Текст книги "Мельница"

Автор книги: Карл Гьеллеруп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

КНИГА ТРЕТЬЯ

I

– Енни, Енни, Енни, Енни… Ен-ни, Ен-ни, ми-ла-я Енни!

Это Ханна звала свою ручную косулю.

Они с мельником стояли на опушке высокоствольного ельника в каких-нибудь ста шагах от дома лесничего. Ханс поил из колодезного корыта двух жесткогривных пони, от рыжих спин и крупов которых, как туман над полем, поднимался на солнце золотистый пар, а с одной из морд, только что вытащенной из корыта, искрами падали капли. Одновременно во мраке конюшни, что располагалась прямо в жилом доме, белела рубаха лесничего, вешавшего на крюк у дверей сбрую. Между передней стеной дома и зарослями орешника, из которых пробивались новыми побегами молодые дубки, начиналась проселочная дорога к морю. Она шла вдоль небольшого поля (оно было почти до подстриженных тополей бархатисто-коричневое от свежей вспашки), и плуг, застывший на краю придорожной канавы, отмечал место, где недавно прервали работу низкорослые лошадки. На блестящей поверхности пролива отражалось два-три белых облачка. Сентябрьское солнце беспокойно играло, переливалось в пятнисто-бежевых кронах буков над поросшей мхом крышей, и в то же время его свет широкими потоками лился сюда, к подножию елей.

– Енни, Енни!..

У Ханны была оригинальная манера кричать: можно сказать, в ее зове прослушивалась определенная мелодия. Первые три-четыре раза слово «Енни» вырывалось залпом, крещендо, на одной ноте, затем, после небольшой паузы, голос поднимался октавой выше и спускался полутонами до заключительного «милая Енни», причем теперь слова разделялись и каждый слог произносился с нажимом, так что крик этот звучал особенно звонко и разносился по всему лесу. Он был удивительно вкрадчивым, призывным и нежным, и мельнику нравилось слушать его, как нравилось слушать музыку, передающую бодрый настрой леса… но нет, в той музыке трепетала валторна и чувствовалась возбуждающая, первобытная жестокость охоты, тогда как Ханнин зов был осторожен и смиренен, она словно мягко заклинала лес.

– Сегодня Енни не хочет приходить, – сказал мельник, надеясь, что это промедление животного заставит Ханну еще много раз кликать его.

– Если она вообще меня слышит. Возможно, другие отогнали ее подальше.

– Какие другие?

– Другие косули. Многим из них не нравится, что она приходит сюда; вероятно, еще потому, что на ней ошейник.

– Неужели такое бывает?

– Да, не далее как вчера наш работник видел трех гнавшихся за ней косуль. Но Енни бегает быстро.

Они не спеша миновали ельник и теперь стояли на почти совсем затененной поляне.

Прямо перед ними высились буки. Яркое солнце золотило их кроны, бронзовые с зелеными проплешинами, сквозь которые тут и там просвечивали облачка, а ниже освещало стройные серые стволы, выхватывая их из чащи, в которой они пытались спрятаться. В самом низу, не обращая внимание на сезон, зеленели кусты орешника, боярышника и буковые сеянцы – их цвет был по-летнему насыщен и сочен.

Время от времени над головами мельника и Ханны проносился шорох хвои или пахнущий смолой, бодрящий порыв ветра, который сдувал девушке на щеку пряди шелковистых волос. Она была одета в широкое и свободное темно-синее платье, собранное в талии кожаным ремешком. На голове сидела – довольно залихватски-серая вязаная шапка, и этот мальчишеский головной убор придавал ее спокойному лицу проказливое очарование.

Она снова позвала Енни, на сей раз видоизменив зов.

– Что вы сказали? – добродушно улыбаясь, переспросил мельник.

– Я сказала: «Козочка». Это ее ласковое прозвище. Она ведь попала ко мне совсем малышкой, и я до сих пор называю ее этим именем.

Сзади донеслись торопливые шажки: прибежал Ханс, а за ним – Гектор, белая с коричневым охотничья собака, которая начала прыгать на своего друга мельника.

– Что, Енни не хочет приходить? – спросил запыхавшийся Ханс.

– Наверное, она сегодня забежала в глубь леса, – ответила Ханна. – Мы можем сходить на другой край и покричать там, хотя я была уверена, что она где-то рядом.

Приставив руку ко рту, она закричала во все горло.

– Не стоит напрягать голос ради нас, – сказал мельник. – Вы же можете охрипнуть.

– Нет-нет, ради этого я готова кричать хоть час без передышки. Да и Хансу хочется посмотреть Енни.

– Ой, тетушка Ханна! Если б вы знали, как хочется! – умоляюще проговорил мальчик.

Когда они наведывались к лесничему, Енни была либо в доме, либо на конюшне… или вообще еще не приходила из лесу, поэтому Хансу было очень любопытно присутствовать при том, как «тетушка» вызовет животное из лесных дебрей. Вот почему он с трудом выдержал на своем посту у поильного корыта, пока пони не напились всласть и не побрели к воротам конюшни.

И тут Гектор вскинул голову и принялся резко, отрывисто лаять. Все трое напряженно прислушались и вскоре уловили слабый, далекий звон колокольчика, который, однако, быстро приблизился. Вот что-то мелькнуло среди листвы и выскочило на поляну: темно-рыжая косуля длинными, элегантными прыжками торопилась к Ханне. С криком «Енни!» та захлопала в ладоши, радуясь как дитя. Косуля с налету сунула острую морду Ханне между ладонями, потом стала тереться ей о бок и принимать ее ласки. Принимать же ласки от посторонних она не хотела, так что, когда Ханс попробовал погладить ее по спине, косуля вывернулась и убежала. Она игнорировала и Гектора, который прыгал вокруг, подбивая ее на игру.

Все пошли обратно к дому, где лесничий обтирал пони пуком соломы. На одной из крайних елей висела подстреленная другая косуля, между еловыми корнями запеклась лужица крови. Мельника поразило, что Енни беззаботно пробежала под убитой товаркой, тогда как Гектор застыл у корней, нюхая кровь.

– Вам не жалко животных, которых убивает ваш брат?

– Еще бы не жалко! Сначала я просто никак не могла с этим примириться, но теперь желаю одного: чтоб он поражал их с первого выстрела и животные не мучились… К счастью, он меткий стрелок, при этом никогда не открывает огонь, пока не подкрадется близко. Он лучше вернется совсем без дичи, чем выстрелит наобум.

– Конечно, рано или поздно животное должно умереть, – заметил мельник, – от старости или от болезни… пожалуй, так гораздо лучше, быстро и неожиданно. Подобной смерти не грех позавидовать.

– Ну что вы! Для зверя оно, может, и лучше, но не для человека.

– Почему ж не для человека?

– Я бы не хотела для себя такого ухода. Мне нужно время, чтобы приготовиться к смерти, попрощаться с родными и близкими, со всем этим светом… и особенно – настроить свою душу на вечность.

Когда разговор принял столь серьезный оборот, мельник застыл на месте, с восхищением глядя на девушку. «Какая она умница! – рассуждал про себя он. – Об этом никто не думает, а ведь она права – я тоже не хотел бы, чтобы уход застал меня врасплох… может, посреди самых низменных мирских помыслов. Она умна и благочестива. Рядом с ней обязательно станешь лучше! Поразительно, как Кристина это разглядела… Мне просто повезло, что она умирала спокойно и могла вести со мной такие беседы; сам бы я ни за что не додумался».

Ханну смущало воцарившееся молчание. Она боялась, что воспоминание о смерти жены надолго опечалит их гостя, а потому не стремилась продолжать разговор. И вдруг в каком – то порыве обернулась к брату.

– Вильхельм, ты уже допахал?

– Нет.

– Надеюсь, ты не из-за меня прервал работу? – спросил мельник. – Мне было бы неловко.

– Да нет, пони устали. Этим малышам трудновато таскать плуг, особенно левому в паре – он у нас молоденький. Но без плуга ходит резво.

Левый и в самом деле стоял грустный, положив голову на холку второму пони и перекосив круп в одну сторону. Ханна обеими руками погладила его по морде, еще мокрой после водопоя, и пробормотала ему в ноздри, словно это были уши:

– Ну что, Мишка косолапый, недоволен такой работой? Как ты сказал? Кто любит есть ржаной хлеб, потерпит?..

Мишка хитро подмигнул ей и замахал хвостом, по его стриженой гриве пробежала дрожь, точно от щекотки.

– Ты его совсем разбалуешь, – произнес брат, но довольная улыбка свидетельствовала о том, что он не слишком озабочен педагогическими промахами сестры. – Скоро ошейник на него наденешь… как у Енни. Нет, вы только посмотрите, что она вытворяет!

Вернувшаяся Енни действительно «вытворяла». Она с такой силой прижималась к Ханне, что та с трудом сохраняла равновесие. А рядом еще уселся Гектор; он перебирал передними лапами и укоризненно поскуливал оттого, что никто не обращает на него внимания.

– Ой, я совсем забыл! – отбрасывая соломенный пук, воскликнул лесничий. – Мне нужно к старику Оле, есть разговор.

– Я пойду с тобой. Хочу размяться, – сказал мельник.

– Хорошо, тогда идите сразу, чтоб не очень откладывать ужин, – напомнила Ханна. – А я пока займусь малышами.

Она распахнула дверь в конюшню, и «малыши» охотно зашли внутрь. Мельник кинулся помочь Ханне, но его услуги были шутливо отвергнуты: неужели он считает, что она не справится сама?! Не сказать, чтобы ему это было неприятно: он с удовольствием стоял, опираясь о нижнюю половину двери, и любовался проворными движениями Ханны, пока она надевала на дергающих головами пони недоуздки; в полутьме конюшни ее добродушное лицо виделось ему лишь в самых общих чертах. Ей пытался помочь (но больше мешал) маленький Ханс, смертельно напугавший ее, когда он залез под брюхо Мишке и стал дергать коня за переднюю ногу, которую тот задрал на перегородку между стойлами. Хотя нрава малыши доброго, они все-таки глупенькие и не всегда соображают, когда лягаются, так что Хансу нужно быть с ними осторожнее! Насыпав в ясли сечку, Ханна зашла с рядном овса в стойло к другому пони, который так соскучился по этому угощению, что сразу полез в мешок, не давая хозяйке подвесить его, и Ханне пришлось силой отворачивать его морду в сторону. Во время этого противоборства из-за перегородки сунул голову в чужое стойло Мишка. Неожиданно ощутив у себя на затылке его сопящие ноздри, Ханна испуганно вскрикнула, после чего все трое дружно захохотали, поддержанные ржанием лошадей и ликующим лаем Гектора, который, сидя в дверях, слышал, что хозяин собирается в лес. Хохот не прекращался, пока Ханна наконец не отделалась от Мишки, как следует толкнув пони и стукнув его по горбу, – все обошлось потерей шапки и мокрым от слюней платьем. Но это было неважно: хотя платье было почти новое, оно практически не пострадало. А шапку довольно легко отвоевал Ханс, когда Мишка обнаружил, что и овес, и сечка на вкус куда приятнее.

Мельника давным-давно не видели таким веселым, причем это было замечательное, здоровое веселье – его чистый, освежающий смех был родником, бившим из-под земли просто от хорошего настроения, а не скважиной, пробуренной язвительностью или острословием.

Все еще смеясь со слезами на глазах, Якоб взял протянутый лесничим суковатый дубовый посох. (У самого лесного смотрителя в зубах была трубка, а на плече висело ружье.) Зато от предложенной сигары мельник отказался: он предпочитал наслаждаться лесным воздухом. И двое друзей ходко двинулись по тропе, которая сначала шла среди зарослей кустарника параллельно сверкающему на солнце проливу или даже по кромке песчаного берега, а затем углублялась в густой прохладный лес.

Мельник сдвинул шляпу на затылок и, размахивая посохом, насвистывал какую-то мелодию. Он уже не помнил, когда у него на душе было столь легко и свободно. Он испытывал к этому прибрежному лесу всю любовь, на которую только был способен, а природу он любил сильно; такое чувство, безотчетное и непосредственное, встречается у много сидящих взаперти людей без образования. Как поверхность пруда темнеет при грозе и светлеет в солнечную погоду, так и его душа воспринимала краски окружающего мира. Уже два часа назад, только вступив с Хансом в лес, мельник расценил юную осеннюю красу со всем ее великолепным разноцветьем как праздничный привет себе; а с тех пор у него накопилось множество других приятных и добрых впечатлений, последним из которых стала эта жизнерадостная сцена в конюшне, все еще отдававшаяся эхом внутри него, словно она заблудилась там в лабиринте и никак не могла найти выхода.

Душа его тем более радовалась ощущению свободы, что он давно жил под гнетом, который теперь, словно по мановению волшебной палочки, был снят. Хотя в последнее время между ним и Лизой ничего не происходило, атмосфера на мельнице была на редкость угрюмой и давящей… как и погода: до самого сегодняшнего утра тянулась череда пасмурных дней с нависшими тучами, а тут вдруг «развиднелось» и Якоб решил сходить к друзьям.

Он и теперь дерзко хотел не просто радоваться радостному настрою, но сохранить его, удержать, превратить из залетного гостя в постоянного жильца. Эта лесная избушка… Якоб видел в ней свой дом! Даст Бог, он распрощается с мельницей, отдаст ее Йоргену… с Лизой в придачу, а сам переселится сюда, возьмет в жены Ханну и станет лесничим… А Вильхельм – мечтать так мечтать – может пойти на повышение и получить должность смотрителя королевского леса неподалеку отсюда… Сейчас все это казалось неосуществимым, но что-нибудь да произойдет, не может не произойти.

Сначала мельник оживленно беседовал с другом о порубках леса, о небольшом питомнике, который тот собирался заложить, о публичных торгах и связанных с ними заботах, однако постепенно стал менее разговорчив и лишь отдельные ни к чему не обязывающие фразы доказывали, что он все-таки следит за рассказом лесничего о новом пасторе в одном из соседних приходов, который подписывается на столь безбожное издание, как газета «Политикен»… Какой из него священник? Вообще священники в их краях… впрочем, есть тведерупский пробст…

– А, которого крестьяне называют религиозным оптовиком…

– Ну, насмешничать-дело легкое…

– Они вовсе не насмешничают, говорят совершенно всерьез – из-за его связей с миссией в Индии; если верить молве, он «поставляет на экспорт религию»… А знаешь, что мне сказала о нем одна женщина? «Этот хваленый пробст такой женолюб и лиходей, что просто слов нет».

– Пробст?! – негодующе воскликнул лесничий и даже остановился.

– Ну да. Называя его «женолюбом», она имела в виду, что он любит свою жену и сторонится прихожанок, под «лиходеем» разумелось, что он потрясающе энергичен и деятелен, чем заслужил всеобщее признание, то есть стал «хваленым». Так что сей отзыв был исключительно восторженным.

И мельник расхохотался; раскаты его смеха разнеслись по всему лесу, и им вновь овладело довольное настроение. Будучи по натуре веселым малым, смех подхватил и лесничий, хотя он не был уверен, что прилично смеяться, даже по такому косвенному поводу, над одним из столпов религии, прославившимся как внутри страны, так и за ее пределами.

– А возьмем, к примеру, нашего пастора, – продолжил свою речь лесничий. – На похоронах твоей жены я обратил внимание на то, как он побледнел, когда у него лопнул от чоканья бокал. Конечно, это было знамение, и подобные приметы почти всегда сбываются, однако неужели священник настолько боится смерти? Неужели он настолько держится за мирское существование?

Мельник ответил лишь согласным бормотанием. Он воспринял слова лесничего в качестве приглашения к разговору, которого сам желал, вернее, на который решился: он тоже может вспомнить похороны и беседу, что тогда вышла между ними около пруда. Ему оставалось лишь ухватиться за одну из реплик, и слова «Ты упомянул похороны» уже просились с его губ, но мельник испугался этого решительного шага и предпочел послушать, как друг будет развивать тему излишней привязанности к мирскому.

Лесничий же приписал молчаливость мельника его незаинтересованности в религиозных проблемах. Якоба необходимо пробудить! Эта сложная, замкнутая натура, к тому же прошедшая благодаря своей утрате очищение страданием, наверняка открыта для Божьей благодати и в бессознательной полудреме только ждет ее пробуждающего прикосновения…

Когда они добрались до избушки помощника на краю леса и лесничий отдал распоряжения старому Оле, друзья пошли обратно не по тропе, а чащей, так что побочные разговоры отпали сами собой.

Отодвинув в сторону мешавшие ему ветви, мельник ступил на опушку. В каких-нибудь ста шагах впереди был залитый солнцем ельник, между тонкими стволами которого проглядывал беленый флигель. Якоб и не подозревал, что они настолько близко от дома: это было то самое место, где к ним выскочила Енни. Гектор с лаем умчался, чтобы возвестить об их возвращении. Лесничий вышел чуть правее мельника; улыбаясь, он выпутал из вьющейся светлой бороды застрявшую там паутину и, сняв фуражку, рукавом отер со лба капельки пота.

– Вот видишь, как мы быстро вернулись!

Мельник глубоко воткнул посох в податливую влажную землю.

– Ты помнишь, – непривычно торжественным тоном обратился он к лесничему, – помнишь день похорон, когда мы с твоей сестрой стояли около прудика в саду?

– Еще бы не помнить… Я помню и все, что тогда было сказано, слово в слово.

– Прекрасно… Значит, ты знаешь, что моя покойная жена в последние дни много думала о Ханне, и думала очень серьезно.

– Конечно. Ты рассказывал об этом… хотя, мол, она и не говорила о сестре вслух.

– Да нет, говорила, только не называя ее имени, это верно… И я еще обещал рассказать, что именно она говорила, только потом, когда придет время.

– Как же, я и эти слова помню, я часто с тех пор думал о них… Ну что, пришло время?

– Мне кажется, да.

Лесничий выжидательно смотрел на друга, а тот устремил взгляд в землю, словно буравя ее рядом с посохом.

– Понимаешь, бедняжка Кристина тогда уже как бы покончила счеты с нашим миром. Она думала не о себе, а о нас, тех, кого покидает. И, среди прочего, говорила о моей женитьбе, потому что считала, что мне нужно жениться второй раз. Так, дескать, будет лучше во всех отношениях, особенно для сына. И она внушала мне самыми красивыми словами, чтоб я непременно взял в жены добропорядочную христианку.

– Ах вот как… Хм… И, по-твоему, она имела в виду Ханну?

– Я уверен.

– Что ж, может быть… Хотя… есть ведь и другие семьи, где жив религиозный дух… пусть даже он не столь крепок, мирское ведь – увы! – все больше берет верх… Но кое-кто… например, весьма богобоязненна семья Поуля Енсена, а еще в Скиббю у пасторского арендатора есть очень набожная дочь, она ходит на все молитвенные собрания… впрочем, остальные члены семьи там будут похуже…

– Нет, здесь нет никакой неясности. Кристина ведь еще говорила, что вы, пожалуй, перегибаете палку… она точно имела в виду вас с сестрой…

– Что значит «перегибаем палку»? Разве мы, люди, можем…

– Да ты не обижайся. Она прибавила, пусть, дескать, меня это не смущает… потому что по сути дела вы, наверное, правы.

– Ну, ежели так…

– А вскоре был стук к Ханне в окно, как раз когда Кристина кончилась на моих руках… Нет, тут ошибиться невозможно.

Кивнув, лесничий молча устремил взгляд в пустоту. Речи мельника удивительным образом подкрепляли его недавние мысли о «пробуждении» друга. Если безвременная кончина Кристины исправила слишком большой крен мельника в сторону мирского, разве не очевидно, что Ханне предназначено благотворно повлиять на его жизнь, направив ее к потустороннему, привести этого человека к Спасителю, которого он раньше признавал только на словах?

– Якоб, мне рассказать Ханне?

– Нет-нет, по-моему, пока не надо… Лучше потом… впрочем, ты и сам должен понимать. Но я тебя вот о чем хотел спросить… Как ты думаешь… она бы пошла за меня?

– Ханна? Да она замечательно относится и к тебе, и к Хансу, так что не представляю, кого другого она хотела бы себе в мужья.

– Хм… Просто… может, в Копенгагене… она наверняка знакома с людьми более образованными… прошлой зимой она опять ездила туда, и я подумал…

– Насчет этого можешь быть совершенно спокоен – она там не помышляла о браке. А вообще ей скоро пора завести себе мужа, ведь таково предназначение женщины… Видишь ли, если на то будет воля Божья, твой путь приведет тебя к Ханне, ибо этот способ достижения цели всегда безошибочен, в отличие от нашей собственной греховной воли, тем более ослепленной страстью.

Мельник стыдливо отвел взгляд – он слишком хорошо знал, куда чуть не завела его собственная, ослепленная страстью, греховная воля, и был рад, что собеседник не в состоянии прочесть его мысли.

– Значит, быть нам с тобой свояками, Вильхельм! – сказал он, чтобы лесничий не заметил его смущенного молчания.

– И это будет совсем неплохо, – засмеялся тот.

Крепко пожав друг другу руки, мужчины быстрым шагом пересекли поляну и вошли в ельник, в коричневатой полутьме которого догорали последние золотые лучи солнца. Каждая отходившая от ствола сухая веточка сверкала стеклянной нитью, и сквозь эту светящуюся сеть мельник разглядел Ханну: она с порога высматривала, не идут ли они, ведь Гектор давным-давно возвестил об их приходе.