Текст книги "Преступник"
Автор книги: Кемаль Орхан
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
– Да сохранит его аллах!
– Спасибо на добром слове, дочка! Я, правда, ничего от этого не выгадаю, но дай бог, чтобы и у тебя было все хорошо. Вепря убить трудно. Для этого нужны пули «дум-дум». У вас есть такие пули?
Старуха обвела взглядом пещеру.
– Нет у нас таких пуль, бабуся, – ответил Адем. – Не только «дум-дум», у меня в пистолете даже простых пуль нет. Вот и дрожим от страха. Что, если среди ночи сюда медведь забредет, волк или еще какой-нибудь зверь?..
Старуха сначала не поверила. Конечно, он должен так говорить!
Неожиданно она спросила:
– Не обессудьте меня, старую, за любопытство. Но что вы делаете в горах? Разве у вас нет дома, своего угла?
Адем вздохнул.
– Да не допустит аллах, чтобы человек сбился со своего пути, бабушка! Был у нас и свой дом и свой угол. Был, но… И у меня есть мать с такими же добрыми морщинками на лице, как у тебя. Сидит с утра до вечера, перебирает четки, ждет не дождется сынка. Ждать-то ждет… Не надо, бабуся, не растравляй больные раны!
Тут на Шехназ нашел приступ кашля, и старуха не расслышала последних слов Адема. Она приподняла голову Шехназ, положила к себе на руки. Ей казалось, так кашель скорее уляжется.
– Вай, дочка моя, вай, милая! Сделайте, как я говорю, убейте вепря. Постойте, но ведь у вас даже пуль нет!
Она опять подумала об Изверге. Так, значит, то, что она слышала в течение последних недель, – все это брехня? Разве могут такие люди разбойничать на дорогах, грабить машины и убивать? Конечно, это не их рук дело. Как можно творить такое, не имея ни ружья, ни патронов. И потом эта больная женщина… Она не может даже подняться. Разве способна она в таком состоянии грабить и убивать вместе с мужчиной?
– Даже если ты тот самый разбойник, о котором говорят, сынок, то все равно… Да простит аллах твои грехи! После того как я увидела твою красавицу, я уже не верю людской молве. Я не знаю, кто ты, но эта бедняжка…
– Нет, мать, ей-богу, мы тут ни при чем! – не дал ей договорить Адем. – Клянусь аллахом!
– Хорошо, но кто же тогда занимается этими делами?..
– Не знаю. Я-то уж, во всяком случае, не могу оставлять здесь больную женщину одну. Если бы она могла идти, мы бы сразу ушли.
– Куда?
– В касабу, к доктору!
Старуха обрадовалась:
– В касабе живет мой внук, сын моей дочери, учитель!
– Вот как? Да поможет ему аллах!
– Если бы вы слышали, как быстро он умеет читать газету!..
– Молодец!
– И о ваших грехах прочел мне он. Будто бы ты увез бедняжку из-под родительского крова. Отец-то у нее богатый… И нрава крутого, несговорчивый! Вот ты ее и украл!
Адем и Шехназ с изумлением слушали старуху. Их удивление окончательно успокоило старую женщину. Теперь ей было ясно: это не те люди, о которых она слышала.
– Хорошо, если вы не злодеи, почему прячетесь? – спросила старуха.
– От кого? – испуганно произнес Адем.
– От жандармов.
– Кто прячется?..
– Разве не прячетесь? Если не так, то… когда придут жандармы и спросят у меня, не видала ли я кого, показать им вашу пещеру?
Адем и Шехназ молчали. Старуха поймала их на слове и не отступала.
– Ну как? Сказать, если спросят?
– Лучше не говори… – выдавил из себя Адем. – Мы, может быть, сами пойдем и сдадимся им в руки…
– Видали! Так, значит, ты злодей!
Адем стал врать, другого выхода не было.
– Я же сказал, бабуся: не собьет аллах человека с пути истинного! Да, это та женщина, о которой ты знаешь. Как и говорят, она была дочерью богатого помещика. Я посватался, но отец отказал, с позором прогнал меня. Хотел даже подослать убийц. А девушка однажды ночью сбежала ко мне. А я… Если бы ты была на моем месте. Или, скажем, твой сын Эсад похитил бы девушку… Да нет, что я говорю, если бы девушка сама прибежала к нему! Как бы он поступил? Когда дело касается женщины, то задевается честь мужчины! В чем мужская храбрость? В том, что мужчина защищает свою честь, правда?
Он понял, что старуху трогало больше всего, когда речь заходила о ее сыне Эсаде.
– К-к-конечно, сынок, конечно!
– Ее отец послал за нами в погоню людей. Нас окружили. И я…
– Так, значит, это ты убил? – заволновалась старушка. – Значит, это ты, сынок? Если бы ты не разбойничал, не убивал…
Широко раскрыв глаза, Шехназ растерянно глядела на Адема. Адем так изворачивался, так лгал, пытаясь убедить старуху в своей невиновности, что та, наконец, поверила. Действительно, зачем ему разбойничать на большой дороге, нападать на машины и убивать людей?
Когда вечером старуха, оставив им хлеб и брынзу, возвращалась в деревню со своей козой, глаза ее были заплаканы, словно она и правда только что рассталась с девушкой, убежавшей с ее сыном Эсадом.
А деревня кипела как котел. В эту и в следующую ночь в ее окрестностях опять были ограблены и убиты люди. Слухи ходили один фантастичнее другого. Но старуха уже не верила им. Те двое не могли быть злодеями. Она своими глазами видела: у них не было ни ружья, ни пуль.
Взяв с собой хлеб, брынзу, несколько головок лука и небольшую миску с йогуртом[59]59
Йогурт – кислое молоко.
[Закрыть], она снова направилась к пещере. Встречавшиеся по дороге крестьяне с изумлением смотрели на ее большой узел. Ведь обычно, когда она шла пасти своих коз, в руках у нее почти ничего не было. И как только она не боится идти в горы, где, по слухам, скрывался Изверг после своих дерзких грабежей и убийств.
– А что мне сделает ваш злодей? – бросала она на ходу и шла дальше.
Крестьяне удивленно смотрели ей вслед. Все это казалось им подозрительным. Если бы они знали, куда она идет!
И так день за днем. От пытливого взгляда соседей не могло укрыться, что когда старушка уходила пасти коз, она брала с собой много еды, сигареты. Невзрачная хижина старухи привлекала любопытство всей деревни. Раньше она, бывало, заходила к соседям: поможет по дому, поболтает о том о сем, вспомнит сына Эсада, внука Махмуда, пожалуется на невестку. А теперь ни к кому не заглядывает. Даже вроде бы сторонится всех.
Странные перемены в поведении старухи не могли ускользнуть и от внимания жандармов. Те тоже заметили необычное. Прежде, встречаясь с ними, она всегда останавливалась перекинуться словечком-другим, теперь же избегала встречи с ними и, казалось, не выносила даже их вида.
Как-то соседки неожиданно окружили ее и затеяли жаркий спор. Спорили об Изверге. Одна из женщин нарочно сказала:
– Оказывается, женщина, что вместе с ним, вовсе и не дочь богатого помещика, как об этом говорят!
– А кто ж она? – с любопытством спросила другая.
– Известно кто!.. Танцовщица!
Старуха резко подняла голову.
– Откуда ты это взяла?
– Как откуда? Люди говорят!
– Кто это может доказать? Выдумали тоже – танцовщица! Аллаха побойся!
– Грех тому, кто врет, а мне-то что…
– А ты не слушай в другой раз!
В этот день старуха, не подозревая, что за ней уже давно следят, отправилась в касабу, к Махмуду. На дороге она беспокойно оглядывалась по сторонам. По ее виду было заметно, что она чем-то сильно озабочена.
– Что с тобой, бабушка? Что случилось? – спросил ее внук.
Старуха, обнимая его, ответила:
– Вчера вечером никак не могла заснуть, милый.
– Почему же?
– Доживешь до моих лет – узнаешь…
Она вынула из кармана клочок бумаги и протянула его Махмуду:
– Прочти-ка, сынок, скорее, что здесь написано.
– «Лекарство от гриппа, патроны для пистолета, спирт, сливочное масло, мед…»
Он удивленно спросил:
– Зачем тебе все это, бабушка?
– В деревне наказали купить.
– И денег дали?
– А как же! Вот, пожалуйста. Купи-ка мне это побыстрее!
– Да ты хоть отдохни, бабуся. Куда такая спешка?
К полудню старуха доплелась до своей деревушки, а оттуда отправилась к пещере. Она хотела помочь перебраться через горы, прочесываемые жандармами, мужчине и его больной спутнице, в невиновности которых теперь была абсолютно уверена. Не он ли сказал ей: «Мы пойдем к тестю, и я верну ему дочь. А если я виноват, ну что ж, пусть накажет!» Помочь человеку, который говорит такие слова, каждый сочтет своим долгом.
Впереди нее по узенькой тропинке, круто поднимавшейся к скалам, брели козы. Полуденное солнце приятно пригревало. Срывавшийся по временам со снеговых вершин прохладный ветерок ласкал лицо.
Оставив коз на лужайке, где они обычно паслись, она пошла к пещере.
Адем и больная Шехназ радостно встретили ее. Старуха купила и принесла все, что они просили!
– Мамаша, мамаша, дорогая моя! – обнимая ее, говорил Адем. – Да пошлет тебе аллах здоровья!
На глаза у него навернулись слезы. Шехназ тоже была растрогана. Одно плохо: патроны, которые она принесла, не подходили к его пистолету, а бутылку со спиртом она разбила по дороге. Но не беда! Лекарство ведь она принесла! И еще сливочного масла, меду, ваты! Даже если бы ничего этого не было с ней, они и так были бы рады: она их не выдала!
Вдруг послышался неясный шум, и в ту же минуту на стене у выхода из пещеры появились тени вооруженных людей. Жандармы! Значит, старуха все-таки выдала их, обманула.
Шехназ и Адем похолодели от ужаса.
Старушка также казалась испуганной и растерянной не меньше их.
– Ей-богу, я ничего не знала, сынок! – заикаясь, пробормотала она. – Клянусь аллахом!
Коробочки с порошками от гриппа выпали из ее рук.
В пещеру один за другим входили жандармы.
19
Газеты мгновенно сообщили под крупными заголовками: «Изверг пойман!»
Новость взволновала тюремный люд. Ведь каждый жил под впечатлением этой романтической истории, казалось, сошедшей со страниц легенд о бедняках без роду и племени, в которых вдруг влюблялись прекрасные дочери падишахов. И вот теперь «легенда» лопнула как мыльный пузырь. Суровая правда жизни безжалостно вторглась в мечты арестантов. Они приуныли: почему все в жизни кончается не так, как в сказках?
Когда Мустафа протянул Джевдету газету, его рука дрожала, брови были нахмурены. Джевдет, уже слышавший новость, был зол на газету, которая, смакуя подробности, рассказывала о том, как был задержан «опасный преступник», воздавая при этом должное пострадавшему отцу красавицы.
Эх, почему этот человек не догадался тайно пробраться в Стамбул, сесть в порту на большой пароход и убежать в Америку! Аллах, аллах, какой же он глупый! Если бы был на его месте он, Джевдет…
Каждый вечер, поужинав, они читали сначала спортивную хронику, а уж потом все остальное. Но сегодня даже не хотелось брать в руки газеты.
Лежали молча, растянувшись на спине, бессмысленно уставившись в потолок. Мустафу давила какая-то гнетущая тяжесть. Он чувствовал, что вот-вот расплачется. Джевдет погрузился в мечты… Вот он на большом пароходе доброго рыжебородого капитана с улыбающимися голубыми глазами и трубкой во рту. Пароход плывет по бескрайным голубым просторам океана. Спокойная тяжелая вода искрится за кормой в ярких лучах солнца. И вот уже Нью-Йорк. Судно медленно входит в порт, который он видел однажды на картинке в учебнике географии у Хасана, бросает якорь неподалеку от статуи Свободы. Джевдет сходит с пассажирами по трапу на берег, засунув руки в карманы брюк, идет в город. Он не знает ни слова по-английски, в карманах у него нет ни куруша, ему негде ночевать, и он не представляет даже, каким образом утолить голод. Но все это мелочи жизни. Впереди будет не то.
Как зачарованный шагает он по улице, стиснутой высоченными небоскребами, какими он их видел в фильме «Отряд „Красный шарф“».
Бесконечные ряды домов, магазинов, блестящие автомобили, высокие розовощекие американцы… Разве в Америке надо думать о еде, о ночлеге? Зачем? Ведь Америка – это изобилие, это исполнение всех желаний. И он вырастет здесь так же быстро, как маленький Билл.
Он тоже наденет широкополую ковбойскую шляпу, узкие брюки с карманами впереди. За поясом – пистолеты. И потом, как знать, быть может, вскоре, бродя по улицам, он вдруг услышит где-нибудь жалобный детский плач. На заблудившегося мальчика напали уличные бродяги. Он бросится к нему на помощь. Мальчик – любимый сын миллионера (даже миллиардера!) или крупного фабриканта, и его в отчаянии ищет все семейство. Он, Джевдет, спасает малыша от негодяев. Миллионер, которому рассказывают о его подвиге (как они видели однажды в картине на Шехзадебаши), не знает, как отблагодарить его, потом вынимает из несгораемого шкафа пачку денег и протягивает ему. Но он не берет денег. «Нет, – говорит он. – Я только выполнил свой долг, мистер!» «Мистер» замирает на месте от изумления. Он никогда не видел такого бескорыстного мальчика. Он целует его в лоб и спрашивает, как его зовут. Он, Джевдет, называет. «Мистер» снова удивлен. Узнав, что он иностранец, да к тому же турок, «мистер» широко раскрывает глаза и восклицает: «От сыновей Ататюрка[60]60
Ататюрк (буквально – Отец турок), или Мустафа Кемаль-паша, (1880–1938) – первый президент буржуазной Турецкой республики с 1923 по 1938 год и лидер «Народно-республиканской партии».
[Закрыть] другого нельзя было и ожидать!»
А может, «мистер» даже пошлет президенту Ататюрку телеграмму и расскажет в ней о его благородном поступке. От такого приятного известия на голубые глаза Ататюрка навернутся слезы. Но этим дело не кончится. О Джевдете заговорят все газеты, его будут фотографировать в разных позах. А как удивятся Эрол, Айла и другие ребята, как будут завидовать ему! Может, Айла раскается в том, что однажды назвала его «грязным уличным разносчиком»!
– О чем опять задумался? – перебил его мечты голос Мустафы.
Джевдет повернул голову. Глаза его искрились какой-то особой радостью.
– Так… Ни о чем, – ответил он.
Но Мустафу не легко было провести.
– Об Америке опять?
– Да, об Америке.
– Вчера из-за тебя я сцепился с мастером и подмастерьями!
– Как из-за меня?
– Да так…
Мустафа рассказал о вчерашней стычке. Джевдет слушал внимательно, потом сказал:
– Меня не только твой мастер, никто не сможет отговорить! Выбраться бы только отсюда, а там я знаю, что надо делать!
Он потерял всякую надежду выйти из тюрьмы. Перестал считать дни. Но однажды солнечным весенним утром, когда он пил чай, в камеру вбежал мальчик-уборщик с криком: «Джевдета освобождают!» Джевдет вздрогнул, словно его кто-то ударил. Сначала не поверил. Но вдруг вскочил с места и, не стыдясь слез радости, бросился на шею мальчишке, принесшему долгожданную весть.
Мустафа так и застыл, как стоял. Весь красный от волнения, он растерянно смотрел на Джевдета и… неожиданно тоже заплакал. Джевдет подошел к нему, обнял. Мустафа не мог успокоиться. И зачем только они подружились? Лучше бы они не знали друг друга!
– Не надо, не плачь, друг, я буду навещать тебя каждую неделю. Может быть, объявят амнистию и тебя тоже выпустят. Знаешь, что мы тогда устроим?
Мустафа посмотрел на него пустыми, заплаканными глазами. Он не надеялся на амнистию.
– Что?
Джевдет и сам не знал, что они устроят, но надо было что-то сказать.
– Откроем столярную мастерскую!
– Столярную мастерскую? А денег где возьмем?
– Как-нибудь достанем.
– Ведь к тому времени, когда я выйду, тебя уже не будет здесь?
– Это почему же?
– Ты, наверное, уедешь в Америку!
Джевдет не ответил. Мысли его путались, как в тумане. Промелькнул рыжебородый капитан с огромной трубкой во рту, затем бескрайные голубые просторы океана, нью-йоркский порт, высоченные небоскребы, сын миллионера, сам «мистер», отправляющий телеграмму президенту Ататюрку, завертелись широкополые ковбойские шляпы, длинноствольные пистолеты.
– Ты прав: уеду, но…
– Что?
– Я не забуду тебя. Вернусь из Америки и привезу с собой много денег. Ты уже будешь на свободе, и мы откроем столярную мастерскую…
Мустафа только безнадежно вздохнул.
А через несколько часов ворота тюрьмы распахнулись перед Джевдетом. Вот так неожиданность! Он увидел не только Хасана, Кости и Джеврие, но и отца Хасана, мать Кости, его сестру и бабку Джеврие. Мать Кости плакала, словно из тюрьмы выходил ее собственный сын.
Но Джевдет, сам Джевдет не радовался: его преследовали мысли о Мустафе, он не мог забыть его полные слез глаза, поникшую голову.
Они дошли до конторы адвоката. Только здесь Джевдет узнал причину своего освобождения: задержаны Адем и Шехназ, укравшие деньги отца. Разве он не читал в газетах об Изверге?
– Так это шофер Адем? – Джевдет был поражен.
– Он самый. И эту женщину с собой таскал. Она даже простудилась, воспаление легких схватила. Ее положили в больницу.
Джевдет, чтобы только избежать расспросов о его жизни в тюрьме, произнес:
– Хорошо, но ведь в газетах ничего не было сказано об Адеме и Шехназ!
– Писали о Вели и Эмине, так ведь? Ее, оказывается, зовут и Эмине и Шехназ… Адем убил какого-то беднягу и взял его документы…
Начался разговор о том, что теперь будет делать Джевдет, где будет жить. Адвокат поймал взгляд Хасана.
– Если хочешь, оставайся у нас, – сказал он. – Будешь нам сыном. Захочешь учиться – пожалуйста…
Джевдет нахмурил брови.
– Ну как, идет? – добавил адвокат.
Джевдет молчал, опустив глаза.
– Ты против? Мы тебя усыновим по-настоящему. Мы не собираемся сделать из тебя слугу. Ты нам будешь как родной сын… Ну смотри, тебе виднее. Не торопись, подумай.
В разговор вмешался отец Хасана:
– По-моему, сынок, тебе лучше всего остаться у бея-эфенди![61]61
Бей-эфенди – форма почтительного обращения к образованному человеку.
[Закрыть]
– Разве я не прав? – продолжал адвокат. – Надумаешь учиться – учись. Не пожелаешь, никто неволить не будет; а может быть, захочешь выучиться какому-нибудь ремеслу, тоже отговаривать не стану!
Кости, выглядывая из-за голов матери и сестры, с волнением ждал ответа друга.
Ему хотелось крикнуть: «Не соглашайся!» Тогда бы он уговорил мать, и Джевдет остался бы жить у них в семье. Вот было бы здорово! Правда, Кости уже не был уличным разносчиком, а служил в лавке на Тахтакале. Но ведь им останутся воскресные дни. Они уходили бы из дому рано утром, ходили бы на футбол и даже на концерты.
Говорят, что в одном из кинотеатров в Бейоглу выступают приехавшие из Европы скрипачи и пианисты, что все они выходят на сцену в черных костюмах. Он даже видел собственными глазами одного из них, когда тот выходил из остановившегося у кинотеатра автомобиля. Небрежно кивнув красиво одетым дамам в черных накидках и их кавалерам, уступившим ему дорогу, он быстро вошел в двери.
Вот стать бы таким знаменитым музыкантом!
Джевдет, казалось, не слышал обращенных к нему слов. Кости понял: он не хочет оставаться у адвоката и в то же время не решается прямо сказать об этом.
Все встали, и вышли из конторы. На улице ярко светило солнце. Теперь мальчики и Джеврие могли распрощаться с отцом Хасана и старой Пембе и пойти к Кости.
За обедом смеялись и весело болтали. Убрав со стола, мать Кости и сестра занялись своими делами. Ребята остались одни.
– Тебе, видно, не очень-то понравилось предложение адвоката? – спросил Хасан.
И тут произошло неожиданное.
– Перестань! – раздраженно бросил Джевдет.
– Как? – изумился Кости.
– Будут любить как родного сына! Знаю я все эти разговоры. Пусть даже они будут ко мне добры… Ну, а их близкие? Родственники адвоката? Родные его жены, друзья? Разве они не спросят: «Откуда взялся этот мальчик?» Что им ответит адвокат или его жена?.. «Его выпустили из – тюрьмы, и вот мы взяли мальчика к себе»? Нет, Кости, когда говорят «взять на воспитание», это значит – вместо прислуги!
– Пусть так, но ведь он хотел тебя…
– Усыновить? Так вот, пусть даже и не надеется, что я им буду прислугой! – резко оборвал его Джевдет.
– Ты какой-то чудной стал…
– Чудной? Почему же? – в свою очередь, удивился Джевдет.
– Ну ладно, оставим это, – уже дружелюбно проговорил Хасан.
А Джевдет думал: «Почему он сам мне ничего не предлагает?» Он все ждал, что Хасан скажет: «Пойдем к нам, а там видно будет…» Так бы сказал тот Хасан, которого он знал в тюрьме. Где его прежняя уверенность в себе? Он стал какой-то другой, осторожный.
– По-моему, ты должен работать, как и я!
– Где? На фабрике?
– Да. Только тогда мы сможем быть вместе. Мой отец… – Хасан долго рассказывал о своем недавнем разговоре с отцом. Джевдет молчал. Теперь ему все было ясно. «Кто знает, – думал он, – может, старик сказал Хасану: „Ведь это не мой сын. Какое тебе до него дело? Оставь его в покое, пусть идет куда хочет. Я не могу, чтобы в моем доме жил чужой человек!“»
Джевдет покосился на товарища.
– Скажи, почему ты не хочешь? – спросил Хасан.
– Не хочу, и все тут… – буркнул Джевдет.
– И к адвокату отказался пойти…
– Да, отказался. Лучше опять буду торговать.
– Ладно, это дело твое. Но почему все-таки ты не хочешь работать на фабрике? Разве это плохо?
– Сам не знаю почему, но не хочу ни прислуживать у адвоката, ни работать на фабрике!
– По-твоему, работать на фабрике и быть слугой у адвоката – одно и то же?
– Нет, но…
– Тогда в чем же дело?
Джевдет повернулся к Кости:
– Будем торговать как раньше, идет?
Кости улыбнулся.
– Ну, конечно!
Хасан вспыхнул. Его душила злость: «Вот так друг!» Он думал, Джевдет сразу согласится и даже обрадуется, что они будут работать вместе, бросится к нему на шею. Теперь Хасану тоже казалось, что Джевдет сильно изменился.
Он встал.
– Извини меня. Скоро полдень. Мне на работу.
Джевдет, Кости и Джеврие не стали его удерживать. Проводили до дверей. Перед тем как выйти, Хасан обернулся к Джевдету:
– Если тебе придется туго или вдруг надумаешь работать вместе со мной…
– Разыщу тебя! – оборвал его Джевдет.
– И придешь ко мне только… только когда тебе надо будет устроиться на работу или окажешься в тяжелом положении?
Джевдет обнял его.
– Что ты! Какой ты стал обидчивый! Я всегда буду заходить к тебе!
– Нет, не всегда. Ты просто можешь не застать меня дома. По субботам, после полудня, и в воскресные дни…
– Хорошо.
Хасан, все еще хмурый, вышел.
Трое старых друзей остались одни.
– Он обиделся на тебя, Джевдет-аби, – проговорила Джеврие.
Джевдет и сам это понял.
– Что поделаешь! – ответил он. – Мне больше нравится торговать на улице с Кости.
Голубоглазый Кости обнял его.
– И мне тоже, но…
– Что?
– Я уже работаю в другом месте!
– Где?
– У лавочника на Тахтакале… помнишь, он отпускал нам в долг товар?
– У него? Брось ты это! Скоро лето. Помнишь, как в прошлом году?… Эх!
– Обедали вместе у моря…
– Гоняли в футбол, купались…
– Ходили в кино…
Кости уже хотел ответить согласием. Конечно, он уйдет из лавки. Да и работает-то он там всего третий день… Но в этот момент в комнату вошла мать, услышавшая их разговор.
Ей, конечно, было жаль мальчика, ни за что просидевшего так долго в тюрьме. И все же она не хотела, чтобы он опять был вместе с ее сыном. Рядом с Кости Джевдет казался взрослым. Мало ли чего он мог набраться в тюрьме? Вдруг сын попадет под его влияние?
Она подошла к ним.
– Торговал бы, как и раньше, с лотка, сынок, – мягко сказала она Джевдету. – А Кости пусть остается в лавке. Ты тоже мог бы работать там, но…
Радостные огоньки в глазах Джевдета сразу померкли. Он догадался, чего добивается мать Кости, и ему стало не по себе. Значит, так? Для него уже не существовало ни Кости, ни его матери, ни сестры. Конечно, они уже считают его «испорченным».
Мать Кости приводила какие-то доводы в подкрепление своих слов, но он уже не слушал.
– Мой лоток дел?
– Конечно, сынок, – ответила она. – Целехонек, я его убрала. Обожди-ка, сейчас найду!
Она принесла лоток. Он и в самом деле был в полном порядке – как в тот злосчастный день, когда Джевдет носил его в последний раз.
– Не подумай чего-либо плохого, сынок. Кости надо, наконец, по-настоящему пристроиться… Я ведь люблю тебя как родного сына.
– Спасибо.
– Вот и ты бы занялся каким-нибудь делом. Что толку болтаться с лотком по городу?
– Каким делом?
– Ну, поступил бы, к примеру, на фабрику, где работает Хасан!
– Нет. Я сейчас поторгую на улице. Может быть, потом.
– Посмотри на Кости. Теперь он за два дня зарабатывает столько же, сколько раньше не зарабатывал и за неделю. Хозяин его очень хороший человек. Обещал скоро прибавить жалованье.
Джевдет испытывал какое-то мучительное чувство – каждое слово матери Кости кололо, унижало его. Он думал только о том, как побыстрее уйти. Пыхтя носом, весь красный, неловко поднялся.
– Ты куда? – забеспокоилась мать Кости.
– Я пойду.
– Куда же?
– Сходим в квартал с Джеврие, ненадолго.
– Вечером придешь?
– Ага!..
– Ты обиделся? – озабоченно спросил Кости.
– Я?
– Так ты ночуешь у нас? К вечеру я тебя жду обязательно!
– Ладно, приду. Только вот не знаю, может, соседи в квартале…
– Тогда придешь завтра. Договорились?..
Джевдет не ответил. Пожав Кости руку, он почти выбежал из дому.
Джеврие взяла его за руку.
– И у этих делать нечего, правда, Джевдет-аби?
Она словно задела его самое больное место.
– Нечего! – закричал он. – Ни у кого делать нечего! Я ни к кому не пойду, ни с кем не буду дружить!
– А со мной?
– Не знаю!
Он весь кипел. Понятно: Хасан дуется из-за адвоката. Хорошо же! Сам пусть прислуживает! Ну, а Кости…
Джеврие была довольна. Теперь все ясно: Джевдет-аби не останется у Кости. А где еще ему жить, как не у них с бабкой?
– Никто не может понять меня! – удрученно проговорил Джевдет.
– И я? – обиделась Джеврие.
Он смерил ее взглядом:
– И ты тоже.
– Почему же, Джевдет-аби?
Джевдет остановился, взглянул ей в глаза.
– Можешь умереть, если я скажу: умри?
– Могу! – ни секунды не колеблясь, ответила маленькая цыганка.
– А как же твоя бабка?
– Плевать на нее!
– Ты пошла бы со мной в ад?
– Конечно!
Глаза Джевдета сразу подобрели, он улыбнулся.
– Я еще в тюрьме знал, что так будет! Все против меня. Одна ты – нет. Молодец! Вот увидишь, ты станешь Прекрасной Нелли. А я – Храбрым Томсоном. На голове у меня будет ковбойская шляпа, за поясом – два длинноствольных пистолета. Я войду в трактир «Зеленая обезьяна»… Бам! И гоню разбойников с алыми платками на шее прямо к твоему дому. Ты стоишь на балконе и аплодируешь мне!
Джеврие захлопала в ладоши:
– Вот здорово! И я стану ханым-эфенди[62]62
Ханым-эфенди – форма почтительного обращения к женщине.
[Закрыть], правда?
– Конечно.
– А во что я буду одета?
– На тебе будет красивое платье из голубого шелка. Дорогое-дорогое! Такого никто не может купить здесь, в Турции! Ты помашешь мне рукой. А я отвечу тебе вот так – кивком головы!
– Ты никому не будешь улыбаться? Только мне?
– Никому.
– И никому не будешь кивать головой, кроме меня?
– Никому. У нас будет свой автомобиль. Куча денег… Приедем в Турцию… Ни полиция, ни кто другой не осмелится нас тронуть.
– А если осмелятся?
– Мы заставим их пожалеть об этом!
– Как?
– Тогда увидишь! Мы приедем с кучей денег. Щедро отблагодарим тех, кто нам помогал. Потом, знаешь, что я сделаю?
– Что?
– Бам! Разыщу нашего адвоката! Он меня, конечно, не узнает. Я прикажу ему: «Руки вверх!» Он испугается, начнет умолять: «Пощади!» Я наведу на него пистолеты: «Выкладывай денежки!» Он отдаст все – до последнего куруша.
– И не стыдно тебе, Джевдет-аби?
– Да я нарочно, глупая! Когда адвокат выложит деньги, я рассмеюсь: «Ты узнал меня?»…
Они вошли в парк у мечети Султанахмед. Сели на скамейку.
Джевдет рассказывал ей об Америке. Делился мечтами и планами, возникшими у него в долгие дни раздумий в тюрьме. Джеврие слушала, только слушала. Не двигалась, словно завороженная. Рука Джевдета вспотела в ее маленькой ладони. Они не замечали вокруг ничего, не видели даже голубей, спокойно расхаживавших у их ног. Вот они плывут в Америку по бескрайным голубым просторам океана. Капитан парохода – рыжебородый, с голубыми глазами и трубкой во рту. На горизонте возникают небоскребы… Нью-Йорк, статуя Свободы. Океанский лайнер бросает якорь неподалеку от статуи. Держась за руки, они спускаются по трапу на берег. Восхищенные, гуляют они по улицам, стиснутым высоченными небоскребами, и вдруг слышат жалобный детский плач. Они спасают от кулаков уличных бродяг заблудившегося мальчугана и отводят его домой. Мальчик рассказывает отцу-миллионеру, как его спасли. Обезумевший от радости «мистер» обнимает их, целует. А потом, узнав, что они турки…
– Но ведь я не турчанка, Джевдет-аби! – вздохнула Джеврие.
– Почему же?
– Не знаю. Я цыганка.
– И не хочешь стать турчанкой?
– Хочу… Но все зовут меня поганой цыганкой. А разве цыгане плохие люди?
– Что ты! Всякие есть цыгане. Плохие и хорошие. И турки тоже.
– Я хочу стать турчанкой!
– Да? Хорошо. Смотри… Раз, два, три! Вот ты и турчанка!
– А если все люди на земле захотят стать турками, то смогут?
– Смогут, но разве турки не такие же, как и другие?
– Ну, а что будет потом, Джевдет-аби?
– Потом… Отец мальчика пошлет телеграмму президенту Ататюрку, так ведь?
– Пошлет, конечно. Ну, а если мы не встретим такого мальчика?
– Что ты говоришь] В Америке много таких людей!
Они поднялись. Медленно вышли из парка. Повисли на трамвае и доехали до памятника Фатиху. Вечерело. Когда они спускались по переулкам к своему кварталу, было уже совсем темно. Они остановились у «Перили Конака». Джевдет долго смотрел на мрачное здание. Потом подошел ближе: розовая стена была чистой. Он вдруг ясно представил себе рисунок – голову в овальных очках и надпись: «Рогоносец». В памяти чередой замелькали воспоминания: вот он дерется с Эролом, вот подбегает отец, набрасывается на него, таскает за волосы, бьет… Взбешенный зубной врач – отец Эрола… Он что-то кричит, размахивает руками… Вот он в полицейском участке, добрый комиссар полиции, потом… Отец выгоняет его из дому…
Глаза Джевдета наполнились слезами. Он сел на корточки у стены «Перили Конака», обхватил руками голову и заплакал. Перед ним возникло лицо отца в овальных очках. Ихсан-эфенди улыбался: «Ты часто грубил мне и не слушался. Сейчас меня уже нет в живых. Ну и как? Теперь ты спокоен? Вспоминаешь нас с матерью?»
Как и раньше, над почерневшей от времени черепичной крышей «Перили Конака» висел огромный диск луны. Ни Джевдет, ни Джеврие не замечали его. Джеврие опустилась на корточки рядом с Джевдетом и, так же как он, обхватила руками голову.
Они встали. Спустились от «Перили Конака» к бараку старой Пембе. Старуха рассердилась, увидев рядом с девочкой Джевдета, но промолчала и только зло посмотрела на «внучку». Джеврие догадалась, что мог означать этот взгляд. Ну и пусть злится! Все равно они скоро уедут в Америку!
Старуха пригласила Джевдета войти, а сама, отозвав в сторону девочку, шепнула:
– Ты зачем притащила его сюда, бесстыжая?
Джеврие обняла бабку и поцеловала в морщинистую щеку. Старая Пембе не поддалась на эту хитрость.
– Он что, хочет всегда жить у нас?
– Нет, бабушка. Несколько дней.
– Несколько дней, говоришь?
– Пусть поживет, бабушка? Ладно?
– А потом куда пойдет?
– Не знаю.
– Ах, сумасшедшая, ах, непутевая девчонка! У нас нет постели, нет даже одеяла! Где мы его положим? Чем ты думала?
Джеврие опять обняла ее.
– Да устроится как-нибудь… Ты не беспокойся, бабушка! Никого нет на свете лучше Джевдета-аби!
– Устроится-то устроится. Да вот боюсь, он здесь надолго застрянет.
– Не сердись, бабуся! Не надо!.. Ведь ты у меня самая хорошая! Я тебя очень люблю. Знаешь, что я сделаю?
– Ну, говори!
– Накрашу губы, надену туфли на высоких каблуках и пойду просить деньги. Принесу тебе много-много денег! Вот посмотришь!
