Текст книги "Ловцы фортуны"
Автор книги: Каролин Терри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)
Однако Филип был не просто классным игроков, приносящим много очков. В его игре присутствовало изящество, элегантность и артистизм, которые в совершенстве сочетались с его античной фигурой. В разгар жаркого летнего полудня высокий и стройный Филип был просто неотразим в своем белом наряде. Конечно, это была всего лишь игра. Но для болельщиков в плавном размахе его биты просвечивало величие королевского скипетра, заставляя их верить в безоблачное будущее английского крикета.
Лишь один раз Филип почувствовал сожаление, что выбрал крикет. Это случилось, когда они отмечали победу шлюпки Итона. Учитывая, что он поздно начал заниматься спортом, было просто удивительно, как быстро Филип распознал вкус славы и до чего не любил – хотя изо всех сил старался это скрыть – аплодировать другим.
Он решил, что в Оксфорде станет заниматься тем и другим, рассчитывая сравниться с К. Б. Фраем – этот джентльмен эпохи короля Эдуарда добивался совершенства во всех видах спорта, которыми занимался.
Итон был колыбелью гребного спорта Англии, поставляя значительную долю гребцов в университетскую команду Синих. В 1897 году восемь из девяти человек в оксфордской лодке были итонцами, а в 1899 семеро гребли за Оксфорд и пятеро за Кембридж.
В нынешнем, 1905 году, в оксфордской лодке было три человека из Итона и Баллиоля, и двое из Итона и Мертона, в то, время как команда Кембриджа включала пятерых молодых людей из Итона и Тринити.
Безупречная репутация Филипа и усиленные тренировки, которые он проводил по выходным, позволили ему громко заявить о себе при комплектовании команды. Но даже его доброжелатели утверждали, что место в оксфордской лодке нельзя получить просто за красивые глаза. И все же он добился своего. И они победили!
Теперь, оставаясь одним из одиннадцати основных игроков университетской сборной по крикету, он – один из немногих – удостоился редкого и славного титула. Он стал «двукратным синим».
Конечно, не он был загребным, и это слегка омрачало столь чудесный день. Загребной задает темп и ритм, словно дирижер, управляющий оркестром, побуждая команду к последнему отчаянному рывку на пределе их физических возможностей. Говорят, что загребным не становятся, а рождаются. Филип бесспорно обладал этими инстинктивными качествами, но Оксфорд предпочел не рисковать, делая ставку на его еще не проверенные способности. И пока Филип пробирался через толпу восторженных болельщиков Оксфорда, он ни на секунду не забывал, что самые громкие и щедрые похвалы посыплются на президента университетского гребного клуба и на загребного. Что ж, и у него будут собственные почитатели. Для многих студентов Филип Брайт из Баллиоля был кумиром – «двукратный синий», который, к тому же, несмотря на огромные силы, отданные спортивным достижениям, каким-то образом ухитрялся добиваться столь же великолепных успехов и в учебе. Самый высокий и самый красивый среди своих сверстников, Филип представлял собой столь образцового студента, что никто не углублялся в его характер и не задавался вопросом, что скрывается под его внешним лоском.
Парни хлопали его по спине и со всей силой пожимали ему руку, а многочисленные женские голоса свидетельствовали, что в толпе были широко представлены родственники членов команды и болельщиков. Но сэра Мэтью Брайта искать среди них бесполезно, с сарказмом подумал Филип. Его отец, должно быть, был единственным родителем за всю историю гонок, который не радовался удальству сына на реке. Нет, папочка сюда не заявится, но Лора вполне могла бы… Боже, вот она, старается протиснуться через толпу. Должно быть, она специально приехала из Беркшира…
При виде мачехи в его душе проснулись противоречивые чувства – брак Лоры и его отца способствовал его окончательному отчуждению от семьи. Леди Энн, мать Филипа, умерла при родах Миранды, когда ему было девять лет. Но еще до ее смерти Филип осознал, что живет странной и одинокой жизнью, за пределами семейного круга, зная об отсутствии к нему интереса со стороны Энн и о неприязни Мэтью. Его горечь возросла, когда он заметил всепоглощающую любовь Мэтью к Миранде.
Затем на какой-то миг ему показалось, что все может измениться. В пасхальные праздники 1899 года он приехал в Брайтуэлл, загородный дом семейства в Беркшире, и обнаружил, что его старая няня уволена. На ее месте оказалась новая гувернантка Миранды Лора – обладательница сияющих, каштановых волос, огромных изумрудных глаз и самой чудесной во всей Англии улыбки. Она ухаживала за ним и Мирандой, когда они тяжело заболели скарлатиной; это время было самым счастливым периодом его жизни. Однажды она обняла его и прижала к себе; даже сейчас он мог вспомнить запах ее кожи, шелковистость волос, мог почувствовать ее грудь под своей щекой… Но потом, когда он полюбил ее, Лора предала его, объединилась с его врагом, стала его мачехой. Они с отцом уехали в Южную Африку, забрав с собой Миранду, и там поженились.
Его буквально скрутило от боли, когда он услышал о браке Лоры и Мэтью. Горечь и ярость переполняли его душу, когда он представлял ее в постели отца. С тех пор он стал избегать Лоры – любые ее прикосновения вызывали у него чувство обделенности. Как мало они стоили по сравнению с теми ласками, что она дарила его отцу.
Но одновременно эти прикосновения очаровывали его. Глубокая жажда семьи, материнской ласки, любви к женщине сплетались в Филипе с ненавистью к отцу – эти чувства, глубоко спрятанные в его душе и не до конца им осознанные, были необыкновенно сильны.
Филип отвернулся, притворившись, что не заметил Лору. Он полагал, что неудачные попытки Лоры наладить с ним отношения огорчают ее, и это доставляло ему некоторое удовлетворение – уж если он не может обладать ею, то в состоянии причинить ей боль!
– Молодец, Филип! – Винсент Уитни, пробившись вместе с Диком Латимером через толпу, с энтузиазмом затряс его руку. – Ты должен провести этот вечер с нами. Я познакомлю тебя с самой прекрасной девушкой, которую только можно себе представить.
– Мой дорогой Винсент, ты, должно быть, спятил, – растягивая слова произнес Филип. – Я не намерен нарушать освященные временем традиции гонок. А они гласят, что я обязан напиться вдрызг и проснуться завтра ранним утром в полицейском участке на Уэйн-стрит. Уже сейчас, пока мы тут болтаем, все заведения на Пиккадилли и Лейсестер-сквер готовятся к нашему натиску, который мы обрушим на них, в ресторане «Сент-Джеймс» задраивают все люки, а полицейские вооружаются дубинками и покрепче натягивают шлемы! И уж если в мои планы ворвется женщина, вряд ли она будет походить на девушку, взятую под опеку твоей доброй матушкой.
Он подождал, пока не утихнет громкий смех, а затем тихо добавил:
– Больше всего мне подошла бы актриса. Моя семья вообще славится театральными эффектами!
В этот раз хохот был еще неистовей, потому что все поняли намек Филипа. В прошлом году его кузен Чарльз, граф Хайклир, обзавелся невестой. Испытывая склонность к наименее благородным слоям общества, Хайклир потряс аристократию женитьбой на хористке.
– Уж если дядя Мэтью женился на гувернантке, – упрямо объявил он ужаснувшимся родственникам, то почему я не могу жениться на той, которая мне нравится?
Самым неприятным для твердолобых аристократов оказался тот факт, что граф Хайклир подал дурной пример, которому готовы были последовать и многие другие – отныне не одни только титулованные особы могли рассчитывать на благосклонность мужской половины обитателей Уэст-энда[2].
– Ты пойдешь с нами, Винсент? – спросил Филип. – Или потратишь вечер на свою мать и ее юную подопечную?
– Я иду с тобой, – торопливо заверил Винсент. Как бы он ни восхищался Тиффани, до завтрашнего утра она никуда не денется, а вот ночь после гонок пролетит так быстро, что и не заметишь.
Так получилось, что на вечеринке веселая компания, изрядно выпив, чуть не рассорилась из-за приглянувшейся им девушки.
– Я первый ее заметил, – упрямо твердил Дик Латимер.
– Но я ей больше нравлюсь, – парировал Филип.
– Может, стоит пустить ее с аукциона, – предложил Дик, слегка покачиваясь, – как буфетчицу на алмазных копях.
– К черту! Это слишком долго! Лучше разыграем ее, – и Филип вытащил из кармана игральную кость. – Пусть каждый назовет номер. Мой – шестерка.
Они сидели в тускло освещенном отдельном кабинете ресторана, и в задымленной атмосфере комнаты повисло напряжение, когда Филип начал очищать стол, в беспорядке заваленный остатками еды. Он осушил бокал шампанского, затем торжественно поместил в него игральную кость и, сильно встряхнув, перевернул бокал над столом.
– Шесть! – в горьком разочаровании закричал Дик. – Боже, Филип, ты хоть когда-нибудь проигрываешь? Дай-ка мне рассмотреть эту кость.
– Смотри, – усмехнулся Филип. – Но ведь ты знаешь, что существует лишь один человек в мире, которого я не прочь надуть.
– Ты имеешь в виду своего отца? Что ж, кость как кость. Думаю, это тот самый случай, когда я подорвался на собственной мине – ведь если бы не я, ты бы не участвовал в этих гонках!
Добродушный Дик поманил другую девушку, а знойная брюнетка, бывшая причиной их спора, опустилась Филипу на колени. Он небрежно опустил корсаж ее платья и начал целовать ее открытые груди, но его мысли витали далеко. Он вспоминал случай, на который сослался Дик…
Это было пять лет назад, когда его вызвали из школы в Лондон для встречи с Мэтью, Лорой и Мирандой, возвратившимися из Кимберли. Он прошел прямо в свою комнату, хотя и знал, что ожидается что-то вроде вечеринки в честь такого события, не раздеваясь, бросился на кровать и стал ждать. Наконец дверь распахнулась, пропуская Мэтью; отец и сын взглянули друг на друга. Неприязнь между ними осталась столь же сильна, как и прежде. Заметив выражение синих глаз Мэтью, Филип спросил себя, что же тот видит.
А Мэтью видел стройного юношу, бывшего живым воплощением его первой жены. У него были светлые волосы и фиолетовые глаза Энн. Холодный, отчужденный, замкнутый мальчик, огородившийся непроницаемой стеной – впрочем, Мэтью даже не пробовал эту стену пробить. Мэтью стиснул зубы. Филип вызывал мучительные воспоминания, которые обладали способностью причинять боль даже по прошествии стольких лет; воспоминания об Энн в объятиях другого мужчины, укрепляющие в нем убеждение, что Филип не его сын. Он критически оглядел помятый костюм Филипа.
– По крайней мере ты мог бы надеть чистый воротничок для встречи наших гостей.
Филип склонил голову.
– Да, сэр, – согласился он. Это прозвучало почти издевательски, что было характерно для их отношений. Ни одному из них даже не пришло ж голову что обсуждать чистоту воротничков, встретившись после девятимесячной разлуки, просто нелепо.
– Лора сказала тебе, когда надо спуститься вниз?
– Я еще не имел чести видеться с твоей женой, – Филип позволил себе сделать ударение на слове «твоей». – Однако, – добавил он, когда Мэтью разгневанно приподнял бровь, – пусть тебя не очень огорчает ее невнимательность ко мне. Все равно я всегда забываю о распоряжениях, меня не касающихся.
– Я жду тебя в гостиной в половине десятого.
– И в чистом воротничке, – подхватил Филип.
Мэтью нахмурился еще больше. Долгая разлука оказала на мальчишку самое негативное влияние.
– И, как я понял, ты еще не виделся с сестрой? Она ужасно расстроится.
– С чего бы это? Сейчас май, я не видел Миранду с прошлого лета. Не думаю, что пара лишних часов имеет такое большое значение.
– Ей пришлось много пережить! – взорвался Мэтью. Всем нам выпали тяжелые испытания! – Он взглянул на невозмутимое лицо Филипа и взволнованно шагнул вперед. – Черт побери, Филип, неужели тебе даже неинтересно? Неужели тебя не волнуют наши злоключения в Кимберли? Мы были в осаде, черт бы тебя побрал, мы чуть не погибли! Твой дядя Николас был убит, а Миранда… Миранда ранена. Неужели даже это не волнует тебя?
Филип отвернулся к окну, чтобы сдержать крик души, готовый сорваться с его губ. «Меня волнует, что вы всегда отбрасывали меня прочь, – хотелось ему бросить в лицо отцу. – Меня волнует, что ты как всегда взял с собой Миранду, а я остался в интернате. В каникулы дома со мной обращаются, как с ненужной вещью. И я решительно не желаю, чтобы тебе, Миранде и Лоре доставались все удовольствия, приключения и опасности, в то время как я зубрю латинские глаголы. И мне не по душе твоя женитьба на Лоре».
– Видимо, не приходится надеяться, что за время нашего отсутствия ты добился выдающихся или хотя бы удовлетворительных успехов в учебе?
Филип тщательно обдумал ответ, после чего покачал головой.
– Нет, – послушно согласился он.
– А есть что-нибудь, хоть что-то, в чем бы ты был лучше других?
– Конечно, нет.
– Или что-то, в чем ты хотя бы сносен?
– Ничего.
Филип улыбнулся. Он знал, и все преподаватели знали, что благодаря отлично соображающей голове и прекрасному здоровью он мог бы стать одним из первых и в учебе, и в спорте, если бы только пожелал. Но Филип не желал. Он не хотел делать ничего, что могло бы доставить удовольствие его отцу.
– Не воображай, – резко объявил Мэтью, – что только по праву наследника ты займешь место в моей империи. Я не намерен терпеть глупцов и бездельников, даже если они моей плоти и крови.
«А ты, ко всему прочему, не моей крови», – мысленно добавил он. Но формально Филип был его наследником, и сэр Мэтью, надеявшийся основать династию, сознавал, что выбора у него нет.
– Я запомню. – Губы Филипа искривила ироническая усмешка. Каким удовольствием было бы сказать в лицо отцу, что родительский бизнес это последнее, что он мог бы пожелать себе. Филип совершенно точно знал, чего хочет от жизни, и его желания не имели ничего общего с бизнесом – ни с золотым, ни с бриллиантовым.
Мэтью вышел из комнаты, хлопнув дверью. И хотя на приеме Филипу удалось избегать его, на следующее утро за завтраком началась новая конфронтация. Затем последовал еще более нервный разговор с Лорой. Взвинченный и перевозбужденный, Филип умчался наверх, чтобы излить весь свой гнев, ревность и отчаяние на сестру, после чего выскочил из дома и сел в поезд до Итона. Сборная Итона играла в крикет с командой Винчестера, и Дик Латимер был среди болельщиков…
В полумраке ресторана Филип осторожно, чтобы не упасть вместе с девушкой, сидящей у него на коленях, отодвинулся от освещенного стола в тень. Девушка крепче прижалась к нему, чтобы удержаться на своем шатком насесте. Он улыбнулся ей, и его руки заскользили вверх по затянутым в чулки ногам… по подвязкам, а затем… ничего кроме гладкой шелковистой плоти, потому что девушка не носила никакого нижнего белья. Она повернулась и поцеловала его. Через ее плечо Филип мог видеть темноволосую голову Дика Латимера…
– Какой счет, Дик? – спросил Филип.
– Поначалу мы доконали их до ста двадцати, но сейчас у нас двадцать к трем.
– Плохо дело! Мейтланд уже вышел?
– Нет, он бьет под шестым номером. И вообще, какого черта ты здесь делаешь? Мы тебя сегодня не ждали.
Филип усмехнулся:
– Не мог же я пропустить матч. Черт, команда нуждается в поддержке болельщиков, погляди, до чего они докатились в мое отсутствие!
В этот момент с трибун раздался стон огорчения: один из игроков Винчестера пробил средние ворота команды Итона.
– Вот это да, ну и бросок! – восхищенно воскликнул Латимер, поворачиваясь к Филипу. – Рад, что ты вернулся, старина, но честно говоря, без тебя наши дела шли лучше.
Филип вздохнул с притворным смущением.
– А я надеялся, что где ни появлюсь, меня встретят как первый цветок по весне, – грустно пошутил он.
– Ага, вот значит, где собака зарыта! Похоже, пришествие в дом новой леди Брайт атмосферу не улучшило. Однако в прошлом году, в это же самое время ты, помнится, был без ума от нее.
Даже Дику Филип не собирался объяснять свои истинные чувства.
– Пора признать неприятный факт, mon ami[3], что она совершенно не comme il faut[4].
– Это совершенно не играет роли, – глубокомысленно заметил Дик. – О, смотри, выходит Мейтланд! Сейчас нам как раз нужна капитанская подача.
Он громко зааплодировал, а потом закончил свою мысль:
– Твой отец такой романтик, что на подобные мелочи может не обращать внимания.
– Романтик? Мой отец?! – насмешливо повторил Филип. – Сразу видно, что ты его не знаешь. Господи, как он раздражает меня! И он вновь завел речь о моем участии в бизнесе.
– Большинство парней кучи золота и бриллиантов привели бы в восторг, – сухо заметил Дик, – но ты, конечно же, не такой, как все: иначе чем еще можно объяснить, что ты так одержим автомобилями?
– Ну, причин много, – ответил Филип, устремив взгляд вдаль. Неожиданно игра его вновь заинтересовала, и когда Мейтланд ударил по шару, Филип крикнул ему: – Отлично, сэр! Вот это удар! – после чего вернулся к разговору: – Машины восхищают меня, я люблю скорость и риск.
Он замолк, припомнив, как кузина Джулия назвала его трусом за то, что он боялся лошадей, и как он поклялся, что когда-нибудь докажет ей, как сильно она ошибается.
– Но есть и более серьезные причины. Я думаю, что автомобили являются символом нашего времени, предвещая новую, стремительную и свободную эру. Они сотрясут фундамент того мира, который знали наши отцы.
– Да ты прямо оратор, – поддразнил его Дик, но слова друга произвели на него гораздо большее впечатление, чем он показал.
Ричард Латимер, старший сын лорда Нетертона, был лучшим студентом Итона на своем курсе. Его ясный, проницательный ум был нет по гадам зрелым. Высокий и темноволосый, он выделялся из окружения своим происхождением, внешностью и интеллектом. Жизненный успех был ему обеспечен. Он без труда займет предопределенное ему место среди первых людей Великобритании, какую бы сферу деятельности он не избрал. Его крепкая дружба с Филипом Брайтом удивляла многих его однокашников, но оба мальчика были в большей степени похожи друг на друга, чем это могло показаться. Людей обманывал бьющий в глаза блеск Дика, в то время как Филип прятал свои таланты под покровом безразличия.
– Было бы глупо отказываться от миллионов отца и не использовать их, хотя бы и в своих целях, – заметил Дик.
– Не желаю я его грязных миллионов!
– Я это уже слышал. Однако посмотри на дело с другой стороны – они ведь нужны тебе! Автомобили вообще штука дорогая, а уж гонки пожирают такую прорву денег, что с этим мало что сравнится:
– Не думаю, что вопрос о моем участии в «Брайт Даймондс» будет когда-либо поднят вновь. Мой отец ясно дал мне понять, что с глупцами и тупицами иметь дела не намерен.
– Ты не глупец! Это известно и тебе, и мне, да и всем остальным, – глаза Дика сердито заблестели. – Ты просто не стараешься, вот и все. Я полагаю, этим ты стремишься досадить отцу, который твоих успехов не замечает и не поощряет. А ты когда-нибудь думал, какие преимущества могут дать тебе успехи в учебе и спорте?
– Нет, не думал, – признался Филип. – Что ты хочешь этим сказать?
– Ты говоришь, что не желаешь иметь ничего общего со своей семьей. Но раз ты намерен отказаться от отцовских денег и достичь независимости, то должен найти другой источник доходов. А для этого надо продемонстрировать другим людям свои достоинства.
– Не понимаю, как спорт… – начал было Филип, но осекся, увидев, как в их сторону полетел шар после удара Мейтланда. Он вскочил, поймал его и метнул обратно одним быстрым, точным движением, – … как спорт может мне помочь?
– А я-то говорил, что ты не глупец! Беру свои слова обратно. Ты и правда тупица, – Дик возмущенно встряхнул головой. – Помимо тех денег, которые получает член сборной команды Итона – хоть это случается нерегулярно, – есть и еще одна причина заниматься спортом. Профессионально водить машину, и, тем более, участвовать в гонках может только очень сильный и выносливый человек. А ты не желаешь и пальцем пошевелить, нежишься в безделье, словно томная барышня! Но способности-то у тебя есть – посмотри, как сильно и метко ты бросил шар! Разве тебе не хотелось бы войти в число одиннадцати лучших игроков?
– Не могу сказать, что меня это уж очень привлекает.
– И все потому, что папочка не придет посмотреть на твою игру? – Дик вздохнул. – Я буду смотреть. Друзья будут смотреть. Девушки будут смотреть. Филип, я сам не отказался бы играть с тобой в одной команде! Ты просто рожден для крикета – ты хорошо сложен и у тебя верный глаз. А если займешься греблей, тоже добьешься успеха. Подумай, как тренировки разовьют твои плечи и руки, насколько легче будет тебе за рулем, как будешь ты уверен в себе во время гонок.
Филип взглянул на друга, и в его глазах появилось понимание.
– А ведь ты прав, – медленно произнес он. Его взгляд обратился на величественную фигуру Мейтланда, застывшую у белой линии – капитан команды Итона только что мастерски послал шар к следующей отметке, за что и был награжден восторженными криками поклонников. Филип увидел в предложении Дика еще одно преимущество: если он высоко поднимет свою репутацию в глазах посторонних, его семья поневоле заметит его. И уж тогда он покажет им, причем самым недвусмысленным образом, что уже слишком поздно, теперь он не желает даже знать их.
– Конечно, прав, – довольно усмехнулся Дик и подмигнул Филипу. – Всегда готов дать тебе хороший совет на будущее.
– Раздача мудрости под дубом, – пошутил Филип, откинувшись назад, чтобы рассмотреть покрытые листвой ветви. – Ты словно Платон в оливковой роще Академии.
– Надеюсь, что ты ошибаешься! «Кто в детстве так умен, живет недолго»[5], – процитировал Дик Шекспира.
– Ну, мы-то будем жить вечно!
Мальчики улыбнулись друг другу, но эта улыбка относилась ко всему миру – красивая, радостная юность Англии, купаясь в солнечных лучах, приветствовала новый век.
– Чем ты собираешься заниматься в будущем? – спросил Филип.
– Политикой, – ответил Дик со спокойной уверенностью.
– Стоит ли трудиться? Когда-нибудь ты и так попадешь в Палату лордов.
– Очень и очень нескоро. Рад заметить, что наша семья славится долголетием, так что мой отец исключительно крепкий и здоровый человек. Но хватит об этом, старина, лучше расскажи что-нибудь об осаде Кимберли. Я просто умираю от желания услышать все подробности.
– Я не расспрашивал об этом.
– Что? Ну, ты даешь! – Дик недоверчиво затряс головой. – В таком случае, расскажи что-нибудь об автомобилях. Ты ничего не слышал об Уильямсе?
– Он все еще работает на «Даймлере», в Ковентри.
Филип охотно переменил тему и пустился рассказывать об Уильямсе, который когда-то служил конюхом у его деда. Но позднее, когда уже отпраздновали замечательный успех Итона, победившего таки Винчестер, Филип снова задумался о том пути, который так неожиданно указал ему в тот солнечный полдень Дик. Это был путь к новым отношениям с отцом, путь к самоутверждению, к новому восприятию жизни – и в предвкушении перспективы поиграть мышцами и отшлифовать интеллект его охватил небывалый энтузиазм…
Однако в эту ночь после гонок предстояли иные упражнения. Девушка расстегнула его брюки, ее пальцы скользили вверх-вниз по его телу, а он ощущал под юбкой ее обнаженную плоть. Стоит ли решиться? Филип проверил, не наблюдает ли кто-нибудь за ним и его дамой, но никому не было до них никакого дела. Так почему бы и нет? Через час он будет слишком пьян, чтобы справиться с этим. Он жестом предложил девушке сесть на него верхом, и она подчинилась ему, расправив при этом юбки, словно кринолин, чтобы скрыть ото всех, чем они занимаются. Ради приличий необходимо было несколько сдерживать свои движения, но удовольствие от занятий любовью на публике более чем вознаграждало его. Правда, подумал Филип, слова «занимаются любовью» вряд ли подходят к их упражнениям, но какая, впрочем, разница? Тогда в Итоне, пять лет назад, он решил, что никогда не влюбится. Никогда, никогда, никогда.
Тиффани наблюдала, как удалялся Филип, окруженный толпой поклонников, унося с: собой все краски и веселье жизни и оставляя ей лишь томящее чувство скуки. Она потерпела фиаско, и ее настроение ничуть не улучшилось от того, что Фрэнк, чью преданность не могли поколебать никакие соблазны и удовольствия, остался с ними.
– Думаю, мы могли бы съездить в Париж, – сказала за обедом миссис Уитни. – Как вы на это смотрите, Тиффани?
– В Париж? Когда же мы поедем в Оксфорд? – ошеломленно воскликнула Тиффани.
Миссис Уитни была встревожена ее реакцией. Она опасалась, что в Оксфорде все свое внимание невольно отдаст Винсенту, а Тиффани будет скучать.
– Университет на каникулах, дорогая. Винсент говорит, мы должны приехать в Оксфорд на что-то такое, что они называют Восьмой неделей. Это будет в конце мая.
– В конце мая?!
Да ведь до него еще целая вечность, подумала Тиффани и сердито надула губы. Фрэнк вздохнул. Теперь с Тиффани будет нелегко сладить.
Но на самом деле время пролетело гораздо быстрее, чем ожидала Тиффани. Весна в Париже произвела впечатление даже на ее неромантическую душу. Используя свое умение добиваться желаемого, она буквально принудила братьев Уитни вступить с ней в заговор против их матери и сопровождать ее в разные нереспектабельные и сомнительные места. Свой восемнадцатый день рождения она отметила в монмартрском кафе, где пила абсент, упражнялась в своем французском с местными художниками, в общем, всячески испытывала свою способность противостоять приманкам и соблазнам богемной жизни.
Ее так увлекло это занятие, что она чуть было не закатила скандал, когда пришло время оставить непринужденную атмосферу Парижа и возвращаться в Англию, к жестким ограничениям ее светского общества. Раздражение Тиффани достигло пика, когда она узнала, в каком именно отеле в Оксфорде решила остановиться миссис Уитни.
– В «Рэндольфе»?! Об этом не может быть и речи, – ледяным тоном заявила она Фрэнку и его матери.
– Но Винсент уверяет, что это единственный подходящий отель, – запротестовала миссис Уитни. – Там даже есть лифт.
– Слава Богу, я располагаю превосходной парой ног, которые в состоянии носить меня вверх и вниз по лестницам, ;так что лифт будет совершенно излишней роскошью.
Миссис Уитни разволновалась. Еще в Париже она страдала от мигрени и проводила большую часть времени в своей комнате, предоставив мальчикам приглядывать за Тиффани. И сейчас она почувствовала приближение нового приступа. Она угодила в ловушку, обнаружив, что гораздо менее утомительно лежать в затемненной комнате, чем сражаться с Тиффани Корт. Кроме того ей ужасно не понравилось, что молодая незамужняя леди упомянула в присутствии джентльмена свои ноги.
И вот они остановились в другом отеле на углу Турл-стрит и Хай-стрит, где превосходно кормили, номера были освещены электричеством, а содержимое винного погреба датировалось тринадцатым веком. Но самое главное – хотя и не упомянутое в рекламном проспекте, отель получил одобрение Тиффани Корт.
Погода для Англии имеет слишком большое значение, решила Тиффани, проходя мимо колледжа Тела Господня и колледжа Мертон, а затем вдоль усаженной вязами улицы через лужайки колледжа Церкви Христовой. Осмотр лондонских достопримечательностей в холодную и дождливую погоду наводил тоску. Оксфорд в солнечный полдень был прекрасен и весел. Кругом царила праздничная атмосфера: мужчины в ярких куртках, брюках спортивного покроя и соломенных канотье, женщины с разноцветными зонтиками в ярких летних платьях и шляпах с огромными полями. Острее, чем обычно, она ощущала взгляды, бросаемые ей вслед, а временами до нее доносились восторженные восклицания. Ее изящный ансамбль, купленный Париже, состоял из платья, шляпы и зонтика цвета сливок, отделанных кружевами. Обычно Тиффани носила обувь без каблуков, но на этот раз, вспомнив, как высок ростом один из гребцов команды Итона, она изменила правилу и купила туфельки в стиле Людовика XIV с изящным каблуком, которые добавили ей еще один дюйм рост, И сейчас, в результате этих преобразований, она шла не порывисто и решительно, как раньше, но более плавно и изящно, держась очень прямо, и окружающая ее аура индивидуальности и отличия от других стала еще заметнее.
Она поднялась на баржу Баллиоля, и ее провели на лучшее место, откуда можно было наблюдать за гонками. Нетерпение и предвкушение витали над баржами колледжей, выстроившихся вдоль берегов. Множество празднично украшенных плавучих домиков с яркими полосатыми навесами и ялики, снующие туда-сюда, перевозя студентов с берега на берег, добавляли веселой суеты в эту красочную картину.
– Гонки будут проводиться в течение шести дней, – объяснял Винсент. – Правила таковы: лодки стартуют одна за одной через определенный промежуток времени и задача заключается в том, чтобы настичь и, желательно, задеть носом своей лодки идущую впереди. Проигравшие выбывают, а оставшиеся соревнуются между собой в следующих заездах. В последний день соревнований победитель будет удостоен титула «короля реки».
Тиффани нетерпеливо кивнула. Вереница узких лодок, вырвавшись из-за поворота, устремилась к финишу. Сверкание рассыпаемых веслами брызг, загорелые тела гребцов, напряженные в отчаянном усилии, создавали незабываемое зрелище. Облепившая берег толпа болельщиков, крича и размахивая флажками, подбадривала соревнующихся.
– Мы догоняем! Вперед, Баллиоль, вперед! – кричал Винсент, вне себя от восторга, но Тиффани оставалась спокойной. Она была уверена и в том, что Баллиоль догонит идущую впереди лодку, и в том, что именно Баллиоль станет «речным королем» – Филип Брайт будет первым во всем, за что бы ни взялся.
И, само собой, Баллиоль ударил переднюю лодку как раз перед самой баржей, вызвав взрыв постороженных криков. Команда в бело-красных спортивных костюмах, делая последние усилия, наваливалась на весла, некоторые из гребцов, подняв головы с победной улыбкой бросили взгляд на своих болельщиков – и увидели Тиффани. Семь гребцов и рулевой восхищенно взирали на нее, но восьмой не поднял светловолосой головы. И правильно, решила Тиффани, на его месте она поступила бы так же. Ее все время невольно подталкивали болельщики Баллиоля, и эта суета раздражала ее. Она не желала встречаться с ним в этой толчее; их знакомство должно состояться в более спокойной обстановке, чтобы ничто не могло уменьшить впечатления от этого знаменательного события.
Миссис Уитни с тоской посмотрела на буфет, где подавали чай, но до слуха Тиффани донеслось хлопанье пробок от шампанского.
– Идемте на берег, – твердо заявила она.
На прибрежных лужайках болельщики расположились для пикника; яркие платья женщин на фоне зеленой травы напоминали цветы. Тиффани уверенно вышагивала рядом с Винсентом. Миссис Уитни, решившая непременно выпить чаю, велела Фрэнку сопровождать их.
– Пойдемте, я познакомлю вас с Диком Латимером, – пригласил Винцент, жаждущий представить Тиффани своим друзьям. – У Нетертонов должно быть шампанское.
