Текст книги "Иноземец"

Автор книги: Кэролайн Черри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Он огласил свой скромный доклад на тему о целях миссии во время первого заседания космического совета после его вступления в должность, выдвинув далекую от оригинальности идею о том, что поднимать металл на орбиту – дело дорогостоящее, а потому не по-хозяйски будет позволить сгореть тому, что уже находится на орбите; так что им следовало бы сделать что-то с мертвой, покинутой станцией, а после уж всаживать большие средства в беспилотные полеты.

Конечно, защитники идеи пилотируемого освоения космоса согласились немедленно и с торжеством. Астрономы и некоторые античеловеческие группы страстно воспротивились. Это отодвинуло вопрос на задний план, пока члены совета советовались с нумерологами по действительно животрепещущим проблемам, таким как (постоянно актуальный вопрос), благоприятна или нет дата запуска, а если нет, то сколько благоприятных данных требуется, чтобы превратить неблагоприятную дату в благоприятную, – что вызывало следующий виток дебатов между несколькими конкурирующими (и этнически значимыми) школами нумерологии на тему о том, должна ли вводиться в расчеты благоприятности текущая дата запуска или же дата рождения всей программы, только данного проекта или окончания строительства стартового стола.

Не говоря уже о спорах, можно ли дефлектор камеры сгорания на тяжелой ускорительной ступени сделать четырехсекционным, не нарушив при этом тщательно подобранные числа, выражающие размеры топливного отсека…

Брен лежал на спине, дожидаясь убийцу, и думал, что по-настоящему опасны самые вроде бы спокойные вопросы – связанные с будущим использованием станции, поскольку цель экспедиции атеви была одним из пунктов в некоем спорном вопросе, в котором он настойчиво отстаивал свою позицию, и опасность возрастала теперь, когда он начал набирать сторонников (в том числе не самых рассудительных) за пределами вежливого и благовоспитанного круга членов совета.

И вечным фактором во всех космических дебатах оставался непрерывный обмен телеметрическими данными и командами между Мосфейрой и станцией, который шел уже две сотни лет и продолжался ежедневно.

Определенные радикальные элементы среди атеви твердили, что на борту покинутой станции спрятано оружие. Самые правоверные безумцы среди этого радикального крыла были убеждены, что медленное снижение станции не просто следствие законов физики, но тщательно рассчитанный маневр, осуществляемый то ли руками людей, тайно скрывающихся на станции, то ли по командам, столь же тайно передаваемым с Мосфейры, – ну как же, теперь-то они знали о возможностях компьютерного управления, – и закончится это тем, что станция промчится по огненному курсу в небесах, «вызывая эфирные возмущения с целью нарушения гармонии и провокации насилия», породит ураганы и приливные волны, а ее оружие обрушит ливни огня на цивилизацию атеви и навсегда низведет атеви до положения человеческих рабов.

«Простите им, – сухо повторял Табини. – Они ведь заодно пророчат, что луна повлияет на их финансовые начинания, а космические запуски испортят погоду».

И уж не пустой болтовней, а подлинной реальностью было, что заграничные айчжиин, не входящие в Ассоциацию Табини, финансировали шечиданские учреждения, которые пытались анализировать записи телеметрической информации, подслушанной Шечиданом, – нумерологи, которых нанимали эти заграничные айчжиин, подозревали в этих кодах тайное предназначение, насылание неблагоприятных чисел, вредящих погоде, сельскому хозяйству или благосостоянию соперников Табини… и вряд ли кто решился бы назвать такие подозрения глупыми.

На самом-то деле Табини в кругу своих приближенных называл их именно так, но на публике он был очень кабиу, очень осмотрительным, и использовал целые батареи вычислительных устройств и сонмы геометров разных убеждений для изучения каждого высказывания и каждого бита перехваченных передач, причем на полном серьезе, – чтобы с абсолютной уверенностью опровергать все, с чем выступят консерваторы.

Время от времени – это заслуживало улыбки, пусть даже тайной, – Табини приходил к пайдхи и говорил: «Передайте вот это». И пайдхи звонил на Мосфейру и сообщал фрагмент кода, который, если его передать на станцию, окажется для компьютеров полной абракадаброй, так заверяли его техники они просто вставляли этот фрагмент в строчку с пометкой «REMARK», то есть «ПРИМЕЧАНИЕ», которая компьютером не воспринимается как команда, и передавали исключительно на радость подслушивающим – и «все довольны, все смеются», как выражалась Барб. Дальше числа превращались в последовательность сигналов передачи, от которой очередное предсказание конца света лопалось как мыльный пузырь, прежде чем его автор успевал вылезть на публику со своей теорией.

Вот так обстояло дело с космической программой – помоги нам всем, Господи. И вот тут уже улыбаться не стоило. Здесь они поддерживали каждую программу. Здесь действовал и совет, и хасдравад, и ташрид, здесь проявлялись особые интересы остающихся в тени групп – в том числе радикальных групп, которые называли Мосфейрский договор ошибкой и призывали к таким делам, которые самые радикальные из землян – видит Бог, были и такие! – считали реальными и предусмотренными в обширных планах, а Табини отвергал как глупости – вроде нового нападения на Мосфейру.

Люди, конечно, не строили иллюзий, что им рады на этой планете, – но среди угроз были определенно и серьезные, и несерьезные. Серьезную угрозу представляли собой те, кто ненавидел людей и сосредоточил огонь на споре о дорогах, стараясь представить его как человеческий заговор, имеющий целью удержать экономику в руках Табини, – такое толкование было весьма близко к правде, которую ни пайдхи, ни айчжи не согласились бы признать открыто и публично.

Существовала, слава Богу, группа крайних, откровенных психопатов – с весьма слабыми понятиями об истории, законах физики и реальности. Группа эта вцепилась в космическую программу (как предполагал Брен, по той причине, что космос имел дело с самой высокой и самой непонятной техникой) как в центральный пункт, узел всех возможных кошмаров, и идеи психопатов варьировали от предположения, что запуски ракет пробивают дырки в небе и вызывают утечку атмосферы в эфир, до утверждения (самая его любимая теория), что космическая станция будет крейсировать на уровне поверхности планеты, вызывая ураганы и испепеляя города лучами смерти. Атеви могли над этим смеяться. И люди могли. Смех над самыми отвратительными разжигателями ненависти был полезен всем и протыкал дыры в пузырях лжи, которая иначе оставалась бы неуязвимой.

По сути дела, эти крайние психопаты делали для укрепления взаимопонимания между людьми и атеви куда больше, чем все речи пайдхи во всех советах.

Но если вам угодно найти источник, откуда возник безумный убийца без лицензии, то вполне возможно, что именно один из этих крайних чуть-чуть переступил через край.

Может быть, в один прекрасный день числа сказали одному из психопатов: «Пойди, застрели пайдхи, и утечка атмосферы прекратится».

До сих пор предшественники Табини и предшественники Брена балансировали как минимум неплохо. Они внедряли новую технику с таким темпом, чтобы не потрясти ни экономику, ни окружающую среду, они удерживали этнические противоречия среди атеви и политические расхождения среди людей достаточно далеко от процесса принятия решений – причем, само собой, атеви раги и Западная Ассоциация постоянно опережали остальных в получении выгод – по тем естественным причинам, что жили ближе всех к Мосфейре и имели с ней особые отношения; и, естественно, прекрасно осознавали, как много стоят эти отношения в экономическом плане. И Табини, вероятно, все эти годы имел отнюдь не смутные предположения о том, куда ведут его человеческие советы и человеческая техника.

Но ассоциация Табини, между прочим, имела самый высокий уровень жизни во всем мире и обожала свой комфорт и свое телевидение. И самолеты раги давно уже не врезались больше в мосты.

Допустим, кто-то решил украсить свою гостиную шкурой Табини – это самый вероятный сценарий, который хоть как-то держится на плаву, и единственно правдоподобный, в котором хоть каким-то боком может фигурировать пайдхи; итак, если кто-то ополчился на Табини, то, понимая, насколько трудную цель представляет собой Табини, он будет доволен, если ему удастся сорвать контакт Табини с людьми и на какое-то время затруднить их отношения.

Новый пайдхи, состояние нестабильности, в котором никакой пайдхи не будет чувствовать себя в полной безопасности. Кто-то может даже поставить себе целью пересмотр Мосфейрского договора, дабы распространить выгоды от него на другие ассоциации, что, кстати говоря, предлагалось и встретило твердокаменный отказ со стороны Западной Ассоциации.

В этом случае пайдхи-айчжи вполне может оказаться критической фигурой. Он сработался с Табини. Ему нравится Табини. Что до последнего, то Табини, конечно, не отвечает ему взаимностью – поскольку он атеви. Но Брен и Табини научились работать вместе легко и с хорошим пониманием, может быть, даже с юмором – и кому-то их сотрудничество, особенно, скажем, отдых в Тайбене, могло показаться слишком уж уютным, чтобы не сказать панибратским.

Кто-то мог над всем этим задуматься, может быть даже кто-то среди самих раги или среди окрестных союзников, каждый из которых, в силу весьма туманного характера атевийских ассоциаций, стоит хотя бы одной ногой в других ассоциациях.

Может быть, именно хорошие, особые (как я считаю) отношения, установившиеся между мной и Табини, и вызвали эту беду, поскольку я перешел какую-то границу слишком быстро, слишком неопытно, со слепым, самоуверенным энтузиазмом.

Пугающая мысль. Ужасающая мысль. Слишком преуспел – и потому потерпел полное поражение?

Если правительство Табини станет неустойчивым и центр тяжести сети атевийских Ассоциаций сместится, скажем, к востоку и дальше вглубь материка, где у атеви никогда не было возможности близко познакомиться с людьми, где исторические и этнические различия между раги, нисеби и медуриин могут привести к тому, что только люди будут представляться более чуждыми и подозрительными, чем представляются разные атеви друг другу…

Атеви, за исключением племенных групп в самых отдаленных от моря глухих районах и на островах архипелага Эди, представляли собой глобальную цивилизацию, находящуюся на той стадии, которой никогда не достигали люди. Атевийские путешественники и исследователи выходили в море на деревянных кораблях, совершали все то же, что и люди на давно затерянной Земле (судя по историческим записям), – вот только атеви не нашли Нового Света, нашли они всего лишь Эди, никчемную цепь неспокойных вулканических островов с неразвитым уровнем культуры; население архипелага никак не могло устоять перед нашествием с двух сторон – мореплавателей с Востока и мореплавателей с Запада; и те, и другие немедленно заявляли свои права на все, что попадалось на глаза, и все же – все же, по причинам, о которых этнографы спорят до сих пор, – те же самые мореплаватели встретились друг с другом на этих чужих островах, нашли друг в друге достаточно общего, а заодно обнаружили достаточно географических трудностей для взаимного вмешательства (континентальный раздел на главном материке превышает 30 000 футов[12]12
  Около 9 километров. Фут равен 0,3048 метра.


[Закрыть]), чтобы торговать не по суше, а морскими маршрутами, которые в основном, после появления кораблей с прямым парусным вооружением, лежали в стороне от островов, где впервые встретились две главные ветви атеви.

В историческом плане атеви сотрудничали между собой чертовски удачно, если сравнивать с людьми. Потому-то так трудно было втолковать им, что люди страстно хотят жить на Мосфейре сами по себе и не вступать ни в какие ассоциации, – как выяснилось позднее, такая позиция вызывает у атеви настороженность. Шечидан закрыл грудью амбразуру, пожертвовал своим страхом перед чужаками ради иноземной концепции «договора», который он косвенно понимал как искомую ассоциацию с людьми. Что явилось одним из самых мощных прорывов на концептуальном уровне, несомненной удачей первого пайдхи.

Табини и до сего дня заявляет во всеуслышание, что не понимает человеческого слова «договор» или слова «граница» – по его мнению, они не имеют реальной весомости даже среди людей. «Искусственные концепции» – так называл их Табини. Человеческие заблуждения. Разумные существа принадлежат к различным ассоциациям. Граница может существовать, как произвольная приблизительная линия, разделяющая провинции, – но она совершенно бессмысленна для индивидуумов, чьи дома или родственники находятся по другую сторону этой линии…

Брен лежал в темноте, наблюдая, как залитые лунным светом гардины начинают вздуваться под щедрым прохладным бризом – после того, как вчера ночью прошел грозовой фронт, погода стала намного мягче. А он даже не был сегодня днем в саду и лишился удовольствия. Как объяснила Чжейго, в него могли бы выстрелить с крыши. Он остался в доме и не попал в сад. Нельзя пойти туда, нельзя пойти сюда, нельзя проходить через толпу…

Будь проклят Банитчи, если забыл почту… Нет, для Банитчи такое невозможно. Все, что касается персоны, которую охраняет Банитчи, просто не может стать для него настолько тривиальным, чтобы вылететь из головы. Это ведь парень, который, как говорится среди людей, всегда расставляет точки над «i» и застегивает все пуговки.

Да, еще одна пугающая мысль.

Зачем Банитчи воровать мою почту – неужели чтобы лишить меня столь важной информации, как реклама зубной пасты, новых видеолент и отдыха на лыжном курорте горы Аллана Томаса?

А если ее забрал не Банитчи, то почему Банитчи солгал? Чтобы прикрыть вора, который украл рекламные проспекты?

Глупости все это. Возможно, Банитчи совсем не лгал, возможно, Банитчи просто занят, а сам ты, брат, с того самого момента, как прошлой ночью по гардинам промелькнула кошмарная тень, дурью маешься от разболтавшихся нервов и разгулявшегося воображения…

Брен лежал, воображая себе звуки в саду, как будто даже вдыхая аромат цветов за дверью, и пытался представить, на что будет похож звук, когда кто-то наткнется на проволоку и зажарится, и что ему делать насчет ситуации, в которой он…

Или каковы шансы, что ему удастся вытащить Диану Хэнкс из управления на Мосфейре и упросить ее временно принять на себя обязанности при дворе айчжи, пока сам он будет в отпуске, месяц, скажем, – Господи, самое время увидеть Барб, понырять на побережье, немного потягаться с враждебной природой, а не с этим раздражительным атевийским двором.

Трусость, вот это что. Такой пустячок, выплеснуть на бедную Хэнкс ведро холодной воды – «а кстати, Диана, знаешь, кто-то пытается меня убить, ты уж расстарайся, сделай, что можешь, а я вернусь, когда тут все утрясется…»

Нет, так не удрать. Неизвестно, получится ли позвонить в управление и попробовать намекнуть, что тут происходит, – есть огромный риск впрыснуть дезинформацию или недопонимание в ситуацию, и без того нелегкую. Есть, конечно, кодовые фразы для сообщений о беде или убийстве – и, может быть, нужно рискнуть и передать в управление хотя бы это.

Но если Табини по каким-то причинам решит прикрыть связь еще плотнее, чем раньше, то последней информацией, с которой придется работать нашей службе, будет сообщение, что кто-то пытался меня убить, – и это поставит Хэнкс де факто во главу дела. А ей только того и надо, «принимаю командование, иду в атаку», горячая голова, готовая – печальная правда принять все меры, лишь бы проломить молчание Табини… А такой напор может оказаться не самым мудрым курсом при нынешней щекотливой политической ситуации у атеви. Я-то сам верю в Табини – а Хэнкс при сложившихся обстоятельствах верить не станет и может подвести мину под Табини… или прямо сыграть на руку врагам Табини.

Куда ни кинь, всюду клин. И так плохо, и так нехорошо. Молчание Табини – очень нехарактерное явление. В ситуацию входит слишком много переменных. Я сам здесь, на месте – и не имею достаточно информации для действий, а у Дианы Хэнкс, если ей придется прибыть сюда, сведений будет куда меньше и она будет ощущать куда большее давление, вынуждающее ее действовать при полном отсутствии информации, делать что угодно, лишь бы вернуть меня (если не будет трупа)… Это – очень реальное опасение, с самых первых дней: что какому-то айчжи в Шечидане или еще где-нибудь осточертеет выдаивать из пайдхи техническую информацию в день по чайной ложке.

Что-то там насчет мифической гусыни, несущей золотые яйца, – эту притчу первые пайдхиин всеми силами продвигали в атевийскую культуру, так что теперь атеви уверены, что есть на свете такая штука – гусыня, хотя в этом мире настоящих птиц вообще нет, – и что это хоть и чужеземная, но все же чисто атевийская басня.

Вот так тут идет игра. Имей терпение, имей время, продвигайся мелкими шажками, а не широким шагом – рано или поздно люди получат все, что им нужно, и Табини-айчжи тоже.

Гусыниин и золотые яйца.

III

Банитчи появился одновременно с завтраком – и с грудой почты в руках, точь-в-точь такой, как можно было предвидеть: реклама отдыха в горах, новых изделий и обычных товаров. Она была скучна, как и ожидал Брен, и прохладное не по сезону утро заставило его порадоваться горячему чаю, который внесли новые слуги, заменившие прежних. Он съел легкий завтрак – а теперь хотел посмотреть телевизор.

– Что, по всему городу каналы отключены, или как? – спросил он у Банитчи.

– Не могу сказать, – пожал тот плечами.

Канал погоды, по крайней мере, работал – и сообщал о дожде в восточных горах и не по сезону холодной погоде на всем западном побережье. На пляжах Мосфейры не поплаваешь. Он все думал о доме – о белых пляжах Мосфейры, о высоких горах, все еще с пятнами снега в затененных местах, продолжал думать о человеческих лицах и человеческих толпах.

Прошлой ночью ему приснился дом, в те два часа, которые, кажется, все-таки сумел поспать, – он видел во сне кухню в своем доме, раннее утро, мать и Тоби за завтраком, точно так, как всегда. Мать писала ему регулярно. Тоби писать не любил, но узнавал новости, когда письма Брена приходили домой, и мать передавала ему вести от брата – чем он увлекается и как поживает.

Мать приняла общественный пай Брена, который он оставил, когда победил в конкурсе на место пайдхи и больше не нуждался в принадлежащей ему по праву рождения доле общественного достояния: она соединила этот пай со своими сбережениями от учительских заработков и отдала деньги брату Брена, преданному семье и до невозможности респектабельному, чтобы тот мог начать медицинскую практику на северном берегу.

Тоби вел абсолютно ординарную и процветающую жизнь, именно такую, какой желала мать себе и своим детям – с вполне восхитительными внуками тут же под рукой. Она была счастлива. Брен не писал и никогда не смог бы написать ей все как есть: «Привет, мама, кто-то пытался застрелить меня в постели. Привет, мама, мне не разрешают улететь отсюда». Нет, он всегда писал: «Привет, мама, у меня все отлично. А как ты? Меня заваливают работой. Очень интересно. Хотел бы иметь возможность рассказать тебе побольше…»

Он взял из гардероба свое простое пальто.

– Не это пальто, – сказал Банитчи. Сам протянул руку и снял с вешалки пальто для аудиенций.

– На совет по космосу? – запротестовал Брен, но тут же понял, что его вызывает к себе Табини, хоть Банитчи не сказал ни слова.

– Совет отложен. – Банитчи встряхнул пальто и подал ему, принимая на себя обязанности новых слуг. – Проблеме пропорций грязевого дефлектора придется подождать как минимум несколько дней.

Брен сунул руки в рукава, выпростал из-под воротника косичку и с глубоким вздохом уложил ее на спине. В это прохладное утро тяжесть пальто не показалась ему неприятной.

– Так чего же хочет Табини? – пробормотал он.

Но в комнате находились слуги, и он не ожидал, что Банитчи ответит. Брен, проснувшись, не увидел Чжейго. Потом появился Тано со своим угрюмым напарником – принесли завтрак. Брен не выспался как следует, вот уже вторую ночь подряд. В глазах – словно песку насыпано. И все же надо было выглядеть пристойно и соображать нормально.

– Табини озабочен, – сказал Банитчи. – Потому и отложили совет. Он желает, чтобы вы сегодня во второй половине дня отправились в деревню. Команда службы безопасности проверяет территорию.

– Как, в усадьбе?

– Каждый камешек. Если что-то нужно, Тано и Алгини уложат багаж.

Что спрашивать, и так понятно, что Банитчи не станет отвечать – не сможет ответить ни на один вопрос, раз Табини не позволил ему отвечать… Брен глубоко вздохнул, поправил воротник и посмотрел в зеркало. По глазам видно, как ему хочется спать, – и какая паника нарастает в душе; он понимал, что глаза говорят чистую правду, ибо решение не сообщать на Мосфейру очень быстро становилось необратимым, все уменьшалась возможность передумать, не затевая большого и шумного спора с атеви, – выступить против их деликатных и вежливых маневров (если он правильно ощущал происходящее вокруг) могло бы оказаться неразумным и невыгодным.

Может, это был паралич воли. Может быть, инстинкт, говорящий: «Молчи не выступай против единственного друга, который есть у землян на этой планете».

Пайдхиин заменимы. Мосфейра – нет. Мы не сможем выстоять против целого мира. На этот раз у них есть самолеты. И радары. И все технические ресурсы.

Очень скоро мы им вообще больше не будем нужны.

В комнате у него за спиной открылась дверь и вошла Чжейго – как он предположил, чтобы присмотреть за двумя слугами; пока что он слышал от этих слуг только надоедливые вопросы вроде «Консервы, нади?» и «Чай с сахаром?»

Мони и Тайги давно все знали, им не требовалось приставать к нему на каждом шагу. Брен уже ощущал, как их не хватает. Он боялся, что они не вернутся, что их уже назначили к кому-то другому – хорошо бы, к какому-то солидному, влиятельному, совершенно нормальному атеви. Можно только надеяться, что они не находятся в руках полиции и не подвергаются дотошным допросам и расспросам о нем и о людях вообще.

Банитчи открыл дверь второй раз – им пора было отправляться на аудиенцию – и Брен вышел вместе с Банитчи, чувствуя себя скорее как конвоируемый пленник, чем как объект повышенной официальной заботливости.

* * *

– Айчжи-ма… – Брен отвесил церемониальный поклон, держа руки на коленях.

Табини, только в рубашке и брюках, еще не в парадной одежде, сидел на солнышке перед открытыми дверьми – дверьми Табини, прорезанными высоко в громадном массиве Бу-чжавида и выходящими не в сад, а к отрытому небу, к спускающимся вниз террасам древних стен и к городу, что раскинулся оторочкой вокруг крепости, к геометрическому рисунку черепичных крыш, оранжево-алое сияние которых было сейчас подернуто и приглушено утренним туманом до тусклой красноты, крыш, соразмеренных и сориентированных в благоприятных сочетаниях одна относительно другой и относительно прочих сооружений города – до самой реки. А дальше, за рекой – горный кряж Бергид, плавающий над туманной дымкой далеко за равниной, – великолепный вид, прохладное, захватывающее дух утро.

Стол был поставлен на свету, наполовину на балконе, лицом к этому пейзажу.

Табини завтракал. Он сделал знак слугам, которые немедленно поставили еще две чашки и выдвинули для гостей два стула.

Следовательно, обстановка будет неофициальная. Они с Банитчи заняли предложенные места, лицом к ограждению балкона, за которым раскинулись тускло-красные сейчас черепичные крыши города и голубоватый силуэт Бергида вдали.

– Я надеюсь, повторения инцидента не произошло, – сказал Табини.

– Нет, айчжи-ма, – ответил Банитчи, накладывая сахар в чашку.

– Я очень расстроен этим происшествием, – сказал Табини. Отхлебнул чаю. – И расстроен также тем, что вам пришлось стать объектом публичного внимания, Брен-пайдхи. Но я был обязан занять недвусмысленную позицию. Я просто не мог оставить этот случай без внимания… Кто-нибудь подходил к вам на совещаниях?

– Нет, – ответил Брен. – Но я, боюсь, был вчера не особенно наблюдателен. Я еще не свыкся с этой мыслью.

– Вы боитесь?

– Тревожусь. – Он и сам не знал с уверенностью, что именно чувствует. – Тревожусь, что оказался причиной такой суматохи и расстройства, хотя нахожусь здесь для вашего удобства.

– Это политический ответ.

– И очень сержусь, айчжи-ма.

– Сердитесь?

– Что не могу идти туда, куда хочу, и делать то, что мне хочется.

– Но разве пайдхи мог это хоть когда-нибудь? Вы никогда не выходите в город без эскорта. Вы не путешествуете, вы не устраиваете приемов, которые, конечно, как объяснил бы Банитчи, относятся к самым небезопасным привычкам.

– Это – мой дом, айчжи-ма. Я не привык прокрадываться в собственную дверь и беспокоиться, не вздумает ли какой-нибудь незадачливый слуга войти, открыв эту дверь старым ключом… Очень надеюсь, кто-то предупредил их.

– Кто-то предупредил, – сказал Банитчи.

– Я беспокоюсь, – заключил Брен, отняв от губ чашку. – Простите меня, айчжи-ма.

– Нет-нет-нет, я ведь сам спросил. Это вполне обоснованные заботы и вполне обоснованные жалобы. И вам нет никакой нужды терпеть все это. Я думаю, вам будет хорошо на некоторое время уехать в Мальгури.

– В Мальгури?

Это было поместье на озере Майдинги – место отдыха Табини ранней осенью, когда законодательное собрание не собирается, когда Брен сам обычно уезжает на каникулы. Он никогда еще не забирался так далеко в глубину континента. Да и не только он – вообще ни один землянин.

– Вы туда едете, айчжи-ма?

Чашка Табини была пуста. Слуга налил другую. Табини сосредоточенно бросил в чай два кусочка сахара и перемешал.

– Сейчас в резиденции моя бабушка. Вы ведь не встречались с ней лично, так, по-моему? Не помню, чтобы вам довелось испытать это приключение.

– Нет. – Брен полагал встречу с вдовствующей айчжи более нервирующей, чем с убийцами. Илисиди не выиграла выборы два раза подряд. Слава Богу. – А не посылаете ли вы меня – прошу прощения – в зону еще большего риска?

Табини рассмеялся, сморщив нос.

– Она обожает споры. Но сейчас она полностью отошла от дел. Она говорит, что умирает.

– Она уже пять лет так говорит, – проворчал Банитчи. – Айчжи-ма.

– Вы отлично справитесь, – сказал Табини. – Вы дипломат. Вы сумеете поладить с ней.

– Еще проще мне уехать на Мосфейру, если мое отсутствие нужно для пользы дела. И там бы я провел время с куда большей пользой для себя самого. Меня давно дожидается гора личных дел. У моей матери есть домик на северном берегу…

Желтый взгляд Табини был абсолютно пуст, абсолютно неуступчив.

– Но я не смогу гарантировать ее безопасность. Слишком безответственно будет с моей стороны навлечь опасность на ваших родственников.

– Никакой атева не может попасть на Мосфейру без визы.

– Любой старик на весельной лодке может попасть на Мосфейру, – так же проворчал Банитчи. – И спросите у меня, смогу ли я найти домик вашей матери.

Старик на весельной лодке не сможет попасть на Мосфейру незаметно. Брену очень хотелось оспорить слова Банитчи. Но ему не хотелось сообщать эту информацию Табини или Банитчи задаром.

– В Мальгури вам будет намного лучше, – сказал Банитчи.

– Какой-то дурак сунулся в дверь моей спальни! Да может, это просто мой сосед выпил и возвращался домой через сад. Наверное, он побоялся признаться, чтобы его не обвинили в покушении на убийство, – а теперь у меня на дверях проволоки!..

Брен тут же опомнился. В присутствии Табини не кричат. И в в вопросе о проволоках Табини поддержал мнение Банитчи. Брен напомнил себе о своем месте, оробел и спрятал дернувшиеся губы за чайной чашкой.

Табини выпил еще глоток чая, поставил чашку на стол; Банитчи свою отодвинул в сторону.

– И все же, – сказал Табини. – Расследование продвигается успешно, и ваша помощь в нем не требуется. Положитесь на мое мнение. Делал ли я когда-либо что-то вам во вред?

– Нет, айчжи-ма.

Табини встал и протянул руку – у атеви такого обычая не было. Табини сделал это первый раз, когда они знакомились, а после того – крайне редко. Брен поднялся, взял протянутую руку и торжественно ее пожал.

– Я считаю вас одним из основных достояний моей администрации, проговорил Табини. – Пожалуйста, верьте: все, что я делаю, исходит именно из такой оценки, даже это изгнание.

– Но что я сделал не так? – спросил Брен. Рука его все еще оставалась в плену огромной ладони Табини. – Совершил ли я лично что-то такое, что следовало сделать иначе? Как смогу я в дальнейшем справляться лучше, если никто мне не подскажет?

– Мы продолжаем расследование, – негромко сказал Табини. – Мой личный самолет сейчас заправляют топливом. И, пожалуйста, не сталкивайтесь с моей бабушкой.

– Но как я смогу этого избежать? Я не знаю, чем вызвал всю эту историю, Табини-айчжи. Как же мне вести себя мудрее, чем прежде?

Пальцы Табини чуть сжались, потом выпустили его руку.

– А разве кто-то сказал, что тут есть ваша вина, Брен-пайдхи? Передайте бабушке мое почтение.

– Да, айчжи-ма. – Табини оставил ему лишь одну возможность – сдаться. Он решился только на самый косвенный бунт. – Смогу ли я получать там свою почту?

– Никаких трудностей не возникнет, – сказал Банитчи, – если пересылать ее через управление безопасности.

– Мы не хотим объявлять во всеуслышание, где вы находитесь, – объяснил Табини. – Но служба безопасности, конечно, должна знать. Будьте осмотрительны. Соблюдайте все меры предосторожности. Отсюда вы поедете прямо в аэропорт. Все обеспечено, Банитчи?

– Никаких затруднений, – ответил Банитчи.

Что значит «все», Брен не имел представления. Но ему оставалось лишь распрощаться по всем правилам церемониала.

* * *

«Прямо в аэропорт», очевидно, означало именно это: прямо вниз по лестницам, в Бу-чжавид, до самого нижнего внутреннего уровня, где находилась железнодорожная станция, соединенная веткой с железнодорожной системой всего континента.

Эта станция в самом сердце Бу-чжавида очень хорошо охранялась станция, которой могли пользоваться только най'айчжиин, сам айчжи и его персонал; для обычных пассажиров был другой вокзал, чуть ниже по склону.

Повсюду были охранники – ничего необычного, так всегда, сколько он тут ни бывал. Брен полагал, что они несут постоянную охрану путей и вагонов, которые дожидались здесь, – ответственные власти не могли знать, когда у кого-нибудь возникнет желание воспользоваться этими вагонами или когда у кого-нибудь другого возникнет желание причинить вред этим вагонам или их пассажирам.

Их ожидал вагон – с виду товарный. Его прицепят к проходящему поезду, и он двинется в путь, как самый обыкновенный товарный вагон, один среди сотен таких же, не выделяясь накрашенными на борту и, легко догадаться, постоянно меняющимися номерами.