Текст книги "Туманы сами не рассеиваются (повесть и рассказы)"

Автор книги: Карл Вурцбергер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

– Заряжай! – крикнул капитан. – Унтер-офицер, окажите помощь ефрейтору Вуншлосу. Рядовой Митенцвай, к пулемету!

Только теперь Ханнес заметил, что ефрейтор лежит на полу машины и не шевелится.

Капитан крикнул полицейским, что, если они немедленно не наведут порядок, он применит шашки со слезоточивым газом, а если потребуется, то и оружие.

Офицер-полицейский явно нервничал, чувствуя, что в создавшейся обстановке он не является хозяином положения, да и не знал, что ему следует делать.

Хулиганы снова забеспокоились, один из них размахивал пистолетом.

Солдаты на бронетранспортере схватились за оружие и были готовы открыть огонь.

Оценив обстановку, офицер-полицейский решил действовать. Он подал команду, и полицейские, схватив дубинки, бросились на хулиганов, которые, однако, с упорством рвались к заграждению, чтобы разорвать его. Положение полицейских начало стабилизироваться только тогда, когда к ним подоспела подмога.

Теперь можно было заняться Вуншлосом, которому Вагнер подложил под голову одеяло.

– Он потерял сознание, – заметил Вагнер. – Наверное, у него сотрясение мозга. Над правым ухом у него большая шишка и рваная рана на голове.

Капитан приказал радисту связаться с заставой и вызвать санитарную машину.

Рану на голове Вуншлоса заклеили липким пластырем,

– Вы сможете обращаться с пулеметом? – спросил капитан у Митенцвая.

– Так точно! Я хорошо знаю пулемет.

– Ну-ну, – пробормотал Руберг и, подойдя к Ханнесу, осмотрел его распухшую руку. – Кровоизлияние, – заметил он.

– Как только вернетесь на заставу, немедленно обратитесь к врачу. Выдержите?

Ханнес кивнул.

Капитан сказал солдатам, чтобы они подготовили противогазы, так как обстановка может измениться и придется применить слезоточивые газы.

Ханнес лишь одним ухом слушал объяснения капитана. Он наблюдал за Митенцваем, который, оказавшись у пулемета, сразу же оживился, движения его стали уверенными. Радист передал капитану приказ из штаба. Выслушав его, он сказал:

– Товарищи, мы с вами выполнили порученное нам задание. Полоса заграждения установлена на всем протяжении. Сейчас мы направляемся в штаб батальона.

Медленно они двинулись по шоссе в обратном направлении. Ханнес смотрел на решительные лица товарищей.

«Как-нибудь позже мы встретимся с вами в других условиях, поговорим, вспомним, пошутим…» – думал Ханнес, постепенно приходя в спокойное состояние.

* * *

Когда Ханнес закончил свой рассказ, одна из учениц спросила:

– А что стало с ефрейтором Вуншлосом? Вы о нем позже что-нибудь слышали?

– Да, – усмехнулся Ханнес. – Вскоре после этого я навестил его в госпитале. Ранение его оказалось неопасным. В том же году он поступил в офицерское училище, после окончания которого сначала был назначен командиром роты, а потом начальником погранзаставы. Он обер-лейтенант, женат, у него двое детей: мальчик и девочка. На следующий год поедет учиться в военную академию. Понятно?

– Да, – ответила девушка. – Но почему вы все это так хорошо знаете?

– Потому что он женат на моей сестре. – Ханнес засмеялся.

– Вы ничего не рассказали о своей невесте и ее отце, что с ними? – спросил один из солдат.

– Служить мне оставалось немного. После демобилизации я женился на Анке. Отец ее остался в западной зоне на заводе, но через год перебежал в республику. Теперь мы с ним дружим. Работает. Год назад стал мастером, активистом. Вот так-то…

Ханнес встал и, повернувшись к лейтенанту, сказал: – У меня к тебе просьба как-нибудь поподробнее рассказать о нашей молодой армии. В сентябре в школе начинаются занятия. Я приглашу тебя как докладчика на одно из наших собраний…

Юноши и девушки не дали учителю договорить, они осаждали лейтенанта до тех пор, пока он не согласился.

Посмотрев на часы, Ульф сказал:

– Ну, нам пора, а то поезд уедет без нас.

Ученики тепло попрощались со своими шефами.

– Ты, я вижу, обошел меня в педагогике, – сказал при расставании лейтенант Ханнесу.

– Оба мы с тобой педагоги, ты – здесь, я – в школе. Детей надо научить и любить и ненавидеть.

– Это мне нравится, – улыбнулся лейтенант. – В октябре давай организуем совместную экскурсию в Бухенвальд.

– Согласен.

Учитель и лейтенант направились на КПП, где ученики прощались с солдатами.

Третья встреча

В один из летних дней 1962 года мы, сев в штабной автомобиль, поехали в северный пригород Берлина, в район железнодорожного моста, где должны были встретиться с советскими товарищами.

Фред Барлах, худощавый мужчина лет сорока с темными, но уже кое-где посеребренными волосами, начальник штаба нашего полка, сидел на заднем сиденье. Он снял с головы фуражку, чтобы ее не сдуло. В руках он держал папку с секретными документами.

С советскими товарищами мы должны были увязать вопросы взаимодействия на предстоящих учениях с советским механизированным полком, расквартированным по соседству с нашей частью. Сегодня мы ехали на рекогносцировку, чтобы все вопросы взаимодействия разрешить на местности.

Я был на десять лет моложе Барлаха и являлся офицером оперативного отдела. В руках я держал топографическую карту, на которую время от времени поглядывал, чтобы мы не заблудились.

– На следующем перекрестке нам следует свернуть направо, – напомнил я Барлаху. – А вы знаете товарищей, с которыми нам предстоит сегодня встретиться?

– Нет, – ответил он. – Я знаю, что начальником штаба полка является майор Бережной, с которым мы и должны будем выяснить все вопросы. Вот сегодня мы с ним и лично познакомимся… – Барлах откинулся на сиденье и снова попытался сосредоточиться на вопросах, которые нужно было обговорить с русскими товарищами, но это ему, видимо, так и не удалось, ибо он то и дело посматривал по сторонам.

Я тоже не мог сосредоточиться и думал о товарищах, к которым мы ехали.

«Интересно, что за человек этот майор Бережной? – думал я. – Судя по фамилии, он русский, а быть может, украинец. Но сама фамилия еще ничего не говорит…»

Впереди показался железнодорожный мост. Я посмотрел на часы и отметил, что в нашем распоряжении было еще одиннадцать минут. Мы остановились и вылезли из машины.

Шофер занялся мотором, а мы отошли в сторону.

Барлах сориентировался и, развернув карту, наносил на нее какие-то пометки. Однако долго заниматься изучением местности ему не пришлось, так как вскоре послышался шум автомобиля. Вдоль реки навстречу нам ехал советский военный газик.

Машина остановилась рядом с нашей. Из нее вышел белокурый майор. Сощурив глаза под густыми бровями, он оглядел нас, поздоровался и по-немецки сказал:

– Я майор Бережной, а вы, как я думаю, майор Барлах.

– Точно так, – ответил ему Фред по-русски.

Я удивился тому, как хорошо говорил русский майор по-немецки, в то время как наш начальник штаба говорил по-русски с явно немецким акцентом.

– Я вас сразу узнал, – продолжал Бережной, – так как видел ваше фото у моего предшественника подполковника Шелякина. Так что никакой ошибки тут быть не может, хотя… Вы когда-нибудь были в Тюрингии? Или в районе Веймара?

– Разумеется, – усмехнулся Фред, – только недолго. Бывает так, что встретишь незнакомого человека и готов спорить, что ты его хорошо знаешь. Хотя почему бы и нет, вполне возможно, что мы с вами где-то встречались. Да, к слову, фото-то мое старое, я тогда еще не носил очков… А вот это капитан Келлер, – представил он меня.

Бережной протянул мне руку, дружелюбно поздоровался и сказал, что он приехал один, так как его помощник заболел, а другие по горло заняты работой.

– А вы хорошо говорите по-немецки, – сказал я Бережному. – Здесь у нас научились?

– Более или менее прилично я разговариваю всего с год, – ответил он, – а начал я учить немецкий еще мальчишкой, когда мне было всего пятнадцать лет, и, как мы говорим, совсем в других условиях.

– В других условиях и я изучал русский, – заметил Барлах. – Должен сказать, что с русской грамматикой я до сих пор не в ладах.

– Вы были в то время солдатом? – спросил Бережной.

– Разумеется. Был я тогда молод, здоров, плохо, к сожалению, просвещен политически, так что нет причины щадить меня: я был ефрейтором.

Разговаривая, мы подошли к реке.

Бережной остановился на бугорке и спросил:

– Будем разговаривать по-немецки?

– Я бы хотел, – быстро согласился Барлах. – В интересах дела, так мы скорее поймем друг друга. Я по-русски говорю неважно, а мой заместитель – и того хуже.

– Согласен, – майор Бережной хлопнул рукой по папке, которую держал под мышкой. – Для начала давайте проверим идентичность нашей документации!

Проверка прошла быстро: все документы и на русском и на немецком языках оказались идентичными. Нужно было только нанести на карты кое-какие обозначения. Затем мы уточнили все вопросы взаимодействия, направления наступления, задачи отдельных подразделений и так далее. Встреча прошла по-деловому.

К полудню все основные вопросы были решены, оставались кое-какие мелочи.

Стало жарко. На лбу Бережного блестели крупные капли пота. Бросив взгляд на реку и на поле, расстилавшееся на противоположном берегу до синевшего на горизонте леса, и раскинув в стороны руки, он сказал:

– Когда наша Припять разливается осенью после сильных дождей или же весной после таяния снегов, все вокруг залито водой, которая выходит из берегов, а вода становится прямо-таки темно-коричневой. Детишками мы очень боялись наводнения, особенно моя сестренка.

– У вас есть сестра? – спросил Барлах.

– Да. Зовут ее Галина, она на несколько лет моложе меня. Училась в Москве. В прошлом году вышла замуж, у нее растет дочка. Когда мы виделись в последний раз, она была совсем девчонкой.

– Галина… – задумчиво проговорил Барлах. – Красивое имя. Когда-то у меня была одна знакомая, которую тоже звали Галиной. Вот только время тогда было ужасное, да и история эта длинная. Прошло чуть ли не двадцать лет.

– Одно десятилетие разума значит гораздо больше, чем одно столетие ненависти, – заметил Бережной. – Тогда мы учились ненавидеть тех, кто напал на нас. Было и такое. Человек научился любить, однако он может, если нужно, и ненавидеть. Более того, он даже может одновременно любить и ненавидеть, и горе тому, кто не способен на то и на другое… – Майор бросил взгляд на часы и инстинктивно воскликнул: – Мы еще поговорим с вами об этом, товарищ Барлах! Мне кажется, что наши с вами отношения пока еще довольно поверхностны, а? Нам нужно получше узнать друг друга.

Майор сел на траву рядом с Фредом и продолжал:

– Братство по оружию – это гораздо больше, чем общность взглядов и дружба между нашими народами. Они должны быть не только между народами, но и между отдельными людьми тоже. Мы должны как можно ближе узнать друг друга, больше встречаться, работать вместе, провести совместные учения. Так мы лучше узнаем не только самих себя, но и других.

Барлах кивнул в знак согласия с русским майором, но тот еще не все сказал и продолжал:

– А что нам известно друг о друге? Например, что вы знаете о природе нашей страны, о ее людях, их жизни, традициях, обычаях и тому подобном? Очень немногое.

– Вы, конечно, правы. Я очень сожалею, что мы с вами встречаемся, как правило, за праздничным столом да вот на таких учениях! – Барлах положил руку на плечо Бережного. – Тогда не будем откладывать это на дальний срок… У вас есть экземпляр нашего плана-календаря? – спросил он меня.

Я ответил, что план у меня есть. Майор снова повернулся к Бережному, который с любопытством разглядывал его, а затем спросил:

– А как вас зовут, товарищ Бардах?

– Фредом, – ответил наш начальник штаба. – Вернее, полное мое имя Альфред, но с детских лет все зовут меня Фредом. Так я и привык к этому.

Неожиданно для нас Бережной вдруг вскочил на ноги и, словно забыв о разговоре, посмотрел на воду, затем подошел к Фреду и спросил, не хочет ли он искупаться в реке.

Барлах засмеялся и сказал:

– Здесь запрещено купаться, товарищ! Если одного из нас поймают за этим занятием, придется платить штраф. К тому же у меня нет с собой плавок.

– Ничего, – не отступал от своей затеи Бережной. – Девушек вблизи что-то не видно. Давайте искупаемся!

Барлах растерянно оглянулся и спросил меня, что я по этому поводу думаю.

– Я за предложение майора, – ответил я.

– Ну, хорошо! – засмеялся Альфред и начал раздеваться.

Бережной разделся быстрее всех и в одних трусах дожидался нас. Все тело у него было здорового шоколадного цвета, и я позавидовал его загару, так как у нас в то лето было много работы и загорать было некогда.

Между тем разделся и Барлах. Растирая свою худую грудь, он крикнул:

– Ну, пошли! Кто решится первым?

Бережной оглянулся на Альфреда и, заметив на его левой руке плохо зажившую рану, подошел к нему и спросил:

– Вы что, во время войны были в штрафном батальоне?

– А вам, собственно, как стало об этом известно? – удивился Фред.

– Уж не стреляли ли в вас, когда вы решили перебежать к нашим партизанам?

– Да, стреляли!

– Это было под Ровно, на опушке леса, в августе сорок третьего, а?

Альфред кивнул и с удивлением посмотрел на Бережного.

– Я Алексей. Неужели ты не помнишь подростка Алексея и его сестру?

Позже Фред рассказал мне эту историю. И признаюсь, я в первый раз в жизни видел слезы на глазах мужчины.

* * *

Лето 1941 года. Большая часть немецкого народа, одурманенная фашистской пропагандой и легкими победами, которые вскружили ей голову, уже видела близкую окончательную победу, и даже те, кто хотел верить в торжество разума, упали духом и начали сомневаться.

Партия и Советское правительство призвали народ на борьбу против гитлеровских захватчиков.

Дивизии 6-й германской армии во взаимодействии с танковой группой прорвали оборонительные рубежи русских и вышли к берегам Днепра на киевском направлении. В районе Житомира они временно перешли к обороне, чтобы остановить наступление советских войск, которые героически сражались за свою родину.

И когда в районе Новгород-Волынского были уничтожены несколько колонн с оружием и боеприпасами, продовольствием и обмундированием, командование 6-й армии приняло решение направить несколько частей из второго эшелона для обеспечения тылов и проведения так называемых карательных операций.

Одним из таких карательных подразделений и была рота капитана Крамера, в которой служил ефрейтор Фред Барлах и Вернер Айзинг.

В полдень рота прибыла в небольшое село. Фреду Барлаху и его товарищам отвели под постой пустой деревянный домишко, хозяева которого вовремя эвакуировались. Домишко состоял из двух комнат с низким потолком и подвала. Солдаты так устали, что сразу же завалились спать.

В середине ночи в дом вошел фельдфебель Резус и громко крикнул:

– Подъем, ребята! Но тихо и чтобы света не зажигать! Свои тряпки вы и в потемках найдете. Через десять минут строиться!

– Что там еще случилось? – недовольно спросил Барлах, вставая со своего соломенного ложа и нащупывая рукой фонарик.

– Я Резус, а не Иисус Христос! – буркнул фельдфебель. Эту фразу он говорил впопад и невпопад, так что над ней уже никто не смеялся. – Давайте шевелитесь!

Выругавшись, Фред сунул ноги в сапоги и вышел из дома. Ночь была темной. Где-то далеко на востоке слышалась артиллерийская канонада. Вслед за Фредом во двор вышел Вернер Лизинг, его единственный друг во взводе. Он подошел к Фреду и шепотом спросил:

– Неужели опять наступление? Поговаривают о наступлении на Киев.

Барлах молча пожал плечами.

«Одну-единственную ночь и то как следует поспать не дали, – подумал Фред. – Нельзя же человека гнать до тех пор, пока он не упадет без сил. Мы и так дошли».

В этот момент во дворе снова появился фельдфебель и приказал построиться. Затем он повел отделение к околице, где уже урчали моторы машин.

Когда вся рота была построена, капитан Крамер довел до сведения солдат, что на их долю выпала честь выполнить особое задание. Оно потребует от каждого солдата напряжения сил, дисциплины и выдержки.

После речи капитана начали раздавать паек.

– Черт его знает, чем нас теперь заставят заниматься, – пробормотал Лизинг, усаживаясь на обочину дороги рядом с Фредом. – На передовую нас вроде не посылают, на новое место тоже не посылают. Уж не вздумали ли они бросить нас на…

– На что? – спросил Фред, так как Лизинг не договорил фразу до конца.

Вернер наклонился к нему и тихо прошептал:

– Не бросили бы они нас на борьбу против русских партизан. В последнее время что-то много говорят о них.

– Ну и что? Сегодня можно рассчитывать на что угодно.

Оба помолчали, а затем Вернер, осмотревшись по сторонам, пробормотал:

– Один солдат рассказывал, что они полностью уничтожили деревню под Тернополем, и только потому, что недалеко от нее был обнаружен убитый связной. Наши солдаты подожгли деревню с четырех сторон, не пощадили даже детей и женщин.

– Он видел это собственными глазами? – не без сомнения спросил Барлах.

– Сам он не видел, но слышал от одного из штаба, они любят разговаривать в пути.

– Ну, вот видишь! – с облегчением вздохнул Фред и, развалившись на земле, заложил руки за голову. – Ты слышал от него, он сам от кого-то слышал, а тот в свою очередь – еще от одного и так далее. Дни сейчас длинные, чего не наслушаешься за день!

– Не так громко, дружище! – взмолился Вернер. – Здесь у всего есть уши. Я, например, не знаю, что я буду делать, если нас действительно на это пошлют.

«Не может быть, – думал Фред, – чтобы нас, как зверей, бросали на истребление мирного населения… Хотя вполне возможно, что кое-что из того, что мне рассказал Вернер, и имело место в действительности. Может, жителей села и собрали вместе, ну, например, для того, чтобы допросить их или же использовать на оборонительных работах. Вполне возможно, что среди задержанных нашли и виновных. Но так, чтобы взять и расстрелять всех жителей деревни, такого не может быть. Это противоречит всем нравам и законам». Вслух же он прошептал:

– Мы же не убийцы! Понятно, что идет война, но все равно…

Вернер ничего не ответил ему. Он лег на спину и смотрел на темное беззвездное небо.

– Это было бы безумием! – снова зашептал Фред. – Женщин и детей… Да это же гнуспое убийство. Кто знает, что там произошло. Я считаю эти россказни пустым трепом. Ты же знаешь, как это делается!

– Хотел бы я, чтобы так оно и было, – заметил Вернер. – А что, если действительно расстреляны были все жители поголовно? И виновные, и невиновные. Такое было всегда, а почему не может быть сейчас?

– Тихо ты! – шепнул Лизинг. – Кто-то идет.

Шел Резус. Он нагнулся к ним и, узнав, сел на траву:

– А, неразлучные друзья! У Карла Мая тоже есть неразлучные. Кто-нибудь из вас читал Мая?

Оба молчали.

– Что такое? Неужели вы не читали Мая? Да как же это так?

– У Мая в его книгах много мертвых, – вдруг пробормотал Айзинг.

– И много мстителей, – добавил с усмешкой Резус. – Ни одно убийство у него не остается без отмщения. И если я не ошибаюсь, господа, то и мы с вами станем мстителями. В узком смысле слова.

– Вам что-нибудь известно? – спросил Вернер.

– Где-то на севере зашевелились партизаны, – сказал Резус. – Они взорвали склад боеприпасов и уничтожили одну из наших комендатур. Чем все это кончилось, вы можете сами додумать.

– Тогда… – начал было Вернер, но в этот момент послышался сигнал к построению.

Далее все протекало в темпе, но довольно тихо. Их повели к лесу, где уже ждали машины. Как только они расселись, машины двинулись в путь.

– А ведь нас везут на север, – прошептал Вернер на ухо Фреду.

Фред мысленно пытался убедить себя в том, что это еще ничего не значит. Быть может, их просто перебрасывают на новое место, и только.

– Обозы-то остались позади и охранение тоже, – еле слышно прошептал Вернер.

«Если это так, тогда Вернер прав, да и фельдфебель тоже», – билась мысль в голове Фреда.

Рассуждать о неприятных вещах, которыми занимаются другие, и самому заниматься ими – это далеко не одно и то же. Когда дело доходит до конкретного человека, он начинает размышлять и думать: почему именно он, а не кто-нибудь другой должен пачкать свои руки кровью. Другое дело на фронте, а то тут, в тылу.

Тем временем стало темно и пошел дождь, который превратил и без того неважные дороги в непроезжие.

Когда они проезжали через одно почти полностью сожженное село, их обстреляли из пулемета с опушки леса.

Машина, в которой ехал Фред, остановилась за большим кустом, а фельдфебель скомандовал:

– Слезай! В укрытие!

Фред спрыгнул с машины и залег рядом с Вернером в придорожный кювет.

А пулемет все строчил и строчил, не переставая, ему вторил другой. Одна из машин загорелась.

– Партизаны! – сказал Вернер, заряжая карабин. – В этой стране нам не дадут ни минуты покоя!

Наконец затараторили и свои пулеметы. – Приготовиться к атаке! – крикнул фельдфебель. «Какое безумие! – мелькнуло в голове у Фреда. – Безумие идти на пулеметный огонь по ровной местности».

В этот момент в небо взлетела красная сигнальная ракета. Солдаты первого взвода открыли огонь по опушке, а Резус поднял своих людей в атаку. Бежали, делая небольшие перебежки, затем камнем падали на землю и снова бежали. Пули свистели у них над головами.

Следующая ракета снова подняла их с земли, и они, тяжело дыша, побежали дальше. Лишь добежав до опушки, заметили, что по ним уже никто не стреляет.

В зарослях густого кустарника никого не было, кроме бородатого мужика лет пятидесяти, однако никакого оружия при нем не оказалось. Рот у него был раскрыт, будто он хотел что-то крикнуть, а в открытых глазах застыла усмешка. Куда делись остальные партизаны, никто из нас не мог понять: они словно сквозь землю провалились.

Солдаты, однако, в лес не пошли, чувствуя, что из-за каждого куста их подстерегает опасность, что всех могут перестрелять, как куропаток. Они бесцельно постреляли по лесу, но на их огонь никто не ответил.

Фред поискал взглядом Вернера. Не найдя его, подошел к группе солдат и спросил, не видел ли кто его, но никто не видел.

– Может, он там, – заметил один обер-ефрейтор, показав рукой в сторону поляны.

Фред обернулся, и вдруг его охватил страх. Посреди поляны стоял санитар, он наклонился над ранеными, которые лежали на земле и кричали от боли.

И в этот момент с той стороны, где горела машина, раздался выстрел.

Фельдфебель поднял солдат и повел их в лес. Стреляя на ходу, Фред бежал до тех пор, пока его не догнал Резус и не гаркнул на него:

– В укрытие! Ложись!

Сообразив, что стреляют по нему и что остальные солдаты уже давно уткнулись носом в землю, Фред последовал их примеру.

– За мной! – закричал Резус. – Они прорвались! – Он вскочил и бросился за бежавшими назад солдатами.

В лощине лежали двое убитых. Один из них держал в руке гранату. Какой-то солдат выхватил ее и метнул в сторону, где, ему казалось, и были партизаны.

Фельдфебель, сдвинув каску на затылок, вытер пот с лица и приказал построиться. Все построились, но не по-уставному, а кое-как, держа оружие наготове.

На дороге показались машины.

– Пуля попала ему в голову, прямо над правым глазом. Никто и не заметил, – рассказывал один солдат другому, когда они садились в машину.

– Кому?

– Лизингу, чудак. Пустили в затылок. Это я считаю свинством!

– Прекратить болтовню! – рявкнул Резус. – Чтобы я больше ничего подобного не слышал! Ну, погиб один из наших… Ну и что? И чтобы я больше ни о каких пулях в затылок не слышал! А сейчас поторапливайтесь! Да поживее!

Барлах, потрясенный этим известием, кое-как залез в машину. Машинально он слушал Резуса, который что-то говорил о необходимости охраны убитых и раненых до тех пор, пока за ними не придут и не заберут. До Фреда слова фельдфебеля не доходили, так как в голове билась одна-единственная мысль: Вернера Лизинга уже нет в живых.

Дрожащими руками Фред достал из кармана сигарету и, закурив, сделал несколько глубоких затяжек.

Самочувствие было отвратительным, и вовсе не потому, что он впервые встретился со смертью. За многие недели безостановочного наступления Фред повидал немало убитых. Еще в первые дни войны их рота, находившаяся в окопах, была накрыта сильным артиллерийским огнем русских. Во время этого налета Фреду пришлось несколько часов подряд пролежать рядом с убитым солдатом.

После того как контратака русских была отбита, они опять перешли в наступление и должны были захватить следующую позицию противника. Бой был таким упорным и жестоким, что Фред запомнил его на всю жизнь.

Под вечер их взвод, расположился в окопе, оставленном русскими. В сравнительно сухом месте окопа они отрыли дыру, достаточно большую для того, чтобы поместиться в ней сидя.

Когда стемнело, они влезли в это убежище и, завесив вход в него плащ-палаткой, зажгли коптилку.

Фред пытался съесть кусок хлеба, но он не лез ему в горло: перед глазами стояли ужасные картины. Все тело Фреда била мелкая дрожь, которую он, сколько ни старался, никак не мог унять.

Вернер Лизинг, поджав под себя ноги, сидел, прислонившись к стенке окопа. Каску свою он повесил на сучок обрубленного лопатой деревца. Скупо освещенное лицо Вернера казалось серым, а белокурые пряди волос прилипли к потному лбу.

– Тебе не лучше? – спросил Вернер Фреда, который, свернувшись калачиком, сидел в своем углу, а когда тот ничего не ответил ему, зашептал:

– Мне кажется, что все здесь пропахло кровью: и земля, и вода, и даже хлеб. После первой мировой войны крестьяне во Франции утверждали, что картофель пахнет динамитом и кровью. Мы еще долго не отделаемся от ощущения, что вся наша жизнь будет отдавать кровью. Это чувство будет преследовать нас до самой смерти. Нужно быть последовательным и покончить раз и навсегда с безумием…

– Прекрати! – сказал Фред. – Прошу тебя, прекрати! Не неси околесицу. Мы и так все наполовину сумасшедшие.

Вернер никак не прореагировал на это. Прислонив голову к стенке окопа, он невидящим взглядом смотрел прямо перед собой и молчал. Глаза его ввалились, а от орлиного носа к уголкам рта сбегали две строгие складки, которые старили его лет на десять.

Напрасно Фред старался перехватить взгляд Вернера, его движение или хотя бы мимолетную усмешку, Лизинг даже не шелохнулся.

Спустя минуту он устало закрыл глаза и громко, гораздо громче, чем следовало бы, сказал:

– В этой войне умирает любовь. Ее раздавили солдатскими сапогами, а то, что осталось от нее, потонет в потоке ненависти. Ненависть все затопит, и тогда ничего на свете не останется, кроме трупов и хохочущих сумасшедших. Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь любить еще…

Через час солдатам раздали водку. Свою порцию Фред выпил сразу же большими глотками, после чего его охватила приятная дремота.

А на рассвете их снова погнали в наступление и лишь спустя несколько дней на короткое время вывели во второй эшелон. Уставшие до изнеможения, они в конце концов как бы свыклись с ужасами, трупами и постоянным опьянением от выжитой водки…

Отогнав от себя страшные воспоминания, Фред вернулся к действительности.

«Почему Вернер? Почему суждено было погибнуть именно Вернеру?» Огорченный смертью друга, Фред не отдавал себе отчета в том, что, собственно, такой же вопрос можно было задать о любом погибшем солдате.

После гибели Вернера Фред начал прислушиваться к разговорам солдат и постепенно в его душе созрело желание рассчитаться за все страдания.

Машины ехали по бесконечному, наполовину разрушенному шоссе. Солдаты слышали рокот далекой артиллерийской канонады.

Постепенно политические разговоры прекратились. Солдаты больше думали о своей собственной судьбе, чем о судьбе рейха.

Вечером они встретились с командой СС, которая дожидалась их прибытия. Солдатам дали небольшую передышку, а потом послали прочесывать лиственный лес. Фред Барлах был вне себя. Чтобы как-то сосредоточиться, он отошел в сторонку и сел под высокую ель. К нему тотчас подошел фельдфебель Резус и начал его поучать.

– Возьмите себя в руки, – зашептал он. – Я знаю, как вы относились к Лизингу, понимаю, что вы чувствуете сейчас, когда его уже нет в живых, но ведь вернуть-то его уже нельзя. Такое может случиться с каждым из нас.

Фред молча смотрел в глубь леса и вспоминал об опасениях, которые мучали Вернера. Он словно чувствовал, что все так и будет. Но что толку предчувствовать, когда тебя каждый час могут убить сотни раз.

– Слушайте меня внимательно, Барлах, – продолжал фельдфебель. – Сегодня утром я случайно кое-что слышал, когда вы разглагольствовали. Вы слишком громко говорили, и это уже не в первый раз. Лизинг мертв, а я не хочу, чтобы у меня во взводе повторялись подобные случаи. Так что выбросьте из головы все свои мысли. – Проговорив это, фельдфебель встал и отошел к солдатам, не дав Фреду возможности ответить ему.

Фред не знал, как ему воспринять слова фельдфебеля: то ли как предостережение, то ли как угрозу. Он посмотрел ему вслед и попытался убедить себя в том, что Резус ничего не знает, да и не может знать. Однако, как бы там ни было, появились сомнения, которые упали на плодородную почву.

«Да и что он может о нас знать? – думал Фред. – Ведь мы же тайком шептались и ругали войну. Все, что от нас требуется, мы делаем, а контролировать мысли никто не может. Резус дурачит меня, морочит, только и всего».

Когда была подана команда строиться, Фред поднялся с земли и в числе последних встал в строй.

Крамер, стоявший рядом со штурмфюрером СС, объяснил задачу роты: прочесать близлежащую деревеньку, в которой были обстреляны две машины с нашими солдатами. Все лица, находящиеся в селе, независимо от возраста и пола, должны быть арестованы. Взвод, в котором находилось и отделение Резуса, получил приказ, заняв небольшие высотки севернее села, не выпускать из него ни одного человека. Как только село будет полностью окружено, начнется облава.

В пути солдаты не встретили ни одной живой души. Обойдя село стороной, взвод занял указанные высотки. Как и все, Фред отрыл себе ячейку для стрельбы и, устроившись в ней, наблюдал за деревенькой, в которой из нескольких труб поднимались к небу струйки дыма.

Офицер-эсэсовец перед началом операции объяснил солдатам, что в этом селе скрываются партизаны, которым они должны отомстить за смерть товарищей, убитых накануне.

«Если они застряли в этой деревушке, то им отсюда не выбраться, – подумал Фред. – Но вряд ли они сидят и ждут, когда мы захлопнем эту мышеловку».

Рядом с Фредом лежал в своей ячейке Резус. Он бросал по сторонам внимательные взгляды, а когда в небо взлетела сигнальная ракета, обозначавшая начало облавы, он шепнул Фреду:

– Началось! Не забывай моих слов, Барлах!

Раздумывать над словами фельдфебеля Фреду не пришлось: не было времени. Машины подъехали к околице села. Солдаты соскочили на землю и рассыпались по домам. Эсэсовцы же остались в заслоне. Никто не стрелял.

«Партизан в селе, конечно, нет. Они, видимо, заблаговременно убежали». Фред встал из своей ячейки и тут увидел, что несколько крайних домов уже горит.