Текст книги "Рассказы. Девяностые годы"

Автор книги: Катарина Причард

Соавторы: Генри Лоусон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 58 страниц)

– Я училась в Мельбурнской консерватории, – со сдержанным волнением рассказывала Вайолет. – Как это было чудесно, миссис Гауг! Моя учительница пения была довольна мной, потому что я очень старалась и много работала. Она обещала дать мне рекомендацию, когда я поеду за границу. Потом меня приняли хористкой в оперу. Там пели самые знаменитые иностранные певцы. Это было замечательное время! Я уже готовилась дублировать Марту в «Фаусте». И тут пришла телеграмма от мамы. «Тяжело больна. Возвращайся немедленно». Я знала, что она ждет ребенка и что отец опять все потерял и ушел на разведку. Что мне было делать? Я боялась, что мама умрет и ребятишки останутся совсем одни, без присмотра. О том, чтобы дать мне отпуск, в театре и слышать не хотели. Пришлось нарушить контракт.

«Больше можете к нам не являться, моя дорогая», – сказал мне режиссер. Но я знала, что если мама умрет, я себе этого никогда не прощу. Ей так тяжело жилось всегда, миссис Гауг, это ведь не шутка – рожать в ее годы.

Но когда я приехала домой, мама уже совсем оправилась. Ребенок умер, мне, в сущности, совсем незачем было приезжать – просто мама чувствовала себя очень одинокой и несчастной, и у нее не было денег. Она сказала мне, что мое место здесь, около нее, что я должна помогать ей, а я думаю только о себе, о своем пении и бросила на нее одну весь дом. Я очень сердилась на маму сначала, но теперь мне уже все равно. Она права, пожалуй. Так, видно, не бывает, чтобы делать то, к чему у тебя лежит душа. Делаешь то, что жизнь заставляет делать.

– Вайолет, дорогая, не говорите так! – утешала ее Салли. – Вы не должны терять надежды. Вы молоды…

– Нет, поздно начинать все сначала, – сказала Вайолет. – К тому же двери в мельбурнскую оперу закрыты для меня навсегда: я ведь нарушила контракт без всякого предупреждения. Да если бы даже они взяли меня обратно, я уже не могу уехать отсюда, маме и вправду не управиться одной с полдюжиной ребят, как бы она ни лезла из кожи вон. Нет, видно уж, придется мне торчать здесь и разливать пиво, и тогда все будут довольны. Так что ничего не поделаешь.

Фриско вернулся за Вайолет. Его лошадь пришла первой, и он ликовал.

– Пойдемте с нами, миссис Гауг, отпразднуем победу! – весело воскликнул он. – В баре есть шампанское, хотя, конечно, как всегда, теплое.

Салли отказалась: она обещала Моррису подождать его здесь; но она понимает, конечно, что не должна больше лишать мистера де Морфэ общества его очаровательной спутницы.

Эта молодая особа, удалявшаяся под руку с Фриско, держалась очень уверенно. Высокая, грациозная, в элегантном темно-голубом платье, под цвет ее глаз. Сцена научила ее этому самообладанию и непринужденности манер, подумала Салли. На Вайолет, по-видимому, не производило ни малейшего впечатления то, что ее сопровождает сам мистер де Морфэ, в то время как Фриско явно был в восторге от того, что с ним такая очаровательная дама.

Ничто не задевает ее души, думала Салли. Вайолет целиком ушла в свою мечту стать певицей. Это и спасало ее всегда – грязь, среди которой она жила, не липла к ней. А теперь она вынуждена снова вернуться к этой жизни; надежды ее разбиты. Удастся ли ей, схоронив свою мечту, остаться прежней?

Как могла мать Вайолет заставить ее вернуться за стойку приискового кабака, когда перед девушкой открывалось такое блестящее будущее? Нет, Вайолет уже не вырваться отсюда. Салли казалось, что над девушкой тяготеет рок. Жизнь прииска засосет ее, и она будет жить так, как живет вся эта собравшаяся на скачках, падкая до зрелищ толпа. Бедная Вайолет! Ведь душа ее не перестанет томиться по чему-то иному.

Посчастливится ли ей найти в жизни что-нибудь, что могло бы заменить ей радость творческого выражения своего «я»? В конце концов, она – дитя прииска. Она чувствует себя как дома в этой жаре и пыли, в обществе простых, грубых, нередко пьяных мужчин, – будь то рудокопы или управляющие рудниками. Сейчас она звезда прииска; но блеск этот так быстро может померкнуть. И Вайолет высохнет, одряхлеет, превратится в изнуренную нуждой и заботами женщину; или растолстеет, обрюзгнет, станет неряшливой, грязной… словом, будет такой же, как большинство женщин прииска, чье существование зависит от заработка их мужей, а тот, в свою очередь, зависит от золотых россыпей, рудников, колебания курса акций…

Ясное, прозрачно-голубое утро перешло в ослепительно яркий полдень, потом – когда день стал клониться к вечеру – начало парить. Лошади одна за другой проносились по пыльной скаковой дорожке, стремительный калейдоскоп красных, голубых, зеленых, желтых, оранжевых, пурпурных жокейских курток мелькал перед взором опьяненных азартом зрителей. Как быстро подходил к концу этот единственный праздничный день в унылой череде приисковых будней!

Перед последним заездом поднялся вихрь. Женщины, опасаясь дождя, просили мужей отвезти их домой, не дожидаясь конца скачек. Поток экипажей устремился обратно к городу. Но ливень настиг их в пути, настиг и толпу пешеходов, которая брела по дороге – рудокопов, старателей, их жен и ребятишек. Никто, впрочем, не роптал на ливень. Огорчались только те женщины – в том числе и Салли, – чьи новые платья были испорчены. Мужчины, которым удалось выиграть на скачках хотя бы несколько шиллингов, были довольны; удачный день, говорили они. То, что кошельки у них при этом заметно опустели – не имело значения. Они взяли свое от игры, они были там, на скаковой дорожке, всем существом были вместе с наездниками и лошадьми, на которых ставили. Какое это имело значение, если букмекеры ушли со скачек, потирая руки? Приисковая толпа на скачках всегда давала им хорошую поживу. Но даже букмекеры ничего не смогли поделать с приисковым судьей, когда честь приисков оказалась поставленной на карту.

Все знали, что в скачке на главный приз прииска участвует лошадь старика Белчера – вернее, его сына, и все знали старика Белчера.

– Ребята дружно ставили на Самородка, – рассказывал Динни. – Он пришел третьим, и вы бы слышали, какой вой подняли букмекеры, когда судья объявил его победителем. Но старик Белчер стоял на своем. «Я сужу эти скачки? Я или вы? – спросил он. – Ну так я говорю, что Самородок выиграл приз».

Один парень из Боулдера, совсем еще мальчишка, тоже одурачил букмекеров. Его взяли из школы и натренировали к скачкам.

– Молодой Билли – ловкий парнишка и хороший наездник. Он должен был скакать на «темной лошадке» из приисковой конюшни, – посмеиваясь, рассказывал Динни. – Но букмекеры обработали тренера, и тот заявил Билли, что он не должен приходить первым. Ну, для парня это был настоящий удар – ведь первые скачки как-никак, и он уже нахвастал всем своим школьным товарищам, что выиграет непременно. На лошадку ставили сначала один против десяти, и букмекеры никак не могли взять в толк, почему перед самой скачкой на них налетела толпа мальчишек с двух– и пятишиллинговыми ставками. И конечно, лошадь молодого Билли пришла первой!

ГЛАВА LXVI

Динни и Олф уже давно старательно избегали друг друга. Встречаясь на улице или в трактире, они вели себя как чужие, едва обменивались кивком, и лица у них при этом каменели. Оба тяжело переживали разрыв, но Олф знал, что Динни никогда не простит ему, что он пошел против старых товарищей, когда они поднялись на борьбу за свои права. И Олф с головой ушел в работу на руднике Золотое Перо.

– Рудник был в ужасном состоянии, когда я принял у них дела, – говорил Олф Моррису. – Добычи почти никакой, и счета запутаны так, что сам черт ногу сломит. – Пэдди предоставил Олфу полную свободу действий, согласился с его проектом расширения и реорганизации работ, но заявил, однако, что не станет тратить деньги на приобретение новых машин и крепежного леса до тех пор, пока не поднимется курс акций.

– Мой хозяин! – говорил о нем Олф, и в глазах у него вспыхивали насмешливые искорки. Впрочем, он не без удивления рассказывал о том, как этот невежественный, но хитрый парень старается постигнуть дело управления рудником.

Олф сам научился всему, что он знал, общаясь с горными инженерами, геологами и металлургами, читая книги, которые они ему давали, и обсуждая с ними все процессы промышленной добычи золота. Пэдди занимался самообразованием по тому же методу. Когда Олф принял на себя управление рудником, Пэдди был почти безграмотным парнем – мог нацарапать на бумаге свое имя, и, пожалуй, этим его познания и ограничивались. Теперь Пэдди изучал бухгалтерию и хозяйственный учет и набрасывался на каждую книгу по финансовым вопросам, какая только попадалась ему под руку. Весь год Олф, работая на Золотом Пере, помогал Пэдди в его занятиях, руководил им.

Упорство, с которым Пэдди бился над труднейшими проблемами банковского дела и финансов, способности и здравый смысл, которые он при этом проявлял, поражали Олфа. Пэдди всегда знал, что следует отбросить и что можно применить на практике, но наотрез отказывался тратить время на изучение геологии и металлургии.

– Это не про нас писано, Олф, – говорил он. – Это для специалистов. Может, когда-нибудь нам пригодятся и специалисты, но пока еще они слишком мало знают наши прииски.

Пэдди всегда чрезвычайно презрительно отзывался об управляющих-иностранцах.

– Нам в промышленности нужны такие люди, как вы, Олф, – говорил он. – Практики. Люди с опытом, хорошо знающие страну и все особенности нашего производства. Вы один из лучших практиков у нас на приисках, я так считаю. А все эти свидетельства и дипломы!.. Пускай цацкаются с ними на Боулдере, Объединенном и Лейк-Вью! У нас с вами, Олф, есть голова на плечах и опыт. Мы можем еще больше заработать на Золотом Пере, если не будем валять дурака и не позволим разным ученым шарлатанам выкачивать у нас денежки.

Вспомните-ка! Эти самые ученые заявляли года два назад, что у нас на приисках вообще нет золотоносных пород. Потом стали твердить, что есть, да только алювальное золото. Теперь они хотят вдолбить нам, что окисленные руды истощились, а от сернистых мало проку. Чтоб у них кишки повылазили! Можно, конечно, заработать кое-что и на окисленных и на алювальном, но только не в них сила. Я верю в наши месторождения и буду покупать акции, а не продавать. Сейчас самое время покупать, Олф, и покупать вовсю. Все золото, которое попадет мне в руки, я брошу в акции.

– Аллювиальное золото, а не алювальное, Пэдди, – заметил Олф.

– Весьма обязан, – осклабился Пэдди. – Вы меня учите уму-разуму, Олф, когда я ляпну чего не след.

Пэдди работал на руднике и получал заработную плату, как любой горняк. Для всех он был просто штейгером. Мало кому на руднике было известно, что Пэдди является главным пайщиком компании. А тот, кто знал об этом, держал язык за зубами, и на то были свои причины. Пэдди издавна занимался перекупкой золота; продолжал перекупать и сейчас, как подозревал Олф.

Каждый забойщик, работавший на богатой залежи, знал, что лучше всего иметь дело с Пэдди. Правда, Пэдди давал не такую хорошую цену, как другие перекупщики, но, безопасности ради, все предпочитали вести дела с ним – стоило ли ссориться из-за нескольких шиллингов? Пэдди, как догадывались многие, работал для крупной шайки, скупавшей краденое золото. Она имела связи в полиции, и «Большая пятерка», как ее называли, могла защитить любого из своих клиентов, если бы он попал впросак. Это было хорошо известно всем.

Мало-помалу Олф начал интересоваться Пэдди Кеваном, и ему захотелось помочь парню выйти на дорогу.

– Послушайте, Пэдди, – сказал он ему как-то. – Надо полагать, что у вас будет куча денег со временем, если вы и дальше сумеете вести свои дела, как сейчас.

– Будьте покойны, – сказал Пэдди.

– Ну, а если вы хотите быть на равной ноге с крупными дельцами, для этого мало уметь спекулировать на акциях; нужно поучиться еще кой-чему.

– Успеется, – отвечал Пэдди. – Надо мной не каплет. Впрочем, конечно, вреда не будет, если вы малость понатаскаете меня, Олф.

– Почему бы вам для начала не постричься и не заказать себе приличный костюм? – продолжал Олф.

– К черту! Если я стану ходить чистенький и прилизанный, каждая скотина будет думать, что у меня карманы набиты золотом.

– А разве это не так, Пэдди? – спросил Олф в упор.

– Ну, ну, вы, кажется, забываетесь, мистер Брайрли! – хихикнул Пэдди. – В благородном обществе, как я слышал, не полагается спрашивать о двух вещах: откуда вы берете деньги и кто ваша любовница.

Олф рассмеялся.

– Ну что ж, Пэдди, конечно, это ваше личное дело. Но у вас вся жизнь впереди, и вы можете преуспеть, судя по всему. Так почему бы вам не бросить все эти проделки и не пойти прямым путем?

– Как вы, например? – не без язвительности спросил Пэдди.

Олф криво усмехнулся.

– Да, как я. Мне это не очень-то помогло, признаюсь, но, в конце концов, иметь репутацию честного человека – это тоже кое-чего стоит, даже в таком городе, как наш.

– Не так уж много, – усмехнулся Пэдди. – Едва ли это вам поможет, если придется шляться по трактирам в поисках работы. Нет, прежде чем начать жить по вашему рецепту, надо сначала иметь несколько тысчонок в кармане.

– Возможно, что вы правы. Но я иначе устроен. Для меня есть только два пути: или прямо, или уж… на тот свет.

– Не валяйте дурака, Олф. – Пэдди наклонился вперед; его бледное веснушчатое лицо приобрело напряженное, почти старческое выражение. – Все здесь подрабатывают на золоте…

– Вы хотите сказать – на краже золота и сбыте его незаконным путем?

– Вы знаете, что я хочу сказать. Если даже вы этого не делаете, все равно все будут думать, что делаете. Так в чем же разница?

– В том, что я этого не делаю. Вот и все.

– Пусть будет по-вашему. – Пэдди криво улыбнулся. – Ну а что бы вы стали делать, не прими я вас на работу?

– А что бы вы стали делать, не приведи я в порядок ваш рудник? – вскипел Олф. – Вы сами говорили, что берете меня, потому что я честный человек…

– И знающий свое дело.

– Ну и что же? Вы недовольны? А кто вам наладил дело, кто повысил добычу? А какое безобразие творилось у вас тут с отчетностью, когда я к вам пришел? Ваша отчетность в порядке теперь. Акционеры могут получить наконец хоть какое-то представление о состоянии дел на руднике. Вы можете выплатить дивиденды в этом году…

– Да-с, – ухмыльнулся Пэдди. – Мистер де Морфэ даже предлагает от имени своего клиента две тысячи фунтов наличными за наш рудник… и все благодаря вашим стараниям.

Худое, изможденное лицо Олфа помертвело. Пальцы судорожно вцепились в край стола.

– Это значит, что в моих услугах уже не будут нуждаться? – спросил он с горькой иронией.

– Да, уж это как пить дать, – подтвердил Пэдди. – Вы что – забыли, как вздули тогда Фриско в походе? Он вам этого не простил и не простит. Кроме того, у него всегда есть под рукой какой-нибудь горный инженер с дипломом. Впрочем, я бы мог еще некоторое время подержать Золотое Перо, поскольку мы делаем тут неплохие дела, если бы вы не так старались следить за каждой песчинкой золота, выходящей из шахты.

– Что вы хотите этим сказать?

– А вот что. – Пэдди решил взять быка за рога. – Не следует мешать ребятам подрабатывать. Это почти все управляющие рудниками понимают. Все знают о том, что происходит, и смотрят на это сквозь пальцы. Так больше толку. И ребята довольны и не шумят, и золото остается в стране. Поддерживает жизнь города. Куда лучше, чем позволять ему уплывать за море, чтобы английские хлыщи могли там у себя обжираться и опиваться. Ну, ребята, конечно, должны получать за свое золото, что полагается. Это правильно и справедливо, думается мне. Но с нашего рудника рабочие уносят не так уж много. И это из-за вас, и вот тут-то нам с вами и надо поладить. Не думаете же вы, что я сижу под землей и торчу около толчеи потому, что это очень полезно для моего здоровья? Я хочу видеть все, что там делается. Хочу знать точно, сколько золота уплывает и чьих это рук дело. Но не считаю нужным вмешиваться. Я свое получаю, а если вы валяете дурака – тем хуже для вас.

– Понимаю. – Голос Олфа звучал ровно и устало, и Пэдди решил, что он побил упрямца своими доводами, заставил его образумиться. – Что же вы предлагаете?

– Очень просто, – хихикнул Пэдди. – Вам не к чему стараться так уж все примечать. Вы за это свое получите, Олф, положитесь на меня. Вам только не нужно учитывать каждую крупинку золота, выходящего из шахты или с амальгамационных листов. Если что-нибудь утечет разок-другой, – невелика беда.

– Обкрадываете, значит, своих же акционеров? Довольно грязное занятие, Пэдди. Рабочих я не осуждаю. Но вы мошенничаете вдвойне: обкрадываете и рабочих и акционеров.

Пока Пэдди говорил, Олф взялся за перо и начал писать. Он ответил Пэдди твердо, решительно и так спокойно, словно ему уже было безразлично, как отнесется Пэдди к его словам.

Лицо Пэдди внезапно исказилось от ярости.

– Вы не можете мне помешать, – огрызнулся он. – Вы решительно ничего не можете тут сделать, мистер Брайрли. Иначе я не стал бы с вами время терять. Я говорил для вашей же пользы. Перестаньте-ка заноситься, если не хотите угодить в тюрьму. А вы, спрашивается, чего смотрели? Год целый протирали штаны здесь в конторе и не видели, как обкрадывают акционеров, как треть всего золота уплывает на сторону? Вы проявили преступную небрежность по отношению к вашим служебным обязанностям – вот что скажет вам любой судья, мистер Брайрли. А я подтвержу под присягой, что это так.

– Валяйте! – Олф поднялся. – Вот вам мое заявление об уходе. Я написал его, пока вы раскрывали мне свои секреты – для моей же пользы, как вы сами изволили выразиться.

ГЛАВА LXVII

Динни и Крис Кроу работали на участках около Биндули, милях в четырех к западу от Боулдера, но в конце недели приезжали в город за продуктами и проводили дня два у миссис Гауг. Салли впоследствии говорила, что ей никогда не забыть то воскресное утро, когда Олф Брайрли пришел повидаться с Динни.

Появление Олфа было для Салли полной неожиданностью. Олф вошел в калитку и медленно, понуро направился по тропинке к дому; казалось, он с трудом передвигает ноги. Салли окликнула его. Он поднял голову, и она увидела его больное, измученное лицо.

– Где Динни? – спросил Олф.

– У себя, – сказала Салли. – Динни! – крикнула она. – К вам пришел мистер Брайрли.

– Он, верно, не захочет меня видеть, – сказал Олф. – Но мне необходимо с ним поговорить.

Олф прошел в дом. Он пробыл там часа два и вышел вместе с Динни. Они спустились в садик и остановились у калитки, продолжая разговор. Динни казался встревоженным – Салли прочла испуг в его глазах. Он разговаривал с Олфом так, словно от былой розни между ними не осталось и следа, и старался, по-видимому, подбодрить Олфа.

Салли слышала, как Динни сказал:

– Не так страшен черт, как его малюют, Олф. Сегодня не повезло – значит, повезет завтра. Мы с тобой пойдем вместе на разведку, и, почем знать, может быть, нам опять посчастливится, как когда-то с Леди Лорой. Разве в стране мало золота? И кто, как не мы с тобой, Олф, можем доказать это всему свету!

Но Олф слушал Динни безучастно; он был, казалось, глух к его уговорам – весь ушел в какую-то свою горькую думу. Он повернулся и медленно побрел по дороге, а Динни стоял, глядя ему вслед.

– Плохо дело, мэм! – воскликнул Динни, когда Салли позвала его обедать и он вошел в жарко натопленную кухню, в которой стоял густой запах жареного мяса и монотонное жужжанье мух. – С Олфом что-то неладно. Нужно ему помочь.

– А что случилось? – спросила Салли, разрезая мясо и отгоняя мух.

Она знала, что Олф отказался от работы на Золотом Пере и что Лора очень этим расстроена.

– Олф, как видно, крепко поругался с Пэдди Кеваном из-за каких-то там темных делишек на руднике, – сказал Динни, – и Пэдди грозит запрятать его в тюрьму. Да черта с два он это сделает, когда у самого рыльце в пушку. Не в этом беда. Олф совсем какой-то потерянный. Боюсь, как бы не влепил себе пулю в лоб.

Салли была занята войной с мухами, которые налетали на мясо, уже разложенное по тарелкам, и злилась на Морриса, почему он не идет обедать, когда его зовут, – а тут еще эта история с Олфом…

– Бросьте, Динни! – воскликнула она. – Никогда мистер Брайрли этого не сделает. Не такой он человек.

– Ну, это как сказать, – задумчиво протянул Динни.

Пришел Моррис, и они сели за стол.

– Олф говорит, что ему нет места в Калгурли. Клянет себя на чем свет стоит за то, что не поддержал ребят в борьбе за россыпи. Говорит, что не понимал еще, на какие махинации пускаются золотопромышленники. А теперь больше мочи нет иметь с ними дело. Его хозяин – негодяй и жулик, каких свет не родил.

– Кто – Пэдди Кеван? – спросил Моррис, принимаясь за еду. – Да, это фрукт.

– Нет, каково! – Динни тоже придвинул себе тарелку, продолжая сокрушаться по поводу Олфа. – Мальчишка Пэдди отдает распоряжения Олфу Брайрли, и Олфу некуда податься. Он говорит: либо он должен покрывать Пэдди, либо бросить все к черту.

– Надо потолковать с Пэдди Кеваном, – сказал Моррис. – Напрасно он думает, что ему все будет сходить с рук. Пусть Олф переметнулся тогда на сторону промышленников, а все-таки, я уверен, – многие из ребят, которые давно его знают, поддержат Олфа, если Пэдди учинит какую-нибудь подлость.

– Может, и так, – сказал Динни с сомнением. – Но прежде всего, думается мне, нужно, чтобы Олф уехал из города. Я уже предложил ему пойти вместе на разведку, и чем скорей мы тронемся в путь, тем лучше.

Но они напрасно строили планы – Олфу уже ничем нельзя было помочь. Вечером того же дня его нашли мертвым в зарослях неподалеку от Золотого Пера. Рядом с ним на земле лежал револьвер; в кармане нашли письмо к Лоре.

Олф просил Лору простить его. У него не было другой возможности обеспечить ее и Эми, писал он. Денег, которые она получит по страховому полису, ей хватит на то, чтобы добраться до Виктории и продержаться еще некоторое время. Олф выражал желание, чтобы Лора вернулась в свою семью. Динни поможет ей во всем и приведет в порядок его дела.

Смерть Олфа потрясла Динни. В первые дни Моррису пришлось взять на себя все хлопоты. Салли была с Лорой, которая не помнила себя от горя. Как мог Олф решиться на такое дело? Как мог он забыть обо всем, что их связывало, и утратить желание жить?

– Зачем, зачем он это сделал, Салли?! – рыдала Лора. – Как он мог покинуть меня? Неужели он не знал, что с ним я бы перенесла любые лишения, а этого ужаса перенести не могу!

– Он думал, что так будет лучше для тебя, – говорила Салли, стараясь оправдать Олфа. – Он был болен, сам не свой – не мог трезво взвесить все последствия.

– Не говори так! – вскричала Лора в отчаянии. – Это все я виновата. Я так горевала, когда он отказался от работы на Золотом Пере, и злилась на него. Не могла понять, зачем он это сделал. Я и сейчас не понимаю; Олф сказал мне только, что не хочет больше работать у Пэдди Кевана, потому что это мерзавец и скотина. Олф, любимый мой, почему ты не рассказал мне всего? Почему я была такой слепой дурой? Как могла я не понять, что с тобой происходит? Ах, Салли, если бы я поговорила с ним, я бы могла объяснить ему, что этого нельзя делать! Что он не должен так поступать. Все, что угодно, лишь бы не этот ужас!

Так, захлебываясь слезами, говорила Лора – снова и снова повторяя одно и то же, обезумев от горя, тщетно стараясь понять, как это могло случиться, почему пал на нее такой страшный удар. Рушились все ее иллюзии, все надежды на счастливое будущее – все, о чем они с Олфом вместе мечтали.

А те самые люди, которые загнали в тупик Олфа Брайрли, – промышленные магнаты и владельцы рудников, – те, кто мог бы дать, но не дал ему работу, теперь громче всех сетовали по поводу его смерти. Пышные некрологи, напечатанные в «Калгурлийском горняке» и «Западном Аргусе», отдавали посмертную дань мистеру Брайрли, «в лице которого прииски понесли тяжелую утрату», ибо он был «само воплощение честности – прямой, искренний и добрый человек, истый джентльмен, уважаемый и любимый всеми, кто его знал». Старые товарищи Олфа, проделавшие вместе с ним весь первый поход от Южного Креста до Хэннана через Кулгарди, пожелали похоронить его за свой счет. Они решили, кроме того, собрать немного денег, чтобы помочь миссис Брайрли.

Но Лора и слышать об этом не хотела, и Динни пришлось сказать товарищам, что миссис Брайрли очень тронута их участием и добротой, но не нуждается ни в чьей помощи, так как Олф позаботился о том, чтобы обеспечить ее на первое время. Олф действительно оставил Динни небольшую сумму, а тот упрашивал Лору взять еще денег и у него, чтобы ей хватило перебраться к своим родителям в Викторию.

Лора отказалась уехать. Она заявила, что останется на приисках и попробует сама зарабатывать свой хлеб: будет давать уроки музыки и выступать на концертах или играть на рояле в ресторанах. Как ни старались Салли и Динни отговорить ее от этой затеи, все было напрасно. Она хочет доказать Олфу и себе самой, говорила Лора, что не такое уж она слабое, беспомощное создание, каким он ее считал, и что он не должен был идти на это страшное дело.

Лора осталась жить в той хибарке при дороге на Боулдер, в которой жила с Олфом последний год, и долгие месяцы ходила бледная и печальная, всегда в черном платье. Она совсем перестала заботиться о своей внешности, гладко зачесывала назад свои красивые волосы цвета меда, и глаза ее мгновенно наполнялись слезами, если кто-нибудь произносил при ней имя Олфа. Однако траур очень шел к ней, и никто не сомневался, что она скоро снова выйдет замуж, если останется на приисках.

– Я не скажу, что сердце ее было разбито, но она уже не могла стать прежней Лорой, – говорила про нее Салли. – После смерти Олфа у нее всегда были такие печальные глаза.

Злые языки утверждали, что Фриско одним из первых начнет волочиться за вдовой Олфа Брайрли. Его очень часто видели в обществе Лоры, когда она была веселой, беспечной толстушкой. Салли, впрочем, знала, что, хотя Лора и позволяла себе некоторые вольности с Фриско, ему все же не удалось склонить ее на измену. В самом непродолжительном времени нашлось немало охотников приголубить миссис Брайрли, однако Фриско не оказался в их числе.

Понятно, что такой женщине, как Лора, все мужчины стремились оказывать покровительство и опекать ее, но она очень решительно давала понять, что не нуждается ни в том, ни в другом. Она была просто шокирована: еще и года не минуло со дня смерти Олфа, а уже то один бесстыдник, то другой предлагает ей без лишних разговоров и всякой там любовной чепухи стать его женой.

– Я никогда не выйду больше замуж, – говорила Лора Салли. – Как это можно! Мое сердце погребено в могиле вместе с Олфом.

– Очень может быть, – отвечала Салли. – Но только не твое тело.

Когда деньги у Лоры пришли почти к концу, она стала давать уроки музыки. Но этого заработка не хватало на жизнь. Те, кто мог бы хорошо оплачивать уроки, посылали своих детей в монастырскую школу в Кулгарди. Несколько шиллингов, которые Лора зарабатывала, давая уроки музыки Вику Моллой, Дику Гауг и еще двум-трем ребятишкам в поселке, не могли прокормить и ее и Эми; а ведь нужно было еще платить за наем хибарки. Лишь изредка удавалось Лоре заработать гинею, аккомпанируя на концертах. Поэтому, когда Тим Мак-Суини предложил ей играть по вечерам у него в гостинице и пообещал хорошее жалованье, Лора с радостью за это ухватилась.

Хозяева крупных гостиниц соперничали друг с другом по части музыкальных номеров, которыми они услаждали публику. Первым знатоком музыки среди всех содержателей гостиниц считался Мик Мэньон, недавно купивший ресторан «Биржа». Уоллес Браунлоу нередко пел у него в баре. Пэдди Уилен старался перешибить его тем, что держал у себя в гостинице целых три пианино, а наиболее важным из своих посетителей подавал виски в хрустальных бокалах.

Вайолет О’Брайен пела теперь у него в ресторане в те часы, когда не была занята в баре. У Мак-Суини до сих пор главным козырем была официантка Клара Фагот, получившая такую кличку за свое красивое контральто, но это положение изменилось, когда в небольшом зале рядом с баром за пианино села Лора Брайрли.

Динни был против этого; он уговаривал Лору отказаться от предложения Мак-Суини и позволить ему, как старому товарищу ее мужа, позаботиться о ней и об Эми. Он обещал это Олфу, говорил Динни, и обязан сдержать слово. Но Лора была самолюбива и упряма, ей хотелось сделать все по-своему.

– Вы напрасно так беспокоитесь, мистер Квин, я умею постоять за себя, – заявила она.

Динни отнюдь не был в этом уверен. Впрочем, он почувствовал некоторое облегчение, когда узнал, что Мак-Суини с самого начала принял меры, чтобы заставить своих посетителей относиться к Лоре с должным почтением. Большинство старателей и рудокопов были всегда подчеркнуто учтивы с женщинами. Это считалось делом чести. Если, бывало, какой-нибудь забулдыга позволял себе оскорбить официантку, в дело тотчас шли кулаки – и грубиян мгновенно вылетал за дверь. Но за последнее время в городе развелось столько разного сброду, что теперь ни за что нельзя было поручиться, особенно если кому-нибудь из этих головорезов приглянется хорошенькая женщина: нагрузившись виски, они развернутся вовсю.

– Вот что, ребята, – сказал Тим Мак-Суини в первый же вечер, когда Лора села за пианино в гостинице «Звезда Запада». – Миссис Брайрли согласилась играть для нас часок-другой по вечерам. Вы можете слушать ее, милости просим; хотите – сидите здесь, в зале, хотите – в баре, как вам больше нравится. Но чур не сквернословить в присутствии дамы, предупреждаю! Кто не умеет держать себя прилично, может проваливать.

– Ладно, Тим! – небрежно процедил кто-то из угла. – На наших приисках старатели всегда умели уважать женщин. Но ты ведь, я полагаю, не станешь мешать парню попытать счастья у такой аппетитной бабенки?

Мак-Суини влепил нахалу такую затрещину, что тот кубарем полетел со стула. Мужчины, выпивавшие у стойки, насторожились и подмигнули друг другу. Так вот оно что! Мак-Суини сам делает заявку на эту симпатичную вдовушку! Вот почему он так печется об ее добром имени! Ну, он-то уж никому не позволит стать себе поперек дороги.

Тим Мак-Суини был здоровенный толстяк средних лет с красным лицом и редкими седеющими волосами, добрый и прямодушный. Он славный малый, говорил про него Динни Квин. Честность и прямота сделали Мак-Суини популярным среди всех жителей прииска. Будучи человеком состоятельным, он решил поставить свою гостиницу на широкую ногу, чтобы она не уступала лучшим отелям прииска, и не пожалел на это затрат. Богатые иностранцы и управляющие рудниками, не задумываясь, ехали с вокзала прямо к Тиму Мак-Суини. Каждый обладатель толстой чековой книжки знал наперед, что у него в гостинице он не бросит своих денег на ветер.