Текст книги "Собрание сочинений, том 22"

Автор книги: Карл Генрих Маркс

Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 53 страниц)

В кальвинизме нашло себе готовую боевую теорию второе крупное восстание буржуазии. Это восстание произошло в Англии. Средний класс городов дал ему первый толчок, а йоменри [В немецком тексте вместо слова «йоменри» напечатано; «среднее крестьянство (yeomenry)». Ред.] сельских районов привело его к победе. Оригинальное явление: во всех трех великих восстаниях буржуазии [В немецком тексте вместо слов «восстаниях буржуазии» напечатано: «буржуазных революциях». Ред.] боевой армией являются крестьяне. И именно крестьяне оказываются тем классом, который после завоеванной победы неизбежно разоряется в результате экономических последствий этой победы. Сто лет спустя после Кромвеля английское йоменри почти совершенно исчезло. А между тем исключительно благодаря вмешательству этого йоменри и плебейского элемента городов борьба была доведена до последнего решительного конца и Карл I угодил на эшафот, чего одна буржуазия никогда не смогла бы сделать [В немецком тексте слова «чего одна буржуазия никогда не смогла бы сделать» опущены. Ред.]. Для того чтобы буржуазия могла заполучить хотя бы только те плоды победы, которые тогда были уже вполне зрелы для сбора их, – для этого необходимо было довести революцию значительно дальше такой цели; совершенно то же самое было в 1793 г. во Франции, в 1848 г. в Германии. По-видимому, таков на самом деле один из законов развития буржуазного общества.

За этим избытком революционной активности с необходимостью последовала неизбежная реакция, зашедшая в свою очередь дальше того пункта, за которым она сама уже не могла продержаться [В немецком тексте вместо слов «дальше того пункта, за которым она сама уже не могла продержаться» напечатано: «дальше своих целей». Ред.]. После ряда колебаний установился наконец новый центр тяжести, который и послужил исходным пунктом для дальнейшего развития. Замечательный период английской истории, который респектабельность [В немецком тексте вместо слова «респектабельность» напечатано: «филистерство». Ред.]окрестила «великим мятежом», и следующие за ним битвы завершаются сравнительно незначительным событием 1689 г., которое либеральные историки называют «славной революцией»[305]305
  Название «славной революции» в английской буржуазной историографии получил государственный переворот 1688 г., в результате которого в Англии была низложена династия Стюартов и установлена конституционная монархия во главе с Вильгельмом Оранским (с 1689 г.), основанная на компромиссе между землевладельческой аристократией и крупной буржуазией.


[Закрыть].

Новый исходный пункт был компромиссом между поднимающимся средним классом [В немецком тексте здесь и далее выражение «middle class» переводится, как и выражение «bourgeosie», термином «буржуазия». Ред.] и бывшими крупными феодальными землевладельцами. Последние, считавшиеся тогда, как и теперь, аристократией, уже давно были на пути к тому, чтобы стать тем, чем Луи-Филипп во Франции стал лишь спустя долгое время: «первыми буржуа королевства». К счастью для Англии, старые феодальные бароны перебили друг друга в войнах Алой и Белой розы[306]306
  Война Алой и Белой розы (1455–1485) – война между представителями двух боровшихся за престол английских феодальных родов: Йорков, на гербе которых была изображена белая роза, и Ланкастеров, носивших на гербе алую розу. Вокруг Йорков группировались часть крупных феодалов более развитого в экономическом отношении юга, рыцарство и горожане; Ланкастеров поддерживала феодальная аристократия северных графств. Война привела почти к полному истреблению старинных феодальных родов и завершилась приходом к власти новой династии Тюдоров, установившей в Англии абсолютизм.


[Закрыть]. Их наследники, большей частью также отпрыски этих старых фамилий, вели, однако, свой род от столь отдаленных боковых линий, что они составили совершенно новый слой; их привычки и стремления были гораздо более буржуазными, чем феодальными. Они прекрасно знали цену деньгам и немедленно принялись вздувать земельную ренту, согнав с земли сотни мелких арендаторов и заменив их овцами. Генрих VIII массами создавал новых лендлордов из буржуазии, щедро раздавая и продавая за бесценок церковные имения; к тому же результату приводили беспрерывно продолжавшиеся до конца XVII века конфискации крупных имений, которые затем раздавались всевозможным выскочкам в прямом или переносном смысле этого слова. Поэтому английская «аристократия» со времен Генриха VII не только не противодействовала развитию промышленности, но, наоборот, старалась извлекать из этого развития косвенную выгоду. И точно так же всегда находилась такая часть крупных землевладельцев, которая из экономических или политических побуждений соглашалась на сотрудничество с лидерами финансовой и промышленной буржуазии. Таким образом, легко мог осуществиться компромисс 1689 года. Политические трофеи – доходные и теплые местечки [В немецком тексте вместо слов «доходные и теплые местечки» напечатано: «должности, синекуры и высокие оклады». Ред.] – оставлялись в руках знатных дворян-землевладельцев при условии, что они в достаточной мере будут соблюдать экономические интересы финансового, промышленного и торгового среднего класса. А эти экономические интересы уже тогда были достаточно сильны, чтобы определять собой общую политику нации. Конечно, существовали раздоры по тому или другому отдельному вопросу, но в целом аристократическая олигархия слишком хорошо понимала, что ее собственное экономическое процветание неразрывно связано с процветанием промышленного и торгового среднего класса.

С этого времени буржуазия стала скромной, но все же признанной составной частью господствующих классов Англии. Вместе с остальными она была заинтересована в подавлении огромной трудящейся массы народа. Купец или фабрикант по отношению к своим приказчикам, своим рабочим, своей прислуге сам занимал положение хозяина, или, как еще недавно выражались в Англии, «естественного повелителя». Ему нужно было выжимать из них возможно большее количество труда возможно лучшего качества; с этой целью он должен был воспитывать их в надлежащей покорности. Он сам был религиозным; его религия доставила ему знамя, под которым он победил короля и лордов. Скоро он открыл в этой религии также средство для того, чтобы обрабатывать сознание своих естественных подданных и делать их послушными приказам хозяев, которых поставил над ними неисповедимый промысл божий. Короче говоря, английский буржуа с этого времени стал соучастником в подавлении «низших сословий» – огромной производящей народной массы, – и одним из применявшихся в этих целях средств было влияние религии.

К этому присоединилось еще другое обстоятельство, усиливавшее религиозные склонности буржуазии: расцвет материализма в Англии. Это новое [В немецком тексте после слова «новое» добавлено: «безбожное». Ред.] учение не только приводило в ужас благочестивый средний класс, – оно в довершение всего объявило себя философией, единственно подходящей для ученых и светски образованных людей, в противовес религии, которая достаточно хороша для необразованных масс, включая сюда и буржуазию. Вместе с Гоббсом оно выступило на защиту королевской прерогативы и самодержавия и призывало абсолютную монархию к укрощению этого puer robustus sed malitiosus [здоровенного и злонравного малого. Ред.], то есть народа[307]307
  Выражение из предисловия Гоббса к его книге «De Cive» («О гражданине»), написанной в Париже в 1642 г., первоначально распространявшейся в рукописи и опубликованной в Амстердаме в 1647 году.


[Закрыть]. Также и у последователей Гоббса – Болингброка, Шефтсбери и пр. – новая деистская форма материализма оставалась аристократическим, эзотерическим [сокровенным, предназначенным только для посвященных. Ред.] учением, и поэтому оно было ненавистно среднему классу не только за то, что являлось религиозной ересью, но и за то, что было связано с антибуржуазным политическим направлением. Вот почему, в противоположность материализму и деизму аристократии, именно протестантские секты, которые доставляли и знамя и бойцов для борьбы против Стюартов, выставляли также главные боевые силы прогрессивного среднего класса и еще сейчас образуют становой хребет «великой либеральной партии».

Тем временем материализм перекочевал из Англии во Францию, где он нашел вторую материалистическую философскую школу – ответвление картезианства[308]308
  Картезианская философия – учение последователей французского философа XVII в. Декарта (по-латыни – Cartesius), сделавших из его философии материалистические выводы.


[Закрыть], – с которой он и слился. И во Франции тоже он вначале оставался исключительно аристократическим учением. Но его революционный характер вскоре выступил наружу. Французские материалисты отнюдь не ограничивались в своей критике областью религии: они критиковали каждую научную традицию, каждое политическое учреждение своего времени. Чтобы доказать всеобщую применимость своей теории, они избрали кратчайший путь: они смело применили ее ко всем объектам знания в том гигантском труде, от которого они получили свое имя, в «Энциклопедии». Таким образом, в той или иной форме, – как открытый материализм или как деизм, – материализм стал мировоззрением всей образованной молодежи во Франции. И влияние его было так велико, что во время великой революции это учение, рожденное на свет английскими роялистами, доставило французским республиканцам и сторонникам террора теоретическое знамя и дало текст для «Декларации прав человека»[309]309
  Энгельс имеет в виду принятую Учредительным собранием в 1789 г. «Декларацию прав человека и гражданина», в которой были изложены политические принципы нового буржуазного строя. Декларация была включена во французскую конституцию 1791 года; на основе ее была составлена якобинская «Декларация прав человека и гражданина» 1793 г., предпосланная первой республиканской конституции Франции, принятой Национальным конвентом в 1793 году.


[Закрыть].

Великая французская революция была третьим восстанием буржуазии, но первым, которое совершенно сбросило с себя религиозные одежды и в котором борьба была проведена на открыто политической почве. Она была также первым восстанием, в котором борьба была действительно доведена до конца, до полного уничтожения одной из борющихся сторон, именно аристократии, и до полной победы другой, именно буржуазии. В Англии преемственная связь между дореволюционными и послереволюционными учреждениями и компромисс между крупными землевладельцами и капиталистами нашли свое выражение в преемственности судебных прецедентов, равно как в почтительном сохранении феодальных правовых форм. Во Франции, напротив, революция окончательно порвала с традициями прошлого, уничтожила последние следы феодализма и в Code civil[310]310
  Code civil (Гражданский кодекс) – один из пяти кодексов, составленных во Франции в 1804–1810 гг. при Наполеоне I (отсюда вошедшее в обиход обозначение Гражданского кодекса как Кодекса Наполеона) и представлявших собой общую систематизацию буржуазного права. Энгельс назвал Гражданский кодекс, принятый в 1804 г., классическим сводом законов буржуазного общества (см. настоящее издание, т. 21, стр. 311).


[Закрыть] мастерски приспособила к современным капиталистическим условиям старое римское право– это почти совершенное выражение юридических отношений, соответствующих той ступени экономического развития, которую Маркс называет товарным производством, – в такой степени мастерски, что этот революционный французский кодекс законов еще и сейчас во всех других странах, не исключая и Англии, служит образцом при реформах в области права собственности. При этом, однако, не следует забывать одного. Если английское право продолжает выражать экономические отношения капиталистического общества на варварски-феодальном наречии, которое столько же соответствует выражаемому им предмету, сколько английская орфография английскому произношению – vous ecrivez Londres et vous prononcez Constantinople [пишется Лондон, а произносится Константинополь. Ред.], по словам одного француза, – то зато это же самое английское право является единственным, в течение веков сохранившим в неискаженном виде и перенесшим в Америку и в колонии лучшую часть тех древнегерманских свобод – личную свободу, местное самоуправление и гарантию от всякого вмешательства, кроме судебного, – которые на континенте совершенно исчезли в период абсолютных монархий и до сих пор нигде еще не восстановлены в полном объеме.

Вернемся, однако, к нашему британскому буржуа. Французская революция дала ему великолепную возможность разрушить с помощью континентальных монархий французскую морскую торговлю, захватить французские колонии и уничтожить последние притязания Франции на морское соперничество. Таково было одно из оснований, толкнувших его на борьбу с революцией. Вторым было то, что методы этой революции пришлись ему уж очень не по вкусу, – не только ее «мерзкий» террор, но даже самая ее попытка довести до крайних пределов господство буржуазии. Да и что бы стал делать британский буржуа без своей аристократии, которая и манерам его обучала – манерам, достойным учителя, – и моды для него изобретала, и доставляла ему офицеров для армии, этой охранительницы порядка внутри страны, и для флота, завоевывающего новые колониальные владения и новые внешние рынки? Впрочем, среди буржуазии было все же прогрессивное меньшинство – люди, интересы которых не особенно выигрывали от компромисса. Это меньшинство, состоявшее главным образом из менее зажиточных слоев среднего класса, относилось с симпатией к революции[311]311
  Энгельс имеет в виду сочувственное отношение к французской буржуазной революции конца XVIII в. со стороны радикальных слоев мелкой буржуазии и буржуазной интеллигенции Англии. Сторонники французской революции, объединившиеся в Лондонском обществе революции и, главным образом, в Лондонском корреспондентском обществе и корреспондентских обществах других крупнейших городов Англии – среди организаторов и участников обществ были и представители рабочего класса – пропагандировали революционные идеи и выдвигали требования введения всеобщего избирательного права и других демократических реформ. Корреспондентские общества подверглись репрессиям со стороны английской правящей олигархии.


[Закрыть], но в парламенте оно было бессильно.

Таким образом, чем больше материализм становился символом веры французской революции, тем крепче богобоязненный английский буржуа держался своей религии. Разве времена господства террора в Париже не показали, что получается, когда народ утрачивает религию? Чем больше материализм распространялся из Франции на соседние страны и получал подкрепление от родственных теоретических течений, особенно от немецкой философии; чем больше материализм и вообще свободомыслие в действительности становились на континенте необходимым признаком образованного человека, тем упорнее держался английский средний класс за свои разнообразные религиозные вероучения. Как бы сильно они ни отличались друг от друга, но все они были ярко выраженными религиозными, христианскими вероучениями.

В то время как во Франции революция обеспечила политическое торжество буржуазии, в Англии Уатт, Аркрайт, Картрайт и другие дали первый толчок к промышленной революции, которая совершенно переместила центр тяжести экономических сил. Богатство буржуазии теперь стало расти несравненно быстрее, чем богатство земельной аристократии. Внутри самой буржуазии финансовая аристократия, банкиры и т. п. все более стали оттесняться на задний план фабрикантами. Компромисс 1689 г. даже после изменений, постепенно произведенных в пользу буржуазии, уже более не соответствовал соотношению сил участников этого соглашения. Характер участников также изменился; буржуазия 1830 г. очень сильно отличалась от буржуазии предыдущего столетия. Сохранение политической власти все еще в руках аристократии, которая использовала эту власть против притязаний новой промышленной буржуазии, стало несовместимым с новыми экономическими интересами. Необходимо было возобновить борьбу против аристократии, и эта борьба могла кончиться только победой новой экономической силы. Прежде всего под влиянием французской революции 1830 г. была проведена, несмотря на все сопротивление, парламентская реформа[312]312
  См. примечание 276.


[Закрыть]. Это создало для буржуазии признанное и могущественное положение в парламенте. Затем последовала отмена хлебных законов, которая раз навсегда установила преобладание буржуазии, особенно ее наиболее деятельной части, фабрикантов, над земельной аристократией» Это была величайшая победа буржуазии, но в то же время и последняя, которую она одержала исключительно в своих собственных интересах. Все ее позднейшие победы ей приходилось делить с новой социальной силой, вначале ее союзницей, но затем ставшей ее соперницей.

Промышленная революция создала класс крупных капиталистов-фабрикантов, но вместе с тем также гораздо более многочисленный класс фабричных рабочих. Этот класс непрерывно увеличивался численно по мере того, как промышленная революция захватывала одну отрасль производства за другой. Вместе с его численностью росла также и его сила, и эта сила обнаружила себя уже в 1824 г., когда она принудила упорствующий парламент отменить законы, запрещающие рабочие союзы[313]313
  В 1824 г. английский парламент под давлением массового движения рабочих был вынужден принять акт, отменивший запрещение рабочих союзов (тред-юнионов). Однако в 1825 г. парламентом был принят закон о союзах, или закон о рабочих коалициях, который, подтвердив отмену запрещения тред-юнионов, в то же время крайне ограничил их деятельность. В частности, простая агитация за вступление рабочих в союз и за участие в стачках рассматривалась как «принуждение» и «насилие» и каралась как уголовное преступление.


[Закрыть]. Во время агитации за реформу рабочие составляли радикальное крыло партии реформы. Когда актом 1832 г. они были оставлены лишенными избирательного права, они изложили свои требования в Народной хартии и, в противоположность сильной буржуазной Лиге против хлебных законов[314]314
  Народная хартия – см. примечание 274.
  Лига против хлебных законов – организация английской промышленной буржуазии, была основана в 1838 г. манчестерскими фабрикантами Кобденом и Брайтом. Выставляя требование полной свободы торговли, Лига добивалась отмены хлебных законов (см. примечание 266) с целью снижения заработной платы рабочих и ослабления экономических и политических позиций земельной аристократии. В своей борьбе против землевладельцев Лига пыталась использовать рабочие массы. Однако к этому времени передовые рабочие Англии встали на путь самостоятельного политически оформленного рабочего движения (чартизм). После отмены хлебных законов Лига прекратила свое существование.


[Закрыть], организовались в независимую партию чартистов, первую рабочую партию нашего времени.

Затем в феврале и марте 1848 г. вспыхнули революции на континенте, в которых рабочие сыграли такую выдающуюся роль и при этом, по крайней мере в Париже, выдвинули требования, решительно неприемлемые с точки зрения капиталистического общества. А за этим последовала всеобщая реакция. Сначала поражение чартистов 10 апреля 1848 г., потом подавление парижского восстания рабочих в июне того же года, далее неудачи 1849 г. в Италии, Венгрии, Южной Германии и, наконец, победа Луи Бонапарта над Парижем 2 декабря 1851 года. Таким образом, удалось хоть на некоторое время избавиться от рабочих требований – этого страшного пугала, но какой ценой! Если британский буржуа еще раньше был убежден в необходимости держать простой народ в религиозной узде, то насколько же сильнее должен был он чувствовать эту необходимость после всего пережитого! И не обращая ни малейшего внимания на насмешки своих континентальных собратьев, он продолжал тратить из года в год тысячи и десятки тысяч на проповедование евангелия низшим сословиям. Не довольствуясь собственным религиозным аппаратом, он обратился к «брату Джонатану», величайшему предпринимателю по части религиозных спекуляций, и импортировал из Америки ревивализм Муди, Санки и им подобных[315]315
  Брат Джонатан – ироническое прозвище, данное англичанами североамериканцам во время войны североамериканских колоний Англии за независимость (1775–1783).


[Закрыть]; наконец, он согласился даже на то, чтобы получать опасную помощь от «Армии спасения», которая возрождает формы пропаганды, применявшиеся ранним христианством, обращается к бедным, как к избранникам божьим, ведет борьбу с капитализмом на свой религиозный лад и таким образом развивает некоторые элементы раннехристианской классовой борьбы, которые в один прекрасный день могут доставить немало тревог богатым людям, тратящим теперь на это дело наличные деньги.

По-видимому, можно считать законом исторического развития, что ни в одной европейской стране буржуазии не удается – по крайней мере на продолжительное время – овладеть политической властью так же безраздельно, как ею владела феодальная аристократия в течение средних веков. Даже во Франции, где феодализм был полностью искоренен, буржуазия в целом лишь короткие периоды времени полностью держала в своих руках правительственную власть. При Луи-Филиппе с 1830 по 1848 г. государством правила только незначительная часть буржуазии, гораздо большая часть ее была вследствие высокого ценза лишена избирательных прав. Во время Второй республики, 1848–1851 гг., правила вся буржуазия, но всего только три года; ее неспособность проложила путь Второй империи. Только теперь, при Третьей республике, класс буржуазии в целом в течение двадцати лет держался у кормила правления, но уже сейчас он обнаруживает отрадные признаки упадка. Продолжительное господство буржуазии было возможно до сих пор только в таких странах, как Америка, где феодализма никогда не было и где общество с самого начала создавалось на буржуазной основе. И даже во Франции и Америке уже громко стучатся в двери наследники буржуазии – рабочие.

В Англии буржуазия никогда не обладала нераздельной властью. Даже ее победа в 1832 г. оставила почти исключительно в руках аристократии ведущие государственные должности. Та покорность, с которой богатый средний класс мирился с этим, оставалась мне непонятной до тех пор, пока в один прекрасный день крупный либеральный фабрикант, У. Э. Форстер, не произнес речь, обращенную к брадфордской молодежи, умоляя ее ради собственного преуспеяния изучать французский язык; при этом он, ссылаясь на собственный опыт, рассказал, как глупо он выглядел, когда, сделавшись министром, сразу попал в общество, где французский язык был по меньшей мере так же необходим, как английский! И действительно, тогдашние представители английского среднего класса были, как правило, совершенно необразованными выскочками, которые волей-неволей должны были предоставлять аристократии все те высшие правительственные посты, где требовались иные качества, чем островная ограниченность и островное чванство, сдобренные деловой изворотливостью [Да и в деловых отношениях национально-шовинистическое чванство – очень плохой советник. До самого последнего времени заурядный английский фабрикант считал унизительным для англичанина говорить на другом языке, кроме своего собственного, и до некоторой степени гордился тем, что «бедняги» иностранцы поселяются в Англии и избавляют его от хлопот, связанных со сбытом его продуктов за границей. Он даже не замечал, что эти иностранцы, большей частью немцы, благодаря этому захватили в свои руки значительную часть британской внешней торговли – ввоз не менее, чем вывоз – и что непосредственная внешняя торговля англичан постепенно стала ограничиваться колониями, Китаем, Соединенными Штатами и Южной Америкой. Еще менее замечал он, что эти немцы торговали с другими немцами за границей, эти последние с течением времени образовали целую сеть торговых колоний по всему свету. Когда же сорок лет тому назад Германия начала серьезно производить на вывоз, эта сеть немецких торговых колоний сослужила ей прекрасную службу для превращения ее в столь короткий срок из страны, вывозящей хлеб, в перворазрядную промышленную страну. Тогда наконец лет десять тому назад английского фабриканта охватило беспокойство, и он запросил своих, послов и консулов, как это случилось, что он не в состоянии удержать своих клиентов. Единодушный ответ был таков: 1) вы не изучаете языка вашего покупателя, а требуете, чтобы он говорил на вашем языке, и 2) вы не только не пытаетесь удовлетворить потребности, привычки и вкусы вашего покупателя, но требуете еще, чтобы он принял ваши, английские.]. Еще и теперь бесконечные дебаты в печати на тему о буржуазном воспитании [middle-class education] обнаруживают, что английский средний класс все еще считает себя неподготовленным для лучшего воспитания, а ищет для себя чего-нибудь поскромнее. Поэтому казалось вполне естественным, что и после отмены хлебных законов те люди, которые сумели добиться победы, эти Кобдены, Брайты, Форстеры и пр., были отстранены от официального участия в управлении страной, пока двадцать лет спустя новая парламентская реформа[316]316
  Имеется в виду парламентская реформа 1867 г., проведенная консервативным правительством Дерби – Дизраэли (см. примечание 277).


[Закрыть] не открыла им наконец двери в кабинет министров. Даже до сих пор английская буржуазия так глубоко проникнута сознанием своего более низкого общественного положения, что она на свои собственные и на народные деньги содержит парадную касту бездельников, которая должна во всех торжественных случаях достойно представлять нацию, причем буржуа считают для себя высшей честью, когда кто-нибудь из них признается достойным получить доступ в эту избранную и привилегированную корпорацию, сфабрикованную в конце концов самой же буржуазией.

Таким образом, промышленный и торговый средний класс не успел еще окончательно отстранить земельную аристократию от политической власти, как на сцену выступил новый конкурент – рабочий класс. Реакция, наступившая после чартистского движения и континентальных революций, и присоединившийся к этому небывалый расцвет английской промышленности с 1848 по 1866 г. (этот расцвет обычно приписывают влиянию одной только свободы торговли, но он в гораздо большей степени вызван колоссальным развитием железных дорог, океанского пароходства и вообще средств сообщения) снова поставили рабочих в зависимость от либеральной партии, в которой они, как и до чартистского движения, составляли радикальное крыло. Постепенно, однако, требования избирательных прав со стороны рабочих стали неодолимыми. Пока вигские лидеры либералов все еще трусили, Дизраэли доказал свое превосходство; побудив тори использовать благоприятный момент, он ввел в городских избирательных округах избирательное право для съемщиков жилых помещений [household suffrage] [В немецком тексте после слов «жилых помещений» добавлено: «(которое распространялось на каждого нанимателя отдельного помещения)». Ред.] и вместе с тем произвел перераспределение избирательных округов. Вскоре после этого было введено тайное голосование; далее, в 1884 г. избирательное право для съемщиков жилых помещений было распространено на графства и было произведено новое распределение избирательных округов, которое до некоторой степени уравнивало их между собой[317]317
  О введении тайного голосования в Англии и о парламентской реформе 1884 г. см. примечание 277.


[Закрыть]. Благодаря всем этим мероприятиям сила рабочего класса на выборах настолько возросла, что сейчас рабочие составляют большинство избирателей по крайней мере в 150–200 избирательных округах. Но нет лучшей школы почтительного отношения к традиции, чем парламентская система! Если средний класс, преклоняясь и благоговея, взирал на то, что лорд Джон Маннерс в шутку называл «нашим старым дворянством», то и рабочая масса с уважением и почтением смотрела тогда на так называемый в то время «лучший класс», на средний класс. И действительно, примерно пятнадцать лет назад британский рабочий был образцовым рабочим, и его почтительнейшее отношение к положению его нанимателя, его самоограничение и смирение в тех случаях, когда он требовал прав для себя, лили целительный бальзам на раны, которые наносили нашим немецким экономистам из школы катедерсоциалистов[318]318
  См. примечание 135.


[Закрыть]неисправимо коммунистические и революционные стремления их соотечественников – германских рабочих.

Однако английский средний класс был дальновиднее немецких профессоров – он состоял из лучших дельцов, чем они. Только под давлением обстоятельств он уступил часть своей власти рабочим. Во времена чартистского движения он научился понимать, на что способен народ, этот puer robustus sed malitiosus. С того времени ему волей-неволей пришлось превратить добрую часть требований Народной хартии в закон Соединенного королевства. Больше чем когда-либо важно было теперь держать народ в узде моральными средствами. Первым же и важнейшим моральным средством, которым воздействуют на массы, оставалась все та же религия. Отсюда – поповское засилье в школьных советах, отсюда – возрастающее самообложение буржуазии для поддержки всякого рода ревивализма [В немецком тексте вместо слов «для поддержки всякого рода ревивапизма» напечатано: «для использования всевозможных способов благочестивой демагогии». Ред.], начиная от ритуализма[319]319
  Ритуализм (более распространенное название – пьюзиизм) – течение внутри англиканской церкви, возникшее в 30-х годах XIX века; его последователи призывали к восстановлению в англиканской церкви католической обрядности (откуда и происходит его название) и некоторых догматов католицизма.


[Закрыть] и кончая «Армией спасения».

И теперь наступило торжество британской респектабельности [В немецком тексте вместо слов «британской респектабельности» напечатано: «британского респектабельного филистерства». Ред.]над свободомыслием и религиозным индифферентизмом континентального буржуа. Французские и германские рабочие прониклись мятежным духом. Они повально были заражены социализмом и при этом, по весьма веским соображениям, вовсе не так уж были озабочены соблюдением законности при выборе средств для завоевания власти. Этот puer robustus действительно становился там с каждым днем все более malitiosus. Для французской и немецкой буржуазии оставалось лишь одно крайнее средство: отбросить втихомолку свое свободомыслие, подобно тому как юноша, чувствуя, что его все более и более одолевает морская болезнь, незаметно бросает зажженную сигару, которой он щеголял на борту корабля. Один за другим богохульники стали принимать внешне благочестивый облик, с почтением говорить о церкви, ее учении и обрядах и стали даже их соблюдать сами, поскольку нельзя было их обойти. Французские буржуа довольствовались maigre [постной пищей. Ред.] по пятницам, а немецкие буржуа по воскресеньям терпеливо выслушивали на своих скамьях в церкви длинные протестантские проповеди. Со своим материализмом буржуа попали в беду. «Die Religion muss dem Volk erhalten werden» – «Религия должна быть сохранена для народа» – таково последнее и единственное средство спасения общества от полной гибели. К несчастью для самих себя, они открыли это только тогда, когда сделали с своей стороны все возможное, чтобы навсегда разрушить религию. И тогда наступил момент, когда британский буржуа в свою очередь мог над ними посмеяться и крикнуть им: «Глупцы, это я мог бы сказать вам еще двести лет назад!»

Однако я опасаюсь, что ни религиозное тупоумие британского буржуа, ни наступившее post festum [буквально: после праздника, то есть с запозданием. Ред.] обращение континентального буржуа не смогут сдержать поднимающийся все выше пролетарский поток. Традиция – это великий тормоз, это vis inertiae [сила инерции. Ред.] в истории; но она только пассивна и потому неизбежно оказывается сломленной. Поэтому религия тоже не может долго служить оплотом капиталистического общества. Если наши юридические, философские и религиозные представления являются более близкими или более отдаленными отпрысками господствующих в данном обществе экономических отношений, то эти представления не могут удержаться продолжительное время после того, как экономические отношения в корне изменились. Либо мы должны поверить в сверхъестественное откровение, либо согласиться, что никакие религиозные догмы не в состоянии спасти гибнущее общество.

И действительно, в Англии рабочие также пришли снова в движение. Несомненно, они скованы различными традициями. Прежде всего буржуазными традициями: так, например, очень распространенным предрассудком, будто возможны только две партии, консервативная и либеральная, и будто рабочий класс должен добиваться своего освобождения при помощи великой либеральной партии. Затем – традициями самих рабочих, унаследованными со времени первых робких попыток самостоятельных выступлений рабочего класса: такой традицией является исключение из многих старых тред-юнионов всех тех рабочих, которые не прошли регулярного ученичества, а это означает только, что каждый такой профессиональный союз готовит себе собственных штрейкбрехеров. Но несмотря на все это, английский рабочий класс движется вперед, как вынужден был с прискорбием сообщить об этом своим катедер-социалистическим собратьям даже сам профессор Брентано[320]320
  Энгельс имеет в виду работы и выступления Л. Брентано, посвященные английским тред-юнионам (см. примечание 184). В них он всячески превозносил английский тред-юнионизм как образец организации рабочего класса, дающей якобы возможность достигнуть в условиях капитализма коренного улучшения положения рабочих и избавиться от капиталистической эксплуатации. Согласно утверждениям Брентано и других катедер-социалистов, хорошо организованные профессиональные союзы делают излишней политическую борьбу и политическую партию рабочего класса. В работе «Брентано contra Маркс» Энгельс вскрыл фальшивый характер и классовый смысл подобных утверждений.


[Закрыть]. Рабочий класс движется – как все в Англии – медленным, размеренным шагом, то колеблясь, то делая ощупью робкие, порой бесплодные попытки. Он движется местами с чрезмерным недоверием к слову «социализм», впитывая постепенно в себя его сущность. Он движется, и его движение захватывает один слой рабочих за другим. В настоящее время оно пробудило от спячки необученных рабочих лондонского Ист-Энда, и мы видели, какой великолепный толчок дали со своей стороны рабочему классу эти свежие силы. И если ход этого движения не поспевает за нетерпеливыми требованиями тех или иных лиц, то пусть они не забывают, что именно рабочий класс является хранителем лучших черт английского национального характера и что в Англии каждый шаг вперед, раз он завоеван, никогда, как правило, не пропадет. Если сыновья старых чартистов, по изложенным выше причинам, были не совсем таковы, как можно было бы ожидать, то, по всей видимости, внуки будут достойны своих дедов.

Однако победа европейского рабочего класса зависит не от одной Англии. Она может быть обеспечена только совместными усилиями, по крайней мере, Англии, Франции и Германии. В обеих последних странах рабочее движение значительно опередило английское. В Германии можно даже уже определять время его торжества. Успехи, достигнутые там рабочим движением за последние двадцать пять лет, не имеют себе равных. Оно идет вперед со все возрастающей быстротой. Если немецкий средний класс показал свое жалкое убожество и отсутствие политических способностей, дисциплины, смелости, энергии, настойчивости, то немецкий рабочий класс вполне показал, что всеми этими качествами он обладает в достаточной мере. Почти четыреста лет тому назад Германия была исходным пунктом первого крупного восстания европейского среднего класса; если судить по теперешнему положению вещей, разве не может оказаться, что Германия станет также ареной первой великой победы европейского пролетариата?