Текст книги "Мельница"

Автор книги: Карл Гьеллеруп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

КНИГА ПЯТАЯ

I

В маленькой гостиной мельника, в окна которой, выходящие в сад, бодро светило весеннее солнце, сидели Якоб и лесничий – последний на почетном месте на диване, а мельник прямо перед ним, по другую сторону круглого стола.

Лесничий приехал для того, чтобы наконец-то вручить другу счастливо завершенное творение своих рук – жардиньерку. Это великолепное изделие стояло теперь у окна и само по себе выглядело по-весеннему, хотя пока еще без зелени и цветов, но блестевшее свежим лаком, как почка каштана, готовая вот – вот распуститься. Мельник долго и искренне восхищался подарком, но эта тема была исчерпана.

Они курили в ожидании кофе.

– Вот в это самое время год назад умерла Кристина, – заметил лесничий.

– Да, сегодня как раз годовщина, – вздохнув, ответил мельник.

Лесничий тактично занялся своей сигарой, мельник покусывал кончик трубки.

– Хм-м… Знаешь что, Якоб, не пора ли тебе подумать о том, чтобы второй раз жениться?

Он украдкой поглядел на друга, но уловить выражение его лица было трудно, потому что мельник сидел спиной к свету, между двумя окнами; кроме того, голова его была окутана клубами дыма и клонилась вперед, – он и всегда-то немного сутулился, а в последнее время голова его как будто отяжелела, под стать настроению; да и неудивительно! Тем более надо было помочь ему распрямиться и снова поднять глаза к ясному небу Господню.

Помолчав, мельник ответил:

– Ну да… что касается этого… времени прошло достаточно… и теперь, конечно, можно об этом подумать.

Обычно прямой и немного самоуверенный лесничий был в замешательстве. Он попытался затянуться погасшей сигарой, чиркнул спичкой и закурил ее снова, а сам в это время размышлял, с какой стороны подойти, как понять и преодолеть сомнения друга. Он уже собрался было снова заговорить, но тут что-то пронзительно задребезжало. Лесничий вздрогнул.

Мельник встал и прошел в угол между окном и входной дверью, где, как только теперь заметил лесничий, висел телефон.

– Алло!.. Да, это я… Кто говорит?

В облике мельника произошла внезапная перемена, и телефонная трубка задрожала у него в руке. Вообще-то не похоже было, что разговор давал повод для таких переживаний: речь шла о торговой сделке, и к тому же, по-видимому, все решалось в пользу мельника. Лесничий заметил, что, отвечая, мельник раскачивал бедрами, а слушая, останавливался, и только рука его дрожала. Через несколько минут мельник попрощался и повесил трубку и теперь снова сидел напротив своего гостя и опять раскуривал трубку. Он был бледен.

– Это что-то новенькое – телефон на мельнице, – заметил лесничий, который счел разумным отклониться на более безразличную и будничную тему, чтобы потом, может быть, обходным путем внезапно вернуться к главному вопросу, явно немного пугавшему мельника, – да и самому лесничему было неприятно к нему возвращаться. Ведь не так-то просто как бы навязывать другу в жены собственную сестру; но сделать это все равно было необходимо – для блага самого же Якоба.

Мельник отвечал ему как будто с трудом, он теперь всегда, даже беседуя с другом, говорил так, словно ему требовалось усилие, чтобы собраться с мыслями. Да, он считает, что нужно идти в ногу со временем, к тому же это такое умственное изобретение – и вот, он решился его завести.

Лесничий предположил, что это дорогое удовольствие.

– Да, конечно… само собой… пришлось-таки раскошелиться. Но я думаю, что со временем это окупится. Видишь ли, Вильхельм… с его помощью можно избежать множества недоразумений и ненужной траты времени, да и издержек тоже. Вот, например, сейчас я говорил с зерноторговцем из Стуббекёбинга. И это как раз тот самый, к которому я ехал тогда… когда вечером произошел этот случай на мельнице. Часов в одиннадцать я поехал в город, чтобы заключить с ним сделку… помнишь, на обратном пути я еще тогда завернул к вам… я говорил с тобой в лесу, где вы валили деревья… потому что по дороге я узнал, что он уехал на Богё и вернется домой только на следующий вечер… И сейчас, когда я говорил с ним, мне пришло в голову: будь у меня тогда телефон, я бы сначала узнал, на месте ли зерноторговец, да и вообще дело можно было бы обговорить по телефону… и всего этого не произошло бы.

Мельник больше не курил. Он держал трубку между колен и в который раз перебирал в уме бесчисленное количество мелочей, которые, каждая независимо от других, сплелись в одну цепь для того, чтобы это произошло… и с другой стороны, для того, чтобы никто не узнал правды; например, если бы в тот день он застал пастора дома и объявил о своей женитьбе на Лизе, он бы пропал. И он чувствовал, – как и всегда при подобных размышлениях, – что ему помогала какая-то демоническая сила, злой рок, который рассчитал и устроил для него все до мелочей. Он помнил теперь совершенно точно, что еще в сентябре собирался поставить себе телефон. Найдись у него лишние полсотни крон, он бы непременно это сделал. А то, что у него не оказалось этих денег, зависело от цен на зерно, а цены в свою очередь зависели от погоды за год до этого – еще при жизни Кристины! – и от того, что на юге России была пущена новая железная дорога; он вдруг вспомнил, что в свое время читал об этом в газете. Так что не будь дорога достроена – и от чего только это могло зависеть?.. Он непроизвольно обхватил руками голову: перед глазами у него все плыло, и он испугался… Но если бы… что тогда? Тогда бы этого не случилось, он женился бы на Лизе, которая изменяла бы ему и вообще была дурным человеком – это тоже было бы несчастьем, и сейчас он не мог бы сказать, какое хуже. Вот только совесть его тогда была бы спокойна. Она не нашептывала бы ему днем и ночью, что он убийца, который на самом деле должен был бы попасть в руки палача или сидеть в тюрьме.

– Нельзя не подивиться, как подумаешь, – начал он снова, – что, будь у меня тогда эта штуковина, ничего бы не произошло и те двое были бы живы… Как подумаешь, это даже курьезно – что случайность играет такую большую роль.

– Случайность тут ни при чем, Якоб.

– Ты думаешь? Ну конечно, все всегда решает Провидение да и сатана иногда прилагает руку.

– Что касается этого… Видишь ли, ни один добрый христианин не станет отрицать, что сатана имеет большую власть и что он ходит среди людей и выискивает себе жертвы. Но ведь он и сам всего лишь тварь и не может ничего сделать по собственной воле – об этом говорится и в Библии, в книге Иова, – дьявол должен иметь дозволение Господне на то, чтобы искушать человека, и в конце концов Господь приведет дело к тому, что ему угодно и что он замыслил с самого начала. Стало быть, Якоб, на все Господня воля.

– Да, но, возможно, Божий Промысел не всегда успевает вмешаться так, чтобы исполнилась Господня воля – например, когда я имел несчастье убить тех двоих?

– Нет, мы знаем, что на все Господня воля, мы не должны в этом сомневаться, даже когда не можем понять. Не нам толковать Промысел Божий и его пути, но, например, можно себе представить, что, останься эти двое в живых, они сделали бы много зла, а их исчадья еще больше.

– Да, действительно… можно посмотреть на это и так. Но представь себе на минуту, Вильхельм, что дело было так, как подозревал и в чем пытался уличить меня помощник окружного фогта: будто бы я знал, что те двое находились наверху, и повернул шатер, чтобы отомстить им – уж это-то злодеяние не могло быть подсказано Богом… а ведь такие случаи тоже бывают.

– Даже если и так – все равно.

– Нет, нет, Вильхельм! Это не укладывается у меня в голове… Господь не может хотеть зла.

– Верно. Но то, что мы называем добром, не всегда есть добро в Его глазах.

– Этого я не понимаю. Зло – всегда зло. И зачем было Господу допускать такое преступление?

– Может быть, ради тебя самого.

– Ради меня?

Лесничий был слишком захвачен собственными религиозно-философскими идеями, чтобы заметить чрезмерную заинтересованность, с какой его друг выразил свое удивление. Он вообще не смотрел на мельника, иначе выражение лица друга все же бросилось бы ему в глаза; но лесничий не отводил взгляда от цветастой скатерти на столе, с трудом пробираясь через лабиринт своих мыслей.

– Да, теперь мне ясно, что преступление вполне может совершиться ради блага самого преступника. Мы должны вспомнить, что нашей целью не является прожить жизнь невинными – так же как и счастливыми, – и может статься, что самое опасное – это такая невинность, которая ведет к самодовольству и позволяет рассчитывать только на праведность своих дел. Нет, Господу угодно, чтобы мы познали грешную природу мира и прежде всего нашу собственную грешную природу, и в страхе и ужасе перед ней обратились к Господу… Единственно важно спасение нашей души, все остальное не имеет значения. Если человек так отупел, что помочь ему встряхнуться могло только преступление – иначе он никогда не разглядел бы дьявольское начало в себе самом, никогда бы не устрашился и не стал бы униженно молить о милости Господней, – почему бы Божьему Промыслу не избрать и такой путь?

Мельник не отвечал и тоже не поднимал глаз на друга. Он пытался осмыслить открывавшуюся ему новую и совершенно неожиданную точку зрения, которая пугала его. Он крепко сжал зубы, вокруг рта играли желваки, на висках вздулись жилы. Если бы сейчас перед ним сидел следователь, он бы очень скоро услышал признание обвиняемого. Но лесничий истолковал это выражение на лице своего друга и будущего зятя по-другому: он решил, что бремя вины, которое все время угнетало мельника после катастрофы, стало ощущаться еще сильнее, да и неудивительно – ведь они так долго говорили о ней.

– Да, милый Якоб… понятно, что это так угнетает тебя… и в особенности подозрение, о котором ты упомянул… это всякому было бы нелегко…

Мельник тихо застонал и попытался жестом остановить его.

Опираясь локтями о стол, лесничий наклонился к другу.

– Да, это я очень хорошо понимаю… хотя что касается того обвинения, не стоит принимать его близко к сердцу, ведь никто ему не поверил, кроме самого помощника окружного фогта, а законники везде подозревают преступление, для того их и учили; наш помощник фогта к тому же еще и молодой человек, которому наверняка очень хотелось показать свою проницательность. Впрочем, теперь и он так больше не думает, ведь следствие показало, что ни о чем таком не могло быть и речи. Но я хочу подчеркнуть, что все это не должно тебя угнетать. Ты должен принимать это как проявление Божьего Промысла, и снова жить смело и спокойно, и стряхнуть с себя сумрачность – не копаться больше в этой истории, потому что это бесполезно и ни к чему не приведет. И еще я думаю, что пора тебе собраться с силами и жениться на Ханне.

Лесничий откинулся на спинку дивана и вздохнул с облегчением: трудные слова были произнесены, и самым решительным образом.

– Спасибо, Вильхельм, – сказал мельник, – это очень славно с твоей стороны, и я знаю, что ты желаешь мне добра…

– От всей души, Якоб, и я предлагаю это только ради тебя – что до меня, ты сам понимаешь, как мне будет недоставать Ханны, без нее в моем доме станет пусто.

– Надо тебе самому поискать себе жену, – заметил мельник со слабой улыбкой.

– Возможно, так оно и будет. Ведь в Писании сказано, что нехорошо быть человеку одному. [19]19
  Бытие, 2:18.


[Закрыть]Но сейчас эти слова особенно подходят к тебе… Сам понимаешь, я бы не стал так настаивать, если бы мог думать, что у тебя есть серьезные причины, которые этому мешают, я имею в виду, что твои намерения изменились… что ты не хочешь жениться на Ханне…

– Нет, что ты, – пробормотал мельник. – Ты же отлично знаешь, что я хочу…

– Знаю. Тебе не хватает только воли к жизни. И потому я говорю тебе: встряхнись, скинь с себя гнет, начинай жить – ведь то, что у тебя сейчас, это не жизнь.

– Ты прав, это не жизнь – то, как я провел всю зиму… и вот теперь уже весна… о Господи, да! Но я боюсь, что уже не смогу измениться, вот в чем дело.

– Изменишься, непременно изменишься.

– И потому, пойми меня, я считаю, что не вправе связывать свою судьбу с молодой девушкой. Мне жаль Ханну.

– Ах, перестань! Не забивай себе голову вздором. И кроме того, Ханна-да, конечно, она молодая девушка… хотя вообще-то она не так уж и молода… но я хочу сказать, что она ведь не такая, как другие девушки с их ребячеством и тщеславием.

Она понимает, что на нее возлагается миссия, и она в состоянии ее выполнить. Доверься ей, Якоб, ручаюсь, ты не ошибешься.

– Да, но не слишком ли рано, ведь год траура только что истек? – Мельник по своей привычке старался отложить дело в долгий ящик и выиграть время.

– Вряд ли кто так подумает. Это же особый случай. Вспомни, ведь устами тех, кто давал показания на следствии, было всенародно объявлено, что вы с Ханной собираетесь пожениться. Стало известно и про стук в наше окно – то есть что твоя первая жена сама выразила пожелание, чтобы вы соединились. Так что все этого ждут, и недавно даже твоя теща сказала мне, мол, скорее бы уж, а то у тебя появляются странности.

– Вот как? Она это сказала?.. Н-да…

Дверь из передней открылась, и служанка внесла поднос с кофейником и чашками. Мельник облегченно вздохнул – можно было немного отвлечься, и, возможно, теперь разговор перейдет на менее волнующие темы. Лесничий тоже просиял при виде кофе и явно пришел в благодушное настроение, не столько потому, что ему не терпелось выпить чашечку, сколько потому, что он увидел в этом признак возвращения мельника к добрым старым привычкам; быть может, сам того не сознавая, его друг был на пути к примирению с жизнью. Мельник и в самом деле за все это время ни разу не пил своего любимого предобеденного кофе – это напомнило бы ему то утро пятницы в середине ноября прошлого года, когда он за чашкой кофе сказал Лизе решающие слова. Сегодня был первый раз, когда он снова пил кофе, да и то лишь ради лесничего, как радушный хозяин.

Мельник отхлебнул и непроизвольно скорчил гримасу. Это был не Лизин кофе. Кристина тоже не умела приготовить хороший кофе – как ни странно, Лиза единственная смогла ему угодить. И не без гордости за нее он вспомнил, как капеллан однажды сказал, что кофе у мельника лучше, чем в пасторской усадьбе. Сумеет ли Ханна варить ему такой же вкусный кофе? Он с горькой улыбкой посмотрел на лесничего, предполагая, что и он обратил внимание на то, что пьет бурду вместо прекрасного напитка, которым угощали его здесь раньше. Но тот, не будучи столь изощренным ценителем кофе, с удовольствием прихлебывал из своей чашки, обсасывал сливочную пенку с усов и от всего сердца улыбался в ответ на улыбку мельника. И, наливая себе вторую чашку, с решительным кивком возобновил прерванный разговор:

– Как я уже сказал, насчет этого не сомневайся, Якоб.

– Ну да, конечно. Хм-м… Но видишь ли, есть еще одна причина: эта мельница стала не слишком подходящим местом, чтобы молодая девушка могла войти сюда хозяйкой.

– Что за вздор!

– Нет, это правда, Вильхельм, это правда, – сказал мельник, с серьезным видом покачав головой. – Я думаю, что в скором времени сумею продать ее за свою цену, хотя пока мне это не удавалось. Я не так богат, чтобы сбыть ее с рук по дешевке, иначе, Бог свидетель, давно уже моей ноги бы здесь не было.

– Но, милый Якоб, до тех пор может пройти несколько месяцев, а то и больше, и как раз в это тяжелое время тебе нужна Ханна, она будет тебе поддержкой.

– Нет, нет, ты не знаешь, в чем дело, иначе сам бы не пустил ее… Лишь когда я смогу привести ее на новую мельницу, где не будет… Вильхельм, ты веришь в привидения?

Лесничий непроизвольно вздрогнул, ошарашенный вопросом.

– Как тебе сказать, я-то сам никогда их не видел, но допускаю, что эта нечисть встречается.

Мельник всем телом перегнулся через стол и прошептал:

– На мельнице завелись привидения.

– Что-о?

– Да и неудивительно, после того, что там произошло. Где же еще и водиться привидениям, если не там? Я все время этого ждал. Я ведь велел настелить новые доски на размольном этаже, но все время ждал, что на них снова выступят пятна крови. Я слышал такую историю. Мой дядя был на острове Фюн, и там в одной господской усадьбе произошло убийство. В той комнате перестилали полы много раз, однако пятна крови всегда снова выступали.

– И тут тоже выступили пятна крови?

Мельник чуть ли не с презрением покачал головой.

– Но когда же появились привидения?

– Сразу. Началось с кота.

– С Пилата?

– Ну да… Ты, верно, знаешь, что Пилат никогда не ходил на мельницу. Но в тотвечер он был там… да ты же и сам его видел… И что бы ты думал, с тех пор он так и не ушел с мельницы. Может быть, раз-другой побывал на кухне или ненадолго выходил во двор… не слишком удаляясь от мельницы. Но живет он с того вечера на мельнице, а мельничному коту, Кису, пришлось уйти.

– Наверное, новая служанка меньше нравится ему, чем Лиза, а на мельнице он чувствует себя как дома еще с прежних времен.

Мельник иронически улыбнулся.

– Точь-в-точь так я ответил Кристиану; тот сразу сказал, что с котом дело нечисто. Каждый вечер Пилат поднимается на размольный этаж и ходит и ходит по кругу… в одном и том же месте… у лестницы, – как, помнишь, он ходил в тот вечер, и еще он смотрит вверх и мяукает.

– Хм-м. Да, конечно, это удивительно. Но, может быть, такая жалкая тварь тоже способна помешаться, как мы. Мне случалось пристрелить оленя, потому что он впал в бешенство… и у собак бывает водобоязнь.

Мельник снова улыбнулся с видом превосходства, подвинул свой стул так, чтобы сидеть рядом с лесничим, вытянул вперед указательный палец и прошептал:

– Там капает.

– Что-что?

– Там слышен стук капель-там, на размольном этаже.

– Ты сам слышал?

– Нет, я не слышал. Но сегодня утром ко мне пришел Кристиан и рассказал. Он был вне себя и заявил, что не останется на мельнице. Мало того, что в кота вселился дьявол, так еще этот стук капель, хотя на самом деле никаких капель нет, – это, мол, уж слишком… Я обещал ему сегодня вечером, в то самое время, когда он слышал капли, подняться к нему наверх… Мне не очень по душе ходить на мельницу, когда стемнеет, но уж придется потерпеть.

– Хм-м. Вот какие дела… да, не весело. А сами-то они не появляются… я хочу сказать, ты не видел кого-нибудь из них?

– Слава Богу, нет! Я их не видел, но это еще впереди… и это тоже… Так что, сам понимаешь, на моей мельнице не место для твоей сестры и ты не пошлешь ее сюда.

Лесничий поднялся, мельник тоже встал.

– Послушай, Якоб! Плохо же ты знаешь мою сестру, если думаешь, что она побоится встречи с нечистой силой и привидениями, когда долг призывает ее быть утешением и опорой для того, кого она выбрала себе в мужья. Куда бы ни шла Ханна, она идет с Богом, и потому идет спокойно и охотно, и я думаю, что здесь она нужна. Так что ради нее не надо откладывать женитьбу до тех пор, пока ты продашь мельницу Подумай об этом.

И он протянул другу руку на прощанье.

Мельник схватил ее и крепко пожал.

– Спасибо тебе! Я рад это слышать и… возможно, я действительно… да, я обязательно подумаю об этом… обязательно.

Он пошел с другом в конюшню и помог запрячь двух пони. При этом он не мог не вспомнить Ханну, которая у себя в конюшне резвилась с маленькими лошадками. А Мишка сорвал с нее шапку. Как весело смеялись они оба! Он, мельник, больше никогда не будет так смеяться – и, возможно, она тоже. Здесь, на мельнице, она забудет свой радостный смех.

– Счастливо, Вильхельм! Спасибо тебе за красивый столик… и за все. Сердечный привет Ханне.

Мельник вышел на дорогу и долго смотрел вслед коляске, которая в белом облаке пыли катила к лесу. Лес светился свежей весенней зеленью. Теплый, но довольно сильный ветер развевал волосы мельника, тополя шелестели, с неба доносились трели жаворонка, невидного в ослепительных солнечных лучах, так что казалось – это поет само небо; и ярче, чем трава, зеленела невысокая озимь, по которой временами проходили волны – так нервно вздрагивает от наслаждения молодая жизнерадостная человеческая плоть.

Мельник заслонил глаза ладонью. Теперь коляска превратилась в точку, которая вот-вот исчезнет в светло-зеленой массе листвы, как раз в том месте, где ее разделяла полоска тени. А где-то там, глубоко в лесу, спрятавшись в нем, жила Ханна, которую мельник давно уже не видел.

Неужели он и в самом деле заберет ее оттуда? Имеет ли он на это право?

Песнь жаворонка постепенно замирала, как будто солнечный луч мало-помалу втягивал ее в себя. Но почти над самой головой у мельника неизменно звучало жужжание мельничных крыльев, которые сейчас – после недолгого периода бездействия – снова работали. Полностью обтянутые парусами, они вертелись на не слишком сильном весеннем ветру с неким радостным и удовлетворенным спокойствием, без спешки и напряжения. И на вид в них тоже было что-то весеннее и праздничное: паруса были новые и сверкали белизной в солнечных лучах. Эта была не та черная, исхлестанная непогодой ткань, которую тогда трепала ноябрьская буря, не та ткань, которая щелкала и полоскалась, когда он поворачивал крылья против ветра. Однако черные махи, защитная дрань и иглицы, чьи прямоугольные силуэты просвечивали на солнце сквозь белую парусину, были те же самые, они участвовали в том событии, они помнили все: как им вдруг стало трудно вертеться, как они с нетерпением ждали, чтобы их повернули по ветру, который дул в них под углом и подбадривал возгласом «Дальше, дальше!», а они были не в силах повернуться, остановились на полпути с севера на восток и больше не могли двинуться.

Такое происшествие четыре мельничных крыла не могут забыть. В их скрипе у шатра, где они сходились, казалось, звучал разговор об этом, и он шепотом передавался по иглицам, и в жужжании крыльев оборачивался вопросом: «Хозяин, вы ничего не знаете о том, что же тогда произошло, в чем было препятствие? Галерея говорила нам, что именно вы стояли в тот вечер у ворота, а ведь кому как не ей это знать. Разве такдолжен был сработать сам хозяин, мастер своего дела – или у вас есть серьезное оправдание тому, что вы опозорили себя и нас?»

Хозяин и мастер провел рукой по лбу и побрел к дому, волоча ноги и повесив голову.