Текст книги "Мельница"

Автор книги: Карл Гьеллеруп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

II

В этот дождливый вечер середины октября в зале царило оживление.

На конце стола, как раз напротив Лизы, сидел гость – ее брат Пер Вибе. Этот знаменитый на всю округу (или печально известный – в зависимости от компании, в которой о нем заходила речь) пострельщик-браконьер был отнюдь не атлетического сложения. Он также не отличался ростом (сидя, был чуть выше сестры), а маска, под которой он скрывал свой характер авантюриста, представляла собой довольно заурядное мужицкое лицо, обрамленное едва ли не обязательной в тех краях бородой, которая, начинаясь от самых висков, кончалась под выдвинутым вперед, черным от щетины подбородком. Возможно, внимательного наблюдателя удивило бы, что взгляд, который горел в маленьких глазках под нависшими бровями, нередко бывал пронзителен и тревожен, то есть плохо сочетался с мирным ремеслом земледельца. Кожа его была сильно обветрена. Пер был десятью годами старше сестры, но на вид ему давали гораздо больше.

Изо рта у него свисала резная трубка с богато изукрашенной головкой, дым из которой смешивался с дымом ее бедных родственниц, находившихся во владении Кристиана и Йоргена, а также почерневшей, чуть ли не обугленной носогрейки, торчавшей из пасти Ларса.

Сей «простофиля», поставив локти на столешницу и подперев голову руками, вылупил белесые голубые глаза на этого поразительного человека, невзрачного и сутулого, над головой которого сиял ореол искателя приключений, едва ли не разбойника – ореол, воочию проступивший в табачном дыму после того, как парни, поднажав на Пера, заставили его рассказать несколько увлекательных историй о своих приключениях, приправленных не только так называемой «латынью охотников», но и греческим браконьеров. Утомившись от своих баек, Пер вытащил изо рта чубук, сплюнул на пол и для восстановления сил хлебнул из стоявшей перед ним глиняной кружки.

– Прямо скажем, Лиза, этому пиву не сравниться с тем, которое варила ты сама! У того даже привкус хмеля был совсем другой.

– Да, теперь мне не до варки пива, хватает других забот, – сказала Лиза, не отрываясь от вязания.

– Ну что ты горбишь спину с утра до вечера!.. На черта тебе это сдалось? Могла бы, по крайней мере, потребовать двойное жалованье.

– Я как-нибудь сама разберусь, Пер.

– Хозяин не обеднел бы, если б добавил хоть половину жалованья, – заметил Кристиан. – Но он всегда был прижимист.

– Не нужна мне никакая прибавка, дубина ты стоеросовая! – проворчала Лиза, которая весьма дорожила своей репутацией прислуги на редкость работящей и на редкость нетребовательной. Такая репутация в самом худшем случае обеспечивала ей приличное место на будущее.

– Ты, Лизочка, просто слишком хороша для этого света, – засмеялся Кристиан, – глядишь, Господь вознаградит тебя на том.

Ларс был огорчен новым направлением разговора.

– А правда, что вы участвовали в убийстве предыдущего лесничего? – встрял он.

Из-под нависших бровей метнулся прицельный взгляд, от которого Ларс чуть не выронил изо рта коротенькую трубку. Взгляд скользнул по оштукатуренному потолку с дрожащим на нем световым пятном от каганца, и Пер-Браконьер угрюмо пробормотал:

– Ерунда! Никто его не убивал. Он умер в своей постели, и это может подтвердить пастор, который лесничего соборовал.

– Да, но сначала на него напали, – уточнил Йорген.

– Господи Боже мой, а чего старика понесло бегать ночью по лесу, да еще в тумане?! В туман я б и молодым такого не советовал, ничего хорошего из этого не получается.

– Может, это туман дал ему прикладом по шее? – ухмыльнулся Кристиан, ероша свою рыжую шевелюру.

– Нет, туман только дал ему подножку, так что он грохнулся головой об пень! – вдохновленный всеобщим натиском, выпалил Лapc.

– Не буду спорить, раз вы знаете лучше моего… Мне вообще больше ничего не известно. Я к этому делу отношения не имею, я тогда раздобывал козла.

– Наверное, в вашем промысле всякие бывают случаи, – заметил Йорген, коль скоро Пер-Браконьер, похоже, не собирался продолжать разговор.

– Это уж точно, – улыбнулся Пер. – Недели две назад, когда я был в лесу… по делам… выяснилось, кто станет новой хозяйкой у вас на мельнице. Чем вознаградите, ежели поделюсь?

Лиза с Йоргеном торопливо обменялись взглядами.

– Ну, вы даете! – вытаращив глаза, воскликнул Кристиан.

– Лесникова Ханна! – ликующе вскричал Ларс. – Верно? Да я об этом твердил, еще когда хоронили мельничиху… Хозяин так странно смотрел на Ханну у кладбищенских ворот, что я сразу сказал: он на ней женится.

– А я-то думал удивить вас своей новостью.

– Вы, наверное, видели их вдвоем в лесу? – осведомился Йорген.

– Ага, и, по-моему, там кипела страсть… Стояла третья неделя сентября, и бесподобно светила луна, самая что ни на есть подходящая погода для влюбленных и пострельщиков.

У всех, кроме Лизы, это сопоставление вызвало гомерический хохот; Лиза только пощекотала спицей спавшего у нее на коленях Пилата.

– Они что же, целовались? – спросила она.

– Я уверен, что да, хотя сам этого не видел. Некоторое время они были буквально в двух шагах от меня. Просто я лежал под кустом в канаве и не хотел попадаться им на глаза.

– Оно понятно, – усмехнулся Кристиан.

– Вообще-то они… были заняты собой, хе-хе-хе! Хотя разговор шел сугубо серьезный и даже высокопарный. Девица что – то бормотала насчет Христа и греховности человеческих помыслов… чистый проповедник в юбке… мельник поддакивал и потом сказал «аминь». А еще он попросил ее сыграть дома красивый хорал, который она играла раньше… чтоб уж получилась форменная церковная служба.

– Занятный способ проведения времени для влюбленных… при луне, – язвительно фыркнула Лиза, хотя в ее смешке чувствовалось раздражение, а спицы нервно задребезжали.

– Да, мне известны более интересные способы, – под дружный хохот заявил брат.

– Послушай, Пер! – обратилась к нему Лиза, когда все отсмеялись. – А ручная косуля тоже была с ними?

– Ну конечно! Она бродила среди кустов и иногда подходила так близко, что я мог бы упереться в нее дулом ружья.

– Ах, какая мука! У кого-то прямо руки чесались! – с издевкой произнес Кристиан.

На этот раз смеху, казалось, не будет конца. Уж очень забавное создалось положение: браконьер сидит в кустах, а рядом беспрепятственно ходит косуля и двое влюбленных воркуют о греховности человеческих помыслов.

По правде говоря, долго смеялись только работники. Пер быстро умолк – из-за неприятного ощущения, что хохочут, собственно, над ним. А Лизе вообще было не до смеха. Она покраснела и насупилась. Вот насмешка судьбы! Брат прячется в канаве и дрожит, как бы Енни не выдала его. Такая сцена воплощает в себе поражение браконьерской семьи Вибе и победу лесничества, разве нет?

– Ну, мне пора двигаться к дому, – наконец прервал веселье Пер. Он трижды обмотал вокруг шеи длинный платок, аккуратно завязал его у подбородка, застегнул сверху куртку. Затем поднялся, взял свою палку и откланялся.

Лиза проводила его через кухню в сени.

– Помнишь, что ты мне обещал, Пер?

– Конечно, помню! В тот раз, сама видишь, сделать это было несподручно.

– Но, пожалуйста, поторопись.

– Да-да, только… довольно трудно подобраться на расстояние выстрела, потому что теперь она держится ближе к дому. Кстати, я не возьму в толк…

– Я ж тебе объясняла, все дело в ошейнике…

– Сдался тебе этот ошейник… На нем даже не настоящее серебро, а так, мельхиор… вот колокольчик, может, из настоящего, он приятно звенит… хотя какого черта…

– Ну, если мне хочется его иметь…

– Да, уж если женщине чего приспичило, то берегись, это мы понимать можем.

– Я тебе свяжу три пары носков… из самой лучшей шерсти.

– Носки мне очень даже пригодятся. Так что вяжи, сестричка, за ошейником дело не станет. А теперь прощай!

– Прощай, Пер.

Лиза прошла к себе в комнату, зажгла огарок свечи и, сев на кровать, задумалась о навязчивой идее, которую вновь пробудили к жизни приход брата и его рассказ. Впрочем, на сей раз главным в раздумьях стало не мистическое представление о том, что убийство Енни отнимет у Лизиной соперницы силу, а вполне реалистическое желание причинить боль ненавистной женщине.

Лизу просто трясло от отвращения к этой набожной ведьме, которая из своего лесного затворничества обвораживала хозяина, притягивала его к себе, соблазняла благочестивыми мыслями, которые ее понаторевшие в Священном Писании уста нашептывали ему на ухо, а также мелодичными псалмами, которые ее натренированные пальцы выбивали на пианино, ибо как сам этот инструмент, так и умение извлекать из него звуки были в Лизином понимании окружены ореолом магии.

Она уже месяца два чувствовала, что мельник постепенно отдаляется от нее. Подслушанный братом в лесу разговор с благочестивыми мечтаниями при лунном свете внезапно разъяснил то, что происходило на протяжении долгого периода с последней крупной победы Лизы, когда она отбила атаку Мельниковой тещи, прикрывшейся Заячьей вдовой, с того радостного мига, когда она стояла в саду под августовским солнцем и торжествующе ощущала, как пронизывает мельника флюидами, идущими от ее выставленных напоказ пышных женских форм, отчего он вынужден был потупить глаза и ретироваться… – и до настоящего времени, когда она более не знала, что с ним творится, когда он сделался недосягаем для ее взглядов и перестал вспыхивать страстью от малейшего ее движения.

Причем мельнику настолько шли эта отчужденность, это замкнутое равнодушие, эта завлекательная недоступность, что в алчущей душе Лизы создалась иллюзия влюбленности в него. Несомненно, ее раззадорил прежде всего страх не добиться положения, за которое она столь давно и неутомимо сражалась, пополам с обидой из-за того, что человек, поддавшийся ее женским чарам, начал освобождаться от них. В вызванном этими чувствами страстном возбуждении она усмотрела признаки обманутой любви. Томясь по мельнице, Лиза заменила предмет тоски на мельника, а ее честолюбивое стремление к власти замаскировалось под тягу к преданности. И теперь она обливалась горючими слезами, разумеется, чувствуя себя бедной брошенной прислугой, у которой «увела ее мельника» хитроумная барышня, искусно пользовавшаяся приемами обольщения, которые были недоступны простодушному крестьянскому уму самой Лизы.

Разве у нее недостаточно поводов ненавидеть эту барышню? И Лиза рисовала себе, как, завладев ошейником Енни, она прокрадется ночью к дому лесничего и повесит ошейник на ручку двери. Там уже дня два как хватились косули, а, увидев ошейник, все поймут, что Енни убита браконьером, охотничья гордость которого не позволяет ему присваивать чужое – за исключением самого павшего от его пули зверя. И фрёкен Ханна примется оплакивать свою любимицу, свою «милую Енни», которую она больше никогда не сможет призывать из чащи, и выплачет все глаза, такая уж у нее мягкая и нежная натура, и мысль о ее слезах будет для Лизы не менее живительна, чем прохладное питье для мечущегося в жару больного.

Между тем Лиза была слишком практична, чтобы успокоиться тем, что она удовлетворит свое законное чувство мести. Скинув одежду, загасив свечу и свернувшись калачиком под одеялом, она постепенно убаюкала себя спутанными мыслями о том, как бы раздуть пламя из угольков, которые наверняка еще тлеют под золой в неверном сердце мельника.

III

Стоял полдень.

Яркий солнечный свет вливался через маленькие окошки в мрачное пространство складского этажа, загроможденное горами мешков. Каждый раз, когда Йорген провозил на тачке очередной мешок, золотистая мучная пыль убыстряла свою пляску в пучке лучей, а когда он сваливал мешок на кучу других, добавляя в перенасыщенный воздух новую порцию взвеси, облако пыли закручивалось в хаотический вихрь, словно гонимая ветром туманная дымка.

Йорген работал в одиночестве. Ларса отправили наверх следить за поставами – под надзором мельника, который между тем точил жернов.

Итак, Йорген был наедине со своими мешками и своей несчастной любовью. Он ведь ни на йоту не продвинулся с того августовского вечера, когда вроде бы многого добился и, как ему показалось, до окончательного успеха осталось рукой подать. Увы! С тех пор к Лизе было не подступиться; ужин она посылала с Ларсом, а людскую убирала днем и притом в самое разное время. Если же Йорген по какому-то случаю и оказывался с ней один на один, ее нельзя было тронуть пальцем и из нее почти невозможно было выдавить хоть слово. Два месяца, и ни с места! Надо было предвидеть такое в тот раз, когда она поцеловала его, а он честно простоял, даже не коснувшись ее, только бы опять не испачкать. Может, тут он и допустил ошибку: Лиза сочла это проявлением холодности. Разве в его повести где-нибудь сказано, что Яльмар принимал поцелуй навытяжку, точно оловянный солдатик, чтобы не запачкать платье йомфру Метте? Но Яльмар всегда ходил в шелку и бархате, а на руках у него были перчатки из буйволиной кожи. Ему-то было хорошо!

Впрочем, к размышлениям Йоргена то и дело присоединялась более насущная мысль о том, что скоро пора идти наверх обедать. Неужели хозяин и теперь не слезет с размольного этажа? Однако ритмичный стук молотка по камню все также неутомимо примешивался к мельничным шумам.

И вот заскрипела лестница снизу и из-за горы мешков вынырнула голова служанки. Лиза принесла поднос с тремя тарелками, на которых была разложена жареная свинина и картошка.

– Что такое? Мы разве не пойдем есть в застольную? – спросил Йорген, невольно растягивая слова.

– Хозяин сказал, что сегодня очень много дел и он хочет обедать на рабочем месте. Придется и вам, остальным, удовлетвориться тем же.

– Да мы не против, раз уж ты любезно принесла обед сюда, – произнес мельников подручный, беря Лизу за подбородок, чему она не могла помешать, поскольку руки у нее были заняты подносом, а наваленные мешки не давали возможности отстраниться.

– Нечего распускать руки, – проворчала Лиза, но, хотя лоб ее смешно наморщился, в глазах светилась улыбка. Служанка понизила голос – чтобы ее слова не донеслись до размольного этажа, откуда по-прежнему раздавались удары молотка. Для Йоргена ситуация была особенно пикантной благодаря близости хозяина и тому, что они все время слышали его стук.

– Разве ж это весело, Лизонька, не распускать руки?

– Еще бы не весело. Я как вспомню тот раз, когда по доброте душевной влепила тебе поцелуй, а ты, весь такой порядочный, держал руки при себе… как вспомню эту сцену, хохочу аж до колик. Куда ты тащишь весь поднос? Тебе что, одной порции не хватит?

– Нет, у меня сегодня зверский аппетит, – отвечал Йорген, забирая у нее из рук поднос и ставя его на уступ мешочной горы, после чего, в подтверждение своих слов, схватил Лизу за плечи, притянул к себе и поцеловал. Она вынуждена была молча стерпеть такое обращение, дабы не выдать себя.

И пока Йорген смаковал этот поцелуй, подтвердивший для его скудного опыта мужчины расхожую истину о том, что давать приятнее, нежели получать, наверху с бесстрастной регулярностью звенели удары молотка.

– Ну вот, – сказал Йорген, наконец отпуская Лизу, – это тебе в благодарность за прошлый раз, а то за мной остался должок.

– К такому дикарю и подходить-то близко не хочется, – недовольно заметила она, оглядывая измазанное платье.

– Погоди, я сейчас сбегаю за щеткой.

– Не надо, сегодня погода сухая, – сказала Лиза и забрала поднос, предварительно составив с него тарелку для Йоргена.

– Нет, ты не можешь так идти… Послушай, Лиза!..

Но Лиза уже взобралась на несколько ступенек по следующей лестнице и, обернувшись, шикнула на него.

Йорген в ужасе смотрел ей вслед.

Чегой-то она? Неужели он своим поцелуем отшиб у Лизы всякую осторожность? Да хозяин в два счета выставит их за дверь, во всяком случае, его, а уходить отсюда одному – это самое страшное. Прислуга-то наверняка соврет и выпутается, хотя сама была очень даже не против.

Между тем Лиза предстала перед мельником, который, сидя на жернове, острым ручником высекал одну из бороздок, что расходились от середины к краям. Он даже не поднял головы, когда она со словами «Пожалте, хозяин» поставила рядом с ним тарелку, только кивком поблагодарил ее.

– Ой! Неужто жернова такие? Вот красота!.. А если на него долго смотреть, он вроде бы сам кружится.

Мельник с улыбкой взглянул на Лизу, но, приглядевшись к ее платью, тут же посерьезнел, лицо его залилось пунцовой краской.

Лиза перевела взгляд с хозяина на себя.

– Тьфу ты, в каком я, оказывается, виде! На этот складской этаж лучше вообще не заходить, столько мешков, что потом чиститься и чиститься… Хорошо хоть мука легко отряхивается.

Засим она оборотилась к Ларсу, застигнув его в невероятной позе: он стоял на цыпочках на мучном. Ларс и, вытянувшись в полный рост и напрягаясь изо всех сил, засыпал содержимое мешка в лущильную машину.

– Ларс! Тут тебе еда, мальчик мой! – задорно прокричала Лиза. Потом, как ни в чем не бывало кивнув и бросив доброжелательное «Кушайте на здоровьечко, хозяин!», она принялась торопливо перебирать одетыми в чулки ножками, спускаясь на предыдущий этаж, где ее поджидал Йорген.

– Он что-нибудь сказал?

Хотя слова эти были произнесены испуганным шепотом, Лиза опять шикнула на него. Затем покачала головой и, насмешливо улыбаясь, заспешила дальше.

Но Йорген понял, что хозяин, буде он и промолчал, все заметил и истолковал правильно; это обнаружилось через два часа, когда мельник спустился на складской этаж. Сначала он придрался к мешкам: дескать, свалены беспорядочно и к тому же непрактично, тут можно уместить в два раза больше мешков так, чтобы не мешали и всем было удобно. Потом он полистал гроссбух и объявил, что записи невозможно разобрать.

Оказалось также, что прохудился пеклевальный мешок и плохо сеет сито, о чем Йорген обязан был давным-давно сообщить хозяину, уж можно было бы починить. А он только слоняется без дела и чихать хотел на все.

«Ищет предлога выгнать меня», – подумал Йорген и чуть не заплакал при мысли о том, что теперь, когда все складывается так хорошо, ему придется уйти с мельницы.

Однако его вздорный хозяин и знаток благородного мельничного ремесла тоже не ведал душевного покоя. Пока он долгими часами насекал жернов, пока ел, пока бродил на вечерней заре по саду, пыхтя трубкой и выпуская облака дыма, пока метался без сна на кровати, перед ним то и дело возникал образ Лизы с подозрительными мучными пятнами на сине-сером домотканом платье, и мельник напрасно напрягал воображение, пытаясь разрешить сложный вопрос: можно ли было так задеть мешок, чтобы появились именно эти пятна, которые столь очевидно напоминают следы объятий? Правда, Лиза говорила о них спокойно и естественно, на лице ее не выразилось и тени смущения, по щекам не пробежал предательский румянец, так что трудно было не верить ей… И все же – можно было или нельзя?..

А если нельзя, если это Йорген поставил на ней свое клеймо и она ему позволила (зачем было иначе замалчивать, вместо того чтобы пожаловаться на его наглость), то какое до этого дело ему, мельнику, который собирается жениться на Ханне, который, можно сказать, втихомолку едва ли не помолвлен с нею? Ему должно быть безразлично или, вернее, даже приятно, что легкомысленное восхищение Лизиными прелестями, которого он, к сожалению, не сумел скрыть от нее самой, по крайней мере, не имело дурных последствий, что она не стала связывать с хозяином свои любовные надежды; ведь в противном случае оставалось бы только пожалеть бедняжку.

Его рассуждения были обстоятельны и основывались на здравом смысле. Их трудно было опровергнуть, но, увы, еще труднее было успокоиться ими.

Напрасно он раз за разом вызывал перед внутренним взором образ Ханны – как она кличет Енни, возится в конюшне с пони, смеется своим чистым, невинным смехом, ведет благочестивые и дружеские речи, извлекает из фортепьяно серьезные, печальные или веселые мелодии, – ее образ быстро улетучивался, и вместо Ханны перед ним возникала таинственно улыбающаяся Лиза, которая стирала с плеч и груди подозрительные пятна… а пятна появлялись сызнова.

IV

Из открытой дверцы печи пахнуло дурманящим пряным жаром: на поду ожидали появления на свет Божий семьдесят больших караваев ржаного хлеба. Мельник длинным шестом с деревянной лопатой на конце вынимал по два каравая и передавал Лизе, та выносила их в коридор, где встречавший ее Кристиан, перехватив караваи, тащил их охлаждаться на месилку, которая, отработав на сегодня, застыла в неподвижности со свисающими с железных зубьев лохмотьями серого теста, похожая на борону с комьями налипшей земли. Обычно эти многочисленные встречи между месильней и пекарней давали дерзкому рыжему подручному повод для всяческих интимных проказ и мимолетного ухажерства, но сегодня он чувствовал, что Лиза чем-то расстроена, а потому не осмеливался распускать ни язык, ни руки.

Она окинула грустным взглядом знакомую комнату, всю обстановку которой составляли занимавшая заднюю стену хлебопекарная печь да длинный стол напротив, который шел под окнами и вдоль третьей – короткой – стены. На нем сейчас были разложены аппетитные буханки ситного. В углу стояли весы, на которых Лиза отвешивала тесто для тысяч буханок и караваев, а в остатки теста была воткнута лопатка, которой служанка орудовала столь привычно, что почти всегда клала на весы точно столько теста, сколько нужно.

Тем временем подоспела новая пара караваев для передачи Кристиану; Лиза вынесла их в коридор, где была открыта дверь в сад и откуда в жаркую пекарню тянуло прохладой. Она пробежала взглядом по саду, залитому ярким октябрьским солнцем, которое сверкало в лужах и подсвечивало желтым флигели. В кухонном окне нежился на солнышке ее любимец Пилат, а на окнах гостиной пламенела герань – той самой гостиной, в которой положено было бы сидеть хозяйкой Лизе. В левом флигеле была открыта верхняя половина двери в коровник, во мраке которого промелькнул, сверкая на солнце, рыжий хвост; туда она бы тоже перестала ходить – посылала бы на дойку прислугу. В переднем углу сада, чуть справа, проплывали тени от мельничных крыльев, неумолчный гул которых в сочетании с хлопаньем парусины и воем ветра можно было расценивать как весточку от гигантского механизма из колес и жерновов, без устали трудившегося ради Лизиного благосостояния. На гравий падала тень от галереи с силуэтом Йоргена, который вращал ворот, чтобы повернуть шатер; Йорген также принадлежал к имуществу Лизы – для эпизодического развлечения. Но в Кристиане, который, принимая у нее из рук караваи, уловил ее минутное замешательство и посмел ухмыльнуться, – в Кристиане она видела лишь слугу, которому по воскресеньям велит надеть на холеных гнедых плакированную сбрую и запрячь их в парадную карету, поскольку они с мужем хотят съездить в гости или в церковь.

С мужем? Лиза вновь очутилась рядом с мельником, который склонился у печи – без сюртука и жилетки, в одной расстегнутой рубахе с закатанными рукавами на мускулистых волосатых руках, он шуровал там длинной лопатой. С висков, где курчавились седоватые волосы, стекали ему в бороду капли пота; худое лицо выражало напряжение… он был целиком поглощен работой и рядом с ним вполне могли стоять что та коренастая и медлительная уроженка Лолланна (ее предшественница), что сама Лиза со своими мягкими, ласкающими глаз формами и живостью во взоре… А может, это ей только кажется и его напряжение вызвано насилием над собой, тем, как он старается не замечать ее близости? Ведь на днях, когда мельник, затачивая жернов, увидел на Лизином платье мучные пятна, в нем совершенно точно проснулась ревность, которая раздула тлевшие в его сердце угольки, отчего лицо его зарделось…

Нет, все будет иначе! Она потеряет и эту мельницу с усадьбой, на которую заработала себе право, и этого мужчину, которого не зазорно назвать своим благоверным и с которым не зазорно пойти под венец – помытый и приодевшийся, он был представительнее любого помещика, не говоря уже о владельцах мелких наделов. Он уже почти принадлежал Лизе, оставалось лишь протянуть за ним руку… Если б только не ее порядочность! И чем она вознаграждена?! Теперь мельник выкинул Лизу из головы и бегает за другой.

Перед служанкой опять явственно всплыла картина похорон, когда эта «другая» хозяйничала в еекухне. Конечно, Лизу прогонят со двора, с ее собственного двора, лишат дома и крыши над головой, даже не поблагодарив за все труды, за радение о здешнем хозяйстве. Она видела, как покидает этот дом в слякоть и стужу: вот она бредет по мокрой дороге прочь, скитаться по белу свету, в руках у нее узелок и верный Пилат – он же не захочет расстаться с ней, да и нельзя будет оставить кота дома, где та, другая, может вышвырнуть его из кухни, а бешеный Кис – выцарапать ему глаза, если он захочет вернуться на мельницу. Нет, Лиза не такая, она не бросает тех, кто привязан к ней!

Она заметила в себе нарастающее волнение, но даже не попыталась скрыть его, ходя от мельника к Кристиану и обратно. Зачем? Кто может требовать от бедной прислуги каменного сердца?

Мельнику показалось, будто он во второй или в третий раз слышит рядом тяжкий, прерывистый вздох. Он поднял голову. Глаза у Лизы были полны слез, несколько крупных слезинок скатились ей на грудь, и так уже мокрую от жары.

– Что случилось, Лиза? Ты не заболела? – спросил он, перестав доставать хлебы.

– Нет, хозяин.

Мельник оставил лопату на противне и разогнул спину.

– Да как же не заболеть!.. Ты совершенно загнала себя работой и того гляди свалишься… Это безумие, Лиза.

Она покачала головой и повела плечом в сторону Кристиана, который не встретил Лизу в коридоре и теперь стоял у двери, выпучив на них свои рыбьи глаза.

Мельник вновь склонился к печи и залез в ее полутьму лопатой. Руки его, однако, дрожали, и ему не сразу удалось выманить упрямые караваи из их уютного, теплого местечка в самой глубине.

Хождение между мельником и Кристианом возобновилось и продолжалось без помех, пока все семьдесят хлебов не были перенесены в месильню, после чего Кристиан лениво пошел на мельницу. Лизе же хозяин мигнул, чтоб она осталась.

Мельник утер рукавом пот со лба и встал, опершись одной рукой сзади о стол. Поскольку хозяин отвернулся от окна, лицо его оставалось в тени, тогда как Лизино было освещено. Лиза стояла, чуть покачиваясь (сидений в пекарне никаких не было) и с таким видом, будто ей сейчас больше всего хотелось прошмыгнуть в дверь – примерно так, как это делает школьник, которому не сулит ничего хорошего разговор один на один с учителем.

– Ну, Лиза! Что случилось?

– Да ничего не случилось, хозяин… просто на меня что-то нашло… Подумалось, как я привыкла к усадьбе и к мельнице, как тяжко будет уходить.

Она заморгала и чуть снова не заплакала. Но мельник и без того встрепенулся.

– Ты собираешься уходить? Почему?

– Да уж придется, когда вы женитесь.

Мельник обеими ладонями уперся в край стола, отклонившись назад и напряженно расставив локти в стороны.

– Это еще что за новости? Кто сказал, что я женюсь?

– Неважно, кто сказал, только до меня дошло, что вы скоро возьмете себе вторую жену, фрёкен Ханну из лесничества, и, кстати, поступите очень разумно.

Мельник помолчал. У него не хватало смелости напрямую отвергнуть такое обвинение.

– Глупые сплетни! – наконец выпалил он. – Стоит человеку войти в дом, где есть молодая женщина, и тут же какая – нибудь старая грымза… О браке у нас с фрёкен Ханной не было и речи.

– Может, оно и так, раз вы говорите… Во всяком случае, мне вы не обязаны давать отчет, если надумаете жениться.

– Да я даже не знаю, захочет ли она меня.

– Господи Боже мой! Вот уж в этом хозяин может быть уверен!

Это восклицание прозвучало столь убедительно, и Лиза дополнила его столь уверенным взглядом, что не приходилось сомневаться в ее искреннем мнении: любая здравомыслящая девушка почтет за счастье заполучить в мужья владельца Вышней мельницы. А сей предмет всеобщего обожания смотрел на носки сапог и чувствовал, как краснеет – не только оттого, что ему пощекотали самолюбие, но более потому, что это простодушное заверение явно свидетельствовало о влюбленности самой Лизы.

– Еще не хватало, чтоб она отказала вам!.. Так что когда женитесь…

– Я ж тебе толкую, что и разговора такого не было… между мной и Ханной (он поторопился прибавить последние слова для оправдания перед самим собой)… и не стоит принимать это близко к сердцу… Горевать – так когда срок придет… если он придет… А вообще в жизни бывают и хорошие часы… Между прочим, никто не станет тебя гнать из-за моей женитьбы – прислуга на мельнице все равно будет нужна, поэтому решать тебе.

– Вы, хозяин, и впрямь думаете, что я смогу остаться на мельнице, когда тут поселится жена?

Задавая этот вопрос, Лиза шагнула в сторону мельника, отчего тот вздрогнул. Хотя Якоб упорно смотрел вниз, он чувствовал на себе ее вызывающий взгляд и прекрасно знал, что на губах ее играет улыбка, что смысл написанного у нее на лице прямо противоположен вопросу: «Я что же, обыкновенная прислуга? Разве между нами ничего не было?.. Разве между нами – раньше или позже – не может быть чего-нибудь еще… если я не уйду?» Мельник и сам не раз задавался этим вопросом и давным-давно ответил на него категорическим: «Лизе придется уйти, оставить ее было бы слишком большим прегрешением перед Ханной…» Но это когда дело будет решено… Теперь же ничегошеньки не решено, зачем Лиза приступает к нему и мучает его?

И, будучи не в состоянии дать ей ответ, он переменил тон на сердитый и нетерпеливый:

– Чего ты хочешь, Господи Боже мой? Если ты считаешь, что тебе лучше уйти, тебя никто не держит… Но я тебе толкую, пока что речи о женитьбе нет, и мне кажется, ты могла бы на этом успокоиться. Не будешь же ты требовать от меня обещания никогда ни на ком не жениться?!

– Я вообще ничего не требую, разве бедная прислуга может чего-то требовать?! Мне просто тяжело было подумать… я только хотела, чтоб все оставалось по-прежнему, чтоб мне можно было и дальше тут жить и по мере сил вести хозяйство… Больше я ничего на свете не хочу… Как можно чего-либо требовать от вас?!

Она поднесла к глазам фартук и вышла из пекарни, заливаясь слезами от ощущения собственного бессилия, от мысли о том, что не может ничего требовать… оставив мельника в состоянии ошеломленности – взволнованным, смущенным и сомневающимся.

Бедняжка! Разумеется, ей тяжело уйти отсюда после всех ее трудов… И разве она не любит его, эта девочка, твердо уверенная, что его должны любить все? При этом она ничего не требует, только хочет, чтобы все осталось по-прежнему, то есть чтобы ей было позволено трудиться с утра до вечера как для его блага, так и ради порядка на любимой мельнице, с которой она буквально срослась. А в таком случае нужно ли ему торопиться с женитьбой на фрёкен Ханне, обязателен ли этот брак?.. Конечно, если сия добродетельная, набожная фрёкен питает к нему нежные чувства, самое лучшее будет жениться на ней, она наверняка принесет ему счастье, большое счастье. Как бы то ни было, следует подождать, пока события сами повернутся в ту сторону, в подобных делах нельзя спешить. Сегодняшнее положение всех устраивает, особенно с тех пор, как Лиза поладила с Хансом.