Текст книги "Рассказы. Девяностые годы"

Автор книги: Катарина Причард

ГЛАВА LXXI

В тот вечер, когда Тим Мак-Суини давал свадебный обед в «Звезде Запада» с бесплатной выпивкой в баре для всех желающих, Динни, Моррис и Салли с маленьким сыном, которому только что исполнилось две недели, сидели на своей веранде. Старик Кроу, как всегда, устроился немного в сторонке. Ни у Динни, ни у Морриса не хватило духу пойти на свадьбу Лоры, а у Салли был хороший предлог – новорожденный сын.

Моррис и Динни сидели молча, в той спокойной задумчивости, которая никогда не бывает тягостной в кругу старых друзей, но в этот вечер вид у обоих был подавленный. Вспоминают прошлое, Олфа вспоминают, догадывалась Салли.

Вечер был тих; в неподвижном воздухе еще висела пыль. Тусклая ущербная луна стояла в мглистом, отливавшем серебром небе. В садике торчали сухие, прямые, как палки, стебли растений с коричневыми, шуршащими, словно бумага, листьями.

За домом, вплоть до склона горного кряжа, простиралось голое пространство выжженной солнцем земли. Высохшее русло ручья, протекавшего некогда у подножия гор, не было видно с веранды, но вдоль берегов его темнели кусты – остатки древнего оазиса, стоянки афганских караванов. Вдали смутно белели хибарки Боулдерского поселка; там золотыми искорками мерцали кое-где огоньки – так же, как и на черной стене кряжа, по склону которого были разбросаны рудничные строения. Стрелы копров торчали на горизонте, как сухостойный лес. Белые клубы дыма из высокой трубы висели над рудником, отравляя воздух. За частоколом начиналось Боулдерское шоссе, которое шло через город Калгурли, расползавшийся по равнине у подножия горы, где Пэдди Хэнан когда-то застолбил первый участок. От света уличных фонарей и ярко освещенных окон домов, торговых зданий и гостиниц над городом стояло зарево.

Многие рудники прекратили работу, но кое-где на горном кряже продолжала стучать толчея. Глухие удары, скрежет и грохот неслись оттуда, где гигантские песты толкли, крошили руду, нарушая тишину ночи, тревожа разлитый вокруг покой и рождая смутный страх перед какой-то свирепой и беспощадной силой.

Но сюда, на веранду, долетал лишь смутный отдаленный гул, не тревоживший тех, кто его слышал изо дня в день. С равнины доносился звон козьих бубенчиков, а со двора – мрачное, заунывное пение, сопровождавшееся звуками, похожими на стук трещотки.

– Калгурла затосковала, хочет уйти к своим, – заметила Салли. – Она опять поет песню о том, как белые люди принесли гибель ее народу.

– Старая ведьма! – проворчал Моррис. – Понять не могу, как ты терпишь ее присутствие.

– Она всегда приходит, когда у меня должен родиться ребенок, – отвечала Салли устало. – И я рада ей – никто лучше ее не поможет мне со стиркой и уборкой.

– Эта порка туземцев на ферме у Марбл-Бара – одна из самых страшных историй, какие я только слышал, если не считать еще того, как их перестреляли в Менанкили, – задумчиво проговорил Динни.

– А что там произошло? – спросила Салли.

– Несколько туземцев убежали с овечьей фермы, которая принадлежит двум братьям Андерсонам, – ответил Динни. – Андерсоны разыскали туземцев и пригнали обратно. Держали их без воды и пороли веревками с узлами; пороли всех подряд – мужчин, женщин, детей… Две туземки и один туземец умерли под кнутом. Еще шесть туземцев тоже едва не отдали богу душу. Но одному удалось ускользнуть, и он все сообщил полиции.

– Я помню этот случай, – сказал Моррис. – Дело слушалось в суде несколько месяцев назад.

– Правильно, – подтвердил Динни. – Один из Андерсонов умер от лихорадки еще до суда, а другой был присужден к пожизненной каторге. Ты помнишь, как судья говорил о «бесчеловечном истязании девушек, почти детей» и как он крикнул этому негодяю: «Вы совершили страшное, отвратительное преступление – жестокое, преднамеренное убийство троих людей».

– Туземные расы знают нас главным образом по нашим преступлениям, – пробормотал Крис Кроу.

– А что сталось с Маританой? – спросил Динни, нарушая снова овладевшее всеми молчание.

– Маритана приходит иногда в город, – отвечала Салли, давая ребенку грудь. – Калгурла говорит, что она живет где-то около Маунт-Берджесса с каким-то белым – кажется, его зовут Фред Кэрнс. У них куча детей, лошадь и рессорная двуколка.

– Фред Кэрнс? Долговязый такой парень, похожий на сушеную рыбу?

– Да, да, он самый, – подтвердил Моррис угрюмо. – Неприятный тип.

– Бедная Маритана! – вздохнула Салли, вспоминая юное создание с прекрасными карими глазами, пугливое и грациозное, как серна. – Знаешь, Моррис, она называет себя метиской, и я уверена, что это так. Она сама рассказывала мне, как двое белых похитили ее мать, – вот почему в ней есть что-то отличающее ее от других туземных женщин.

– Да, надо полагать, что солдаты из хэнтовской поисковой партии и беглые каторжники не особенно церемонились с местными женщинами, когда те попадались им в руки, – промолвил Динни.

– Это было еще до первого похода в Кулгарди, – заметил Моррис. – Много воды утекло с тех пор.

Разговор оборвался; Моррис и Динни погрузились в молчание, попыхивая трубками. О чем они сейчас думают? – спрашивала себя Салли, стараясь проникнуть в их мысли. Вероятно, о том, как все изменилось с тех пор, как впервые старательские партии вышли из Южного Креста и разбрелись в разные стороны в поисках золота. Какая здесь была глушь! Огромные неисследованные пространства безводной, заросшей кустарниками пустыни простирались тогда из края в край. Даже трудно поверить, что целые города успели вырасти с тех пор среди этой пустыни; вырасти, расцвести и, как Кулгарди, снова обезлюдеть.

Та же участь грозила и Калгурли, несмотря на железную дорогу и проект орошения, все еще суливший «реки чистой воды, которые потекут через прииски». Калгурли по-прежнему страдал от кризиса, хотя Моррис уверял, что на бирже появились некоторые признаки оживления. Но рудники закрывались один за другим, и на приисках были сотни безработных рудокопов, которые вместе со своими семьями влачили самое нищенское существование в жалких полуразрушенных лачугах. А сотни старателей уехали искать счастья в Клондайк.

Немало было людей, которые сомневались в том, что кризис когда-нибудь кончится. Они предрекали, что очень скоро Калгурли превратится в такой же заброшенный рудничный поселок, как Кулгарди, и только ряды пустых домов, два-три трактира да несколько полуразрушенных рудников вокруг будут напоминать о том, как кипела когда-то жизнь в этом городе, который звался «жемчужиной приисков». Но старожилы не разделяли этого пессимизма. Они фыркали, слушая мрачные предсказания, и не теряли веры в добрый старый Боулдерский кряж, опоясавший город Калгурли.

Моррис, словно желая подбодрить Салли, указал ей на грязные клочья дыма, медленно ползущие в тихом ночном воздухе, залитом неярким светом луны.

– Зэб Лейн говорит, что сейчас разрешается проблема сернистых руд, которой нас все время стращают, и что на Боулдере дела скоро опять пойдут на лад.

– Ему и книги в руки, – заметил Динни сухо. – Надо полагать, что дела пойдут на лад, как только это станет выгодно промышленникам. Но только прежнего не будет, Морри. Времена не те.

– И мы уже не те, – промолвила Салли.

– Вы правы, мэм, и мы не те. – Во взгляде Динни, брошенном на Салли, промелькнуло участие. – Вот кой у кого из ребят достало ума на то, чтобы смотаться отсюда после продажи первого же хорошего участка. Билл Иегосафат, например, осел на землю. Уехал на Восток, как только они с Джонсом Крупинкой продали свое месторождение в Леоноре. У него теперь ферма где-то около Риверины.

– Старая эра золотоискательства на этих приисках кончилась, – сказал Моррис. – Начинается новая. Теперь будет укрепляться промышленность и подчинять все своим интересам. Нам в какой-то мере необходим экономический прогресс, который она с собой несет. Рост промышленности создал Калгурли – дал нам рудники и железную дорогу.

– Пусть так, – горячо возразил Динни, – но аферы и спекуляции, на которых она построена, довели нас, как видишь, черт знает до чего. Нет, нужно очистить прииски от всей этой грязи; мы должны бороться за свои права не покладая рук, если не хотим, чтобы на наших приисках обкрадывали народ. Я говорю не только о таких, как мы с тобой, не только о старых золотоискателях и рудокопах, – я говорю обо всех, кто тут живет и работает и для кого прииски – родной дом. На них держится вся жизнь приисков, а для промышленников они все равно что грязь на дороге.

Из глубины веранды донесся хриплый голос Криса:

– «Возмущение – это рост сознания нации, – говорит сэр Роберт Пиль. [38]38
  Роберт Пиль (1788–1850) – английский государственный деятель, в годы 1834–1835 и 1841–1846 – премьер-министр Великобритании.


[Закрыть] – Народ должен возмущаться до тех пор, пока он не создаст справедливых законов».

– Кто же против этого спорит? – хмуро ответил Моррис Динни. – Черт возьми, как подумаешь обо всем том золоте, которое было добыто в нашей стране, о миллионах фунтов стерлингов, в которые оно превратилось, просто не верится, что тем, кто живет здесь, на приисках, достались такие жалкие крохи. Несмотря на злоупотребления, воровство, биржевые аферы, боулдерские рудники выплатили свыше трех миллионов дивидендов. А мы живем в этом проклятом пекле и погибаем от грязи, от недостатка воды, от отсутствия самых элементарных коммунальных услуг. Больница – все те же дощатые бараки и парусиновые палатки, где тифозные больные каждое лето мрут как мухи. А эти хибарки из железа и дерюги, в которых живут рудокопы, – это же черт знает что такое, смотреть тошно!

– А ты растешь, Морри, – ухмыльнулся Динни. – Уже совсем не тот заплесневелый консерватор, каким был когда-то.

– Я добываю хлеб своим трудом, так же как и все вы, – сказал Моррис. – А кирка и лопата научили меня разбираться в политике.

– Сколько старателей заработало кучу денег на первых заявках и тут же спустили все до последнего пенса, – проговорила Салли.

– Ну еще бы! – воскликнул Динни. – Душа-то воли просит! Ну и сходили с ума кто как умел. Арт Бейли так жил, что его в три года скрутило. Ведь как бывало: повезет парню – он продаст участок и месяца два-три живет, как король. А теперь многие из этих королей роются в отбросах, в мусорных ямах.

– Куда как много пользы принесло им золото! – с досадой проговорила Салли. – Это был мираж, за которым вы все гонялись… Воображали, что оно создаст вам рай на земле.

Старик Крис проговорил вполголоса:

 
…И этот желтый раб
Религии создаст и сокрушит! И тех, кто проклят всеми, осчастливит,
И юности прикажет полюбить прогнивших стариков! И вознесет
Стяжателей, дав сан высокий им, и почести, и общие похвалы,
И на скамью одну с сенаторами поместит! [39]39
  Строки из трагедии Шекспира «Тимон Афинский», акт IV, сцена 3.


[Закрыть]
 

– И когда золота мало, и когда слишком много – все скверно, мэм, – задумчиво проговорил Динни. – Помнишь, Морри, как ребята с Лондондерри пригнали целую повозку золота, а сотни старателей вернулись из того же похода не солоно хлебавши.

Моррис молча кивнул.

– А все-таки, – продолжал Динни, – каждый знал, что он не подохнет с голоду, пока у его товарища есть хоть корка хлеба или несколько пенсов в кармане. Парни с Лондондерри, как только сдали свое золото, тоже не пожалели денег для товарищей. А хорошее это было время и хороший народ, как вспомнишь, верно, Морри?

– Уж скажите сразу: первые старатели – лучшие люди на земле, – насмешливо проговорила Салли; она уже не раз слышала такие высказывания.

– А что вы думаете? Именно так оно и есть, мэм, – сказал Динни. – Это были хорошие, честные парни, – все до единого, а уже если попадался какой-нибудь прохвост, так на общих собраниях с ним не церемонились.

– А ты помнишь, как груды золота с первого участка Бейли лежали в старой лачуге из мешковины, которая была у нас и мясной лавкой, и почтовой конторой? – спросил Моррис. – И никому даже в голову не приходило украсть это золото и смотаться с ним.

Динни фыркнул.

– Хотел бы я поглядеть, что бы у него из этого вышло! Нет, пока здесь не было ни рудников, ни железных дорог – не было и всех этих жуликов и бандитов, которые стреляют на дорогах и грабят прохожих. У нас дело доходило до стрельбы, только если очень уж перепьются.

– Черт побери, а ты помнишь, как новый констебль запер под замок приискового инспектора и старика Крукшэнкса за появление в нетрезвом виде и нарушение общественной тишины и порядка? Наутро инспектор уладил дело с констеблем и пошел к себе в суд, а старика Крукшэнкса оставил в гостинице в постели. Сидит он в своей старой палатке, на которой для всеобщего сведения написано: «Суд», и распекает каких-то двух пьянчуг, как вдруг появляется Крукшэнкс в одной нижней сорочке и с бутылкой в руке. «Эй ты, старый индюк, брось к черту этих несчастных недоносков, чего ты их мучаешь! Пойдем-ка лучше выпьем!» Инспектор объявляет, что слушание дела откладывается, и оба отправляются в трактир.

Моррис от души смеется рассказу Динни, хотя он уже слышал его в различных вариантах по меньшей мере раз десять.

– А вот еще занятная была история, когда два инспектора оказались проездом в одном городе – в Курналпи, что ли, или в Кэноуне, – припоминает Динни, которого хлебом не корми, а дай рассказать что-нибудь забавное. – Они бражничали в трактире всю ночь напролет и в конце концов подрались. Местный констебль не знал, кто они такие, и арестовал обоих. А наутро оказалось, что судить-то их некому. Тогда, чтобы дело не получило огласки, они решили судить друг друга, надеясь, так сказать, на взаимную поблажку. Инспектор этого округа взял слово первым и не захотел остаться внакладе. «Что вы можете сказать в свое оправдание? – спрашивает он бывшего собутыльника. – Вы – почтенный гражданин и должны были бы служить примером для всех прочих граждан, а вы что делаете? Напиваетесь, как лошадь, и позорите себя своим непристойным поведением! Я присуждаю вас к штрафу в два фунта стерлингов с заключением под стражу на четырнадцать суток в случае неуплаты». Тогда судейское кресло занимает заезжий инспектор. – «Ну, – говорит он, – должен признаться, что я изумлен обвинением, которое против вас выдвинуто, мой друг: вы напились, как свинья, и безобразничали в общественном месте самым непозволительным образом. А главное – это уже второе дело такого сорта за одно только сегодняшнее утро! Сие отягчает вашу вину. За городом может установиться дурная слава. Поэтому я намерен судить вас по всей строгости законов, чтобы ваш случай послужил назидательным примером для потомков. Я присуждаю вас к штрафу в пять фунтов стерлингов с заключением под стражу на двадцать восемь суток в случае неуплаты!»

Эта история тоже была известна Моррису, но он смеялся вместе с Динни так, словно слышал ее впервые.

– Да, прииски были магнитом, который притягивал к себе людей всех возрастов и всех состояний, – вспоминал Моррис. – Английские аристократы рыли золото бок о бок с ирландскими повстанцами и вместе пьянствовали в трактирах.

– А были и такие, которые сражались когда-то на баррикадах Парижской коммуны, как, например, старый Фабр, – присовокупил Динни. – Но все-таки лучшими исследователями австралийской пустыни и разведчиками золота были сами австралийцы. Что ни говори, а мы умели постоять за себя, Моррис.

– Еще бы! Особенно – когда позволили заокеанским акулам проглотить все золото наших рудников.

– Ну, видишь ли, как-то нужно было разрабатывать прииски, – оправдывался Динни.

– Могли бы сами сделать это, если бы умели отстаивать свои национальные интересы.

– Что верно, то верно, – согласился Динни. – Но этого мы еще не умели, Морри. Наше золото и наши рудники всегда были легкой добычей для иностранных предпринимателей. Впрочем, так оно есть и по сей день. Но думаю, что федерация положит этому конец и защитит интересы Австралии.

Морри промолчал, его мысли витали в прошлом.

– Вот уж когда мне до черта не повезло, так это когда я посеял акции Большого Боулдера. Хотел бы я знать, какая сволочь их подобрала.

– Да в Хэннане народ был уже не тот, что в старом лагере, – заметил Динни.

– Не тот, – согласился Моррис. – Один раз за всю жизнь подвернулся шанс разбогатеть, так и то какой-то прохвост отнял его у меня, присвоив себе мои учредительские акции. Ему теперь живется неплохо, надо полагать.

Динни знал, что история с акциями – больное место Морриса. По-видимому, Моррис свято верил, что составил бы себе состояние, не пропади у него тогда акции Большого Боулдера. Впрочем, он и сейчас еще продолжал поигрывать на бирже.

– Странно, – промолвил Моррис, – как нам всем не повезло. И ты, Динни, и я, и Салли, и Робийяры, и Брайрли – вот уж сколько лет мы все здесь, на приисках, и никому из нас нет удачи.

– Олф пропал зазря, – горько сказал Динни, – и его жена тоже.

– Вы не должны осуждать Лору, – вступилась Салли.

– Я не осуждаю ее, – сказал Динни.

– А я осуждаю. – Моррис говорил решительно и жестко. Зачем она отправила Эми в монастырь в Кулгарди? Не хотелось самой водиться с девочкой? А то, что она вышла замуж за этого Мак-Суини, я считаю просто оскорбительным для памяти Олфа.

– Это жестоко, Моррис, – пробормотала Салли.

– А ты могла бы так поступить? – спросил Моррис.

– Не знаю, может быть, – призналась Салли.

Динни решил, что пора переменить разговор.

– Говорят, Фриско опять пошел в гору в Лондоне, – сказал он, не подозревая, что новая тема выбрана им не совсем удачно. – Основал будто бы крупное акционерное общество и женился на какой-то богачке.

Салли была рада, что они сидели без света: Моррис мог бы заметить, как вздрогнула она, услышав эту новость.

– Да, кто-то говорил мне об этом, – равнодушно уронила она.

– Пэдди Кеван продал ему Золотое Перо, – сообщил Динни.

– Фриско и Пэдди Кеван – ну что вы скажете! – воскликнул Моррис. – Кто бы мог подумать, что они сделаются такими важными персонами на приисках.

Динни презрительно сплюнул.

– Важными персонами? Просто загребли кучу денег. Но только я уж лучше буду рыть золото, пока не сдохну, а наживаться таким способом, как они, не стану.

– Правильно, – согласился Моррис.

Наступило долгое молчание. Заунывное пение Калгурлы замерло где-то вдали, и только глухие удары толчеи нарушали тишину. Салли ушла в дом, чтобы уложить ребенка. Когда она вернулась на веранду, Моррис и Динни прервали разговор, словно он не был предназначен для ее ушей.

– Морри говорит, что никогда больше не пойдет искать золото, – сказал Динни, когда Салли подсела к ним.

– Не пойдешь, Моррис? – спросила Салли.

– Нет, – сказал Моррис, и в голосе его прозвучала горькая нотка. – Я не мечтаю больше о золоте и не жду никаких перемен в своей судьбе.

– Что говорить, тебе тогда крепко досталось, Морри, – согласился Динни. – Но знаешь, старатель всегда останется старателем, я так считаю. Золота в стране хоть пруд пруди. Пойдем со мной к Лейвертоновым холмам – глядишь, мы еще поймаем счастье за хвост.

– Нет, – повторил Моррис. – Я предпочитаю хоронить покойников.

– Ну что ж, – протянул Динни. – А мне нечего больше делать в этом городе. Самый воздух его мне противен и стук этих проклятых колотушек! Эх, вспомнишь, как шагали мы с Олфом по дорогам! Это была самая счастливая пора в моей жизни: каждый день ждешь, бывало, что принесет тебе судьба, ждешь своей великой удачи. Рудники погубили Олфа. Ну а меня туда калачом не заманишь. Думаю, кстати, что ты прав, Морри, – рудники скоро опять заработают вовсю, и Калгурли и Боулдер расцветут снова. Но только я сердцем чую, что не найти здесь правды рабочему человеку до тех пор, пока мы не возьмем бразды правления в свои руки, как говорит Крис.

Динни встал и потянулся, словно сбрасывая с себя уныние, владевшее им весь вечер.

– А что, собственно, ты тут можешь сделать? – иронически спросил Моррис.

– Я? – проговорил Динни с коротким сухим смешком. – Не особенно много. Но думаю, что рабочие добьются своего, так же как они добились своего в борьбе за россыпное. Это одно из самых замечательных сражений австралийского рабочего класса, Морри. Оно изменило судьбу страны, оно заткнуло глотку правительству Форреста, которое противилось федерации, оно ввело наш Запад в ее состав. Все признают теперь, что во времена Эврики мой отец и его товарищи сослужили неплохую службу Австралии, а я думаю, что старатели наших приисков сделали не меньше, борясь за свои старательские права.

– А ведь и вы принимали в этом некоторое участие, Динни, – с улыбкой сказала Салли.

– Принимал, а как же! – весело воскликнул Динни, воспрянув духом от этой полувысказанной похвалы. – Но теперь мне тут больше нечего делать, мэм, – чувствую, что засиделся. На заре ухожу в разведку.

С минуту он стоял молча – маленький, отважный человечек, глядя вдаль, поверх залитых луной просторов, туда, где серые кустарниковые заросли уходят в глубь страны и струистые миражи дрожат на необъятном горизонте. Потом обернулся, широкая улыбка на мгновенье озарила его обветренное лицо, кивнул и заковылял прочь:

– До скорого!