Текст книги "Иноземец"

Автор книги: Кэролайн Черри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

По-прежнему рассыпались мысли черными пятнами, стоило закрыть глаза, и он снова оказывался в том подвале, слышал раскаты грома, ощущал прикосновение ствола к голове и знал, что Сенеди снова все это будет делать в действительности, потому что гнев Сенеди против землян связан с политическими амбициями Илисиди и со всем, что было достижимым и недостижимым для атеви до того, как в небесах появился этот корабль, – это Брен хорошо понимал. Ман'тчи Сенеди принадлежал Илисиди, мятежники предложили Илисиди ассоциацию с ними, Илисиди велела Сенеди выяснить, что представляет собой пайдхи, и, в глазах Сенеди, это вина Брена, это он убедил ее не принимать предложения мятежников.

Вот отсюда злость Сенеди – на него, на отказ Илисиди от борьбы за престол в Шечидане – на возраст, на время, на Бог знает что еще. Пайдхи в последнее время не чувствовал уверенности, что может перевести и истолковать хоть что-нибудь, даже себя самого. Он стал товаром, предметом торговли между разными группировками атеви. Он даже не знал, кому принадлежит в эту минуту – и не знал, почему все-таки Сенеди ждал на склоне холма, пока прибудет Банитчи.

Не знал, почему Чжейго так рассердилась на него, когда он побежал на помощь Банитчи.

Чжейго… Неужели она стакнулась с Сенеди? Предала Табини и Банитчи? Нет, не может быть.

Брен отказывался этому верить – без всяких логических оснований, только по чисто человеческим… которые к Чжейго вообще неприменимы. Даже если он больше ничего не понимал в нынешнем смятении ума, то уж это он понимал прекрасно. Но все равно не изменил своего мнения.

Вверх-вниз, вверх-вниз, холм за холмом под слепящим ливнем.

Потом очередное глубоко прорезанное ущелье, где высокая поросль «железного сердца» прикрыла всадников от свирепых порывов ветра, но узкие волокнистые листья – вода по ним струилась и собиралась крупными каплями низвергали крохотные ледяные струйки, стоило лишь задеть их, и струйки эти почему-то чаще всего попадали за шиворот.

Но это укрытие в кустах в первый раз позволило передохнуть от ветра, Илисиди скомандовала привал и собрала людей, всю дюжину – всего двенадцать всадников уцелело, в смятении понял Брен, да еще шесть метчейти без наездников, которые так и бежали за ними через кусты и по каменистым склонам. А он не понимал, как велики потери, не считал… он не знал, где они могли растерять остальных, – а может, по какому-то пропущенному им безмолвному сигналу отряд разделился?

Он вцепился в посадочный ремень и соскользнул по мокрому боку Нохады, сомневаясь, что сможет взобраться обратно без посторонней помощи, но все равно радуясь отдыху. В первый момент он застыл, вцепившись в сбрую Нохады, лишь бы устоять на ногах – колени подгибались после долгой езды. Сверкнула молния, над головой заворчал гром. Он вряд ли смог бы идти по скользкому от дождя склону, если бы не цеплялся за ветки и не опирался то на один камень, то на другой. Он брел, шатаясь как пьяный, по крутому склону в поисках местечка потеплее, не на ветру. Увидел, что Банитчи уже спустился на землю, – и двинулся в ту сторону, где собрались еще четверо атеви вместе с Чжейго; один из них присел на корточки рядом с ней и держал Банитчи за лодыжку. Пропитанный водой сапог туго обтянул распухший сустав.

– Перелом, Чжейго-чжи? – спросил Брен, присев рядом с ней.

– Вероятно, – угрюмо сказала она, не глядя на него.

Благодаря предусмотрительности грумов и у нее, и у Банитчи были дождевики, она куталась в свой, все так же не глядя на Брена, ничего не говоря – не желая разговаривать: он понял это по плечу, упрямо выставленному в его сторону. Но сейчас не время было спорить с ней, когда Банитчи страдал от боли, а все вокруг, похоже, готовы были вот-вот взорваться.

Человек, который возился с Банитчи, по крайней мере был уверен в том, что делает – может, он и вправду настоящий медик, подумал Брен. У Табини в охране был такой. Вполне разумно предположить, что и вдовствующая айчжи позаботилась о подобной предосторожности, учитывая ее головоломные верховые прогулки и не менее головоломную политику, к которой она имела касательство.

– Сапог останется на ноге, – сказал Банитчи на предложение срезать его. – Он хоть держит кости вместе. Я могу хоть…

В ответ на эти слова медик осторожно шевельнул ногу – у Банитчи резко дернулась назад голова, воздух с шипением вырвался сквозь зубы.

– Простите, – сказал медик и обратился к одному из охранников, стоящих рядом на коленях. – Срежьте две-три палки вместо шин.

Еще один человек из их группы пошел в караул – сапоги негромко чавкали на мокрых листьях, время от времени скатывался случайный камешек. Чжейго сидела на корточках и дыханием согревала сложенные ладони. Банитчи не нравилось быть центром внимания. Он откинулся назад, на землю. Молча лежал, уставясь в моросящее небо, и словно не замечал ничего вокруг. Холод от земли, наверное, легко проникает через пластиковый дождевик. Но предусмотрительность прислуги не распространялась на одеяла и палатки.

Подошла, ковыляя по неровной земле, Илисиди – она опиралась на свою трость и на руку Сенеди. Теперь Илисиди завела разговор с предполагаемым медиком на тему, сломана или нет лодыжка Банитчи; и Банитчи, угрюмо приподнявшись на локтях, вклинился в разговор, объяснив, что нога онемела, когда взорвался грузовик, а он довершил начатое, когда выпрыгнул в огонь и ударился о камень.

Это было самое подробное описание того, что случилось в засаде, какое Брен до сих пор услышал от Банитчи.

– Вы сможете наступать на нее, идти? – спросил Сенеди.

– При крайней необходимости, – ответил Банитчи, что вовсе не говорило о том, насколько плохо обстоит дело.

«Точно, сломана», – подумал Брен. Даже в лежачем положении лодыжка держалась не прямо.

– Не то чтобы я на нее наступал по своей охоте, – добавил Банитчи. – О какой ходьбе вы говорите, нади?

– Кроме аэропорта Майдинги – а он, похоже, для нас недоступен – есть два, максимум три пути, которыми мы можем выбраться. – Ударил гром, Сенеди переждал, пока смолкнут раскаты – а дождь тем временем не унимался. – Мы получили подтверждение, что Уигайриин надежен, вместе с его взлетной полосой – потому и просили пустить ложные следы через озеро и на юго-запад. Но теперь наши расчеты полетели к черту. Мятежники в Майдинги уже не сомневаются, что мы ответили на их предложение об ассоциации отрицательно и что мы направляемся на запад. А они не настолько глупы, чтобы забыть о нашей ассоциации с Уигайриином.

– Это на север отсюда, – заметил Банитчи.

– На северо-запад. У края холмов. Мятежники вынуждены будут двинуться туда, чтобы захватить взлетную полосу – или вывести Уигайриин из игры.

– С их стороны глупо было бы нападать на Уигайриин, – сказала Илисиди, – пока они не уверятся окончательно, что и Мальгури, и Уигайриин не идут с ними. А они не могли этого знать, пока мы не выехали за ворота конюшни.

– Захватить это место с воздуха нелегко, – сказал Сенеди. – Взятие его обойдется дорого.

– Если они не двинули свои силы по земле заранее, еще до отказа Мальгури, – сказал Банитчи.

– Не исключено, – согласился Сенеди. – Но дайте рассказать о других вариантах. Есть граница с провинцией Фагиони, сразу у подножия высот Уигайриина. Однако может оказаться, что это слабая граница. Чертовски слабая в течение нескольких часов после падения Уигайриина, а нам останется только гадать, укрепится ли граница с лояльной территорией после того, как Уигайриин падет. Есть еще открытая местность, если мы не выберем ни город Уигайриин, ни город Фагиони, а направимся в тамошний заповедник. Триста миль дикой местности, полно дичи. Но ни одного укрытия.

– Опять атаки с воздуха, – сказала Илисиди.

– Чем выбирать этот маршрут, можно с тем же успехом просто отказаться от борьбы. – Банитчи сдвинулся выше, хотел сесть, но сморщился и ограничился тем, что оперся на локоть. – В Фагиони расположена конечная станция железной дороги. Если у них есть голова на плечах, они уже имеют там своих людей. Главные силы уже отправлены. Никакая гроза не остановит поезд. Они знают, что мы не поплыли через озеро. Они знают политическую обстановку на этой стороне. Единственным вопросом для них оставались вы, нанд' вдова.

– И Уигайриин тоже, – добавил Сенеди.

– Но есть еще юг, – сказал Банитчи. – Майдинги.

– Когда нас всего двенадцать? Да они нас выловят за какой-нибудь час. Если прогноз погоды не врет, гроза нам будет помогать до темноты. До тех пор мы скрыты. Мы можем добраться до Уигайриина. И выбраться отсюда.

– На чем? – спросил Банитчи. – Простите меня. На самолете, представляющем собой низколетящую мишень?

– На реактивном самолете, – возразил Сенеди.

Банитчи нахмурился и медленно втянул воздух, словно раздумывая.

– Но что произошло с тех пор, как они захватили Майдинги? – спросил Банитчи. – За четыре-пять часов? В распоряжении Табини есть транспортный самолет. Сейчас он уже может быть в Майдинги. Он вполне мог высадить войска в аэропорту.

– И весь мятеж, может быть, уже кончился, – заключила Илисиди. – Но я бы не поставила наши жизни на этот шанс, надиин. Ассоциация удерживается в целости нитью согласия общественности со шкалой ценностей Табини. Ответить на восстание грубой силой вместо переговоров, когда над головами всех атеви висит топор, видный простым глазом? Нет. Табини сделал свой ход, отправив Брена-пайдхи ко мне. Если этот самолет вылетит из Уигайриина, если я лично, при моей всем известной оппозиции Договору, привезу пайдхи обратно к нему, – вот тогда, и только тогда, их паруса останутся без ветра. Это политическая война, надиин.

– Взрывчатые материалы, которые падали нам на головы, нанд' вдова, не появились по внезапному вдохновению. Они были изготовлены заранее. И чтобы сбрасывать их, самолеты подготовили тоже заранее. Конечно, они проинформировали вас о масштабах своей подготовки.

– А мой внук, конечно, проинформировал вас о масштабах своей, нади, парировала вдова.

Куда это вдруг свернул разговор? Брен недоумевал. Что за вопросы они друг другу задают?

О предательстве?

– Так уж случилось, – сказал Банитчи, – что он проинформировал нас очень скупо. На случай, если вы станете расспрашивать.

Боже мой.

– Мы едем в Уигайриин, – сказал Сенеди. – Когда речь идет о жизни 'Сиди, я отказываясь рисковать и надеяться на захват Майдинги или на то, что Табини мог сделать… или не сделать.

– Вынужден оставить решение вам, – сказал Банитчи с гримасой и чуть сдвинулся на локте. – Вы знаете эту местность. Вы знаете здешних людей.

– Тогда нет вопросов, – сказала Илисиди и подчеркнула свои слова, ткнув тростью в размокший грунт. – Сегодня ночью. Правда, если дождь затянется – это не самый удобный аэродром при грозе, так мне говорил Сенеди. И совсем не легко взлетать, когда по тебе стреляют с земли. Если мы туда доберемся, мы сможем удерживать взлетную полосу огнем из двух винтовок, продержаться остаток ночи и радировать моему ленивому внучку, чтобы явился нас забрать.

– Я там летал, – сказал Сенеди. – Сам. Узкое летное поле, короткое, с одной полосой, на взлете и посадке приходится пролетать над обрывистой скалой, где могут засесть снайперы. Дом – вилла возрастом семнадцать веков, с гравийной дорогой до Фагиони. Айчжи, предшественница нынешнего, была слишком большой аристократкой, чтобы мотаться в Майдинги и ждать рейсового самолета. Она построила взлетную полосу, для чего разобрала оборонительную стену четырнадцатого века.

– Комиссия по охране исторических памятников подняла страшный вой, вставила Илисиди. – Ее сын держит реактивный самолет и регулярно пользуется им. Десятиместный. Он легко заберет нас всех, Сенеди уже прикинул, и он должен быть заправлен горючим.

– Если, – сказал Сенеди, – если мятежники не завели там своего человека. Или, как вы говорите, не послали какие-то силы в Фагиони, чтобы добраться туда наземным путем. Если нам придется пробиваться с боем, чтобы захватить аэродром, пойдете ли вы с нами, надиин? Вот это та ходьба, которая может оказаться необходимой.

– Нет вопросов, – мрачно сказал Банитчи. – Я с вами.

– Никаких, – сказала Чжейго.

– Пайдхи будет подчиняться приказам, – сказал Сенеди.

– Я… – начал было Брен, но Чжейго ударила его по колену тыльной стороной ладони.

– Пайдхи, – сказала она холодно, – будет делать то, что ему скажут. Безоговорочно.

– Я… – снова начал он, желая объяснить, что все понимает, но Чжейго резко сказала:

– Заткнитесь, черт возьми, нади.

Он заткнулся. Чжейго его смутила. Злость и натянутость между Банитчи и Сенеди можно было потрогать руками. Он смотрел на мокрую от дождя землю, наблюдал, как оседают капли на прошлогодних опавших листьях и разбросанных камнях, а остальные тем временем обсуждали географию Уигайриина, состояние взлетной полосы, связи между айчжи Уигайриина и Илисиди. Тем временем предполагаемый медик принес шины – три ровные ветки, эластичный бинт и принялся бинтовать лодыжку Банитчи. «Туго, нади», – сказал Банитчи, прервав тактическое совещание, а медик коротко ответил, чтоб занимался тем, в чем понимает.

Банитчи нахмурился и лег на спину – похоже, ему было очень больно; он вышел из разговора, но Чжейго продолжала задавать четкие вопросы о расположении местности.

С южной стороны подходы к Уигайриину закрывает древняя стена с очень древними, но тем не менее функционирующими воротами; однако Сенеди не думал, что ворота закроют перед ними. Именно на подходе к воротам они собирались отправить метчейти с одним человеком – вокруг стены, на северо-восток, чтобы отвести их домой в Мальгури.

А почему не поставить их в конюшню Уигайриина? – подумал Брен. Почему не оставить при себе хотя бы на какое-то время, вдруг дело обернется плохо и придется спасаться?

Для женщины, которая знает столько всего о штурме крепостей, и столько всего об аэродромах и тактике, устранение последнего средства отступления довольно глупая мысль. И то, что Сенеди позволил ей отдать такой приказ, выглядит еще глупее, а что Банитчи и Чжейго не стали возражать – этого Брен просто не мог понять. Он чуть было сам не высказался на этот счет, но Чжейго велела заткнуться, а сам он не понимал, что происходит в этой странной компании.

Ладно, лучше спросить потом, решил он.

Вероятно, вдова ценила Бабса выше, чем любого из людей. Вот это как раз ему было понятно. Она стара. Если что-то случится с Бабсом, то, подумал он, жизнь Илисиди потеряет абсолютно невозместимую составную часть.

Но это рассуждение было чисто человеческим. Как в любом случае, когда дело доходило до эмоций атеви, он не знал, что на самом деле чувствует Илисиди к этой метчейте – а ведь она избила человека, который причинил этому зверю вред. Забыть об этом всего на две секунды – значит, попасть в ловушку, допустить опасный, чисто человеческий просчет в самой гуще ситуации, от которой звенят колокола тревоги вдоль всего позвоночника, – а еще он не мог настроить свой разум на происходящее, понять сигналы, которые получал от Банитчи и Чжейго. Господи, что здесь происходит?

Но он не мог сложить все в цельную картину, не поняв, какие мотивы толкают Илисиди, что она ценит превыше всего, где от нее ждать логичных поступков, а где – нет.

Разум его работал на чрезмерно высоких оборотах, мчался по бессильным логическим цепочкам, протягивал связи между пунктами, которые не были связаны, пытался припомнить, какие именно особые и переменчивые пункты разговоров заставили его поверить, что то, во что он верит, истинно намеки на мотивы и политические соображения людей, которые лгали, когда излагали ему самые основные факты, легшие в фундамент его представлений.

Довериться инстинкту? Худшее, самое худшее, что может сделать пайдхи в сложной ситуации. Инстинкт у меня человеческий. И чувства человеческие. И все разумные предположения – тоже явно человеческие…

Илисиди объявила, что пора выступать. Дороги еще добрых пятьдесят миль, считали атеви, и она полагала, что они могут добраться до места к полуночи.

– Эти горожане никак не могут ожидать от нас такой скорости, объяснила она. – Они не представляют, что метчейти могут идти через холмистую местность так быстро, они мыслят другими категориями. Чертовски много они успели позабыть. Чертовски много всего об этой земле они вообще никогда не знали.

Она уперлась тростью в землю и встала.

Брену хотелось верить Илисиди. Хотелось доверять ее словам. Эмоционально… человеческой душой… ему хотелось считать, что она действительно любит эту землю и хочет сберечь ее.

Разумом же он хотел бы получить ответ на вопрос, зачем отсылать метчейти обратно в Мальгури – где, наверное, мятежники едят завтрак со старинного фарфора.

Он не встал вместе с остальными. Подождал, пока медик соберет свои вещи и уйдет.

– Банитчи-чжи, – заговорил он наконец, не поднимаясь с колен, очень тихо. – Она отсылает метчейти. А они нам еще могут понадобиться. Разумно ли это, нади-чжи?

Желтые глаза Банитчи остались бесстрастны (просто зло берет!). Он моргнул один раз. Губы даже не шевельнулись.

– Банитчи… Зачем?

– Что – зачем?

– Зачем Табини так поступил? Почему просто не спросил меня, как я ко всему этому отношусь?

– Идите, нади, готовьтесь в дорогу.

– Почему вы разозлились, когда я прибежал помочь вам? Сенеди бросил бы вас без всякой помощи, без…

– Я сказал, собирайтесь. Мы выезжаем.

– Неужели я ошибаюсь полностью, во всем? Скажите прямо, Банитчи. Почему она отсылает метчейти, когда мы еще не знаем, что опасность миновала?

– Помогите встать, – буркнул Банитчи и протянул руку к Чжейго.

Брен подхватил его под другую руку, Банитчи поднялся и попробовал опереться на сломанную ногу. Лодыжка не держала. Банитчи охнул, с трудом перевел дыхание и, с помощью Брена и Чжейго, доковылял до своей метчейты и ухватился за посадочный ремень.

– Банитчи-чжи!

Наверное, это последняя минута, когда можно поговорить с Чжейго и Банитчи наедине, потом много часов такого случая не представится, и Брен сгорал от отчаяния.

– Банитчи, ведь эти люди лгут нам! Почему?

Банитчи бросил на него короткий взгляд. Брена взяла оторопь – он вдруг почувствовал, что означает столкнуться с Банитчи лицом к лицу… в его профессиональном качестве.

Но Банитчи тут же повернулся, ухватился за самый верхний ремень седельной подушки и одним прыжком, который заставил забыть о его размерах и массе, взобрался почти на самый верх, даже не приказав метчейте опустить плечо. Чжейго подтолкнула его снизу, Банитчи перевалился через седло и поймал поводья, оставив сломанную ногу на весу.

Банитчи не нуждается в моей помощи. Атеви не имеют друзей, атеви бросают друг друга на смерть. Пайдхи полагалось бы продумать такое отношение к жизни и смерти и найти логические объяснения, которые позволили бы остальным землянам это отношение понять и принять.

Но в эту минуту пайдхи, покрытый синяками на всех местах, которых коснулись руки атеви, не понимал, не мог понять, отказывался понять, почему Банитчи должен был умереть там, на дороге, без причины и без толку – и почему Банитчи тоже врал ему.

Люди вокруг поднимались в седла, готовились к отъезду. Если я не окажусь на спине у Нохады, Нохада меня бросит, можно не сомневаться, и этим всем придется возвращаться (надеюсь!) и разбираться, что тут стряслось, и любви ко мне у них от этого не прибавится.

Потом он услышал, как кто-то ведет метчейту следом за ним. Оглянулся.

Это была Чжейго. Очень сердитая Чжейго.

– Нади, – сказала она. – Вам не хватает единственно правильного представления о мире. Табини-чжи сказал вам, куда ехать и что делать. Это вы и должны делать.

Брен откинул пластик дождевика, сдвинул рукав пальто, показал синяки у себя на запястьях.

– Вот это – их гостеприимство, продемонстрированное мне прошлой ночью, вот это – вопросы вдовы, на которые я отвечал, Чжейго-чжи, отвечал достаточно хорошо, они мне поверили. Что бы ни происходило, моей вины в том нет, черт побери! И я не знаю, что такого успел сделать после ухода из покоев вдовы, что вы на меня смотрите зверем.

Чжейго залепила ему пощечину с такой силой, что он отлетел и ударился о ребра Нохады.

– Делайте, что вам сказано! – процедила она. – Я слышу еще вопросы, нади?

– Нет, – ответил он, чувствуя во рту вкус крови. На глаза навернулись слезы, все вокруг расплывалось. Чжейго, тоже нечеткая и расплывчатая, отвернулась от него, подошла к своей метчейте, вскочила в седло – все время спиной к нему.

Брен ударил Нохаду сильнее, чем собирался. Нохада опустила плечо и оставалась неподвижна, пока он не поставил ногу в стремя и не сел верхом. Он не глядя, сердито потыкал второй ногой, нащупывая стремя, кое-как убрал с лица дождевик – тут Нохада дернулась и пошла. Низко свисающая плеть дикого винограда хлестнула по голове и по машинально вскинутой руке.

Чжейго ударила его не изо всех сил – щека до сих пор горит, но это пустяк. Главное – злость, его злость и ее, которая нашла самое больное место и глубоко вкопалась.

Он не понимал, что такого сказал или сделал. Не понимал, чем заслужил ее вспышку или сознательное озлобление, разве что ей не понравились вопросы, которые он задавал Банитчи. Наверняка ты наступил на какую-то мозоль, пытался объяснить ему более здравый внутренний голос. Возможно, удастся найти ключи, если наглухо запереть все личные чувства, точно вспомнить все, что ты спрашивал и что тебе отвечали. Это и есть твоя работа. Даже если атеви не хотят, чтобы ты ее выполнял. Даже если ты едешь не туда, куда они обещали.

На какое-то время горный склон исчез. Он снова был на балконе Илисиди, под секущим ветром, в темноте, и Илисиди швыряла ему в лицо факты и правду, которую он сейчас не мог считать правдой, так же как не мог извлечь из памяти куски недавнего спора.

Он был на горе, один, и видел вокруг только снег…

На мокром от дождя горном склоне, где Чжейго бросила Банитчи и костерила Брена за то, что он побежал на помощь ее напарнику, – и на дороге, в дыму, и отлетающие рикошетом пули визжали справа и слева.

Его поглотил подвал, мгновение тьмы, беспомощного ужаса – он не понимал, почему эти картины лезут одна на другую, вспыхивают, заслоняя мокрую чащу кустов и силуэты Илисиди и Сенеди впереди.

Потрясения прошлой ночи крепко засели в душе – вполне естественная реакция, уговаривал он сам себя, так же, как и подробности стычки, которые все время возвращаются сами собой и прокручиваются перед глазами, перекрывая реальную картину, – только ты занимаешься этим не в покое и безопасности. Да и нет никакой безопасности нигде вокруг. И, может быть, никогда больше она не вернется, разве что бомбы перестали падать, и нужно сосредоточиться и справиться с тем, что звенит колоколами тревоги здесь и сейчас.

Банитчи не без причины ткнул в лицо Илисиди эти заранее подготовленные бомбы.

Банитчи – человек не опрометчивый. Он зондировал почву и нашел то, что искал: Илисиди в ответ накинулась на него с вопросом «А что вы знаете?», а Банитчи заявил, что ничего не знает о планах Табини, словно провоцируя Илисиди – ведите меня в свой подвал и попробуйте что-нибудь вытащить.

Какими мотивами руководствовался Банитчи в этой словесной перепалке? Какими мотивами руководствовалась Илисиди, когда задавала свой вопрос, явно бессильный и неуверенный?

Хотела подвергнуть сомнению цели Табини…

Боже, куда девался разум? Я теряю нити. Они множатся на глазах, мысли тычутся то в одну сторону, то в другую… не складываются во что-то осмысленное, порождают жуткий, иррациональный страх: что я так и не просчитал людей, среди которых нахожусь.

Чжейго не поддержала Банитчи, ни разу за весь спор. Чжейго набросилась на меня, велела заткнуться, пошла следом через холм, чтобы сказать то, что уже говорила, а потом ударила по лицу. Сильно ударила.

И никто не возражал, когда Чжейго меня ударила. Ни Илисиди. Ни Банитчи. Они ведь наверняка видели. И никто ее не остановил. Никто не возражал. И никому дела не было, потому что один этот землянин во всем отряде ничего не понимает, а всем остальным, может быть, совершенно ясно, за что Чжейго меня ударила.

Нити продолжали разматываться, множиться, путаться. На мгновение все вокруг словно потемнело, Брен потерял равновесие – и едва удержался, ухватившись за мокрое плечо Нохады. Сердце билось тяжелыми гулкими ударами.

Он снова был в подвале. Слышал шаги, но они были иллюзией, он точно знал. Он получил удар по голове, болело страшно, резкая боль простреливала мозг. Шаги исчезли, когда он силой заставил себя увидеть серые под грозой холмы, ощутить падающие с веток наверху и стекающие на шею холодные капли. Тряская поступь Нохады уже почти не причиняла боли.

Но Банитчи жив. Я сам выбрал, как поступить, и наплевать, что поняли и чего не поняли атеви. Не мог я уйти и бросить его и Чжейго, уехать с Илисиди – не знаю уж, какая часть человеческого мозга принимала решение, точно так же, как атеви не осознают, почему они, словно метчейти, всегда мчатся за вожаком, хоть к черту, хоть к дьяволу – не думал я, ни одной несчастной мыслишки не было о делах, о том, что именно за жизнь пайдхи торгуются айчжиин и стреляют друг в друга. И плевать мне на все это было в ту минуту, когда я бежал с горы, и сейчас плевать, и непонятно, какая всему этому цена – не для Табини, который может получить замену буквально через час, который и не подумает прислушаться хоть к одному моему слову, пока я в чужих руках, и не собирается хоть грош заплатить за мое возвращение – злая шутка над теми, кто надеется что-то из него выдавить. А я не знаю ничего. Слишком все это техническое – так что злая шутка разыграна не только со мной, но и с этими людьми.

Единственные мои ценности находятся в компьютере, и его надо было бы швырнуть в первое глубокое ущелье или расколотить о камень, да только это не уничтожит память – а если атеви его найдут, никто не гарантирует, что их эксперты не заставят обломки заговорить. И мне никак не хочется, чтобы он попал в руки к экспертам.

Я обязан был предусмотреть защитное стирание памяти. Если бы только нашлось питание, чтобы включить компьютер…

Боже, как же спасти положение, как заставить их думать, что там ничего ценного? Затеять скандал, а после сделать вид, что сто лет этот компьютер мне не нужен?

Просто оставить в сумке, пусть Нохада везет его обратно в Мальгури?

Вот только в Мальгури сидят мятежники.

Темнота. Шаги приближаются и уходят.

Зверь на стене. Такой одинокий после прошедших столетий.

С Банитчи поговорить нельзя. Банитчи не может ходить, не сможет драться с ними – нет, не верю, чтобы Банитчи мог так врать, оставив решение и сами наши жизни на волю Сенеди.

Но Сенеди профессионал. Как и Банитчи. Может, они оба понимают что-то такое, чего я понять не могу.

Чжейго не поленилась пересечь холм, чтобы меня обругать и дать пощечину.

Холод и тьма. Шаги в коридоре. Голоса, говорящие о выпивке, удаляются вверх по лестнице.

К черепу приставлен пистолет, а я думаю о снеге, о снеге везде вокруг. И ни одной живой души. Я как Банитчи. Просто не впускаю никого.

Хватит. Кончай.

Не понимаю. Гири мертвый. Просто упали бомбы и расшвыряли его брызгами по всему холму, а я не понимаю, почему, это бессмысленно, почему бомба падает на одного человека, а не на другого? Бомбам безразлично. Наверное, для наших врагов убить меня – так же хорошо, как захватить.

А Сенеди говорил не так.

В голове начинается гул, как море в раковине, болит там, где ударил Сенеди, и там, где ударила Чжейго, сливается в одну общую боль, от которой я начинаю понимать, где я.

В своих апартаментах, перед тем как принесли записку от Сенеди… Чжейго перед уходом сказала: «Я никогда не предам вас, нади Брен».

Я никогда не предам вас…