Текст книги "Мельница"

Автор книги: Карл Гьеллеруп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

III

А йомфру Метте и оруженосца ждал страшный конец.

Уже наступила середина августа. Мельница либо вовсе простаивала, либо работала еле-еле, на одном поставе. Над золотящейся на соседнем поле рожью висело красноватое марево; на размольном этаже, несмотря на плотную соломенную кровлю, было жарко и душно; здесь-то и трудился в поте лица Йорген, одолевая последние страницы повести из дареного альманаха. Время от времени он задремывал на мешке, и тогда ему снились удивительные сны – нагромождение кошмаров на основе всего прочитанного.

Йомфру Метте добилась-таки своей цели: стала подругой жизни рыжего рыцаря, заделалась хозяйкой Хольмборга и в отсутствие супруга преступно наслаждалась любовью в объятиях оруженосца Яльмара. Эти двое уже принимали меры для того, чтобы окончательно разделаться с рыцарем, когда в замок неожиданно прибыл его дядя, достопочтенный епископ Отто. Сему благочестивому человеку явился призрак коварно убиенной йомфру Карен – не затем, чтоб отомстить, а чтобы спасти от такой участи своего возлюбленного. В тайниках фру Метте, которые тут же обыскали, были обнаружены, помимо подозрительных порошков, каббалистические письмена. Вместе с любовником ее заковали в кандалы и отвезли в город, где обоих бросили в башенную темницу, а там, поскольку они не признавали свою вину добровольно, их стали подвергать мучительным допросам по всем правилам искусства.

Автор этой истории, вероятно, когда-то посетил башню пыток в Нюрнбергском замке или другой каземат, столь же хорошо оборудованный для проявления изощренной человеческой жестокости, ибо не преминул подробнейше проследить за всеми допросами фру Метте и с безжалостной наглядностью описать каждое орудие, в том числе изображая его в действии на все более обнажавшемся corpus delicti. [6]6
  Выражение corpus delicti (лат.) обычно означает «вещественное доказательство», «состав преступления» и т. п. Здесь явно обыгрывается буквальное значение слов, т. е. «преступное тело».


[Закрыть]Дело в том, что если ранее благопристойность мешала пишущему для народа литератору руками невидимых амуров обнажать последние прелести фру Метте, он посчитал, что палач имеет право на все, так что пыточная скамья стала тем ложем, на котором читатель мог, не краснея, лицезреть даму нагой.

На простодушного, а потому восприимчивого и наделенного буйным воображением Йоргена все это производило столь сильное впечатление, что по мере чтения он буквально чувствовал, как ему ломают кости, выворачивают суставы, как его колесуют. Но и закрыв книгу, отложив ее в сторону, он не избавлялся от ужасов: они самым отвратительным образом проникли в окружающую его обстановку и обосновались на мельнице. Если в начале повествования мельница была замком с галереей и вышкой, то теперь она превратилась в гораздо более реалистическую башню пыток, в которой человека с каждым этажом ожидали все более изуверские мучения. Со своими неприглядными, запыленными, обвитыми паутиной балками мельничные этажи – особенно в сумерках – весьма напоминали угрюмые помещения башни, о которых читал Йорген. А уж поздно вечером, когда свет на размольном этаже сосредоточивался вокруг небольшой лампы посередине, отступившая за пределы этого круга тьма сгущалась до полной кромешности: все словно было приготовлено к допросу, в котором маячившему в тени огромному ситу отводилась роль ждавшей своей жертвы скамьи для пыток. Стоило заскрипеть наверху лебедке, которая поднимала со складского этажа очередной мешок, как Йорген вспоминал о своем романтическом alter ego, Яльмаре, которого поднимали вверх, подвесив за большие пальцы рук. Стоило Йоргену взяться за ворот, чтобы повернуть мельницу, как он вздрагивал при мысли о «железной бабе» – дыбе, которая с помощью такого же ворота вздергивала свою жертву, чтобы затем вонзиться в нее кинжалами и раздавить. Но хуже всего была сама мельница, медлительный и ворчливый скрип которой доносился постоянно, за исключением периодов полного безветрия. Она казалась Йоргену огромным и сложным сооружением для казни: одни колеса его были из тех, вокруг которых – в сочетании со столбом – «оборачивали» человека (Йорген плохо представлял себе, что означает это выражение при колесовании, однако резонно считал такое положение малоудобным), другие с каждым оборотом ломали по косточке, третьи – зубчатые колеса – зубцами вгрызались в плоть и раздирали ее. Еще немного, и подручный увидит весь верх залитым кровью и услышит, как она капает с яруса на ярус.

Но одновременно с превращением в мрачную башню пыток мельница обрела статус эротического святилища. За распространяемым страшными образами мраком таился блеск неприкрытой женской красоты, а к дрожи, вызванной испугом, примешивалась сладострастная дрожь от представления сего горделивого и греховного тела, которое отдали на растерзание орудиям пытки, – представления, разумеется, смутного и робкого, каковое только и может быть у деревенского парня, чье воспитание не включало в себя лицезрения ни статуй, ни даже красивой плоти, изображенной на картинке. Воображение Йоргена, благодаря которому Лиза некогда предстала перед ним в роли йомфру Метте, в вяло текущие, праздные часы полуденного зноя морочило ему голову разнообразными грезами, от которых сердце его болезненно-сладко сжималось, пульс бешено скакал и дело нередко кончалось слезами, непонятными самому Мельникову подручному; он испытывал лишь удивительную злость ко всему и всем, а также безграничную тоску и сожаление по поводу своего одиночества, но одновременно эти слезы совершенно очевидно вызывали страстное томление по Лизе.

Да, он томился и тосковал – словно Лиза была далеко от него. Так близко, как они очутились друг к другу в темноте людской (в ту ночь, когда умирала мельничиха), им больше побыть не удавалось; можно сказать, это был последний раз, когда они по-настоящему были наедине. Иногда он закрывал глаза, чтобы увидеть причудливые черты ее тогдашнего лица, освещенного снизу спичкой, и если лицо появлялось в его грезах – что бывало отнюдь не всегда, – оно приводило Йоргена в сильнейшее и долго не отпускавшее волнение.

В подобном настроении он и пребывал однажды ввечеру, когда Лиза пришла к нему на размольный этаж с кашей к ужину. Обычно она посылала ее с Ларсом, и это поручение явно было по душе славному малому, ибо свидетельствовало о том, насколько мало Лиза ценит наглого Йоргена. Изредка, впрочем, она относила еду сама, причем не старалась тут же исчезнуть, ее вполне можно было задержать наверху. На этот раз даже не понадобилось прибегать к каким-либо уловкам: запыхавшаяся от жары, она без приглашения села на мешок и устремила взгляд на Йоргена, который прямо-таки оторопел от нежданного счастья. Однако же он быстро обрел привычную рассудительность: выглянув незадолго до прихода Лизы с галереи, он видел, как мельник с Хансом направляются к теще. Это была редкостная удача, и Йорген не собирался упускать ее.

– Перестань таращиться на меня, ешь лучше кашу.

Йорген принялся за еду.

– Это хорошо, что ты можешь иногда присесть, – проговорил он с набитым ртом, – а то хлопочешь день-деньской как заведенная.

– Да, мне тоже кажется, что дел у меня на мельнице хватает, приходится вертеться. Но сегодня я весь вечер свободна… да и жара стоит несусветная.

Лиза откровенно зевнула.

Йорген шагнул в сторону люка и осторожно открыл его, чтобы заглянуть вниз, на складской этаж.

– Не волнуйся, я послала его в сад собирать крыжовник.

– Лиза!

– Да что ж ты себе позволя…?

Договорить ей не удалось. Взыграв при мысли о том, что Лиза таким образом подготовила беспрепятственное свидание с ним, Йорген уже обнимал ее. Она храбро противилась, но вскоре сопротивление ее ослабло и Йоргену даже на миг почудилось, будто, наклоняясь, дабы избежать его поцелуя, она крепко прижимается к нему. Он был в восторге, опьянен радостью победы. Однако стоило его усам коснуться Лизиной щеки, как служанка непостижимым образом выскользнула из рук Йоргена и, опрокинув его на мешок, очутилась возле лестницы.

– Это еще что такое?! – сердито вскричала она. – Я прихожу поболтать с тобой… все чинно-благородно… а ты… Постыдился бы!

Он действительно устыдился… но лишь своей неудаче.

– С чегой-то ты изображаешь недотрогу? Ты пока что не мельничиха!

– Именно поэтому.

Ее чудной взгляд совершенно сбил его с толку.

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что ты дурачок, а тебе, между прочим, будет только лучше.

Она повернулась, намереваясь идти вниз.

– Ты сама мне рассказывала, как мельник тебя поцеловал, – угрюмо, чуть не плача, пробурчал Йорген.

– Ну, мельник – это другое дело.

– Почему другое дело?

– Сам знаешь! Он ведь будет моим мужем.

– Тогда о таком никто не заикался, при живой-то жене.

– Бедненькая! Но уже видно было, что долго она не протянет. А в таком случае почему бы мужчине заранее не оглядеться по сторонам?

– Он что, прямо обещал на тебе жениться? – спросил Йорген, неожиданно сменив мрачно-плаксивый тон на заинтересованный.

– Об этом мы с тобой и могли бы поговорить… и о многом другом… если б ты был умнее… Я затем и пришла, а ты сразу со своими глупостями!

– Ладно, только присядь… я… в общем, пусть будет по – твоему.

Лиза опустилась на мешок.

– Каша, небось, совсем остыла. А я-то торопилась принести ее!

– Не остыла, просто не очень горячая и не надо на нее дуть, – сказал Йорген, с аппетитом снова принимаясь за кашу.

– Нет, до обещаний дело у нас еще не дошло, – помолчав, продолжила Лиза. – Это тебе кажется, что все происходит с бухты-барахты.

– После похорон много воды утекло.

– Ты помнишь, о ком вы говорили на поминках в людской? О лесниковой сестре.

– Не мы, а жалкий простофиля Ларс!

– Простофиля, говоришь? Да этот простофиля оказался умнее тебя.

– Что-что? – вылупился на Лизу Йорген. – Уж не ее ли собрался взять в жены хозяин?

– Ну, оглашения брака пока что не было, но если оно не состоится, ни она, ни ее братец тут будут не виноваты.

– Почему ты так решила, Лиза?

– Да мельник каждую свободную минуту бежит к ним в лес, а потом ему вроде как стыдно передо мной… он будто и не хочет туда ходить, и молчит про это, а мальчишка все разбалтывает. Только и слышно его стрекотание про тетю Ханну и «милую Енни»…

– А кто такая Енни?

– Да ручная косуля, которую лесникова сестра… Ух, как я ненавижу эту бестию! И мальчишка к нему пристает, дескать, уже целых две недели не ходили туда… А она вовсе не дура, эта сестрица, сразу поняла, что привораживанье надо начинать с сына.

– Я знал, что тебе будет трудно с Хансом, он ведь не больно тебя жалует.

Лиза одарила его не самым добрым взглядом: напоминание об этом недруге задело ее.

– Ладно, а хозяин-то что?

– Что, что! Ходит с ней и со смотрителем в лес, а потом сидит у них в гостиной, слушает ейную игру на фортепьянах. Фрёкен Кристенсен у нас настоящая дама!

– Ну, это понятно. А дальше что? Он в нее влюблен?

– Влюблен! – презрительно фыркнула Лиза. – О влюбленности тут навряд ли речь… но жениться на ней он хочет… так мне, во всяком случае, кажется. Потому что тогда он освободится от меня.

– Освободится от тебя? – непонимающе воззрился на нее Йорген. – Но я думал… он что, больше не… Разве он не предпочел бы?..

– Покрутить со мной любовь или что-нибудь такое – это он пожалуйста. А вот в жены взять – очень сомнительно… тем более что ребенок ко мне плохо относится… и мельник уверен, что мачеха из меня выйдет никудышная. Зато та, другая, не чета мне… Настоящая фрёкен, даже на фортепьянах играет… Куда лучше бедной прислуги, которая умеет только горбатиться по хозяйству.

Лиза умолкла и, закусив нижнюю губу, потупилась, предалась жалости к самой себе; это чувство, которое нередко охватывало служанку, по крайней мере доказывало наличие у нее воображения.

Несколько минут в помещении слышались только постукивание деревянной ложки о тарелку, грохот вала, приглушенный скрип и скрежет мельницы. Но вот Йорген встал, чтобы подсыпать зерна в воронку жернова.

– Да, нехорошо. Что ж теперь будет) Лиза?

Внезапно подбодренная унынием Йоргена, она откинула назад голову и засмеялась, раскрыв рот в белозубой улыбке.

– Ничего, я его еще приберу к рукам.

Засим она снова опустила взгляд и принялась водить пальцем ноги по мучной пыли на полу.

– Больше всего мешает мальчишка. Мельник, черт бы его подрал, везде таскает сына за собой, и не подступишься. А тот зыркает на тебя своими сердитыми глазищами… Я уж ему и леденцы подсовывала, и носки связала… Шерсть, между прочим, на собственные деньги купила… А если пеку блины, так непременно зову его и угощаю с пылу с жару. Ну чем мне его еще ублажить?!

Отбросив черпак на кучу зерна, Йорген засунул руки в карманы и изобразил важную позу и назидательную мину, которые бы приличествовали глубине размышлений, коими он собирался поделиться со служанкой, размышлений, свидетельствовавших о его знании людей.

– Видишь ли, Лиза, с ним такие уловки не пройдут, тебе его не одолеть. Скажу больше: был бы он лет на десять постарше, ты бы могла вскружить ему голову, как… как кружишь нам всем. Но сейчас тебе с Хансом не справиться.

Тихий смешок Лизы подтвердил Йоргенову правоту; к злости служанки по поводу того, что Ханс неподвластен ей, примешивалось лестное чувство удовольствия от безоговорочного признания ее власти над всеми взрослыми мужами.

– Ну что за вздор ты несешь! – воскликнула она. – Лучше б пораскинул мозгами и помог мне… Чем-то его наверняка можно взять, – добавила она в убеждении, что каждый покупается, надо только знать, какой ценой.

– Прямо не знаю… Разве что… да нет, это глупо…

– Очень может быть, – отвечала Лиза, сев на мешке подальше и получив возможность болтать ногами в синих бумажных чулках. – Может, и глупо, а ты все-таки скажи.

Йорген покосился на две ножки, которые, изогнувшись в воздухе, словно ласкали подошвами друг друга. Ему и впрямь хотелось дать Лизе дельный совет.

– Просто я подумал… мне пришло в голову, что Ханс очень привязан к Дружку…

– Ага! Значит, я должна теперь пресмыкаться перед дворнягой?!

– Нет, просто я… конечно, это глупо…

– Погоди, это совсем не глупо… даже здорово…

Она задумчиво кивала головой.

Йорген, приятно удивленный сим признанием, уселся обратно на мешок и принялся свистеть, одновременно выскребая трубку на пол, а потом набивая ее.

– Кончай свистеть! Неужели не можешь посидеть тихо? – прикрикнула на подручного Лиза, после чего уморительно сжала губы и наморщила лоб, давая понять, что сосредоточенно думает.

– Знаешь, что я сделаю, Йорген? – наконец проговорила она уже безо всякого напряжения на лице, как человек, разрешивший сложную проблему. – Я попрошу своего брата Пера пристрелить Енни.

Сначала тупо вылупив на нее глаза, Йорген вдруг расхохотался во всю глотку, словно посчитал Лизины слова забавной шуткой.

– Чего гогочешь?

– Ты что, всерьез? – опешил Йорген. – Какой тебе прок с того, что несчастная тварь будет убита?

На миг бросив взгляд в дверь, мимо Йоргена, Лиза надменно надула губки – другого ответа молодой человек не удостоился, тем более что ответить ему было непросто. Как могла Лиза объяснить, что в ее необузданной женской фантазии, не ограничиваемой рамками здравого смысла или соображениями логики, проснулись первозданные мифотворческие способности, породившие представление о таинственной связи между косулей Енни и ее госпожой, связи, благодаря которой через зверя можно было задеть хозяйку, так что убийство косули означало бы конец Ханниной власти над мельником? Лиза ведь немного лукавила, говоря Йоргену, что мельник, кажется, хочет жениться на Ханне, дабы освободиться от ее собственных пут; и если она действительно не считала хозяина влюбленным в его возможную невесту, то своей соперницы она боялась, а в мельнике видела человека, подпавшего под ее чары, причем чары эти были иного свойства, нежели те, что исходили от самой Лизы: Ханнино пленительное колдовство в старину называли белой магией, тогда как Лизино совершенно очевидно принадлежало к черной, а мурлычащий кот с горящими глазами исполнял при ней роль spiritus familiaris,то есть духа – хранителя. Теперь же дух-хранитель соперницы, кроткий, пугливый лесной зверь, мех которого хранил в себе свежий аромат травы, а в бездонных глазах которого таилась тень нависших над прудом дерев… – в общем, теперь зверь будет уничтожен, и посмотрим, что из этого выйдет! Чем черт не шутит…

Оба молчали: Лиза углубилась в свои фантазии, которых не могла бы выразить словами; Йорген продолжал ломать свою бедную голову над тем, почему Лизе выгодно убийство Енни. Он даже забыл зажечь трубку, и они долгое время сидели тихо под привычный шум мельницы, сегодня настолько слабый, что им почти не приходилось при разговоре повышать голос.

– На ней ошейник, отделанный новым серебром… он блестит в лунном свете… и еще звенит колокольчик, – проговорила служанка и снова умолкла.

Йорген украдкой посмотрел на Лизу, огорченный безмятежным ходом ее мыслей, которого он совершенно не понимал. Он видел, как она похорошела, стала иной: в ней появилось нечто чужое и высокомерное, некий отпечаток большей духовности, отчего созерцание ее было мучительнее прежнего: ну вылитая йомфру Метте!

Он не мог отвести глаз.

Помещение все больше заливалось потоками красного вечернего света, через регулярные промежутки пересекаемого тенями от крыльев, которые попадали и на Лизино лицо: на свету оно разгорячалось и становилось все более манящим, а в торопливой тени – все более угрожающим. В открытую дверь виднелся кусок свинцово-серого неба над белыми копнами жита и переливающейся тополиной рощей. На припорошенной мукой галерее стали появляться черные пятна – с легким стуком, точно о деревянный настил шлепались какие-то жуки.

Выглянув на улицу, Лиза заспешила уходить.

– Я так и знала, что будет дождь… Смотри, что ты натворил! – продолжала она, оглядывая платье. – Если я выйду в таком виде под дождь, считай, платье пропало.

Йорген встал и принялся отряхивать Лизу, но она тут же хлопнула его по рукам.

– Как будто это поможет! Нет, тут не обойтись без щетки.

– Щетка внизу, в людской.

– Значит, пойдем туда!

Прихватив с верха лущильной машины пустую тарелку, Лиза начала спускаться. Йорген двинулся следом.

В людской Йорген с великим тщанием почистил ее щеткой и стоял, рассматривая плоды своих трудов: не запряталось ли где мучное воспоминание об его отважной попытке обнять Лизу. И вдруг она задрала голову и поцеловала его прямо в губы.

Йорген остолбенел – отчасти от неожиданности, отчасти потому, что не решался заключить ее в объятия, боясь снова испачкать мукой и навлечь на себя гнев.

– Ну вот! Теперь ты догнал мельника… и даже перегнал, – сказала Лиза и выпрыгнула в арку подклети, где ее чуть не переехала резво влетевшая туда повозка.

Кристиан еле остановил лошадей, когда откуда ни возьмись выскочила Лиза и с криком прижалась к стене, подбирая подол, чтобы его не порвало дышлом.

– Здрасьте, пожалуйста! Ну и спешка у тебя! – прокричал Кристиан.

– У меня всегда спешка… Будь я на месте возницы, наши откормленные гнедые бегали бы иначе.

– По-моему, они и так бежали хорошо.

– Еще бы, потому что ты не можешь их удержать, когда они рвутся в конюшню. Тоже мне, кучер!

– Ты уже и лошадьми хочешь заправлять, как заправляешь хозяином и Йоргеном.

– Как это я ими заправляю?

– Да можно сказать, водишь за нос.

– Что ты говоришь?! Только их, тебя это не касается?

– Не-е-е, со мной такое не проходит, и ты, милая Лиза, прекрасно это знаешь.

Закусив губу, Лиза вызывающе смотрела на улыбавшееся ей с подводы красное веснушчатое лицо. Она прекрасно знала, что на самом деле Кристиан сходит по ней с ума не меньше мельника или Йоргена, но его бойкий нрав неизменно подсказывал ему, что лучше напустить на себя надменность и изобразить дело так, будто это она бегает за ним, на что Лиза злилась, тем паче в эту минуту, когда стоявшему в людской Йоргену было слышно каждое слово.

– Хвастун! Пусти меня выбраться отсюда.

Она действительно оказалась заперта. Лошади зашли в арку настолько далеко, что дышло едва не упиралось в стену. Впрочем, сзади проход был свободен. Однако неужто Лизе предлагается бежать кругом по дождю и слякоти?

Она топнула ногой.

– Подай же коней в сторону, я хочу выйти.

Кристиан только рассмеялся.

– Лезь-ка лучше сюда и помоги мне выгрузить мешки.

– Ты что думаешь, мне нечем себя занять?!

– Да мы мигом… Тебе нужно будет только насаживать мешки на крюк, небось не надорвешься.

– Тогда пошевеливайся.

Она поставила ногу на поперечину дышла и с кошачьей ловкостью забралась в повозку, не приняв протянутой Кристианом руки, а тот, услышав ее нетерпеливое «прочь», спрыгнул на другую сторону и вошел в мельницу.

Не успела дверь за ним закрыться, как Лиза, схватив вожжи, хлестнула лошадей так, что они рванулись из арки к конюшне. Но Лиза придержала их и заставила сделать не очень уклюжий разворот вправо, а затем встать у дверей на кухню, где и соскочила.

Кристиан столь рьяно кинулся вверх по лестнице, что ничего этого не слышал и оторопел, когда, открыв люк складского этажа и спустив канат подъемника, не обнаружил внизу ничего, кроме каменной платформы.

– Какого черта!

Он сунул голову в люк, но вместо повозки или Лизы увидел Йоргена: он стоял в дверях людской, ухмыляясь и поглаживая свои припудренные мукой усики.

– Слезай оттуда, Кристиан, и пригони повозку назад! Теперь уж я помогу тебе поднять мешки наверх, так будет сподручнее.

– Спасибо за доставку, Кристиан! – прокричала Лиза. – Я даже ног не замочила.

Кристиан покраснел и чуть не лопнул от злости, – не столько потому, что его поставили в дурацкое положение в присутствии свидетелей, сколько из-за Йоргена, который, оказывается, находился в людской, откуда стремглав выскочила Лиза. Значит, между ними что-то было.