Текст книги "Туманы сами не рассеиваются (повесть и рассказы)"

Автор книги: Карл Вурцбергер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

7

Перед Новым годом столбик термометра неожиданно упал ниже отметки двадцать, а затем вдруг наступило потепление, но не настолько сильное, чтобы таял снег. Однако через несколько дней снова ударили морозы.

Отношение Рэке к Кольхазу за это время внешне не изменилось. Разговаривали они только в случае необходимости, а вообще-то Кольхаз старался как можно меньше попадаться фельдфебелю на глаза.

Ульф дважды пытался вызвать солдата на откровенный разговор, но, натолкнувшись на его безразличие, отказывался от своего намерения.

Однажды в понедельник обер-лейтенант Гартман вызвал к себе фельдфебеля.

– Полчаса назад, – начал офицер озабоченным тоном, – линия проводной связи на правом фланге вышла из строя. Точная причина пока не известна. Возможно, что просто обрыв, и только… Унтер-офицер-связист сейчас в отпуске, а вы, как мне известно, немного разбираетесь в связи.

– Немного действительно разбираюсь. Во всяком случае, я постараюсь…

– Но ведь вы только сменились с наряда, а тут еще холодище такой как назло…

– Это ничего, – проговорил Ульф. – Обрыв телефонного провода я найду…

– Хорошо. Но кого же мне послать с вами? Подождите-ка…

– Если вы разрешите, я сам подберу ребят из своего отделения.

– Ребят ваших заморозим: простояли восемь часов в наряде на таком холоде, а тут еще… Посмотрите, что делается на улице!

Ульф посмотрел в окно, за которым было видно низкое, затянутое свинцовыми облаками небо. Резкий ветер гнал по земле снежные вихри.

– Все равно нужно попробовать, – сказал Ульф.

– Хорошо, я согласен, – проговорил офицер. – Возьмите у гауптфельдфебеля необходимый инструмент и через десять минут доложите мне.

Ульф направился в комнату своего отделения. Кольхаз сидел за столом и читал письмо, которое он, видимо, только что получил. Шонер и Поль лежали на койках, а долговязый Кениг сидел на стуле, упершись ногами в батарею парового отопления.

– Докладывать не надо! – сказал Рэке, увидев, как Шонер вскочил с постели.

– Что, ноги замерзли, товарищ Кениг? – обратился он к солдату.

– Немножко, товарищ ефрейтор! Пока холод по моим ногам доверху дойдет, сколько времени пройдет! Мой папаша говорил, что ничто лучше грога не помогает человеку, когда он замерз.

– Садитесь, садитесь. И слушайте, что я вам сейчас расскажу.

И фельдфебель рассказал солдатам о задании, которое ему только что поставил обер-лейтенант.

Кениг задумался, почесал затылок, Шонер что-то медлил, и лишь один Поль первым изъявил желание пойти с Рэке.

Вторым поднялся Кольхаз. Сунув письмо в карман, он решительно заявил:

– Я тоже пойду, если вы, конечно, не против!

Ульф с удивлением посмотрел на солдата.

– До двадцати ноль-ноль вы свободны и, как я знаю, собирались пойти в село. Я сам подписывал вам увольнительную.

– Я действительно туда собирался, но дело это не срочное, – улыбнулся Кольхаз. – А ребята и без этого промерзли до костей.

– Добро. Тогда собирайтесь: через десять минут мы отправляемся.

«Вот это случай! – подумал Ульф. – Кольхаз жертвует своим свободным временем, более того, увольнительной… Интересно, ради чего он это делает?»

* * *

Около трех часов дня Рэке и Кольхаз вышли на поиски обрыва линии.

– Нам нужно спешить, в пять часов уже стемнеет, и, если мы до того времени не найдем обрыв, тогда до следующего дня ждать нужно, так что пошли скорее, – заметил Рэке.

Ветер дул им прямо в лицо. Шли вдоль линии связи, которая вела в сторону границы.

Ульф, стараясь не потерять провод из виду, так напрягал зрение, что на глаза набегали слезы.

Когда они уже шли по лесу, Кольхаз вдруг остановился и громко выругался:

– Черт возьми! Мне только этого и не хватало.

Фельдфебель подъехал к нему, чтобы посмотреть, что у него случилось.

– Крепление оборвалось, – Кольхаз концом лыжной палки показал на ботинок.

– Я полагал, что вы проверили лыжи, прежде чем брать их, – заметил Ульф.

– Я сегодня на них полдня ездил, все было в порядке, я думал… – Заметив укоризненный взгляд Рэке, он добавил: – В будущем я буду более внимателен, а теперь что случилось, то случилось…

– Да-а… – протянул Ульф. – При таком снеге пешком мы и до двенадцати ночи не обойдем участок…

– Но у меня же есть провод! – прервал его Кольхаз. – Быстро привязывайте!

– Я сам, – сказал Кольхаз, увидев, что фельдфебель опустился возле него на одно колено.

– Поставьте ногу прямо. – Рэке отрезал метр провода и продел его в отверстие для крепления. Через минуту лыжа была привязана к ботинку солдата.

– Попробуйте, не режет ли?

Кольхаз сделал несколько пробных шагов.

– Я думаю, сойдет. Спасибо вам.

– А теперь быстрее: время не ждет! – Ульф подал Кольхазу рюкзак.

Они тронулись в путь, подгоняемые ветром, который завывал в голых ветвях деревьев и бросал им в лицо хлопья колючего снега.

Временами, когда телефонный провод терялся из виду, они останавливались.

– Если пурга не прекратится, на заставу мы вернемся как деды-морозы! – заметил Ульф.

Однако Кольхаз не слышал слов фельдфебеля, так как клапаны шапки-ушанки были туго завязаны у него под подбородком.

На первом пункте связи, где был телефон, Рэке остановился, чтобы немного передохнуть и связаться с заставой. Дежурный по заставе сразу же отозвался на звонок.

– Проверка связи! – проговорил Рэке в трубку. – Повернувшись к Кольхазу, который присел на корточки у соседнего дерева, он сказал: – Пока связь не нарушена. Но если пурга не утихнет, мне кажется, что у меня даже глаза замерзнут.

– Если вы не возражаете, давайте теперь я буду следить за проводом, – предложил Кольхаз.

– Хорошо, – согласился фельдфебель, – только ни на секунду не теряйте провод из виду, иначе нам придется все начинать сначала.

Напрягая все силы, они пошли навстречу ветру. Ульф шел замыкающим, ведя наблюдение за местностью, хотя, откровенно говоря, вокруг ничего не было видно.

Через несколько сот метров они вышли на поляну, за которой снова был лес.

– Что такое? – спросил фельдфебель у Кольхаза, когда тот вдруг остановился. – Не видно провода?

– Видно, – ответил солдат. – Просто я хочу поправить шапку.

На самой середине поляны стояла наблюдательная вышка. Очертания ее сквозь белую мглу появились неожиданно. Залезать на нее не имело никакого смысла, так как все равно ничего невозможно было разглядеть.

На какое-то мгновение у Ульфа мелькнула мысль погреться немного в пограничной сторожке, но фельдфебель тут же отогнал ее от себя, так как времени у них было мало.

Не останавливаясь, они пошли дальше. Кольхаз шел первым. Дойдя до противоположной опушки леса, он остановился и, ощупав лицо руками, испуганно воскликнул:

– Черт возьми! Я совсем не чувствую носа и подбородка!

Посмотрев на лицо солдата, которое покрылось бледными пятнами, Ульф приказал:

– Быстрее в лес!

Ускорив шаг, они через минуту оказались в лесной чаще под защитой разлапистых елей. Остановились.

Ульф снял перчатки и, набрав в ладони снега, сказал Кольхазу:

– Закройте глаза и рот. Я сейчас разотру вам лицо. Если будет очень больно, скажите.

Кольхаз молча кивнул. Ульф растирал ему лицо до тех пор, пока тот не вскрикнул и не открыл глаза.

– Хватит! У меня все лицо горит!

– Это хорошо, – успокоил его Ульф. – Если горит, значит, еще не обморожено. Вытритесь насухо!

– Спасибо, – поблагодарил солдат Ульфа. – Мне уже лучше, можно идти дальше.

– Теперь я сам буду следить за проводами, – сказал Ульф, и они пошли дальше.

Однако идти далеко им не пришлось. Вскоре они подошли к дереву, у которого ветром сломало верхушку. Вместе с ветками оказались оборванными и оба провода.

– Что теперь? – спросил солдат, остановившись рядом с Ульфом.

– Нужно ликвидировать обрыв и снова укрепить провода на столбе. Я сейчас полезу вверх, дайте мне сумку с инструментами!

Фельдфебель снял лыжи и надел на ноги «когти». Кольхаз тем временем вытоптал под соседним деревом небольшой пятачок и разложил на нем катушку с проводом.

Ульф залез на столб и, сняв рукавицы, откусил кусачками концы проводов возле самых изоляторов. Зачистив концы проводов, он спустился на землю и сказал:

– Небольшой перерыв. Я совсем не чувствую пальцев на руках.

– Разрешите, я доделаю, – предложил Кольхаз.

Фельдфебель колебался. «Если парень сделает не так, придется все переделывать заново, а уже скоро начнет темнеть». Но он все же сказал:

– Действуйте! Времени у нас в обрез.

Фельдфебель внимательно наблюдал за каждым движением солдата. Через десять минут провода были соединены и изолированы.

– Красиво сработал! – похвалил Кольхаза фельдфебель, забирая из его посиневших рук инструмент. – Я полезу на столб, а вы наблюдайте.

Зацепив провод за изоляторы, он спустился на землю и подключил к линии контрольный прибор: связи не было.

– Молчит! – крикнул он с досадой. – Значит, что-то не так сделали!

– Не может этого быть! Подождите, может, еще где есть обрыв! Нужно посмотреть!

Ульф на миг задумался, а затем сказал:

– Может, вы и правы. В проводе может быть разрыв, хотя изоляция и не нарушена, но не можем же мы весь провод ощупать руками.

– Тогда нужно, по крайней мере, сузить подозреваемый участок, – заметил Кольхаз. – Если мы прослушаем линию у каждого столба, то обязательно найдем место обрыва!

– Подозреваемый участок, конечно, сузится, но точного места обрыва мы все равно не найдем, – возразил Ульф.

Пурга между тем не утихала. Телефонные провода с трудом можно было различить на фоне серого неба, которое постепенно начало темнеть.

– И здесь молчок! – крикнул Ульф у соседнего столба.

Однако на следующей точке подключения он вздохнул с облегчением: дежурный по заставе ответил ему и даже соединил с Гартманом.

Рэке коротко доложил обстановку. В ответ он получил приказ во что бы то ни стало найти повреждение и восстановить связь.

Ульф задумался над тем, как скорее выполнить этот приказ. Выход был один: спустить провода со столбов на землю.

– Разрешите, я полезу, – попросил солдат Ульфа.

Но фельдфебель покачал головой и надел на ноги «когти».

– Сидите под столбом. Я быстро.

Когда стемнело, провода на всем участке были сняты со столбов и лежали на земле. Рэке зажег электрический фонарь и, дав его Кольхазу, сказал:

– Идите вслед за мной и светите мне фонарем. Я же буду проверять провода. И не забудьте наблюдать за местностью.

Сделав несколько шагов, фельдфебель вынужден был снять рукавицы, так как в них он не чувствовал бы обрыва провода.

– Вы отморозите руки, – с тревогой заметил Кольхаз.

– Иначе ничего не найдешь.

Следующий обрыв они обнаружили у второго столба. Кольхаз оказался прав: провод был порван, а изоляция осталась цела.

Ульф засунул закоченевшую руку под шинель.

– Проклятье! – выругался он.

– Возьмите фонарь, а инструмент дайте мне! – решительно заявил Кольхаз. – Я уже кое-чему научился. – И он стал зачищать концы обрыва. – Готово! – закричал он через несколько секунд. – Теперь все должно быть в порядке!

В четверть шестого Ульф проверил линию, которая функционировала отлично.

Кратчайшим путем они возвращались на заставу. Теперь ветер дул в спину, подгонял их. Примерно на полпути Кольхаз вдруг остановился.

– Не могу дальше, – простонал он. – Все кости разломило. Давайте передохнем немного.

– Вот как раз сейчас этого делать нельзя, – не согласился с ним фельдфебель. – Мы разогрелись, и если остановимся, то сразу же простынем. Вот доберемся до хижины лесорубов, там и передохнем, а пока крепитесь.

Кольхаз, медленно переставляя ноги, пошел дальше.

– Пустите меня вперед, я проложу лыжню, а вы пойдете за мной, все легче будет, – предложил фельдфебель.

Через четверть часа они вышли к полузанесенной снегом хижине. Они вошли внутрь и обнаружили в очаге горячие угли. В углу лежал хворост. Кольхаз подбросил его в очаг, а Ульф, встав на колени, дул на угольки до тех пор, пока не показался желтый язычок пламени.

Встав поближе к огню, оба грели руки и ноги, постепенно согреваясь и сами.

– Вот и выходит, что у каждого человека есть свои возможности, – просто заговорил Кольхаз. – И эти возможности имеют свои границы. Они есть и у меня, и у вас.

– К чему вы это говорите? – с недоумением сказал фельдфебель. – Я вас что-то не понимаю.

– Ну, предположим, например, что мороз еще крепче станет, а против него не поможет никакая воля. Замерзшие руки нужно согреть, чтобы их не отморозить. Следовательно, у природы есть свои границы. И человек должен их учитывать.

– И в чем вы сами себе противоречите, – не согласился с Кольхазом Рэке. – Человек способен расширять границы собственных возможностей.

– Сам? – с некоторым недоверием спросил солдат. – Я думаю, что деятельность человека зависит от личных факторов. Как иначе объяснить, почему один становится чернорабочим, а другой – хирургом?

– На нашем предприятии работало почти десять тысяч рабочих, а директор был один. Однако и он тридцать лет назад был простым рабочим. Если позволяют условия, человек может достичь многого!..

– Это исключение, – перебил его Кольхаз. – Исключения были всегда, в любом обществе. Система же – это совсем другое…

– Система у нас сейчас действительно другая, – засмеялся Рэке. – Сейчас у нас в стране перед нами открыты все пути, и каждый выбирает себе тот, который ему по душе.

– Никто не может перепрыгнуть через собственные возможности, – упрямо стоял на своем Кольхаз.

– Однако каждый должен дерзать. Когда Лилиенталь на своем летательном аппарате первый раз поднялся в воздух, он не думал о том, что сделал первую крохотную ступеньку в завоевании мирового пространства, и каждый, кто пошел по его стопам, как бы продолжил его достижения.

Кольхаз пошевелил палкой угли в очаге, а затем тихо заметил:

– Вы, как я вижу, неисправимый оптимист. Вы в каждом, даже простом, человеке готовы видеть доктора Фауста. Однако на самом деле это не так.

– А как же?

Кольхаз присел на корточки и подбросил в костер новую порцию валежника.

– Один необдуманный шаг может привести все человечество к полному уничтожению. Надеюсь, этого вы не станете отрицать?

– Не стану. Однако замечу, что мы с вами потому и находимся в армии, чтобы воспрепятствовать такому безумному шагу.

Пламя в очаге несколько уменьшилось, так как валежник оказался не совсем сухим.

– Что мы с вами, собственно, представляем? – продолжал философствовать Кольхаз. – Маленькие, крохотные винтики в огромной машине. Все движется своим путем от детской колыбельки и до гроба. А самое ужасное заключается в том, что этому невозможно противостоять…

Люди бывают разные: одни видят все недостатки и ничего не предпринимают, чтобы их исправить, а другие – напротив, делают все, чтобы исправить их.

Кольхаз усмехнулся и тихо проговорил:

– Два один в вашу пользу.

– Мне кажется, что еще ни у одного поколения на земле не было так мало иллюзий, как у нашего, – подвел итог Ульф. – Пойдемте!

Встав на лыжи, они пошли дальше по направлению к заставе. У ворот их встретил дежурный и приказал:

– Сразу же идите в учебный класс!

– А что случилось? – поинтересовался Ульф.

– Там сами увидите!

Отряхнувшись от снега, Рэке и Кольхаз вошли в класс, где был собран весь свободный от несения службы личный состав. Гартман, исполнявший обязанности начальника заставы, тут же объявил обоим благодарность за отличное выполнение приказа.

Посмотрев сбоку на Кольхаза, Рэке заметил, что тот был явно растроган. Альбрехт, сидевший в первом ряду, встал и поздравил Рэке и Кольхаза с поощрением.

8

Холод не прекращался и в первые недели нового года. Выпал большой снег, укрывший толстым покровом всю землю.

Ульф после нескольких дней болезни (он болел гриппом и лежал в санчасти) вернулся в подразделение. Доложив о выздоровлении лейтенанту, он пошел в подразделение, где не было ни души. Придирчиво осмотрев, как заправлены койки в казарме, Ульф обратил внимание на фотографию и лист глянцевой бумаги, приколотые над кроватью Кольхаза. Лист бумаги был весь исписан мелким почерком. Это было стихотворение любовного содержания. На цветной фотографии была снята девушка с каштановыми волосами и карими глазами. Голову она чуть-чуть склонила набок, а вокруг рта у нее застыла еле заметная улыбка.

Ульф довольно долго рассматривал фотографию. Девушка выглядела умной, об этом говорил ее целеустремленный взгляд, энергичной, об этом свидетельствовал волевой подбородок, и в то же время чуть-чуть легкомысленной.

За этим занятием и застал Ульфа Раудорн, вошедший в комнату.

– А где остальные? – спросил его Ульф.

– Поль сегодня свободен, Шонер ушел в село, а Кольхаз тренируется в метании гранаты. Кениг – с ним вместе.

– Кольхаз тренируется? – удивился фельдфебель. – Как это он решился на такое?

– Он сам попросил ефрейтора позаниматься с ним. Мы тоже удивились. Вот уже несколько дней так… Мы и сами не поймем, что это с ним… Это все она!

– Кто она?

– Да вот эта девушка, – ефрейтор кивнул головой на фото.

– А я думал, что они так и не помирились,

– Все быстро выяснилось. Парень тот действительно оказался ее знакомым по институту. Девушка написала Кольхазу письмо, и все встало на свои места.

– Это, по-видимому, положительно сказалось на поведении Кольхаза. Такие знакомства или воодушевляют или же расстраивают человека.

Раудорн недоверчиво покачал головой:

– Думаю, что причину его перемен, нужно искать не в ней. По его лицу заметно, что он что-то пережил.

– Садись! – предложил Ульф ефрейтору. – И рассказывай!

Раудорн закурил и, немного подумав, сказал:

– У меня сейчас такое чувство, что он начал вживаться в коллектив.

– С какого времени?

– Трудно сказать, пожалуй, с рождества.

– А чье это стихотворение? – задумчиво спросил Ульф. – Может, он его сам написал?

– Нет, это, кажется, Евтушенко или кто-то другой из современных. В следующую среду у нас в клубе будет вечер, не забудь пригласить Трау.

– Хорошо…

– Да, к слову, ты, наверное, не знаешь о том, что Кениг хочет организовать небольшой оркестр, а?

– Нет, вот будет здорово!

– В первом взводе он нашел гитариста, в селе один парень играет на саксофоне, а другой – на ударных. Сам он неплохо играет на гитаре-бас. У них уже были две репетиции, играли неплохо. Ну, так не забудь пригласить на вечер Трау.

– Хорошо.

Готфрида Трау Рэке разыскал в школьной библиотеке. Он сидел на лестнице и листал какую-то книгу.

– Не подходи ко мне близко, – сказал он и закашлялся. – Видишь, я простужен, – и он показал рукой на горло, замотанное теплым шарфом.

– У меня это уже было, – усмехнулся Ульф и полез вверх по лестнице. – Меня в лазарете так напичкали таблетками, что теперь мне никакие бациллы не страшны.

– Смотри, я тебя предупредил! – Трау поставил книгу на место, поздоровался с Ульфом за руку и, глядя на него поверх очков, сказал: – Уж если ты разыскиваешь меня в школе, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее. Я то тебя знаю.

– Скажи, ты в следующую среду свободен? Вечером, разумеется.

– В среду… Подожди… – Трау перелистал блокнот. – Я свободен, если моя простуда меня окончательно не свалит с ног. А что случилось?

Ульф объяснил, а затем добавил:

– Откровенно говоря, никто не знает, куда он нас может завести со своими стихами. Именно потому мы тебя и приглашаем. Ты в поэзии лучше нас всех разбираешься.

– Ну, не больно уж сильно и я разбираюсь.

– Речь пойдет о теории стихосложения, метрике и тому подобном…

– Понятно.

– В общем, мы ждем тебя… Да, чуть было не забыл спросить у тебя, кто такой Евтушенко?

– Евтушенко? Известный советский поэт… русский лирик, если я не ошибаюсь… А почему он тебя заинтересовал? – спросил Трау.

– Да так просто… Он хороший поэт?

– Очень популярный, особенно у молодежи. Кое-какие стихи у него спорны.

– А ты его стихи читал?

– Подожди… – Трау снял с полки тоненькую книжицу.

– Вот его «Избранное». Прочти сам, тогда и поймешь.

Ульф взял книжицу и положил ее в карман.

– Так не забудь, в среду! – крикнул он с порога. – Пометь в своем календарике: среда, двадцать часов!

9

В ночь на среду началась оттепель, а утром пошел дождь. Снег сразу же потемнел, а кое-где образовались даже небольшие лужицы. Дождь шел почти весь день. Небо было затянуто тучами, пробиться сквозь которые солнцу удалось только один раз, и то ненадолго. Вечер выдался темным.

В половине восьмого клуб заполнили пограничники, по приглашению комсомольского бюро пришли парни и девушки из близлежащего села. Но Трау еще не было.

Ульф Рэке сидел за круглым столом у окна. Свободный стул рядом с ним был предназначен для учителя.

Кольхаз занял место в первом ряду. Он казался спокойным и уверенным в себе.

Наконец в зал вошел Трау. Поздоровавшись, он извинился за опоздание.

– Так где же наш поэт? – спросил он с доброй улыбкой.

– Юный лирик – это я, – с иронией ответил Кольхаз. – А вы, если я не ошибаюсь, и есть обещанный строгий критик?

– Строгий критик? Уж не твой ли фельдфебель приклеил мне такой ярлык? Нет, дорогой товарищ, я не критик. – Учитель прошел вперед и сел на предложенное Ульфом место. – Прочел стихи? – шепотом спросил он у Ульфа.

– Да.

– Ну и как?

– Право не знаю… Есть хорошие, а есть какие-то путаные, однако…

– Понравились они тебе?

– Откровенно говоря, понравились.

– Ну, вот видишь. Тише, обер-лейтенант что-то хочет сказать.

Гартман произнес вступительную речь, после чего предоставил слово Кольхазу, который, раскрыв папку, вынул из нее листок и начал тихо, но с выражением читать. Это был сонет о любви, который чем-то напоминал Ульфу стихотворение, висевшее над койкой солдата. За ним последовала элегия о кладбище и, наконец, довольно мрачное стихотворение о жизни и смерти.

Рэке внимательно слушал Кольхаза, а сам думал о том, где он слышал нечто подобное и почему такой молодой человек, едва вступивший в жизнь, рисует ее столь мрачными красками.

Кольхаз замолчал. В зале царила мертвая тишина. Первым ее нарушил Кениг:

– Вот это стих, у меня по коже даже мороз пробежал!..

Все сразу же зашевелились, зашумели.

– Сколько вам лет, товарищ? – спросил Трау, обращаясь к Кольхазу.

– Двадцать, – ответил солдат, удивляясь, что ему задали такой вопрос.

– С романтиками вы познакомились в школе, не так ли?

– Что значит «в школе»… Я читал о них кое-что. А вам что, не нравится романтическое направление в литературе?

– Кое-кто из писателей этого направления не нравится, именно те, при чтении стихов которых мороз по коже пробегает…

– Минутку! – выкрикнул Кениг. – Я хотел бы сказать о том, что мне лично последнее стихотворение понравилось. Первое, правда, нет, так как такие можно найти в любом сборнике. А вот стихотворение о кладбище, оно какое-то страшное. Что это за кладбище?

Раудорн тихо зашептал Кенигу:

– Это кладбище в Берлине, на котором похоронено много поэтов. Неужели ты этого не знаешь?

– А почему я должен это знать? – громко огрызнулся солдат.

Тогда встал блондинистый парень из села и робко предложил:

– Можно эти стихи еще раз прочесть, а то с первого раза они как-то не запоминаются?

Кольхаз прочел все три стихотворения еще раз. Ульф внимательно слушал солдата, удивляясь в душе оценке Кенига. Первое стихотворение было написано, так сказать, без души, второе – было слишком мрачным, и только третье по-настоящему понравилось ему.

– Я не знаю, что чувствуют другие, – заговорил Поль, когда шум немного улегся, – но у меня такое чувство, как будто меня самого несут на кладбище.

Многие солдаты захихикали.

Трау не спеша закурил и, сделав несколько затяжек, сказал:

– Я свой вопрос о романтиках задал не случайно. Дело в том, что в твоем стихе смерть как бы торжествует над жизнью, хотя написано оно совсем не плохо.

– Человек – единственное существо на земле, которое способно мыслить философски, – заметил Кольхаз. – Человек рождается, живет, а потом умирает. И оттого, будем мы об этом писать или не будем, смерть как явление никуда не исчезнет.

Все взгляды остановились на Трау, от него ждали ясного ответа. Однако не успел учитель встать, как поднялся Ульф.

– И все же Кольхаз не прав! Никто не спорит против того, что люди смертны, однако человек живет на земле ради жизни, а не ради смерти! В стихотворении нет ни строчки о смысле жизни. Именно от этого у слушателей и бегают мурашки по спине.

– А как же тогда быть с «Оптимистической трагедией»? – не сдавался Кольхаз. – Человек умирает, а его дело живет. Может, кто иначе мыслит, я лично – только так и понимаю. Я полагаю, что нет никакого смысла требовать от каждого человека, чтобы он мыслил так, а не иначе.

– А вы Маяковского читали? – спросил Трау Кольхаза.

– Да, конечно.

– У него есть стихотворение о смерти одного поэта…

– О смерти Есенина! – воскликнул Кольхаз, и в глазах его засверкали радостные искорки. – Я знаю это стихотворение. Правда, не все знают, как сам Маяковский ушел из жизни…

– Это нисколько не меняет сути дела, – перебил солдата Трау. – Товарищ Рэке абсолютно прав. Маяковского уже давно нет с нами, а его книги живут. Каждое его стихотворение от начала и до конца пронизано оптимизмом.

Ульф в душе злился на себя за то, что он так мало читал стихов. Солдаты с любопытством поглядывали на Кольхаза, который молча что-то искал в своей папке. Наконец он вытащил из нее лист бумаги и прочел короткое стихотворение, в котором он в поэтической форме отрекался от бога.

– Вот это хорошо! – громко похвалил солдата Ульф.

Все снова заговорили, загалдели.

– А я все равно чего-то не понимаю, – сказал растерянно Поль. – Я считаю, что стих не закончен… в нем чего-то не хватает…

– Чего в нем не хватает? – спросил Кольхаз.

– Я не знаю, чего именно, но чего-то не хватает…

Гартман молчал.

– Скажи, что именно тебе не понравилось? – спросил Трау у Поля.

– Я чувствую, что тут что-то не так, но что именно, выразить не могу.

– Тогда я попытаюсь сделать это за вас, – проговорил учитель, снимая очки. – Стихотворение действительно кажется незавершенным. Оно не закончено, а жаль… Автор должен доработать его до конца…

– Что значит доработать? – с недоумением спросил Кольхаз.

– Я думаю, нам нельзя так строго подходить к начинающему поэту, – заметил Рэке. – Он свое отношение выразил как умел…

Тогда слова снова попросил Трау:

– Я постараюсь внести ясность, помочь вам понять изложенное в последнем стихотворении. Автор, как я его понимаю, отвергает бога, так?

– Да, – ответил Кольхаз.

– Хорошо. Вы пишете, что отреклись от бога и идете своим путем. Но не пишете, каким именно, то есть за вами, товарищ поэт, остался ответ на этот вопрос.

– Я не обязан отвечать на все вопросы, поставленные в стихотворении. Это не анкета, где нужно обязательно ответить на все вопросы.

– Согласен, однако все же лучше ответить. Разве я не прав?

– В принципе я с вами согласен, – сказал Кольхаз, – но свою точку зрения я высказал вполне точно: я не признаю бога, и все!

– Но далее ты прочел, что идешь своим путем, но, каким именно, не говоришь. Вот этого-то, видимо, и не понял Поль. Так или нет?

Поль подтвердил и хотел было еще что-то сказать, по Кольхаз опередил его:

– Теперь я понял. Выходит, мне нужно было написать, что мой путь ведет из Рима в Москву. Вы этого хотите?

В зале стало тихо-тихо.

Учитель усмехнулся и сказал:

– Если вы так хотите выразиться, то так и напишите… Нужно же что-то противопоставить богу и церкви, от которой вы отрекались. На «ничейной» земле вы не должны останавливаться, так как на ней нет жизни. Нужно занять вполне определенную позицию!

Кольхаз пытался защищаться, говоря, что он не собирается находиться между фронтами.

– В таком случае Поль прав, вам нужно доделать стихотворение!

В этот момент в зал вошел дежурный и что-то сказал Гартману на ухо, после чего обер-лейтенант встал и сказал:

– К сожалению, я должен прервать нашу дискуссию. Вы, товарищ Трау, останьтесь, а вы, товарищ Альбрехт, постройте взвод.

– Вот всегда так, ничего не дадут доделать до конца, – заметил долговязый Кениг.