Текст книги "Туманы сами не рассеиваются (повесть и рассказы)"

Автор книги: Карл Вурцбергер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

– Нам нужно больше людей, – выкрикнул кто-то.

Рэке внимательно слушал спорящих. Его интересовало, сможет ли коллектив самостоятельно найти правильное решение. Он остановил взглядом гауптфельдфебеля, который порывался что-то сказать.

– «Нам нужно больше людей»! – передразнил Клаус. – Конечно, было бы проще. На каждые сто метров по часовому – и дело в шляпе. Но где их взять? Может быть, кто-нибудь думает, что они свалятся к нам с неба? Или специально для нас приостановят строительство Макскютте и Леуна, чтобы послать рабочих на границу и чтобы нам не нужно было больше шевелить мозгами? Да где вы живете?!

– Тогда скажи, что ты предлагаешь!

– Манфред! Сколько сигнальных приборов было при тебе? – обратился к Элькнеру Клаус.

– Два, а что?

– Что ты делал, когда началась гроза?

– А что было делать? Надели накидки и пошли дальше.

– А капюшон ты поднял?

– Конечно! Ведь дождь лил как из ведра!

Клаус торжествовал.

– Пожалуйста, вот и добрались до сути!

Все ждали, как отреагирует Манфред на брошенные в его адрес упреки.

Элькнер опустил голову.

– Правильно, Клаус!

– Наконец-то! Ругаться можно сколько угодно, только толку от этого никакого. Толк может быть лишь тогда, когда мы назовем вещи своими именами. На таких происшествиях надо учиться. У каждого человека есть голова. Она дается для того, чтобы думать. А когда несешь службу, думать необходимо. И пока нарушитель будет думать лучше, чем мы, мы будем в проигрыше. Наш долг – позаботиться, чтобы все стало по-иному!

Послышались громкие одобрительные возгласы. Не согласиться со сказанным было трудно. Слово взял Унферихт.

– Ты прав, Клаус. Мы и без тебя знаем, что виноваты. Но кое-что еще можно сделать. Под навесом у конюшни ржавеют мотки колючей проволоки. Мы могли бы поставить там, наверху, у Высокого Болота, проволочное заграждение.

Вмешался Рэке.

– Идея неплохая, но проволока эта предназначена для особых целей. Я попытаюсь получить разрешение использовать ее.

– Если дело выгорит, и я приму участие в устройстве заграждений, – сказал Вальдауэр. Работать готовы были все. Так спор вылился в совещание с повесткой дня: «Как улучшить службу по охране границы». Многие тотчас же принялись за дело. Пример подал Фриц Кан.

– Вальди, ты же у нас кузнец! Тащи испорченные приборы, и идем в кузницу. Через два часа они будут в полном порядке. Не получится, я помогу.

Зейферт хлопнул Фрица по плечу.

– Таким ты мне больше нравишься. Медведь Носатый. Вот это дело! Я с вами.

Берлинец умел находить выход из любого положения. Ударив себя в грудь, он спросил:

– Скажи честно, Клаус, разве ты не должен меня благодарить?

– За что это?

– Да не разозли я тебя, пришла бы тебе в голову такая блестящая идея?

Шутка пришлась товарищам по вкусу. Послышался громкий смех.

– Ты, конечно, прав, только оставь меня, пожалуйста, в покое, – отшутился Клаус.

– А теперь подъем. Четверо – в кузницу, остальные – на уборку территории, – предложил Фогтман.

* * *

Пастор Хинцман пролежал несколько дней в постели, и хотя чувствовал себя еще неважно, уже был на ногах. Теплый весенний воздух придавал ему силы. Остановившись, он приподнял шляпу и вытер со лба пот. Вверху, вдоль опушки леса, шла шумная ватага школьников. Всмотревшись, он увидел Восольского и бургомистра. Они шли за школьниками. Восольский, жестикулируя, что-то доказывал бургомистру. В памяти Хинцмана моментально всплыл визит, который нанес ему учитель. Хинцман тогда еще лежал в постели. После обычного обмена любезностями, Восольский сказал ему:

– Хинцман насторожился.

– Пожалуйста, господин Восольский. Я не настолько серьезно болен.

С минуту поколебавшись, учитель полез в карман.

– Эти записки найдены в деревне. По-видимому, есть люди, которые знают больше, чем мы. Но прошу вас, не волнуйтесь! – Восольский протянул Хинцману листок с текстом, отпечатанным на пишущей машинке. В листке говорилось, что стекло в часовне разбил один из пограничников. Чтобы утаить это от общественности, пограничника перевели в другую часть.

– Что вы на это скажете?

Хинцман, покачивая головой, вторично прочел записку.

– Вы знаете, кто это написал?

– Представления не имею. Я бы посчитал, что это простое хулиганство, не будь кое-чего такого…

Хинцман с удивлением посмотрел на учителя.

– Да, видите ли, это… Как бы вам это сказать. Короче говоря, меня попросили вести кружок грамматики и литературы. Теперь это модно. Откажись я – сразу же скажут, что ты против чего-то. Все это так сложно…

– Но это же очень хорошо, господин Восольский. Знания облагораживают человека.

– Поэтому-то я и согласился. Итак, несколько дней назад одного пограничника действительно откомандировали с заставы. И что удивительно! вскоре на ту сторону перебежала женщина, с которой якобы дружил этот пограничник. Некая фрау Мюнх…

Хинцман кивнул.

– Я уже слышал об этом. Фрау Мюнх… Эта безбожница доставляла мне много беспокойства. Кто знает, почему она решила бежать!

Восольский склонил голову.

– Сдается мне, что за этим кроется многое. Рассказывают, будто на рассвете за Мюнх приходили вооруженные пограничники, но ее и след простыл. По-видимому, она много знала и позволила себе несколько необдуманных замечаний. Во всяком случае, так говорят. Ну, конечно, всему верить нельзя. Люди могут наговорить такого… Лучше всего молчать.

Хинцман возвратил Восольскому листок.

– Что вы хотите с ним делать?

– Сначала хотел сжечь, а сейчас думаю лучше отдать его бургомистру. Потому что, если это действительно слухи, я не хотел бы их распространять. Не люблю этого…

Вскоре Восольский ушел, а он, Хинцман, не мог заснуть до полуночи…

Пастор надел шляпу и пошел дальше. Восольский все еще продолжал что-то доказывать бургомистру. Что они могут так долго обсуждать? «Учитель – человек, с которым можно ладить, – промелькнула мысль у Хинцмана. – Он любит свое дело, а все остальное его мало беспокоит. Время вынуждает его заниматься тем, что он предпочел бы не делать. Но за это его упрекать нельзя. Правда, он очень болтлив. Наверное, и с бургомистром и с пограничниками ведет себя так же. Видимо, хочет, чтобы его заметили».

Пастор дошел до часовни, открыл ее и осмотрелся. То, что предстало взору Хинцмана, было ужасно. Грязные следы вели к алтарю и обратно. Пастор хорошо помнил, что еще неделю назад в часовне было чисто, а с тех пор в нее никто не заходил. Он осмотрелся. Окна оказались целыми. Иконы и статуи в порядке. Хинцман покачал головой. С того памятного вечера, когда он заметил в часовне свет, ничего подозрительного не произошло, и он начал думать, что ему просто померещилось. Следы же говорили о другом. Но может быть, Иоганн… О порядке в часовне заботился Иоганн Кольм. К нему-то и решил направиться пастор. Внешне Хинцман выглядел спокойным: Иоганн не должен был знать о мыслях, тревожащих его, пастора. Он нашел его в церкви. Иоганн протирал окна.

– Бог в помощь, Иоганн! – почти закричал пастор: старик был глуховат. Тот медленно, с трудом, обернулся.

– Господи, ваше преподобие! Вы уже выздоровели? Как я рад!

Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами, прежде чем Хинцман решил перейти к делу.

– Надеюсь, во время моей болезни ты не забывал p часовне?

– Конечно, не забывал, ваше преподобие! Накануне грозы я прибрал наверху. А больше там не был. На следующий день вы заболели, и я решил, что в часовню без вас никто не войдет. Подниматься в гору мне с каждым годом становится все труднее: старею.

– Хорошо, Иоганн. Значит, ты больше не был наверху. И не ходи пока на гору. Вот тебе ключи. Я еще плохо себя чувствую. Пойду домой. Нельзя гневить господа.

– Правильно, ваше преподобие. Да хранит вас господь. Полежите еще пару деньков.

Тяжело ступая, Хинцман направился к дому. Кто мог быть в часовне? Кто еще имеет ключ? Что все это значит?

– Господин пастор, как вы выглядите! На вас лица нет! Скорее ложитесь! – встретила Хинцмана прислуга.

– Не беспокойтесь, Паула. Мне немного нездоровится. Сейчас пройдет. – Пастор пошел в свою комнату и тяжело опустился в глубокое кресло.

* * *

Вальдауэр вернулся из деревни. Он решил воспользоваться своим выходным днем и помочь сельскохозяйственному кооперативу. Войдя в клуб, сдвинул на затылок фуражку и осмотрелся. Некоторые играли в шахматы. За столом полицейский вахмистр Эбенер беседовал с унтер-офицером Керном, а Фриц Кан в углу читал газету.

– Вот это да! – воскликнул Вальдауэр. – Медведь Носатый читает газету!

– Тебя не часто можно увидеть за таким занятием, – отпарировал Фриц.

– Зато я не только читаю о важных решениях, но и претворяю их в жизнь.

– Удивляюсь, как это ты еще не потравил все поля. Скажи, ты не из Эгельна?

– А в чем дело?

– Да вот статья о нем.

Вальдауэр не верил в перемирие и потому переспросил:

– Об Эгельне? Что же там пишут?

– С завтрашнего дня там будут на ночь приподнимать тротуары, а фруктовые деревья запирать на замки.

Вальдауэр одним прыжком оказался рядом с Фрицем и схватил его за руку.

– Тебе когда-нибудь приходилось иметь дело с кузнецом?

Из-за шахматной доски раздался голос Юргена Гросмана.

– Детки, вы как кошка с собакой. Не успеете встретиться, как уже ругаетесь!

– Наконец-то Союз молодежи заговорил, – бросил Фриц и сел рядом с Вальдауэром. Минутой позже к ним подсел Унферихт.

– Ну как, удалось тебе заснять лесной массив? – спросил Фриц.

– Нет еще. Слишком быстро хочешь. Придется начать снова: с перспективой что-то не ладится.

– Держись Восольского. Я его не так давно видел с блокнотом у часовни. Он сделал несколько потрясающих набросков.

– Неужели? В следующий раз, на кружке, спрошу его.

– Он и ботаникой интересуется, – вставил Вальдауэр. – На прошлой неделе он на опушке леса, справа от часовни, проверял тетради, а позавчера с ребятами ловил бабочек в поле. Говорит, для коллекции.

– Его можно понять, – заметил Унферихт. – Просиди попробуй полдня в душном классе – так и потянет на свежий воздух.

– А ночью бродит по деревне, – добавил Фриц. – Однажды мы его чуть было не арестовали: думали, нарушитель. Встретили на развилке дороги у часовни.

– Скажи, ты когда в последний раз видел пастора?

– Старика Хинцмана? А что?

– Да так. Вчера мы с Элькнером шли в Хеллау. Смотрим, навстречу он. Не дошел до нас, свернул в сторону, поковырял палкой картошку на поле, а когда мы прошли мимо, пошел дальше. Мне показалось, что он умышленно избегал встречи с нами.

– Кто знает, какая муха его укусила! – заметил Вальдауэр.

– Но ведь он всегда был так приветлив. Фриц поднялся и протянул руку.

– Всего хорошего, у меня еще много дел. – Он вышел из клуба. Когда проходил мимо поста, его окликнул дежурный:

– Взгляни в окно, Фриц. Хороша куколка?

По дороге, ведущей в деревню, шел Восольский с какой-то девушкой.

– Не знаешь, кто она? – спросил Фриц.

– К учителю в гости. Только что была у нас. Барбара Френцель из Берлина. Двадцать один год.

– Из Берлина, говоришь? При первом удобном случае с ней, пожалуй, стоит познакомиться поближе!

* * *

На наблюдательной вышке между Хеллау и границей находились Курт Улиг и Петер Блок. Улиг был в приподнятом настроении: впервые он выступал в роли старшего поста. С автоматом на груди он просматривал в бинокль местность. Слева, по ту сторону границы, на поле работали крестьяне, а наверху, на холме, за которым шла дорога в долину, стояли две девушки в цветастых летних платьях и кому-то махали.

– Сегодня довольно тихо, – прошептал Блок. Из-за холма послышался рокот автомобильного двигателя. Улиг снова поднес бинокль к глазам. Ничего особенного. Крестьяне продолжали работать. Опушки леса у часовни и у Росберга оставались безлюдными.

Звуки рояля, доносившиеся из Хеллау, стали более громкими. Кто-то с увлечением играл модную песенку. Блок начал тихонько напевать: «Весь Париж мечтает о любви…» Играли в одном из первых домов на окраине деревни. Через некоторое время раздались бравурные звуки быстрого фокстрота. Потом музыка прекратилась.

– Неплохо, – прокомментировал Петер Блок. – Наблюдение за местностью под музыку! Мог бы поиграть еще…

Улиг улыбнулся. Кто не знал об увлечении Петера танцевальной музыкой! Он каждую свободную минуту проводил у приемника. Стоило больших трудов убедить Петера не слушать передачи западных радиостанций…

Звуки рояля полились снова. Теперь музыкант дал волю своей фантазии. А через какое-то время зазвучала старинная народная песня «Ты, моя тихая долина…»

Вскоре песня стихла.

– Жаль. Дай мне на минутку бинокль, – попросил Петер.

Девушки в цветастых платьях расположились на траве на краю дороги. Они что-то обсуждали. Вдруг Петер увидел, как из леса вышел человек в сером плаще и пошел по полю вдоль дороги. На мгновение остановился около девушек, обменялся с ними несколькими словами, затем провел рукой по волосам и исчез за холмом. Вскоре пограничники услышали удаляющийся рокот автомобильного двигателя.

– Сколько времени провел он в лесу? – спросил Улиг.

– Трудно сказать. Гулял, наверное! Погода-то вон какая! А что?

– Да так. Занеси его на всякий случай в журнал наблюдений.

* * *

Рэке ехал на велосипеде во Франкенроде по круто спускающейся дороге. В Хеллау надо было обсудить кое-какие дела с бургомистром. У первых домов во Франкенроде ему встретился председатель сельскохозяйственного кооператива Мехтлер. Рэке притормозил.

– Здравствуй, председатель! Что нового? Как работают наши ребята?

– Спасибо, Вальтер. Работа кипит! Если погода удержится, в три-четыре дня все закончим.

– Как чувствует себя Форг?

– Как и всегда, трудолюбив. Правда, ерунды в голове, еще много. Со старыми корнями всегда больше работы. Но все относятся к нему хорошо.

Мехтлер пошел дальше, но на полпути обернулся.

– Вот еще что, Вальтер. Чуть было не забыл. Прейслер вчера сказал мне, что в деревне поговаривают об удивительных вещах. У вас стало одним меньше. Ходят слухи, будто Болау разбил стекло в часовне и поэтому его перевели, а дело замяли. Правда это? Вот и все. Будь здоров!

Рэке слушал, насупив брови, «Надо сказать людям правду, тогда слухи прекратятся», – решил он.

Фридрих сидел у себя в кабинете за стопкой документов.

– Вовремя тебя принесло. Поможешь мне! – встретил он лейтенанта. Но Рэке было не до шуток.

– Рад, что и тебя застал, Карл, – обратился он к Эбенеру, сидевшему тут же.

– Опять где-нибудь пожар? – спросил Фридрих и предложил Рэке сесть.

– Да еще какой! – Рэке рассказал все, что услышал от Мехтлера. Пока он говорил, Эбенер подошел к столу и подал ему несколько записок.

Рэке начал читать записки. В них говорилось о том, о чем он узнал от Мехтлера, а в одной даже было названо имя Болау.

– Откуда они у тебя?

– Одну нашел сам, остальные принесли Фобиш, Манегольд и Восольский.

Рэке нервно заходил по комнате.

– Проклятие! Что же происходит? Вот уже несколько месяцев одно происшествие за другим. Неужели вы никого не подозреваете?

Эбенер пожал плечами:

– А что поделаешь? Эти бумажонки печатают на машинке, а в деревне их не меньше тридцати. Да и к тому же мы не знаем, где их печатают. И это еще не все. В воскресенье утром Хинцман опять с паперти делал всякие намеки. Он, правда, не называл имен, но дал понять, что кое-что знает. Между прочим, он впервые за долгое время отговаривал крестьян выходить на работу. И хотя сейчас самая горячая пора, на поле почти никого не было.

– Может быть, он имеет прямое отношение к происходящему?

Фридрих задумался, покачал головой.

– Нет. Я его слишком давно знаю. Он честный человек. Писать анонимки он не станет. Меня он уже избегает. Кстати, Восольский у него часто бывает?

– Не знаю. Так или иначе, мы должны больше думать о Хинцмане. Завоевать его – значит привлечь на нашу Сторону полдеревни.

– Знаю. Но почему пастор избегает меня, вас, а с Восольским ведет задушевные беседы?

– Ты подозреваешь, что учитель ведет двойную игру?

– Утверждать это я не могу, но на заставе Восольский чувствует себя как дома. Он член группы содействия пограничникам. Он всегда выступает за нас. Хинцман, конечно, обо всем знает.

– На прошлой неделе учителя видели в городе в обществе Зимера, – заметил Эбенер.

Рэке был поражен.

– Зимер?! Что у них общего?

– Кто знает, что это значит! Во всяком случае, за Восольским надо последить.

Рэке в знак согласия кивнул. Вдруг он вспомнил, как когда-то Восольский разглагольствовал о «католическом уголке». Это не вязалось с его отношением к пастору. А теперь еще этот Зимер…

Было решено провести в деревнях собрания жителей. Рэке, вернувшись на заставу, рассказал Бергену о последних событиях.

– В любом случае мы обязаны пролить свет на случай с Болау. Кроме того, необходимо усилить контроль в населенных пунктах и серьезно отнестись к словам Тео. Во всем этом деле, по-видимому, участвуют опасные люди, и мы не должны упускать из виду ни одной мелочи.

– Согласен. Пойдем просмотрим журналы наблюдений. Может быть, почерпнем что-нибудь из них…

* * *

Гостиная старого охотничьего домика была полна народу, когда Берген открыл собрание. Сюда пришли все члены кооператива, Зепп Броднер и даже плотник Фальман. На лицах у многих была язвительная усмешка.

– Уважаемые жители Франкенроде, уважаемые товарищи! – начал Берген. – Мы собрались здесь, чтобы поговорить о деле, которое, вероятно, беспокоит многих. Вы знаете, о чем идет речь. Когда полгода назад мы собрались здесь вот так же, как сегодня, я обещал вам, что приму решительные меры, если виновником окажется один из моих подчиненных. Тогда же я заявил, что мы не потерпим надругательства над религиозными чувствами верующих. Сейчас я снова повторяю это. Уже несколько дней, не могу сказать точно сколько, ходят упорно распускаемые кем-то слухи, что злоумышленником был пограничник, которого мы якобы перевели подальше отсюда, чтобы покрыть его. Из всех жителей только председатель кооператива пришел к нам и прямо спросил нас об этом. – По рядам пронесся шум. Берген продолжал: – Да, это был пограничник. Бывший пограничник!

– Значит, это не слухи! – крикнул кто-то.

– Минуточку терпения, я еще не кончил. Я сказал, он был пограничником! Как только нам стала известна вся правда, мы сразу же уволили его из немецкой пограничной полиции. Вскоре он предстанет перед судом и ответит за свои преступления.

Бергену пришлось остановиться: голос его потонул в шуме. Выждав, пока сидящие в зале успокоились, он заговорил снова:

– Каждый из вас знает, что ни одно преступление не остается незамеченным! Солдат, вставший на путь преступления, оказался морально опустившимся человеком. Он не достоин носить форму пограничника, и поэтому мы без сожаления расстались с ним. А теперь давайте обсудим, как нам улучшить нашу работу.

Последние слова Бергена потонули в аплодисментах. Начальник заставы сел. Теперь уже никто не верил слухам. Старый Форг вскочил со своего места и заговорил:

– Правильно, господин Берген, правильно! Я верю вам! Если бы ваш солдат не потушил тогда пожар в нашем доме, лежать бы нам с женой на кладбище. С тех пор я стал уважать вас, пограничников. А тем, кто наговаривает на вас невесть что из-за одной паршивой овцы, должно быть стыдно!

Старый Форг закашлялся. Подавив кашель, он хриплым голосом продолжал:

– Раз уж мы собрались здесь, давайте покончим с недомолвками. – Повернувшись к Фальману, он спросил: – Вот ты, Пауль, помнишь, как ты мне говорил: «Пограничники заодно с браконьерами. Ворон ворону глаза не выклюет»?

Все повернулись в сторону Фальмана и с напряжением смотрели на него. Вид у Пауля был растерянный. Видно, в этот момент он готов был сквозь землю провалиться.

– Это же было… это… листовка в деревне… я не то думал… – попытался он возразить.

– Ах, ты не то думал! Послушай, Пауль, ты не обижайся на меня. Пойми, так нужно. Для всех нас. Сейчас речь не о тебе. Скажи честно: что у пограничников общего с браконьерами?

Фальман сидел, не поднимая глаз.

– Что тут говорить… Бог свидетель, не думал я, что так получится. Откуда мне было знать, что это преднамеренная ложь!

– Вот вам, пожалуйста. Да что, у нас у всех глаза ослепли? Разве раньше бывало такое, чтобы полиция с людьми говорила, да еще извинялась, если в чем была не права? Неужели все мы забыли старого Баумана, расстрелянного эсэсовцами на горе под липой? Я сказал все!

С этими словами Форг сел. Поднялся Мехтлер.

– Я хочу упрекнуть и тебя, Вальтер, и всех. Не обижайся, что я так говорю, но виноваты все вместе. Почему мы ждем, пока сплетники не разнесут свою брехню по всем домам? Мы должны вовремя останавливать таких болтунов!

«Он прав, тысячу раз прав», – подумал Рэке.

* * *

Барбара Френцель прогуливалась по деревне. Она была в легком летнем платье, на ногах – белые лодочки, гибкая, опоясанная золотистым жгутиком. Зеленые продолговатые глаза ее заставляли вспомнить о Востоке. С ними неожиданно контрастировали светлые волосы, свободно падавшие на плечи.

Дойдя до последних домов, она остановилась, посмотрела на часы, отбросила волосы назад и пошла дальше. Но на мосту, у подножия горы, возвышающейся около Хеллау, левый каблук неожиданно скользнул по камню и отломился. Она сняла туфлю, осмотрела ее и поморщилась: каблук почти совсем оторвался от подошвы. С досады Барбара оторвала его совсем. Осторожно ступая, она подошла к перилам моста и стала беспомощно оглядываться. Вдруг на лице ее появилась улыбка: она увидела того, кто, как ей показалось, мог помочь ей, – пограничника, ехавшего на велосипеде в ее сторону.

Фриц Кан, а это был он, еще издали заметил девушку, размахивавшую туфлей. Он затормозил и остановился около нее.

– Ах, извините, пожалуйста, у меня несчастье, – произнесла она, приветливо улыбнувшись. – Мои туфли не приспособлены для ходьбы по камням. Вы не поможете мне?

Фриц не мог скрыть удивления: это была та самая девушка, которую он видел у Вальтера. Дежурный не преувеличивал: она действительно прелестна! Глаза Фрица лукаво сощурились.

– Какое счастье! – произнес он восторженно.

– Почему счастье? Вы смеетесь надо мной?

– Не каждый день приходится помогать такой красивой девушке!

Барбара громко рассмеялась.

– Ну и уморили вы меня! Вы, пограничники, кажетесь мне настоящими донжуанами.

Фриц поставил велосипед около дерева. Барбара посмотрела Фрицу в глаза и протянула ему руку,

– Вы согласились помочь мне, а я вам даже не представилась. Барбара Френцель.

– Вы из Берлина, а здесь гостите у учителя, так ведь?

– Откуда вы знаете?

– Пограничник все должен знать. Я тоже берлинец.

– Что вы говорите?

– Неужели вы думаете, что можно обманывать такую красивую девушку?

Она погрозила ему пальцем.

– Говорить комплименты вы умеете, – сказала она, игриво надув губки. – Однако вы невежливы.

– Невежлив? Ах, извините… Меня зовут Фриц… Фриц Кан.

– Очень приятно. А теперь докажите мне, что вы умеете не только говорить комплименты, но и чинить туфли.

Фриц взял у нее туфлю.

– Сейчас все будет в порядке. Говорят, один из моих предков приходился родственником Гансу Саксу.[1]1
  Ганс Сакс (1494–1576) – немецкий поэт периода Реформации. Родился в Нюрнберге в семье портного, занимался сапожным ремеслом. – Прим. ред.


[Закрыть]

Фриц отыскал в велосипедной сумке несколько гвоздиков, поднял с земли небольшой камень, потом положил туфлю на перила моста и начал прибивать каблук. Барбара подошла к Фрицу и наклонила голову. Ее мягкие волосы упали на лоб и щекотали Фрицу щеку. Он поднял голову и растерянно посмотрел на нее. Барбара не отвела взгляда. Ее зеленые глаза были совсем близко. Они светились каким-то необъяснимым, загадочным блеском. «Взять да и обнять ее сейчас… и поцеловать…» – подумал вдруг Фриц.

– Если вы будете смотреть на меня, ударите себя по пальцу.

– Извините, я… – Фриц покраснел и снова занялся туфлей.

«Как странно прозвучали ее слова! Осел! – выругал он себя. – Совсем растерялся». – Фриц поспешно вогнал в каблук последний гвоздь.

– Вот, пожалуйста. Готово.

– Только здесь вот один немного вылез. – Она показала на выступавший кончик гвоздя.

– Да, верно. – Он еще раз ударил по гвоздю. – Пожалуйста, фрейлейн Френцель.

Барбара взяла у Фрица туфлю и потрогала каблук. Он сидел крепко.

– Спасибо, Фриц. Теперь я дойду до дома. – Она оперлась на его плечо. – Можно?

Он кивнул. Барбара, стоя на одной ноге, попыталась надеть другую туфлю. Вдруг она потеряла равновесие. Фриц совсем близко увидел ее губы. Девушка не успела опомниться, как он крепко обнял ее.

Какое-то мгновение Барбара не сопротивлялась. Потом вдруг отпрянула от него.

– Как вы смеете?! – Ее глаза сузились. – Оставьте меня!

Барбара быстро зашагала прочь. Обернувшись, помахала Фрицу рукой и крикнула;

– До свидания!

– Подождите, я должен сказать вам что-то!

Она рассмеялась.

– Мне пора домой. Может быть, мы еще увидимся. – И она тут же исчезла в кустарнике.

Фриц как завороженный долго смотрел ей вслед. Только сейчас он вспомнил, что ехал к Ганни. Ганни? Он попытался думать о ней, но зеленые глаза и белокурые волосы упорно не выходили у него из головы. Фриц взял велосипед и повел его рядом с собой.

В конце деревни он встретил Ганни. Они сели на траву в тени деревьев. Ганни стала рассказывать Фрицу о работе. Скоро она заметила, что Фриц не слушает ее и думает о чем-то своем. Ганни хотела спросить его, что с ним происходит, но не успела: Фриц опередил ее.

– Пойдем. Пора возвращаться. Мне скоро опять идти в наряд.

Фрица мучила совесть. А вдруг это любовь? Чепуха! Хорошенькая девушка, и больше ничего. И все же он продолжал видеть ее глаза.

Вечером Фриц долго не мог заснуть. Но и сон не принес ему облегчения. Фрицу снилось, что он снова встретился с Ганни. Когда она поцеловала его, он увидел вдруг, что глаза у нее зеленые, а волосы золотистые, как у Барбары. Он попытался удержать Ганни возле себя, но руки не повиновались ему. Потом Ганни расплылась, исчезла. Откуда-то издалека он услышал: «До свидания!»

Фриц испуганно вскочил. Кто-то из товарищей тряс его за плечо.

– Эй, Фриц! Что с тобой? Ты не заболел?

– Что? Почему?

– Ты так кричишь, что невозможно уснуть. Всех разбудил.

– Извини, мне что-то приснилось.

– Ладно, спи. Спокойной ночи!

* * *

– Товарищ младший лейтенант, солдат Гресе прибыл для прохождения службы!

Русые волосы, светлые глаза Гресе, его диалект сразу выдавали в нем уроженца Ватерканта. Берген встал, окинул взглядом рослого, мускулистого парня и приветливо протянул ему руку.

– Садитесь, пожалуйста. Где ваши вещи?

– В караульном помещении, товарищ младший лейтенант.

Все необходимые формальности были выполнены. Берген принял документы Гресе, потом открыл портсигар и протянул солдату:

– Курите.

– Спасибо, товарищ младший лейтенант. Я не курю. Мой отец…

– Что, не терпит? – Берген засмеялся.

– Он всегда говорит: «Если я хоть раз увижу у тебя во рту эту отраву, спущу штаны». А рука у него твердая.

Откровенность солдата пришлась Бергену по душе.

– Он и сам не курит?

– В том-то и дело, что курит! Трубку изо рта не выпускает. Но я не имею права ссылаться на это. Отец считает, что дети родителям не указ.

– Дети! Вы уже, кажется, выросли из Детских штанишек.

– Так у нас заведено в Ватерканте. Мой дед – старый рыбак. Ему уже семьдесят, а он еще ходит в море. Для него мой отец тоже мальчик. А меня он сосунком считает. Тут уж ничего не поделаешь, обычай такой.

– Кем работает ваш отец?

– Радистом на одной посудине.

– Интересная профессия!

– Он еще и радиолюбитель. Когда дома, всегда что-нибудь мастерит.

Через полчаса Берген знал уже почти все, что его интересовало.

– Хороню, товарищ Гресе. Теперь идите представьтесь ротному фельдфебелю. Он определит вас. Получите постель и все необходимое. Через два часа придете ко мне. Я представлю вас вашему начальнику и расскажу о службе, которую вам предстоит нести. Не забудьте, в семнадцать часов построение!

Лейтенант Рэке ехал в Хеллау. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке. После собрания во Франкенроде в парторганизации заставы разгорелся горячий спор. Многие считали, что противнику была дана большая свобода действий, что связь пограничников с жителями должна стать еще крепче, что пограничники должны действовать целеустремленнее и умнее. Много суровых слов было сказано и по поводу бегства Мюнх.

Зашел разговор и о пасторе Хинцмане. После некоторых колебаний и горячих «за» и «против» было решено поговорить с пастором. Выбор пал на Рэке.

Он знал, что эта задача не из легких. Как поведет себя пастор? Рэке должен был действовать очень тактично: одно необдуманное слово могло все испортить.

Рэке приказал водителю остановить мотоцикл возле ратуши. Выйдя из коляски, он стал, не торопясь, подниматься наверх, к дому пастора. Подойдя к тяжелой дубовой двери, остановился, затем решительно дернул за кованую железную ручку колокольчика. Дверь открылась. Экономка пастора с удивлением посмотрела на офицера.

Рэке приветливо поздоровался с ней и спросил:

– Господин пастор дома?

– Нет. Ушел с полчаса назад.

– Жаль. Я хотел поговорить с ним. Не скажете, когда он вернется? Или, может быть, вы знаете, куда он ушел?

– Наверно, в часовню. В это время господин пастор бывает там на молитве. Может, передать ему что от вас?

– Нет, спасибо. Я зайду в часовню. Если не найду его, приду еще раз. – И, чтобы не возбудить у пожилой женщины подозрений, добавил: – Господин пастор, надеюсь, не рассердится, если я нарушу его уединение? – Конечно нет, он добрый человек.

– Ну, хорошо. До свидания.

Лейтенант вышел из дому. Наверху, где одиноко маячила часовня, было тихо, только ветерок шумел в листве деревьев. «Интересно, в часовне пастор или нет?» – подумал Рэке. Постучался. Никто не ответил. Лейтенант постучал сильнее.

– Да, входите!

Рэке открыл дверь. В часовне царил полумрак. Седые волосы пастора поблескивали, и от этого он казался еще более почтенным.

– Добрый день, господин пастор. Извините, пожалуйста. Я вам не помешал?

– Благодарение господу богу! – Хинцман осенил себя крестным знамением. Он с трудом подавил в себе удивление и растерянность, охватившие его при виде столь неожиданного прихожанина. Пастор знал Рэке. «Что ему нужно от меня?» – подумал Хинцман и тут же спросил:

– Вы ко мне, господин Рэке?

– Да. Ваша экономка сказала мне, что вы здесь. Если у вас есть время, я охотно поговорил бы с вами.

– Пожалуйста, проходите.

Рэке снял фуражку и вошел в часовню. На него повеяло холодом. Холодной была и рука пастора. Хинцман показал лейтенанту на старый резной стул у стены, а сам сел на скамейку.

Рэке осмотрелся. Все в часовне носило отпечаток древности, оставленной в наследство многими поколениями.

– Спокойно здесь у вас наверху, господин пастор. Хинцман посмотрел на только что вставленное стекло.

– Да. Это дом господа бога. Так что же привело вас ко мне?

Обстановка подавляла Рэке и, как ему казалось, молчаливо обвиняла его.

Пастор не сводил с пограничника напряженного взгляда: ждал ответа.

– Господин пастор, – решился наконец Рэке, – я не люблю больших предисловий и привык говорить прямо. Поэтому начну сразу. Я хочу от имени моих товарищей принести вам извинения. Вам уже, вероятно, известно, что окно в часовне разбил пограничник. Он виновен и в других проступках. Это был морально разложившийся человек. Мы с ним расстались. Он уже больше не пограничник и скоро предстанет перед судом. Мы никому не позволим причинять ущерб церковному имуществу и глумиться над религиозными чувствами верующих.