

– Нельзя ли мне прочесть письмо, Брен-чжи? Я, разумеется, ни в коем случае не настаиваю, но это прояснило бы дело.

Он передал ей письмо. Чжейго подошла с ним к окну – отнюдь не потому, подумал Брен, что ей мало света.

– Насколько я понимаю, – сказала она, – вас просят быть очень откровенным с этими людьми, нади. Думаю, я понимаю ход мыслей Табини-айчжи, да простится мне такая дерзость. Если что-то вдруг произойдет с вами, это интервью будет очень полезно для завоевания симпатий народа.

– Если что-то произойдет со мной.

– Не фатальное. Но мы ведь отняли жизнь атеви.

Брен стоял, как громом пораженный, и пытался понять, действительно ли она сказала то, что он услышал. Ох уж эта ее несокрушимая прямота. Не может сообразить, что в ее словах содержится предубеждение. Она думает об атевийской политике. Это ее работа – работа для Табини и для меня.

– Жизнь атеви.

– Мы отняли ее, защищая вашу жизнь, нанд' пайдхи. Сделать это – наш ман'тчи. Но не каждый согласится с таким решением.

Он не смог удержаться:

– А вы, нади?

Чжейго на миг помедлила с ответом. Пока старательно складывала письмо.

– Ради Табини я безусловно согласна. Могу я оставить это письмо в документации, нади?

– Да, – сказал он и выбросил оскорбление из головы. «А чего ты ждал?» – спросил он у себя. И еще он спросил у себя, что же делать без консультации, о чем они могут спросить и что он отважится ответить.

Чжейго взяла письмо и вышла через спальню, по сути так и не ответив на его вопрос.

Чжейго была честна по натуре и вовсе не давала повода усомниться, что действительно будет защищать меня. Но я ведь не об этом спрашивал – вот только она, ясное дело, не могла так подойти к вопросу.

Я оттолкнул от себя Банитчи, а теперь оскорбил Чжейго. Весь день промах за промахом.

– Чжейго! – крикнул он ей вслед. – Так вы едете в аэропорт?

Манеры атеви не позволяют, среди прочего, кричать в разговоре. Чжейго вернулась, чтобы ответить:

– Если вам угодно. Но то, что я прочитала в письме, дает мне мало оснований задержать прибытие этих людей, нанд' пайдхи. Я могу только проинформировать Банитчи о ваших пожеланиях. Не вижу, что еще я могу сделать.

Все, возможности исчерпаны. Брен поклонился – коротко, устало.

– Насчет того, что я сказал… Я устал, нади, и потому не очень удачно выражаю свои мысли.

– Я не обиделась, Брен-чжи. Я имела в виду мнение людей недостаточно информированных. Следует ли мне попробовать связаться с Банитчи?

– Нет, – ответил он, мысленно махнув на все рукой. – Нет. Я поговорю с ними. Только передайте Табини от моего имени, что он поставил меня в положение, которое может стоить мне работы.

– Я это обязательно передам, – сказала Чжейго.

А когда Чжейго так говорит, ей можно верить.

– Благодарю вас, нади, – сказал он, Чжейго поклонилась и ушла через спальню.

Он пошел следом, взяв с собой рекламу курортов и каталог яхт – решил полистать в ванне.

Прощай, долгая ванна. Брен позвонил Джинане, чтобы известить его об изменении планов, снял пальто, оставил в спальне, проковылял по коридору до ванной и бросил пыльную, заляпанную слюной и пеной одежду в корзину для грязного белья.

Вода была горячая, покрытая пенной шапкой трав, Брен бы с удовольствием провалялся в ней хоть полдня, лишь бы Джинана добавлял горячей воды. Он утопил каталог яхт, потому что задремал – просто рука опустилась, каталог вымок… Здорово, оказывается, устал, руки-ноги как чужие…

Но, конечно же, заявился Тано, доложил, что у портика остановился фургончик, это люди с телевидения, а с ними Банитчи, и они собираются расположиться внизу. Не пожелает ли пайдхи одеться?

Пайдхи пожелал бы лучше утонуть, чем напяливать на физиономию придворную официальность, а на тело – это проклятое приталенное пальто, но у Табини-айчжи на этот счет были другие планы.

* * *

Брен не захватил с собой заметок по проблеме транспорта – а сейчас подумал, что стоило бы. Вопрос следовал за вопросом, хорошо хоть охватило онемение – в том месте, где он контактировал со стулом, и в пустом желудке, негодующем по случаю пропущенного ленча.

– Что, – спрашивал интервьюер, – определяет темпы передачи информации? Разве не правда, что все эти системы существуют на Мосфейре?

– Многие – да.

– А что нет?

– Мы мало пользуемся железными дорогами. Местные авиалинии проще. Перепады высот на острове делают для нас авиацию более практичной.

– Но двести лет назад вы не представили ее нам как возможный вариант для выбора.

– Мы боялись нападения.

– Значит, имеют место и другие соображения, а не только охрана окружающей среды.

Резкий и умный интервьюер. И кто-то уполномочил его задавать вопросы, которые могут и не попасть в передачу, – а впрочем, могут и попасть. Табини имеет доверие к этому человеку и послал его.

– В то время существовал также риск, – заговорил Брен, – вызвать проблемы среди атеви. К моменту Высадки у вас были железные дороги – ну, почти что были. Если бы мы немедленно отдали Шечидану средства путешествовать по воздуху, это могло спровоцировать волнения в соседних Ассоциациях. Не все поверили бы, что Барчида-айчжи поделится с соседями такой техникой. А усовершенствованные паровозы были в этом смысле куда менее опасны. Мы могли бы передать вам сведения о ракетах. Мы могли сказать уже на самых первых переговорах – вот вам формула динамита. И, может быть, безответственные люди стали бы сбрасывать взрывчатку на города друг друга. Мы только что пережили войну. Мы не хотели предоставлять оружие для новой войны. Мы сами тоже могли бы построить самолеты и сбрасывать с них взрывчатые вещества. Но мы этого не хотели.

– Разумный подход, – сказал интервьюер.

Брен надеялся, что это так. Он надеялся, что и атеви так подумают.

– Мы никогда не хотели войны, – продолжал он. – На этой планете мы оказались не по своей воле – у нас просто не было другого выхода. Мы причинили вред, которого не желали и не собирались причинять. И то, чего требует от нас Договор, представляется справедливым возмещением.

– Существуют ли ограничения на то, что вы передадите нам?

Брен покачал головой:

– Нет.

– А как же шоссе?

Черт, опять этот вопрос! Он перевел дух, чтобы выиграть время и подумать.

– Конечно, теперь я увидел своими глазами особенности перевозок в горах. Я намерен представить свои наблюдения нашему совету. И я уверен, что най-айчжиин тоже найдут, что мне порекомендовать.

В ответ – короткий смешок. И следующий вопрос:

– И все же только вы один, а не законодательное собрание, решаете, получат ли небольшие города нужный им транспорт.

– Не я один. Это решится в совместных обсуждениях с айчжи, с советами, с законодательными собраниями.

– Но почему нельзя развивать шоссейные дороги?

– Потому что…

Потому что метчейти следуют за вожаком. Потому что Бабс – вожак, и у Нохады нет другого выхода, без драки, которой Нохада не хочет… чертовски глупая мысль… а надо же что-то отвечать на этот вопрос, что-то такое, что не оскорбит атеви…

– Потому что, – выпалил он, пойманный в ловушку. – Мы не в состоянии предсказать, что может из этого выйти. Потому что видим трудности регулирования… – Он запаниковал. Он терял нить, говорил бессмысленно, а бессмысленные фразы выглядят ложью. – Мы опасались вначале, что вопрос о распределении фондов на дорожное строительство может вызвать раскол внутри Ассоциации. Разрыв в линии власти, цепи управления, которой мы не понимали.

Интервьюер помедлил, с вежливо бесстрастным лицом.

– Правильно ли я понял, нанд' пайдхи, ваши слова? Вы говорите, что такая политика основывалась на превратном понимании?

О Боже!

– Вначале – может быть. – Рассудок со щелчком встал на место, мысли снова сфокусировались. Проблема деревни – это забота атеви. – Но мы не думаем, что это приведет к нужному решению для деревень. Если бы шоссе появились сто или двести лет назад, начался бы рост нерегулируемой коммерции. А если бы это случилось, коммерческие круги начали бы строительство там, где проходят самые крупные шоссе, и чем прямее эти шоссе, чем больше крупных населенных центров выстроится подряд, тем больше они привлекали бы к себе населения – и никто, кроме айчжи, не защищал бы отдаленные деревни, которые все равно остались бы со своими транспортными проблемами, во многом – точно, как и сейчас, но заодно у нас появились бы вредные выбросы от моторов и концентрация еще большей политической мощи в основных населенных полосах, вдоль этих шоссе. Я вижу место для автомобильных дорог – в сельской местности, а не в густо населенных центрах, в качестве боковых веток, идущих от централизованной транспортной системы.