Текст книги "Мельница"

Автор книги: Карл Гьеллеруп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

КНИГА ВТОРАЯ

I

В следующую среду на мельнице устроили поминки.

Кроме ближайших родственников – матери и брата, которые были еще и соседями мельника, – присутствовали только лесничий с сестрой, пастор и учитель, а также дальние родственники из двух крестьянских семейств: они приехали на похороны за много миль и их не хотели отпускать домой, пока они немного не подкрепятся.

Для Лизы день выдался хлопотливый, но это был и день гордости, поскольку он выставлял напоказ ее таланты, позволял на глазах всего честного народа выступать в роли хозяйки дома – пусть даже не облеченной внешним авторитетом, но, по крайней мере, действующей с сознанием своей власти. Главное, что разъезжавшиеся гости (лучше бы их было намного больше!) превозносили ее до небес: вот уж прислуга так прислуга, мельник должен быть доволен! Жаль только, что сразу чувствуется отсутствие в доме жены!

Не торопитесь, люди добрые! Кто знает… всему, как говорится, свое время. Сегодня на очереди этомероприятие, ради которого следует поусердствовать. Вот почему Лиза и слышать не захотела о предложенном мельником холодном ужине – не хватало только, чтобы пошел слух, будто она не справилась с приготовлением жаркого!

Итак, сразу после кофе, который несколько приподнял свойственное похоронам торжественно-печальное настроение, предъявило свои деспотические права вышеупомянутое жаркое – огромная телячья нога, и Лиза даже обрадовалась, когда сестра лесничего, Ханна, уже помогавшая ей с кофе, спросила, чем она еще может быть полезна. Ей поручили нарезать шпинат.

Зато Лизе отнюдь не пришлось по вкусу, когда минут через пятнадцать в кухню заявилась необъятная матушка-крестьянка, то бишь теща со своим благожелательным:

– Как дела, Лизочка? Что-нибудь получается?

«А тебе какое дело, старая карга?» – подумала Лиза, бормоча слова благодарности за милостиво проявленный интерес.

Она стояла возле печки, из которой только что вынула жаркое, и посыпала его солью. Огромный кусок мяса восхитил мадам, и та склонилась к прислуге.

– Сегодня мы, прямо скажем, не будем голодать.

– Конечно, я даже думаю, самому хозяину усадьбы не каждый день удается так поесть.

Под хозяином усадьбы подразумевался известный своим чревоугодием сын мадам Андерсен; Лиза не раз слышала, как та жаловалась на него дочери, считая, что эти жалобы не донесутся до Лизиных длинных ушей. Язвительность реплики была завуалирована – никто не мог бы обвинить служанку в недостаточной почтительности, – и все же она достигла своей цели.

– Да, девочка моя, тебе повезло, – не менее колко ответствовала мадам, – такая нога запекается почти что сама по себе.

– Повезло! – отозвалась Лиза. – Можно подумать, она на меня с неба свалилась.

– Если не с неба, так от мясника Хендриксена. Небось, ты в хороших отношениях с этим дамским угодником?

– От Хендриксена? – надменно переспросила она. – А вот и нет. Я велела Кристиану отвезти меня в город.

Фраза «Я велела Кристиану» приятно щекотала язык, тем более что в ней не было преувеличения. Мельник разрешил Лизе действовать на свой страх и риск, так что по части еды поминками заведовала она сама.

На хозяйку усадьбы это замечание произвело ожидаемый, тонко рассчитанный эффект. Она взвилась:

– Ах, ты уже «велишь» запрягать! Барыню из себя изображаешь?! Смотри, милая, как бы тебе это не вышло боком! Такое до добра не доводит!

Она круто отвернулась, прошуршала столетними фамильными шелками по не слишком чистому кирпичному полу и принялась разглядывать все, что стояло на кухонном столе и полках, а также висело на стенах. Лиза бросила на владелицу шелков красноречивый взгляд через плечо: «Теперь ты будешь совать нос в мои горшки и кастрюли? Да твоей роже все равно не похорошеть, сколько б ты ни любовалась на свое отражение в них!» Лицо мадам Андерсен, и так не отличавшееся красотой, в самом деле не похорошело: латунная мельница для кофе вытянула его в длину, как у глупого клоуна, потемневший бок медного котла растянул в ширину, словно голову ее изо всей силы потянули за уши… но при всех этих искажениях зеркальные картинки не оставляли желать лучшего в смысле их четкости. Между тем вдова Нильса Андерсена сама ведала просторной, хорошо оборудованной сельской кухней, которая, однако, не принадлежала к излюбленному писателями-романтиками типу, где на выдраенном столе не найти ни пылинки, а оловянная и медная утварь блестит, словно ею никогда не пользовались, – нет, в такой кухне вдова чувствовала бы себя неуютно, ей бы очень не хватало непритязательной грязи, некоей фамильярной засаленности и скромности, проглядывающей в утрате металлического глянца. Сколько она ни искала, к чему бы тут придраться, это оказалось невозможным.

Она как раз пришла к сему неутешительному выводу, когда сбоку от нее отворилась дверь в людскую, причем отворилась настолько резко и широко, что ручка двери весьма нелюбезно стукнула вдову по спине.

– Ну, Лиза! Когда же мы наконец…

Ворвавшийся в кухню Йорген не успел сказать ничего более, поскольку укоризненный взгляд Лизы и ощущение, что дверь на что-то наткнулась, заставили его посмотреть в сторону и обнаружить сначала лесникову Ханну, смиренный вид которой унял его возбуждение, а затем и тещу самого хозяина, которая своей ушибленной спиной стряхнула с него остатки юношеской самоуверенности. Пробормотав извинение, которое приняли не слишком благосклонно, он вспомнил, что вообще-то пришел разжечь трубку, поскольку в людской не осталось спичек.

Этот недостаток быстро исправили, однако Йорген был так смущен, что, конфузливо ретируясь, плохо прикрыл за собой дверь. Из людской доносился ломающийся дискант «жалкого простофили» Ларса, излагавшего свое мнение:

– Провалиться мне на этом месте, если хозяин не женится еще до нового года… и я даже знаю на ком.

– Еще чего скажешь! – пробурчал Кристиан.

– Да-да, она тут, совсем рядом.

Лиза поспешила закрыть дверь, присовокупив объяснение: «Нам в кухне не хватает только их гадкого табачного дыма». На самом деле приятно было бы дать этой ведьме мадам и этой ханже сестрице с постной физиономией послушать, что болтают мужики про ее планы и надежды заделаться мельничихой! Она коротко взглянула вбок, посмотреть, привлекло ли высказывание из людской их внимание. Но «ведьма мадам», которой Лиза опасалась больше всего, казалась поглощенной своими смешными отражениями и время от времени обращалась к Ханне с тем или иным равнодушным вопросом, застававшим девушку в рассеянности, отчего его приходилось повторять до тех пор, пока, наконец, не следовал смущенный ответ. Лизе бросилось в глаза, что «ханжу с постной физиономией» в эту минуту, видимо, обуревали чисто мирские страсти, и благодаря внезапному озарению, каковые нередко воспламеняют фосфор женского ума, служанка связала это душевное волнение с людской, из которой доносились отголоски нешуточной перепалки… к счастью, слов разобрать было нельзя. Схватив поднос с остатками кофейного угощения, Лиза пошла туда. Дверь за собой она предусмотрительно закрыла.

– …а вы помните, как странно хозяин смотрел на нее там, у кладбищенских ворот, когда…

От Лизиного внезапного вторжения Ларс прервал свою фразу, словно школьник, которого учитель застиг врасплох, за какой-то проказой. Покраснев, он забарабанил пальцами по столу и обратил якобы безразличный взор в окно. Кристиан застыл посреди заинтересованного киванья, хотя на губах играла соответствовавшая его роли в данном споре скептическая улыбка. Йорген же спокойно и гордо попыхивал трубкой, которая торчала в презрительно опущенном уголке рта. Ему забавно было слушать, как другие идут по ложному следу, сознавая, что сам он более посвящен в интимные подробности, – с высоты этого сознания он, улыбаясь, подмигнул Лизе.

Та тоже осталась довольна: она вошла в удачный момент. Из-за хозяйственных хлопот сама она на кладбище не ходила. На кого же мог странно смотреть хозяин, если не на Ханну?.. Ах вот как!

– Удивительный вы все-таки народ, – язвительно проговорила она, ставя поднос на стол. – Я вам несу печенье и булочки, которые специально отложила для вас, а вы только и думаете о том, как бы заиметь новую хозяйку. Вы что, недовольны здешней жизнью?

– Премного довольны! – заверил Ларс, чуть не плача оттого, что обожаемая Лиза бросила ему столь незаслуженный упрек. – Да мы ничего… мы совсем не то имели…

Гнусный Йорген с улыбкой прервал его:

– Ты готов в этом поклясться, милый Ларс?

Поклясться милый Ларс готов не был, а потому подавленно молчал, набычившись и глотая слезы досады.

Но тут внимание отвлек на себя Кристиан, хладнокровно заявивший, что он-то точно недоволен и очень хотел бы, чтоб на мельнице снова появилась хозяйка, и чем скорее, тем лучше.

Лиза уставилась на рыжеволосого веснушчатого юнца, пораженная и едва ли не испуганная этим откровенным бунтом. И пока она разглядывала его спереди, с обоих флангов по нему вели перекрестный огонь взглядами Ларс и Йорген, вытаращенные глаза которых непонимающе твердили: «Да он спятил!» Однако дерзкий мельников подручный, казалось, чувствовал себя превосходно в этой накаленной обстановке, он вытянул ноги подальше вперед и засунул руки поглубже в карманы.

– Да, я так считаю, – растягивая слова, наконец проговорил он. – Разве это гоже, что ты надрываешься на кухне?.. Спервоначалу, когда ты работала с нами в пекарне, все было иначе, правда, Лиза? – При мысли об этом он ухмыльнулся. – Когда я лепил хлебы из теста, которое ты отвешивала для меня, вот тогда была жизнь.

Йорген подался вперед и запыхтел трубкой, скрывая за клубами дыма свое раздражение. Эти утренние часы в пекарне, где Кристиан стоял бок о бок с Лизой и постоянно соприкасался с ней, всегда бесили его. Лиза же, удовлетворенная объяснением Кристиана, искренне наслаждалась гневом Йоргена, пусть даже им грозила опасность задохнуться. Ничто так не льстило ее самолюбию, как возможность вывести из равновесия одного кавалера при помощи другого.

– Ты хочешь нас всех разогнать своим противным дымом? – спросила Лиза, закашлявшись и пытаясь рукой развеять клубы. А когда Йорген вынужден был взглянуть на нее и пробормотать что-то вроде извинения, она ласково, многозначительно улыбнулась Кристиану, словно и у нее в памяти сохранилось много добрых воспоминаний.

– Да, тогда нам и впрямь было здорово… Во всяком случае, куда веселее, чем стоять на кухне в полном одиночестве… ну, с Пилатом, только он ведь существо бессловесное.

– Это потрясающий кот, – находчиво вставил Ларс, – гораздо лучше Киса.

Лиза вознаградила его преданность благосклонным кивком.

– Вообще-то я иногда и теперь наведываюсь в пекарню, – прибавила она, вроде как в утешение Кристиану, но скорее чтобы позлить Йоргена.

– Ну, бывает, только всегда второпях, так что потехи от твоих наведываний мало… Нет, раньше было совсем другое дело: каждый божий день я целое утро проводил рядом с Лизой – она отмеривает тесто, я леплю хлебы. Вот как должно быть! Давайте выпьем за то, чтоб так было и впредь!

Он плеснул себе в стакан остатки вина, которым Лиза предусмотрительно снабдила людскую, и, отпив половину, протянул его служанке, которая опустошила стакан, улыбаясь всем троим.

– Да, давайте выпьем за то, чтоб нам всем тут было хорошо. А если мельник захочет жениться, я ничего не имею против, скорее даже наоборот.

Йорген, вслед за Ларсом торжественно осушивший свой бокал (припомнив золотой кубок с мальвазией, из которого рыцари в его альманахе пили за здоровье возлюбленных), поймал многозначительный взгляд, которым служанка подчеркнула последние слова, и вновь почувствовал свое превосходство над другими как единственный посвященный, как Лизин сообщник; а Кристиан услышал в ее «даже наоборот» заверение в том, что она тоже скучает по возможности снова помогать ему в пекарне. Но одному лишь Ларсу было известно о нежном взгляде, который Лиза при словах «нам всем» обратила к нему, тайно намекая, что питает интерес отнюдь не только к двум главным спесивцам!..

Вернувшись на кухню, Лиза с радостью обнаружила, что мадам Андерсен удалилась. Служанка осталась наедине с Ханной и теперь особенно зорко приглядывалась к предположительной сопернице, которая чинно резала для нее шпинат. В эту минуту Лизе была не по нраву такая деловитость: «фрёкен» чувствует себя здесь как дома! она, видите ли, уже изображает хозяйку!..

Черное шерстяное платье, отливавшее на освещенных местах синевой, придавало фигуре юной девы мало ей свойственные изящество и стройность, особенно на фоне весеннего света из окна; голова девушки была наклонена вперед, и верх ее собранных в пучок волос золотился от такого освещения. Каштановые волосы были гладко зачесаны назад, оставляя открытым лоб, что вызывало презрение у Лизы, которая не реже двух раз в неделю подкручивала себе челку щипцами для завивки. Беглый взгляд в ближайшую кастрюлю лишний раз убедил ее в том, насколько залихватский, задиристый и в то же время элегантный у нее вид с этой пламенеющей челкой – не хуже, чем у городских провинциальных дам. По части прически она была уверена в своем превосходстве. В остальном же у нее было неоспоримое и весьма неприятное чувство, что, посмотрись она не в искажающий изображение предмет кухонной утвари, а в волшебное зеркальце из сказки, ее самодовольно улыбающееся лицо сильно потеряло бы от сравнения с другим лицом, которое в этот миг с деланным спокойствием склонилось над хозяйственной работой: даже в наиболее романтизированном виде красивому Лизиному лицу недоставало обаяния, зависящего не от внешнего блеска отшлифованных граней, а от внутренней тонкости, каковую можно скорее ощутить, нежели увидеть.

Это смутное чувство привело Лизу отнюдь не в лучшее расположение духа, за что чуть не поплатился ее любимчик Пилат. Пока на кухне пребывала мадам Андерсен, «потрясающий кот» сидел, притаившись в углу за плитой. Теперь он напомнил о своем существовании, выйдя оттуда и начав тереться о руку служанки, когда та, опустившись на колени, поливала знаменитый телячий окорок мясным соком. Лиза несколько раз отпихнула кота в сторону. Огорченная таким обращением с животным, Ханна хотела подманить его к себе и утешить кусочком свинины, однако же кот, не удостоив ее даже взгляда и льстиво извивая хвост, снова стал ласкаться к своей капризной хозяйке, которая вдруг прониклась сочувствием к верному зверю, а точнее, к объекту его верности, то есть к самой себе. «Я знаю, ты хороший друг, ты предпочитаешь меня… да-да, пускай соблазняет, сколько угодно, ты все равно ничего у нее не возьмешь, правда, Пилат? А если она обоснуется здесь и выгонит меня с мельницы, ты ведь не станешь попрошайничать у нее, ты лучше уйдешь со мной… верно, дорогой Пилат?..» Лиза чуть не плакала, настолько отчетливо она вообразила себе эту картину: ее лишают крова, гонят прочь с этой мельницы, на которую она приобрела полное право, и гонит пришлая, чужачка… и вот Лиза бредет по морозу с узелком под мышкой, одна-одинешенька на всем белом свете… И когда Пилат любовным «мяу» несколько раз откликнулся на ее немой разговор с ним, Лиза налила в большое блюдце остатки кофе из кофейника и щедрой рукой добавила туда молока с толстым слоем сливок. Затем она села на деревянную лавку и поставила блюдце себе на колени, а Пилат, вытянувшись во всю длину и опираясь передними лапами ей на ноги, принялся розовым язычком лакать драгоценное питье, время от времени поднимая на хозяйку свои янтарно-желтые глаза. Та наблюдала за котом сквозь слезы, вызванные негодованием и жалостью к себе… в ее взгляде светилось также суеверное благоговение перед высшим существом, перед воплотившимся в этом звере добрым духом. Он был похож на священное животное, которому жрица приносит жертву.

– Вы, наверное, очень любите животных? – сочувственно произнесла Ханна.

– Пилата я действительно очень люблю, – с вызовом ответила Лиза, правоверная жрица, не признававшая «других богов».

– Это его зовут Пилат?

– Да, а вы разве не знали? – в свою очередь спросила служанка, удивленная подобной неосведомленностью.

– И кто же так назвал кота?

– Понятия не имею… его всегда звали Пилатом.

– Я бы его переименовала. Негоже называть животных именами из священной истории.

Лиза презрительно усмехнулась.

– Любимую охотничью собаку моего брата зовут Гектором, – продолжала Ханна, – а у меня есть очаровательная косуля… я называю ее Енни.

– Собак я терпеть не могу, но к косулям отношусь хорошо, по крайней мере, к жареным… Ваш брат мог бы прислать нам косулю к осеннему столу.

– Он бы с удовольствием, только он не имеет права распоряжаться дичью.

«А, одной косулей больше, одной меньше – владельцы леса и не заметят», – чуть не выпалила Лиза, однако вовремя спохватилась: не стоило выдавать себя. Хотя эта Ханна вызывала у нее сильнейшее раздражение… Что она, собственно, притворяется?! Уж наверное, у лесничего дня не проходит без дичины на столе!

– Что вы говорите? Я в этом совсем не разбираюсь, – спокойно отвечала Лиза с видом простоватой невинности, которая полагалась ей как родственнице закоренелых браконьеров.

Разговор зашел в тупик, о чем служанка сожалела. Вероятно, ее неприязнь к Ханне так или иначе чувствовалась; во всяком случае, гостья явно не расположена была продолжать беседу. Но на руку ли это Лизе? Куда разумнее было бы дать Ханне возможность поболтать и, глядишь, проболтаться… Прежде всего хорошо бы разнюхать ее планы в отношении мельника – если таковые вообще имеются. Ведь не исключено, что это была ложная тревога. А вдруг у Ханны есть возлюбленный? Можно было бы хитростью заставить ее если не признаться в этом, то хотя бы обронить намек… ненароком упомянуть какую-нибудь мелочь, вроде бы совсем по другому поводу: например, что она вечерами выходит одна из дому (куда ей еще идти, коли не на свидание?) или что она пишет много писем… ведь резоннее всего подозревать у нее роман в Копенгагене, где она гостила с год назад. Нет, у Ханны должна быть какая – нибудь тайная любовная история, иначе чего бы ей изображать из себя святошу?.. А быть посвященной в такую тайну крайне важно – на случай если мельник все же начнет пялить глаза на сестру лесничего.

Встав рядом с Ханной, Лиза взялась точить ножи и одновременно стала выспрашивать о том, как проходили похороны, много ли было народу, что сказал пастор и какие там пели псалмы… она ведь не могла пойти на кладбище, слишком много хлопот по дому… Ах, неужели пастор говорил о покойнице такие красивые слова? Впрочем, ее дорогая хозяюшка вполне их заслужила – как терпеливо она сносила свои муки!.. И совершенно естественно, что на панихиду собралась вся округа… и мельнику должно быть приятно, что народ откликнулся… хоть и слабое утешение, а все же хорошо, что приехали… Сам-то мельник, конечно, убит горем, да и может ли быть иначе? Вообще дело к этому шло уже давно, и, говоря по правде, слава Богу, что она быстро отмучилась, потому как на выздоровление надежды не было, а такая болезнь, бывает, затягивается на несколько лет. Да и для мельника оно, может, к лучшему, коль скоро ничего поделать было нельзя; мужчина в расцвете сил, и, когда горе уляжется, ему еще не поздно приглядеть себе новую жену – на мельнице ведь ох как тяжело без хозяйки!..

Поначалу Ханна охотно поддерживала беседу. Она подробно рассказала обо всей церемонии похорон, считая, что служанке, которая хотела проводить в последний путь свою госпожу, не мешает получить хоть какое-то представление об этом обряде; затем она сама принялась расспрашивать о течении болезни, о том, сильно ли покойница мучилась в последние дни, как вел себя мельник и, конечно же, как воспринимал происходящее несчастный ребенок. Однако, когда разговор перешел к Мельниковой женитьбе, Ханна перестала поддерживать его. Ей было больно оттого, что не успела чья-то жена испустить дух, а люди уже думают о том, кем бы заполнить освободившееся место. Ну почему человек значит так мало, почему так быстро исчезает его след на земле?! И почему так скверно устроен этот мир, что пустяковые материальные заботы о домашнем и прочем хозяйстве вынуждают деревенских жителей отодвигать в сторону уважение к горю ближнего, не позволяют им сохранять любовь и верность к усопшим?! Жизненный опыт подсказывал ей, что в городах дела обстоят несколько иначе. А вот в сельской местности… До чего же тут все диктуется соображениями практичности! Грустно!.. Но Ханну встревожила не только мысль об этом. Она прекрасно расслышала Ларсовы слова о будущей мельничихе, которая, дескать, совсем рядом, – и даже вздрогнула от них. Кого он имел в виду? Во всяком случае, не ее! Тогда кого же? Там ведь никого не было, если не считать двух-трех замужних женщин; мысль о Лизе даже не пришла ей в голову. Как Ларс додумался до этого? Неужели мельник и вправду питает к ней особые чувства, и это стало заметно окружающим? Господи, грех-то какой – в день похорон брать в голову подобные мысли! А теплится ли у нее в сердце симпатия к этому серьезному, если не мрачному человеку, который сегодня у кладбищенских ворот необычайно торжественно посмотрел на Ханну, пожимая ей руку, – об этом она не хотела и думать. Вот почему она особенно болезненно восприняла поворот разговора в сторону будущей женитьбы мельника. А у столь непосредственной натуры это должно было проявиться в лаконичности ответов, в тембре голоса, в выражении лица, даже в движениях. Она и не подозревала, что ее собеседница, напрягая всю свою наблюдательность, следит за такими признаками и уже отметила их все, одновременно вроде бы простодушно рассуждая на ту же тему дальше.

По мнению Лизы, мельник вовсе не был стар для повторного брака, если, конечно, он не захочет взять за себя совсем молоденькую девушку. Ему бы, например, очень подошла какая-нибудь вдова: и хозяйству от нее была бы польза, и мачеха для Хансика получилась бы хорошая – разумеется, если б сама она оказалась бездетной. Среди прочих, в городе есть вдова шорника, которую мельник прекрасно знает и не раз хваливал…

Лиза считала такой поворот разговора безумно удачным и восхищалась собственной ловкостью, прежде всего потому, что он отводил всякие подозрения от нее самой. Ханна ведь очень доверчива! Хотя Лиза, склонная в каждом предполагать тайные грехи или по меньшей мере слабости, и видела в этой девушке расчетливую ханжу, которая «корчит из себя святошу», но которая на самом деле скорее хуже, нежели лучше остальных, это не мешало ей со странной непоследовательностью смотреть на Ханну свысока, считая ее этакой простушкой, которой можно внушить самую несусветную чушь. Теперь, если в округе заговорят о том, что Лиза мечтает заделаться мельничихой, Ханна наверняка опровергнет эти слухи. Кроме того…

– Ну почему обязательно вдова? Мельник не стар и для молодой… если, конечно, он захочет жениться…

Ага, попалась!.. Ради такого откровения Лиза и ставила свою ловушку.

Ханна и сама не могла бы объяснить, почему ее вдруг задело за живое это определение в супруги мельнику вдовы. Возможно, она просто-напросто желала ему возможно лучшую партию – наделенную красотой, непосредственностью, свежестью, желала нежной, чистосердечной любви… и в своей наивной ограниченности не предполагала, что все это может найтись у вдовы. Никакого собственного интереса Ханна не преследовала, а потому ей и в голову не пришло скрыть свое мнение – ей, которая всегда славилась откровенностью.

– Вы так думаете? – удивленно переспросила Лиза. – В самом деле?

– Да, а почему бы нет?

– Но у него уже седина на висках.

– Она ему идет.

– И, между прочим, на лбу глубокие морщины, он кажется стариком.

– Это оттого, что он много размышляет. Морщины не должны никого пугать.

– Может, оно и так… Не берусь сказать… Только, по-моему, вдова ему подойдет больше.

Лиза добилась этим разговором всего, чего хотела и чего им можно было добиться, и когда Ханна собрала в кучку нарезанный шпинат и спросила, не может ли помочь чем-нибудь еще, служанка, рассыпавшись в благодарностях фрёкен, ответила, что теперь справится сама, а барышню не стоит и дальше отрывать от общества, которое наверняка соскучилось без нее. Ее так и подмывало прибавить: «Мельник уж точно скучает», – но она удержалась… Зачем понапрасну скалить зубы, словно глупая собака? Лучше выбрать подходящий момент и всадить когти наверняка, правда, Пилат?