Текст книги "Рассказы. Девяностые годы"

Автор книги: Катарина Причард

Красавица из Армии спасения

 
Я люблю сидеть у Уотти, когда ночь распустит гриву,
Слушать перезвон бутылок и дышать парами пива.
И мне чудится ночами, что склоняю я колени,
Когда молится за Уотти войско Армии спасенья,—
То молитвы забормочут, то ударят в барабаны,
Чтобы грешникам открылся светлый мир обетованный.
Что ж, ведь грешники у Уотти впрямь не худшие из худших,
И надеюсь я, что небо дверь откроет для заблудших.
 

В некоторых городках, затерявшихся среди бескрайних австралийских зарослей, Армия спасения пользуется большим успехом. Здешние обитатели отличаются легкомысленной, беззаботной щедростью и не жалеют кармана, стоит лишь подвернуться случаю опустошить его, причем делают это нисколько не задумываясь, – вроде долговязого Боба Бразерса из Берка: тот, будучи «потомственным протестантом», умудрился однажды пожертвовать на постройку католической церкви, а когда его подняли на смех, заявил:

– Подумаешь, какое дело, в конце концов это не играет роли. И вообще я ничего не имею против католической братии.

Здесь вы познакомитесь со стригальщиком, у которого похрустывают в карманах бумажки, только что полученные за стрижку овец; со стригальщиком во всем великолепии опьянения, счастливым, влюбленным в целый мир, готовым пожертвовать на алтарь любой веры и поставить выпивку кому угодно – включая даже самого сатану. Здесь вы увидите стригальщика – подвыпившего, находящегося в воинственном настроении; он злобствует на весь свет и, швыряя шиллинг в кружку Армии спасения, тем самым (как ему кажется) бросает вызов старомодной условности. Потом он озирается по сторонам, – не подмигивает ли кто насмешливо за его спиной. Увидите вы и циничного шутника, человека со странными противоречиями в характере – он щедро жертвует на божье дело и тут же пытается вновь совратить обращенного грешника. Здесь вы увидите и старого работника с фермы, – с деловитым выражением лица, в чистой рубашке, белых молескиновых штанах и с косынкой на шее, приехавшего в город пропить свой годовой или полугодовой заработок; он вносит пожертвования из принципиальных побуждений, а затем самозабвенно предается пьянству, пока не кончатся деньги и не начнутся кошмары. Увидите и гуляку, который не может прийти в себя после попойки и боится лечь спать, – того и гляди, опять станет что-нибудь мерещиться. Спустив десять – двенадцать фунтов в барах и за картежной игрой, он бросает в кружку покаянный шиллинг, лелея глубоко затаенную и довольно расплывчатую надежду, что это принесет ему какую-нибудь пользу. Тут вы увидите и расплывшегося, всем довольного, добродушного трактирщика, который одаривает братьев и сестер из Армии спасения подаяниями, словно бродячих шарманщиков. Увидите вы здесь и других людей, поймете другие причины успеха Армии спасения – ведь в этих краях собираются паршивые овцы и неудачники со всего света – и уловите в хоре молящихся смутные отголоски иных времен.

Когда в девяносто втором году я попал в Берк – столицу Великих Зарослей, расположенную на берегу реки Дарлинг примерно в пятистах милях от Сиднея, – город изнывал от длительной засухи. И жара тоже, по-видимому, послужила на пользу деятельности Армии спасения среди жителей Берка. Жители поглощали огромное количество пива и к тому же смутно догадывались (в знойном мареве, окутавшем городок, почти обо всем можно было догадываться только смутно), что Армия прибыла спасать их души от такого места, где еще пожарче. А у них не было особого желания попадать в подобное местечко. И все же невиданные сборы Армии спасения в Берке объяснялись в тот год совершенно особой причиной.

Она была невысокого роста, лет девятнадцати – двадцати, самая хорошенькая девушка из всех, каких я когда-либо видел в рядах Армии спасения, и одна из самых хорошеньких, каких я вообще когда-либо встречал. Личико у нее было ангельское, но выражение его удивительно человечное, симпатичное и привлекательное. В ее больших серых глазах светилось сострадание к несчастным и грешникам, а из-под капора выбивались пышные золотистые волосы. Ее первое появление среди нас выглядело несколько драматически – наверное, Армия позаботилась об этом заранее.

Каждый вечер Армия спасения закатывала концерт, совершала молебны, распевала гимны и собирала пожертвования у трактира Уотти Толстяка «Герб возчика».

Тут они устраивали свои представления чаще и дольше, чем у любого другого питейного заведения Берка, – вероятно, потому, что Уотти прослыл в городе самым безнадежным грешником из всех трактирщиков, а его клиенты – бандой закоренелых пьяниц. Оркестр обычно принимался играть с наступлением сумерек. Уотти располагался на просторной веранде; он сидел, удобно развалясь в легком плетеном кресле и сложив руки на животе, в позе невозмутимого спокойствия и блаженства. Армия начинала колотить в барабан и набирать пары, а в это время в баре, возможно, разгорался скандал, либо на заднем дворе шла кровопролитная драка. В такие минуты жирная и обычно бесстрастная физиономия Уотти озарялась подобием снисходительно-отеческой улыбки. Постепенно голова его клонилась все ниже, и он погружался в дремоту. Грохот барабана и пение словно убаюкивали Уотти, на молитвы же, хотя в них нередко поминалось его имя, он не обращал ни малейшего внимания.

Итак, это произошло однажды под вечер. Жара в тот день стояла ужасная, сто с чем-то градусов в тени, [25]25
  По Фаренгейту. По Цельсию около +40 градусов.


[Закрыть]но после захода солнца подул ветерок. На пол веранды и на землю вокруг трактира вылили не один десяток ведер воды. Уотти восседал на своем излюбленном месте, когда появилась Армия спасения. В баре в этот момент было тихо, так как на заднем дворе шла драка, и она привлекла внимание всех посетителей.

Армия помолилась за Уотти и его клиентов, затем некий бывший пьяница, вступивший на стезю добродетели, принялся извергать хулу в адрес трактирщиков и всех их делишек. Уотти устроился поудобнее, скрестил руки, откинулся на спинку кресла и задремал.

Тем временем драка закончилась, и у бара стал собираться народ. Человек, спасенный от мук ада, завывал, размахивал руками, кружился и приплясывал.

– Да-да! – хрипло выкрикивал он. – Пусть кабатчики и пьяницы, картежники и грешники не воображают, что в Берке жара, – в аду в тысячу раз жарче! Я вам говорю…

– О господи! – пробормотал стригальщик Митчелл и швырнул в кружку пенни.

– Да-да! Я вам говорю, что в аду в миллион раз жарче, чем в Берке! Я вам говорю…

– Эй, послушай-ка! – раздался вдруг чей-то голос. – Ладно врать-то! Разве ты не знаешь, что когда в Берке кто-нибудь отправляется на тот свет, он прихватывает с собой одеяло?

Спасенный обернулся.

– Я слышу голос вольнодумца, друзья мои, – сообщил он. И, злобно озираясь вокруг, подобно затравленному, голодному существу, заорал с внезапным воодушевлением и удвоенной энергией: – Я слышу голос вольнодумца. Покажите мне этого человека! Дайте мне взглянуть на его лицо, и я скажу вам, кто он такой.

Уотти принял более удобную позу, вытянул руки на коленях и снова закрыл глаза.

– Да-да! – вопил бывший грешник. – Имейте в виду, друзья мои, я мигом узнаю вольнодумца, стоит мне взглянуть на него. Пусть он только покажется, этот…

Но тут случилось нечто неожиданное. Одноглазый, он же Кривой Боген – детина с перебитой переносицей и такой физиономией, что даже лучшая ее половина выглядела необыкновенно безобразной и зловещей, – Одноглазый Боген высунул голову из темноты в пространство, озаренное пламенем факелов Армии спасения. Его вид красноречиво свидетельствовал о самых печальных последствиях только что состоявшегося сражения: нос и губы кровоточили, и единственный здоровый глаз был подбит.

– Ну-ка, полюбуйся на меня! – угрожающе прорычал он. – Взгляни на мое лицо. Это и есть лицо вольнодумца, и пусть кто угодно знает об этом – мне плевать! Или оно тебе не нравится, ты, Голопузый?

Обращенный пьяница отпрянул. В дни своего греховного прошлого он был известен на северо-западе страны под кличкой «Голопузый», он же «Пачкун», и теперь буквально ошалел от ужаса, когда его узнали по голосу. Мало того, в свое время они вместе с Богеном занимались стрижкой овец и участвовали в попойках – словом, были хорошо знакомы.

Надо сказать, что большинство толпившихся здесь парней относились к Армии спасения, да и вообще ко всему, что пахло религией, с должным уважением; однако при виде физиономии Богена, столь выразительно олицетворяющей плоды свободомыслия, они не выдержали. С противоположной стороны освещенного факелами круга донеслись нечленораздельные возгласы, подобные тем, какие издает человек, если его вдруг несколько раз подряд стукнут в живот; а длинноногий Том Холл и еще человека два отошли в темноту, где Том упал на траву и, всхлипывая, стал кататься по ней.

Мне пришло в голову, что физиономия Богена – это скорее наглядный результат свободы слова, а не мысли.

Армия уже приготовилась было начать молебен, когда из ее рядов выступила прехорошенькая девушка; глаза ее горели огнем негодования и энтузиазма. Она прибыла в город вечерним поездом и все это время стояла где-то позади, укрывшись за широкоспинной, плоскогрудой девицей лет пятидесяти, почти шестифутового роста, с квадратным лицом и ртом, похожим на скобу, соединяющую листы котельного железа.

Красавица топнула своей прелестной ножкой, и глаза ее при свете факела засверкали еще ярче.

– Как вам только не стыдно, – заявила она. – Взрослые люди, и так себя ведете! Если б вы прозябали в нужде или невежестве, как те несчастные, которых мне приходилось видеть, вас еще можно было бы простить. Разве у вас нет матерей, сестер, жен, – тех, о ком вы обязаны заботиться? Что у вас за жизнь! Только и знаете, что пьянствовать, картежничать, драться и ругаться! Неужели вы никогда не вспоминаете о боге, о своем детстве? Почему вы не обзаведетесь семьями, не заживете по-человечески? Посмотрите на лицо этого человека! – Она вдруг ткнула пальцем в направлении Богена, который мгновенно струхнул и попятился назад, в спасительную темноту. – Посмотрите на его лицо! Разве это лицо христианина? А вы потворствуете ему, поощряете его на драки. Вы еще хуже, чем он. О, какая жестокость! Это… это же просто позор. Взрослые люди, постыдились бы!

Долговязый Боб Бразерс – ростом шесть футов четыре дюйма, самый высоченный и самый безгрешный из всех нас – прижался к стенке, съежился и убрал свою любопытствующую физиономию подальше от света. А девушка, разволновавшись, еще немножко постояла в кругу, после чего, как видно, ужасно расстроенная, вернулась на свое место, где была взята под крылышко плоскогрудой девицей.

Это был сюрприз, и весьма неожиданный. Боген тихонько шмыгнул на задний двор к водоколонке и принялся обмывать свое разбитое лицо. У остальных был такой вид, будто они поняли только одно: произошло нечто необыкновенное, но что именно – еще неизвестно, и все растерянно выжидают дальнейшего развития событий, – все, кроме Тома Холла, который уже успел прийти в себя и вновь присоединиться к нам. Он рассматривал девушку через головы стоявших впереди людей с выражением того же критического любопытства, какое он проявлял к дракам – подобное выражение бывает у журналиста, напавшего на сенсационную новость.

Дальше в этот вечер все шло своим чередом, и Армия спасения сделала отличный сбор. Шиллинги и шестипенсовики сыпались в кружку, и девушка обводила всех сияющими глазами; а затем плоскогрудая девица подтолкнула ее вперед, и она ласково поблагодарила нас, сказала, что мы хорошие ребята и что она сожалеет о своих словах, разволновалась, покраснела и спряталась за несгибаемую девицу, у которой, между прочим, на верхней губе красовался нарост, очень похожий на заклепку.

Потом красавица опять вынырнула из-за своего укрытия и стала наблюдать за происходящим растроганно блестевшими глазами. Кое-кто из парней, стоявших напротив красавицы, беспокойно задвигался, и все они старательно избегали ее взгляда, чтобы она не смутилась. Что касается Уотти, тот, заслышав незнакомый девичий голос (к тому же такой чистый и приятный!), чуть приподнялся и раскрыл глаза; вслед за тем он опять умиротворенно откинулся на спинку кресла, однако было отмечено, что в тот вечер он не храпел.

А когда началась молитва, девушка вместе с остальными преклонила колени. Один-два рослых парня склонили головы, как будто это входило в их обязанности, а Одноглазый Боген, с отмытым от крови лицом, стоял, сняв шляпу, и подозрительно косился по сторонам, – нет ли у кого на лице ухмылки.

Митчелл впоследствии говорил, что вся эта история заставила его на какой-то момент испытать чувство, которое он порой испытывал в те времена, когда еще не потерял способности вообще что-нибудь чувствовать.

В тот вечер и в течение многих последующих дней в городке было полно разговоров о девушке из Армии спасения, однако никому не удалось узнать, кто она и откуда, – за исключением того, что сюда она приехала из Сиднея. Она строго хранила свою тайну, если только тут действительно была какая-то тайна, и у ее товарок по Армии ничего нельзя было выведать. Жила наша красавица в пристройке, примыкавшей сзади к большому бараку. Вместе с ней жили две другие девицы из Армии спасения, которые занимались стиркой, шитьем, уходом за больными, а сами ходили оборванные, полуголодные, изнывая от жары, подобно десяткам жительниц здешних краев или подобно сотням страдающим религиозной манией жалких рабынь городских трущоб, забросивших семьи, мужей и детей во славу своего церковного балагана.

Служители Армии спасения называли нашу красавицу «сестрой Ханной», а в среде грешников ее каким-то образом окрестили «Мисс Капитан». Я до сих пор не знаю, действительно ли ее звали Ханной и какой у нее был чин, – если вообще Армия удостоила ее каким-либо чином.

Она стала продавать газетку Армии спасения «Боевой клич», и уже на другой день количество проданных номеров возросло вдвое. Одноглазый Боген, внезапно столкнувшись с красавицей на улице, отдал ей пять шиллингов и тут же сбежал, забыв о газете и о сдаче. Джек Митчелл впервые за свою жизнь купил эту газету и прочитал ее. Он сказал, что некоторые статейки поразили его своей реалистичностью и многие утверждения показались весьма интересными. Он добавил, что узнал из газеты нечто такое, о чем раньше и не слыхивал. Том Холл, застигнутый красавицей врасплох, приобрел сразу три одинаковых номера, чем надолго прославил свое имя.

Малыш Билли Вудс, секретарь профсоюза сезонных рабочих, обладавший поэтической натурой и большей склонностью к высоким материям, чем рядовые австралийцы, – Малыш Билли Вудс поведал мне в припадке откровенности, что при встречах с красавицей он обычно испытывал два разных чувства, одно за другим. Первым было то неизъяснимое чувство одиночества и тоски, которое появляется время от времени у самых порядочных женатых мужчин, имеющих прекрасных жен и детей, – именно так обстояло дело и с Билли. Позже, в порядке реакции на это первое чувство, приходило ощущение, которое бывает у мужчины, когда ему кажется, что женщина околпачивает его с кем-то другим. Билли сказал, что застенчивая, нежная улыбка и застенчивое, нежное «благодарю вас» девушки из Армии спасения невольно напоминали ему о застенчивой, нежной улыбке и застенчивом, нежном «благодарю вас» одной сиднейской официантки, которая как-то обобрала его, когда он еще не был женат. Затем он выразил предположение, что Армия спасения умышленно подослала эту девушку в Берк ради поправки своих денежных дел.

Том Холл стал высказываться в том же духе, – но лишь когда его вконец извели, целый месяц издеваясь над ним по поводу трех номеров одной и той же газеты.

Красавица подвергалась обсуждению с психологической точки зрения; не забывали и проблему пола. Дональд Макдональд – стригальщик, профсоюзный лидер, которого посылали в случае необходимости делегатом от сезонных рабочих в другие провинции, – Дональд Макдональд сказал, что стоит ему завидеть уродливых, тощих девиц или женщин, толпящихся вокруг своего духовного пастыря, странствующего проповедника или барабана Армии спасения, как он невольно восклицает: «Богом обиженные!» Ибо всех их терзает любовный голод. Религиозная мания – не что иное, как половая неудовлетворенность, вывернутая наизнанку. И потому он убежден, что болезненно религиозных девиц легче всего совратить.

Но все это не имело никакого отношения к нашей девушке. Митчелл полагал, что ее постигло какое-нибудь большое горе или (это «или» принадлежит Митчеллу) разочарование в любви; однако было непонятно, как подобной девушке может не повезти в любви, – разве только ее жених умер либо осужден на пожизненное заключение. Дональд заметил, что, так или иначе, ее душа по чему-то изголодалась.

Митчелл высказал мнение, что ее, может быть, просто-напросто снедает жажда славы, то самое, что вынуждает девиц и женщин общаться с прокаженными, идти на поля сражений и возвращать к жизни уродливые обрубки человеческих тел, а также иной раз лжесвидетельствовать в суде, затягивая петли вокруг мужских шей. Митчелл заявил, что красавица может оказаться дочерью богатых родителей, даже аристократов, – для этого она достаточно хороша собой и интеллигентна.

– Как говорится в «Буллетине», – изрек под конец Митчелл, – «Каждая женщина в душе – хищница».

Однако ни у одной из замученных работой женщин Берка не возникало по отношению к этой девушке ни малейших подозрений или неприязни. Женщины утверждали, что она слишком чиста и красива для этих мест. Тут на вещи смотрели по-иному, чем в давно обжитых городах, где сплетницы чернят божий мир своими злыми языками. Берк был всего лишь маленьким транзитным городком в обширном краю; городком, который пропускал через себя свободных, добродушных, демократичных австралийцев и все лучшее из «паршивых овец» добропорядочного Старого Света; городком, где мужчины частенько должны были покидать семьи и на год и больше, владельцы лавок – полностью доверять покупателям, приятели – друг другу и где люди отличались широтой взглядов. Их умственный взор охватывал обширные просторы.

После своей первой памятной речи красавица редко баловала нас разговорами; все, что мы слышали от нее, были слова благодарности, когда она принимала пожертвования. Она никогда не выступала с проповедями; у нее был приятный голосок, и она обычно пела в хоре.

Так вот, если б то, о чем я тут пишу, было сплошным вымыслом и надо мной не довлело упрямое стремление говорить чистую правду, я бы мог сказать, что после знакомства обитателей Берка с красавицей их мораль внезапно чудесным образом изменилась к лучшему. Что Одноглазый Боген бросил играть в карты, пьянствовать, драться и сыпать ругательствами, присягнул на верность господу богу и сражается только с дьяволом-искусителем; что Митчелл скинул свою маску цинизма; что Дональд Макдональд перестал вкушать от древа познания, и ломать голову над психологическими загадками, и обрел счастье; и что Том Холл уже не слывет насмешником. Что с наступлением темноты никто больше не крадется через кустарник к известным необходимым заведениям, расположенным на окраине городка; и что свободомыслящие и обязательные леди из этих заведений вступили в Армию спасения.

Но ничего подобного не произошло. Верно, когда красавица появлялась, пьяницы малость утихали или убирались восвояси, драки и орлянка прерывались да временно употреблялась обыкновенная, невыразительная разговорная речь, – и это все.

Тем не менее большинство парней были откровенно влюблены в девушку из Армии спасения, – все те, кто не боготворил ее про себя. Долговязый Боб Бразерс, как утверждали, околачивался на улицах в надежде, что с ней произойдет несчастный случай – собьет лошадь либо еще что-нибудь в этом роде – и ему посчастливится вынести ее на руках; а пока что он наводил ужас на обитательниц бараков, бросая в темноте через изгородь поленья. Кто-то видел, как Барку-Рот, самый жадный человечишка в этих краях, опускал трехпенсовик в кружку, и в городе усиленно циркулировал слух (дело рук Тома Холла), будто Одноглазый Боген решил побриться и вступить в Армию спасения, перерядившись в девицу.

Симпатичный Джек Борхэм (по прозвищу Нагони Тоску), мечтательный стригальщик из Новой Зеландии, большой любитель Брет-Гарта, предпринял искусную попытку добиться успеха у красавицы. Он решил притвориться, будто с отчаяния стал пить и быстро опускаться, привлечь к себе таким образом ее сострадательное внимание, а затем сделал вид, что в жестокой борьбе с самим собой он исправился – ради нее. Джек поведал о результатах своего эксперимента с той легкой, безыскусной непринужденностью, которая была характерна для него и вообще для большинства тамошних жителей.

– Пропустил я несколько глотков, – рассказывал он, – и прилег малость отдохнуть под эвкалиптом у реки. Вижу, вдоль берега идет она и с ней еще какая-то девица из Армии спасения. Жара стояла ужасная. Я вспомнил историю насчет Сэнди и школьной учительницы из Брет-Гарта, [26]26
  Имеется в виду рассказ Брет-Гарта «Идиллия Красного Ущелья».


[Закрыть]и мне в голову пришла отличная идея – растянуться на солнышке и лежать без движения, словно я совсем обессилел. Ну, отшвырнул я шляпу в сторонку, улегся прямо на солнцепеке в самой изящной позе, какую только мог придумать, и постарался изобразить на лице скорбь, будто я вспомнил свою маму и пропащую юность. Я надеялся, что ей станет жаль меня и она, конечно, наклонится, подымет мою шляпу и нежно водрузит ее на мою грешную голову. Тогда я на минутку прихожу в чувство, беспомощно озираюсь вокруг, смотрю ей в глаза, вздрагиваю, гляжу стыдливо и горестно, встаю, шатаясь, на ноги, снимаю шляпу – наподобие Серебряного Короля перед публикой, когда он впервые выходит пьяный на сцену, – и ковыляю прочь, стараясь идти попрямее. А на другой день чищу зубы и ногти, надеваю белую рубашку и становлюсь отныне и навеки новым человеком.

Ну, ладно, лежу я с закрытыми глазами, слышу – идут, остановились, шепчутся. Она вроде говорит: «Бедняга» или что-то такое похожее. И в этот самый момент я получаю зонтиком в ребра – во всяком случае, я полагаю, так было задумано. Но у женщин неверный глаз, и острие зонтика угодило мне прямо в бок, между нижним ребром и бедренной костью. Что-то у меня щелкнуло, и я моментально уселся.

Смотрю, передо мной стоит огромная тетка с квадратными челюстями. А у красавицы в глазах, пожалуй, больше ужаса и отвращения, чем жалости. Но она девушка мужественная, скоро пришла в себя и заявила, что мне должно быть стыдно, – взрослый мужчина валяется в пыли, словно пьяный бродяга, – просто позорище, смотреть противно. Она велела мне отправляться к себе домой и как следует проспаться. А та, которая с квадратными челюстями, добавила, что вид у меня идиотский. Мне таки действительно было стыдно, и, наверно, я в самом деле в тот момент походил на идиота – так оно и бывает, когда попадаешь в дурацкое положение. Вся эта история сильно меня задела, я пошел в Вест-Берк, пил целых две недели подряд и продул в шашки двадцать фунтов какому-то ловкачу, который играл с завязанными глазами. Да, еще насчет зонтиков – они у них обеих были, но я до сих пор не знаю, которая меня угостила. Впрочем, это роли не играет. А Брет-Гарта я теперь и в руки не беру.

Джек помолчал минутку.

– И самое скверное, – уныло заключил он, – я боюсь, не догадались ли они, что я это нарочно затеял. Никогда не угадаешь, что женщина знает, а чего – нет. Вот этого я в них терпеть не могу. Я это стал замечать после того, как женился…

Между тем девушка из Армии спасения почему-то начала бледнеть и худеть, лицо ее осунулось, огромные глаза ввалились. Женщины Берка заявили, что это недопустимо и что красавицу следовало бы отправить домой, к ее друзьям, – наверно же они у нее есть. Когда она прихворнула и дня три не вставала с постели, женщины принялись готовить разные вкусные вещи, вручали их для больной через барачную изгородь и предлагали свои услуги. Но квадратная опекунша брала на дом стирку и сама ухаживала за девушкой.

Красавица по-прежнему торговала газетами и собирала пожертвования, но вид у нее был усталый, безразличный и какой-то пристыженный. Нам стало ясно, что она все больше разочаровывается в своей Армии и вообще ей все это надоело. Возможно, что она уже раскусила всю эту лавочку.

Дело в том, что в этих краях толку от Армии спасения – никакого, разве что с точки зрения сборов. Ее и посылают сюда, просто чтобы набрать побольше денег для голодающих штабов. Что же касается иных ее целей, местные жители – народ чересчур смышленый. Берк не знал бедности – в том смысле, как ее понимают в больших городах; еды тут вполне хватало, а жить во времянках и обходиться без удобств было делом привычным. Если с кем-либо происходил несчастный случай, если кто-то заболевал или умирал, оставляя вдову и сирот, то без всякой барабанной трескотни и воплей пускали шапку по кругу, и все устраивалось как надо. Тот, кто поиздержался, занимал пару фунтов у приятеля. Когда в городе появлялась новая семья без единого пенни за душой, находились люди, которые давали ей приют, и лавочники предоставляли кредит до тех пор, пока глава семьи не получал работу. А что до всего прочего, мы сами заботились о спасении своей души или ее погибели – смотря по обстоятельствам – без посторонней помощи, кроме, может быть, помощи друга.

Армия спасения при нужде ничем не могла нам помочь, а собрат по греху – мог, он ведь сам через все это прошел. Армия спасения – не что иное, как помеха на пути развития демократии, ибо она переманивает к себе тех, кто мог бы стать воинствующим демократом, – а также по другим причинам.

К тому же, если б мы все исправились, ей нечего было бы с нас взять для исполнения своей миссии в больших городах.

Некоторое время наша красавица была в услужении у жены налогового инспектора, однако и той не удалось ничего вытянуть из девушки относительно ее самой или ее друзей. Она по-прежнему ночевала в бараке, держалась своей Армии и участвовала в ее представлениях.

Наступило рождественское утро, и в Берке воцарились покой и всеобщая благожелательность. С предыдущего вечера в городе не произошло ни единой драки, если не считать дружеской потасовки, затеянной с целью разрешить спор относительно прошлой, а заодно и будущей принадлежности одной собаки.

Ночь была жаркой и душной, а с восходом солнца вообще дышать стало нечем. В такую погоду независимая часть мужского населения имела обыкновение брать из дому одеяла, отправляться в так называемый парк, он же городской сквер, и ночевать там под открытым небом. В семейных домах жены и дочери спали или пытались спать с раскрытыми дверями и окнами спален, в то время как мужья укладывались на верандах. Сам я в ту ночь расположился в укромном уголке парка, и меня разбудило утреннее солнце.

Поднявшись на ноги, я увидел путника, бредущего от моста по белой, пыльной дороге; дорога эта пролегала на запад к Хангерфорду, что на границе с Шеолем – сто тридцать миль через иссушенные зноем бесплодные заросли мульги. Походка человека была мне знакома. Это был Джон Меррик (он же Джек Лунатик), некогда секретарь профсоюза стригальщиков в Кунамбле и бессменный их представитель, где бы ему ни приходилось работать. Сам первоклассный стригальщик, он был одним из тех выдержанных, вдумчивых людей, которых обычно даже в беспокойнейших артелях стригальщиков насчитывается двое или трое; эти люди оказывают большое влияние на остальных и придают всей артели добрую славу в глазах профсоюза. Их выдержка и спокойствие не имеют ничего общего с презрительным снобизмом образованных англичан; в мягком и чуть печальном спокойствии этих людей чувствуется сила – как будто они прекрасно сознают, что интеллект у них выше среднего уровня, что они пережили больше горя и разочарований, чем многие из их друзей, и что друзья, наверное, не поймут их, если они станут говорить то, что чувствуют, и не смогут смотреть на вещи их глазами, – но сами они, при всем своем одиночестве и чуткой сдержанности, умеют понимать людей и сочувствовать им.

Я как-то работал на стрижке овец вместе с Джеком и, кроме того, встречался с ним в Сиднее, а подружиться с человеком в австралийских зарослях хотя бы на несколько недель – значит узнать его вдоль и поперек. Во всяком случае, так бывало со мной. В позапрошлое рождество Джек побывал в Сиднее, и, когда вернулся, что-то в нем переменилось. Он стал молчалив, больше пил, причем иной раз в одиночку, и курил без передышки. Он забросил своих друзей, почти не интересовался профсоюзными делами и пускался в путь по ночам один, без товарища.

Обитатель австралийских зарослей со дня рождения обзаводится другом, который так и прилипает к нему на всю жизнь, подобно родинке на теле. Даже разделенные сотнями миль в течение долгих лет, они навек остаются друзьями. За годы скитаний можно сменить многих приятелей, но всегда есть один настоящий друг, «мой друг», и самое обычное дело услышать от человека, пусть он будет во всех отношениях хорошим товарищем своему случайному спутнику по странствиям, как он запросто говорит о друге своего друга – «это друг Джека», – даже если тот находится где-нибудь в Клондайке или Южной Африке. Обитатель здешних мест нуждается в друге – чтобы было кому утешить его и поспорить с ним, чтобы было с кем вместе работать, и странствовать, и выпивать, чтобы было у кого занять денег, когда оказался на мели, чтобы было кому обзывать его непроходимым идиотом, а порой и схватиться с ним в драке; чтобы было кому всячески поносить его с глазу на глаз и защищать за спиной и лжесвидетельствовать ради него; лгать его девушке, если он холост, или жене, если он женат; выговорить ему работу в стригальне, если его нет на месте; а если он уехал куда-то в Новую Зеландию или Южную Африку, писать ему письма и советовать, стоит ли возвращаться обратно. Каждый из них поверит другому на слово даже вопреки мнению всего света, и каждый убежден, что его друг – порядочнейший из всех людей, когда-либо живших на этом свете. А самым лучшим человеком после старого друга считается тот, с кем ты вместе бродишь по дорогам, ездишь верхом, работаешь и выпиваешь.

В бараке стригальщиков повар первым делом спросит тебя: «А где твой приятель?» Как-то раз мне пришлось странствовать одному, и порой, судя по тону расспросов насчет местонахождения моего приятеля, невольно казалось, будто меня подозревают в том, что я прикончил его, и полагают, что это дело надо бы тщательно расследовать.

Если человек здесь вдруг отказывается от своих друзей и предпочитает одиночество, он делает верный шаг навстречу удобному для висельника дереву и петле, сделанной из пары седельных ремней.