Текст книги "Соколы огня и льда (ЛП)"

Автор книги: Карен Мейтленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Когда мы вышли из-за деревьев, берег был пуст, только несколько чаек копались в изумрудных поблёскивающих пучках водорослей, да выброшенная волнами морская звезда лежала на мокром песке. Витор остановился, пристально глядя на море.

– Они поднимают парус. Эти ублюдки уходят без нас! Он поднялся на песчаный бархан и сбежал на берег, лёгкие волны плескались по его башмакам. – Нет, нет, вернитесь! Не оставляйте нас здесь!

Я чувствовала, как будто вокруг меня медленно опускается тяжёлый чёрный занавес. Голод, холод, боль и страх окончательно поглотили меня, и больше ничего не осталось.

Я ненадолго приходила в себя и снова уплывала, пока меня укладывали в шлюпку, на плечах моряков поднимали по верёвочной лестнице, а когда корабельный хирург с помощью одного из матросов вправлял мне колено, опять потеряла сознание.

Как мне сказали, это хирург наложил на мою ногу деревянные шины до заживления. Маркос, видимо, отказался принимать участие в этой процедуре, заявив, что он врач, а не какой-то там костоправ.

Однако, впоследствии, Витор, Фаусто и Маркос вели себя как отвергнутые поклонники – приносили подогретое вино на случай, если я вдруг замёрзну, наваливали на меня свои одеяла и чуть не подрались за право приносить мне в койку еду. Но мне лишь хотелось, чтобы меня оставили в покое, и я была глубоко признательна донье Флавии, когда та настояла, чтобы все трое присоединились к ней и её мужу за обеденным столом, а меня оставили одну в пассажирской каюте, хотя я отлично понимала, что она делает это не ради моего блага.

В те драгоценные минуты, когда оставалась одна, я постоянно вытаскивала из сумы косточку с железным кольцом. Простой железный ободок с плоским диском сверху, на котором было выгравировано короткое слово – "foi". Что это – имя? Это обручальное кольцо? Кто же они, зарытые там, в лесу, где нет ни гробниц, ни церкви? Кто их там схоронил? Было ли это проявлением милосердия к мёртвым или зверством, сокрытием тел, чтобы их никогда не нашли?

Каждый раз, касаясь кольца и косточки, я чувствовала странное горе, как от потери того, кого любила и знала, словно я стою над его холодной могилой. Это чувство огромной потери, и больше того – даже страха, как будто надо мной собрались готовые обрушиться неведомые силы. Мне ужасно хотелось избавиться от кости, но даже если бы доплелась до поручней, я не смогла бы выбросить её в море. Эта кость нуждалась в упокоении, и уж раз я её взяла – я должна ей его дать.

Исландия

 Эйдис

Пробуждение – когда сокол встряхивает свои перья.

Я знала, что она приближается. Я чувствовала. И драугр чувствовал тоже. Я снова взялась за лукет [10]10
  Лукет – вилочка для плетения верёвки. Обычно представлял из себя кусочек оленьего рога с двумя зубцами, разветвлённую ветку или кусок дерева, с ручкой, которая помещалась в ладонь. Это древнее приспособление использовалось для плетения из шерсти или других материалов прочной верёвки, называемой "цепь, которой связывалось что угодно – от мешковины до живых кур. Различные вещи – ножи, ложки, кошельки, ключи, и даже сами лукеты – подвешивались на верёвке к поясу или на шею. Верёвки служили также для обувных и одёжных застёжек, для плетения одежды и сумок. До того, как началось производство дешёвых верёвок, в повседневной жизни требовалось так много различных шнуров, что все, кроме богатеев, изготавливали их самостоятельно. Лукет умели использовать даже малые дети. Техника плетения походила на французское вязание, только с двумя зубцами вместо четырёх.


[Закрыть], наше плетение, нашу силу. Я приведу её к нам. Я должна.

Наш лукет – из куска оленьего рога, но вырезан он чужими руками. Это старинная вещь. Когда викинги на длинных лодках впервые отважились прийти в это землю, они принесли его с собой. И когда его владелица умерла, лукет вместе с ней положили в могилу. Там он лежал сотни лет, пока шторм не смыл камни и землю и не разорил могилу. Тогда мы и нашли его среди потемневших костей и разбросанных янтарных бусин.

Нам тогда не было и пяти, но мы сразу поняли, что это, ведь мать учила нас искусству плетения шнуров для одежды – так же, как готовить лишайник и чистить горшки. Но наши лукеты были вырезаны из бараньих костей, не гладкие, не отполированные, как омытый морем камень, не изогнуты гордо, как лошадиная шея... совсем не такие, как драгоценный дар от давно ушедшей. И даже тогда мы чувствовали, что мать боится видеть его в наших руках.

Теперь верёвка, которую я плела, извивалась между зубцами лукета. Достаточно длинная, чтобы дотянуться до девушки, но не достаточно, чтобы  привлечь её ближе. Каждый день я должна удлинять веревку на палец. Каждый изгиб и каждая петля медленно и осторожно ведут её к этому месту.

Три жгута из плетёной шерсти свиваются в единый шнур – чёрный, чтобы вызывать мёртвых, зелёный, чтобы дать им надежду и красный, чтобы одолжить им сил.

Я сжимала в руке основу лукета и всё время вращала его по солнцу, которое я не могла видеть, но никогда не забывала. С каждым новым узлом шнур становится всё крепче, девушка ощутит, как он её тянет, и поймёт, что это соколы её зовут. И тогда она явится. Она должна привести их к нам. Мёртвые, что идут вслед за ней – наша единственная надежда.

Рикардо

Путы – приспособление для того, чтобы не дать птице улететь, включающее верёвки, привязанные к ногам, ошейник и поводок, удерживающие птицу у шеста или блока.

И надо же, чтобы именно он, плаксивый мелкий уродец Витор принёс Изабеле весть, что показался берег Исландии. Конечно, я услыхал крики вахтенных, но они же вечно вопили, отдавали друг другу приказы на своём непонятном жаргоне с единственной целью – заставить пассажиров почувствовать себя ниже их, и потому я давно уже к ним не прислушивался. Но в этом случае оказалось, что причина их нелепого рёва – земля, и Витор помчался по лестнице в нашу каюту, чтобы сообщить радостную весть, призывая нас пойти посмотреть – как будто это была неизведанная земля, и он лично только что её обнаружил.

Это казалось ещё досаднее от того, что я впервые поверил, будто заслужил доверие Изабелы. В каждом жульничестве бывает момент, когда понимаешь, что удалось накинуть петлю на жертву, теперь можно брать её и вести куда пожелаешь. Сначала жертва остерегается, затем идут подозрения, сомнение и даже враждебность, но надо держаться и настаивать на своём. И постепенно увидишь, что тебя уже слушают, насторожив уши и принюхиваясь, и, наконец, осторожно начинают к тебе приближаться. Потом жертва задаёт вопросы, а значит, думает о перспективе. А после едва заметно кивает, неуверенно улыбается, и это уже начало доверия, но помни – только начало. Если на этой стадии поспешить – она отступит и никогда не вернётся, поэтому тут нужны успокаивающие слова, комплименты здравому смыслу и рассуждениям, и тогда она станет подходить ближе. Поверьте, я надул достаточно и мужчин, и женщин, чтобы разбираться в подобных признаках.

Изабела почти попалась, почти готова была позволить её повести. Необходимо заставить её доверять мне, прежде чем мы достигнем Исландии. Если не справлюсь – всё кончено. То, что она вернулась живой с того берега, уже достаточно плохо, но она ещё и поранила ногу, а значит, была ограничена нашей безопасной каютой, где с ней ничего не могло случиться – что прямо-таки катастрофа, особенно с Витором и его компаньоном, липнущим к ней словно птицы к клею.

– Не желаете бросить первый взгляд на Исландию? – настаивал Витор. – Изабела, вы не позволите мне отнести вас наверх?

Она оттолкнула протянутую руку.

– Нет, нет. Я справлюсь сама.

Мне показалось, что я увидел в её глазах отблеск страха. Уже не впервые с тех пор, как она вернулась с того берега. Что произошло между ними той ночью? Неужто этот ублюдок с жирной маленькой тушкой пытался к ней приставать?

Изабела поднялась на ноги, опираясь на переборку, когда корабль качало, и, прихрамывая, стала подниматься по короткой лестнице. Витор снова протянул руку, чтобы помочь, но она сделала вид, что не замечает, и с мрачной решимостью упрямо тащилась по ступенькам.

Последние две недели она ежедневно до изнеможения практиковалась в ходьбе. Даже корабельный хирург предписывал ей отдыхать, что говорило о серьёзности его беспокойства, поскольку по слухам он и человеку на смертном одре приказывал не валяться без дела и не занимать понапрасну место. Но Изабела нисколько не слушалась. Она была намерена научиться ходить без костыля и шины, даже если это её убьёт. Надо отдать девчонке должное, она это сделала, но ясно было, что нога до сих пор болит, хоть она в этом и не признавалась.

Временами её упрямство напоминало мне мою Сильвию, когда та собиралась подраться, хотя, к сожалению, Изабела не из тех женщин, кто станет выкрикивать портовую ругань и швырять в мужчину ботинками. Господи, как я скучал по Сильвии. Перед глазами внезапно всплыло белое, как личинка, раздувшееся лицо того трупа. Я отогнал видение прочь и побежал по ступенькам за Витором.

Сказать по правде, я понятия не имел, что за зрелище встретит меня на палубе. Мне немного рассказали о том, что за место эта Исландия, а, впрочем, я и не имел желания узнать больше.

Только скажите мне представить, как богатая вдова расстаётся со своими драгоценностями – и я без проблем нарисую себе эту сцену в мельчайших подробностях. Но если заставить меня вообразить место, о существовании которого я никогда не знал, разве что слышал о нём в россказнях пьяных матросов – и картинка в моей голове будет не лучше, чем если бы я представлял Царство небесное.

Честно говоря, с того дня, как мы сели на этот корабль, я ни разу не думал, что мы, в самом деле, доберёмся до самой Исландии. Мой план – если это можно так называть – был в том, чтобы как-нибудь управиться с девчонкой задолго до того, как мы доплывём в такую даль, а после сойти в каком-нибудь приличном порту и подыскать корабль, который отвезёт меня домой. Мне казалось, это будет легко – качка в штормовом море, скользкая палуба, тёмная ночь и хрупкая юная девушка – вполне возможен несчастный случай, что тут такого? А про Исландию я даже не думал. А если мне и приходилось что-то думать об Исландии, в голову приходило только что она... холодная, может, вся снегом покрыта. В общем, когда я слышал это название, чёрный цвет не приходил мне на ум.

Теперь, присоединившись ко всем остальным возле поручней, я так же изумлённо глядел и был ошарашен, как и они. Сцена, открывшаяся перед нами, могла быть вратами самого чистилища.

Из тёмно-синего моря поднимались столпы и зубчатые острия чёрных скал. Огромные волны разбивались о них с такой силой, что брызги взлетали высоко в воздух, и над каменными остриями, казалось, постоянно висела пелена белого дыма. А на самой земле я не мог рассмотреть ничего кроме чёрных и острых отвесных скал до самого моря, похожих на разбитую челюсть, без единой травинки или пятнышка мха.

Ревущие волны бросались в расщелины скал так мощно, что взрывались столбами пены, рвущимися вверх, и вода белыми водопадами снова спускалась вниз по камням в бурлящее море. Воздух пронизывали крики морских птиц. Чайки сильно напоминали тех, что будили меня по утрам в Белеме своими хриплыми криками, но прочие птицы были самыми необычными, каких я когда-либо в жизни видел – маленькие, чёрно-белые с огромными красными, синими и жёлтыми клювами, занимающими большую часть головы.

Повар с парой матросов бросали за борт сеть с грузилом, пытаясь захватить птиц, безмятежно покачивающихся в кипящих пенных волнах как утки в деревенском пруду.

– На обед, если не побрезгуете, – хмуро произнёс боцман, присоединяясь ко мне у перил. – Впрочем, скоро вы будете ужинать на берегу, и спустя несколько недель на этом острове, станете считать этих тупиков и корабельные галеты пищей богов. – Он рассмеялся, явно наслаждаясь страданиями, ждущими нас, по его мнению, на берегу.

– Неужели вы даже не попытаетесь здесь высадиться? – спросил я, с ужасом всматриваясь в клыкастые скалы и бьющееся о них море.

Боцман взглянул на меня как на идиота.

– Вы лучше молитесь, чтобы мы и близко не подходили к этому острову, не то мы сами станем ужином... для рыб. Нет, капитан направляется в бухту, дальше, за утёсами. Там всего лишь нищая деревня, но капитана вполне устраивает. – Боцман понизил голос. – Он хочет выгрузить кое-какую мелочь. – Боцман постучал по носу и ухмыльнулся.

Уже почти на закате мы вошли в узкий длинный залив и бросили якорь среди скопления чёрных крутых скал, окружавших нас с трёх сторон, словно готовясь в любую минуту схватить и раздавить нас своими длинными костлявыми лапами.

Хотя берега по бокам бухты были тоже неровными и в острых камнях, но всё же не настолько, чтобы о них порезаться в клочья. Высокие скалы совершенно укрывали и лежащую за ними землю и, я полагаю, корабль от взгляда с земли на море, если только не взобраться прямо на край утёса.

Я очень сомневался, что хоть кто-нибудь жил на этих Богом забытых каменных глыбах. Однако кто-то там был. С самой вершины утёса спустилась небольшая полоска белой парусины и забилась на ветру о камень. Если бы не искать её там – легко можно было бы принять за чайку. Но, видимо, капитан ожидал этого знака. Он пообещал золотую монету тому, кто первым заметит сигнал, отчего у любого матроса чудесным образом обостряется зрение.

Рубиново-красное солнце опустилось в море, окрасив воду в цвет сочащейся из тела крови. Потом, на фоне слепящего света, из-за мыса показались контуры двух маленьких рыбачьих лодок, направлявшихся прямо к нам. Подойдя ближе, они забросили на корабль верёвки и оставались рядом, пока матросы выгружали в них тюки, бочки и ящики, а из них подняли несколько больших связок сушёной трески и увесистый кошелёк, который капитан тут же забрал себе для подсчёта.

Я ухмыльнулся, представив, как затряслись бы многочисленные подбородки доньи Флавии, будь она свидетельницей такого бесчестного поступка. Старая китиха, должно быть, порвала бы корсет от возмущения. Я почти сожалел, что её здесь нет.

К тому времени, как лодки отошли, совсем стемнело, и мы остались на ночь на якорной стоянке. Слишком опасно вести корабль среди этих убийственных скал в темноте.

Я пытался остаться наедине с Изабелой, но она пожелала есть вместе со всеми за столом, и от тех двоих стало уже невозможно избавиться. Похоже, каждый из нас старался заполучить её для себя, однако, никто в этом не преуспел.

На рассвете мы подняли якорь и плыли больше половины дня, прежде чем войти, наконец, в небольшую гавань в широком устье реки на плоской равнине.

Едва моряки закрепили швартовые канаты, как шестеро мужчин перебрались через поручни и спрыгнули на палубу, не дожидаясь позволения капитана. Я на мгновение испугался, что нас берут на абордаж пираты, но глядя на обменивающихся ухмылками моряков, сообразил, что они этого и ожидали.

Пришельцы стояли на палубе спина к спине, образовав маленький круг, крепко сжимая в руках толстые палки. Оборванные угрюмые парни, однако, высокие и довольно привлекательные. У всех были светло-каштановые волосы, одного цвета серые глаза, и я предположил, что они по меньшей мере кузены, если не братья.

На шаткой деревянной пристани собрались несколько зевак, скорее от того, что им нечем больше заняться, чем из интереса к нашему прибытию.

Несколько мгновений матросы и исландцы молча смотрели друг на друга, как будто каждая сторона ждала, когда другая сделает первый шаг. Потом через маленький круг пробился невысокий человек. Он был настолько меньше исландцев, что я не заметил, как он вместе с ними поднялся на борт.

По контрасту со скучной серо-коричневой грубой шерстяной одеждой исландцев, этот маленький клерк – я предположил, что он клерк – напоминал одну из тех нелепых птиц-тупиков. Камзол на нём был чёрный с оранжевым, а широкие бриджи с подкладкой только подчёркивали костлявость торчащих из них маленьких ног. Костюм венчала чересчур большая зелёная шляпа, украшенная огромным пучком лент, которую владельцу приходилось придерживать, чтобы морской ветер, как озорной школьник, не сорвал её с головы и не швырнул в море.

Капитан подчёркнуто поклонился, чем, похоже, доставил маленькому человечку удовольствие, однако по ехидным ухмылкам матросов было ясно, что это всего лишь насмешка.

– Woher kommen Sie? – требовательно вопросил клерк, но был встречен только пустыми взглядами.

Он решил попытаться на другом языке.

– Hv… – Он закашлялся, и остаток слова застрял в его горле как рыбья кость. – Hvadan ert pú?

Капитан покачал головой.

– Такими темпами мы тут всю ночь пробудем. Где этот паршивец Хинрик?

Кок вытолкнул вперёд корабельного мальчишку, которого донья Флавия окрестила пудингом в нашу первую ночь на борту. Мальчишка трясся от страха – он давно уже знал, что офицер посылал за ним лишь по одной причине, чтобы задать ему трёпку.

Капитан опустил руку на его дрожащее плечо.

– Ты понял, что сказал этот человек? Он говорит на твоём языке, по-исландски?

Мальчик робко кивнул.

– Так переведи, что он сказал, – рявкнул капитан, уже не в силах сдерживать раздражение.

– Он хочет знать, откуда мы пришли.

– Португалия, – сказал капитан, глядя на клерка. – Пор-ту-галия. Мы – португальцы, – добавил он, обведя рукой остальную команду.

Лицо клерка покраснело от гнева – трудно сказать, то ли из-за повышенного тона капитана, то ли он счёл национальность оскорбительной. Он пролаял что-то юному Хинрику, а тот послушно перевёл.

– Он говорит, в этом порту могут торговать только корабли из Гамбурга.

– Вот как, он называет это портом? – капитан бросил насмешливый взгляд на несколько убогих лачуг из дерева и торфа, рассыпанных вдоль берега в таком беспорядке, будто какой-то пьяный гигант разбросал их, когда, пошатываясь, проходил мимо.

Никто из экипажа не пытался скрывать насмешку. Клерк, ощутив, что над ним издеваются, раздулся, как разозлённая жаба, и что-то яростно забормотал Хинрику. Парнишка серьёзно закивал.

– Он говорит, это новый порт. Скоро он будет, как Лиссабон... даже лучше.

Рёв смеха, которым разразились матросы, невозможно было бы ничем заглушить.

Хинрик тем временем переводил следующую гневную тираду клерка.

– Он спрашивает, что у вас здесь за дела? Спускать на берег груз или брать товары запрещено. Даже рыбу.

– Разве этот корабль похож на вонючий тресковоз? – сказал капитан. – Скажи этой ослиной заднице, что я здесь только для того, чтобы высадить пассажиров. Как только они благополучно сойдут на берег, я намерен отплыть с этого острова к Гернси, где рады любой возможности торговать, неважно под каким флагом ходит судно.

Хинрик перевёл слова клерку, чем, похоже, привёл того в состояние, близкое к апоплексии. Его взгляд бешено метался по палубе, как муха, пойманная в бутылке.

– Пассажиры! Что за пассажиры, сколько? – потребовал он объяснений через Хинрика.

Капитан неопределённо указал на нас, стоявших вчетвером в окружении наших тюков. Клерк издал какой-то писк и метнулся к нам. Хинрик поспешил за ним, стараясь быть полезным. Он явно наслаждался своей новоприобретённой силой.

Исландские охранники клерка переглянулись и быстро разбрелись, чтобы тайком побеседовать с моряками. Вскоре они уже вытаскивали из-под одежды небольшие свёртки, явно намереваясь провернуть собственные маленькие незаконные торговые операции, пока внимание начальника занято кем-то другим. Бартер – уникальный язык, не нуждающийся в переводчике.

– Ты, – клерк указал на Витора. – Ты похож на купца. Ты не можешь здесь торговать. Это не разрешено, – сказал он через Хинрика, как будто мы упустили этот момент.

Витор поколебался, потом шагнул к Хинрику и заговорил тихим голосом, поглядывая на капитана, поглощённого беседой с одним из исландцев.

– Мне нужно кое-что сказать этому человеку, но ты должен поклясться жизнью, что не повторишь этого капитану или кому-либо из его людей. Это только для ушей чиновника. Понял?

Мальчик взволнованно закивал.

Витор наклонился поближе.

– Скажи ему, что я – лютеранский пастор.

Хинрик выглядел потрясённым, но сделал, как было велено.

Чиновник отшатнулся и изумлённо воззрился на Витора, разинув рот.

– Лютеранин... из Португалии?

Вряд ли он мог удивиться сильнее, даже если бы Витор представился послом затерянного африканского королевства пресвитера Иоанна.

– В Португалии множество лютеран, – отвечал Витор. – Но они вынуждены прятаться, боясь инквизиции, которая объявила их – то есть, нас – еретиками.

Хинрик ухмыльнулся.

– Он говорит, для лютеранского пастора вы чересчур ярко одеты.

Поскольку Витор нарядился в унылый тёмно-серый камзол, я счёл подобное замечание от человека, расфуфыренного, как карнавальный король, нелепой шуткой. Но Витор оказался бойким и остроумным как городская шлюха – у него уже был готов ответ.

– Для того, чтобы вырваться из той страны, я был вынужден выглядеть как католик. Капитан ни за что бы не взял меня, если бы знал правду – что я бегу, спасая свою жизнь. Я прибыл сюда в поисках убежища.

Мы все глазели на Витора с таким же изумлением, как и маленький клерк. Было ли это правдой, или просто фантазия, как его россказни о морских чудищах? Лично я никогда в них не верил.

Наконец, клерк, по-прежнему не сводивший с Витора вытаращенных глаз, похоже, вспомнил о своём долге и серьёзно заговорил с парнишкой.

– Он говорит – почему вы не отправились в Данию или Германию, где могли бы вести достойную жизнь. В Исландии... – Хинрик запнулся и вопросительно посмотрел на клерка, но тот явно не мог придумать ни единой причины искать убежища на этом острове.

Витор склонил голову.

– Я всегда хотел служить Господу, неся Его слово тем, кто пока его не услышал. Мне известно, что в Исландии много людей, ещё не убеждённых в истине, которую проповедовал Лютер.

– Это так, – с нескрываемым волнением отвечал клерк. Он бросил сердитый взгляд на людей, до сих пор с любопытством глядевших на нас с пристани. – Здесь у тебя не будет недостатка в работе во имя Бога, хотя я даже голову сушёной трески не поставил бы на то, что у кого-то из них хватит ума, чтобы понять эти истины.

Переводя эти слова, Хинрик недобрым взглядом смотрел на клерка, но тот, казалось, пребывал в беспечном неведении, что оскорбил мальчика.

– И вы тоже все лютеране? – клерк обратился к нам.

Все заерзали, пожимая плечами, как бы говоря, что не слишком верим во что бы то ни было, и уж точно не станем создавать проблем из-за этого – что в моем случае было чистой правдой.

В детстве я повидал немало церквей и священников. От первых мне становилось скучно, а вторые дрались. Теперь я верил в то, что Господь сам разберется со своими делами и горячо молился, чтобы Он оказал мне ту же любезность.

Клерк вперил взгляд в Изабелу – интересно, что она ему скажет?

– Чья это женщина?

Я сделал шажок вперёд, намереваясь предъявить на неё права, когда вмешался Витор.

– Она моя, моя жена.

Клерк не заметил стрел возмущения, которые мы, все трое, направили на Витора.

Я видел – Изабела открыла рот, и решил, что она собирается отрицать это с той же горячностью, как в доме на побережье перед тем, как сбежала. Но, похоже, она передумала.

Клерк кивнул.

– Хорошо пастору иметь при себе жену, которая о нём позаботится. Здешним исландским девушкам, что нанимаются в прислугу, нельзя доверять вести дом. За ними каждую минуту нужен присмотр.

Он добавил что-то ещё, но Хинрик надулся, сжал губы и отказался переводить еще большее оскорбление в адрес его соотечественников.

Не соблюдая этикет и не спрашивая позволения, клерк принялся рыться в наших узлах, даже в вещах Витора – должно быть, боялся, что мы попытаемся торговать. Он был так поглощён этим занятием, что совершенно не замечал, как тем временем между его людьми и моряками совершался тайный обмен.

Хинрик, воспользовавшись выпавшим шансом, потянул Витора за рукав.

– Возьмите меня с собой. Я ненавижу этот корабль. Капитан – злой человек. Я тоже лютеранин, как вы, я добрый лютеранин. Поэтому на корабле меня и бьют каждый день.

– Не лги мне, мальчик, – Витор твёрдо оттолкнул руку парнишки. – Тебя бьют только потому, что ты ленивый и неуклюжий, и насколько я мог заметить, вполне заслуженно.

Хинрик ни капли не смутился.

– Но я вам нужен, чтобы переводить, что говорят люди, нужен, чтобы сказать им, чего вы хотите.

– Он прав, – согласился я. – Как ни старайся понять его тарабарщину, этот попугай-клерк мог бы даже попросить нас жениться на своей дочери. Если они все тут так говорят, мы вполне можем купить трёхногого осла вместо жирной жареной курицы.

– Кажется, я припоминаю, кок говорил, что капитан купил мальчишку у отца, – ответил Витор. – Чтобы отпустить его, наверняка потребуют вознаграждение.

Хинрик умоляюще переводил взгляд с одного из нас на другого.

– Я почти ничего и не стою. И могу всё делать для вас. Воду носить, готовить...

– Не наглей, малец, – ухмыльнулся я. – Видел я, как ты обращаешься с кухонным горшком – помнишь? Если тебя подпустить к готовке, так ты нас отравишь, спалишь и обваришь до смерти, и всё за одну ночь.

Я выудил из кармана несколько монет.

– Готов предложить это в качестве моей доли за мальчишку. Что скажете, стоит его взять?

Посомневавшись, как парочка новоиспечённых монахинь, двое других протянули такую же сумму, и я пошёл торговаться с капитаном. Тот хотя явно желал избавиться от парня, понимал его ценность для нас и потребовал возмутительную цену. Я развернулся и отошёл, давая понять, что мы потеряли интерес к этой сделке, но Изабела, благослови Боже её маленькое нежное сердце, сунула деньги в мою руку, хотя я полагал, что она вряд ли может себе это позволить.

– Мы должны выкупить его на свободу. Ему так плохо живётся в море. Для него это тюрьма. Он должен быть здесь. Прошу, попытайтесь убедить капитана его отпустить.

Я позволил уговорить себя вернуться, хотя и так собирался. Мне пришло в голову, что Хинрик мог оказаться простым решением для моей проблемы, куда более важной, чем язык.

После жёстких переговоров с капитаном я выторговал такую цену, что с суммой, которую навязала мне Изабела, не понадобились ни моя доля, ни половина доли Витора... хотя, возможно, я забыл упомянуть остальным про эту маленькую деталь.

Клерк, похоже, вознамерившийся как можно дольше оттягивать наш сход на берег, оставил наши вещи на палубе в таком беспорядке, что пришлось всё заново упаковывать. Но в конце концов, он всё-таки удовлетворился осмотром, и сурово предупредив, чтобы мы не смели продавать ни единой пуговицы, погнал всех нас, вместе с ликующим Хинриком, в сторону сходней.

Потом, когда мы уже были готовы ступить на берег, клерк произнёс ещё что-то, чересчур громким голосом, с широкой улыбкой на костлявом лице, и кивнул Хинрику, чтобы тот перевёл. Мальчик казался испуганным, и потребовалось ещё несколько тычков, чтобы он открыл рот.

– Он говорит... говорит, что не может помешать вам сойти на берег, но вам не стоит трудиться. Он говорит... вам следует плыть назад с этим же кораблём и вернуться в следующем году... но ведь вы так не сделаете? – в отчаянии добавил он.

Я был уже взбешён длительным обыском, и изо всех сил старался сдержаться и не пнуть клерка сапогом в зад, чтобы тот вниз головой полетел за борт.

– Что ж, – осведомился я сквозь сжатые зубы, – по-вашему, мы предприняли такой путь только для того, чтобы развернуться и отплыть с тем же кораблём, едва успев высадиться? Вы и правда считаете, что мы провели недели в паршивом вонючем корабле, ели помои, рисковали жизнью и конечностями в шторм, бурю и прочие ужасы, и напасти проклятого моря только ради удовольствия? Какого чёрта мы должны уезжать, едва прибыли?

По краткости речи мальчика я предположил, что он перевёл только последнюю часть моей речи, но, очевидно, этого оказалось достаточно. Клерк победоносно ухмыльнулся, как будто только и ждал от нас такого вопроса.

– Он говорит, – подавленным тоном сказал нам Хинрик, – таков закон – иностранцам запрещено оставаться в Исландии на зимние месяцы. Вы можете пробыть здесь ещё две недели. Если после этого вас здесь поймают, то арестуют. И любой, кто даст вам убежище будет наказан.

Мы потрясённо глядели на клерка. Изабела ахнула в ужасе.

Клерк сделал краткий поклон в сторону Витора.

– Мне жаль говорить, но это касается и вас, и вашей жены. Вы, может, и лютеране, но всё-таки иностранцы. – Выражение полнейшего удовлетворения на его лице сказало нам, что на самом деле, он не испытывает ни капли сожаления. – Вам и вашей супруге следует сесть на корабль, следующий в Данию, и там переждать зиму. Вы можете вернуться весной – если, конечно, ещё захотите. – Он пожал плечами, словно говоря, что лично он очень сомневается, что кто-нибудь пожелает во второй раз отправиться к этим берегам.

В ошеломлённом молчании мы спустились по трапу вслед за ним. Новости потрясли нас всех. Ухмылки капитана и штурмана навели меня на мысль, что они прекрасно знали о запрете, когда брали с нас плату за проезд, но и в ус не дули. Да и с чего бы? Пассажиры нужны были им только для прикрытия контрабанды, и мы отлично послужили их целям.

Мне так и хотелось рассказать маленькому чиновнику о сушеной треске в трюме, и о том, чем занимались его люди у него за спиной, но я подозревал, что не смогу доказать, где капитан взял рыбу, да и клерк, может, специально тянул время, обыскивая нас, чтобы другие успели провернуть свои делишки, и имел долю в прибылях. Я достаточно якшался с моряками в Белеме чтобы знать, что не надо лезть в их дела, если не хочешь поплавать в море с ножом в спине.

Изабела страшно побледнела, и не удивительно. У нее всего две недели, чтобы найти соколов. Не знаю, насколько вообще это трудное дело, но совершенно уверен, что двух недель маловато. Однако, и у меня всего две недели, чтобы подстроить несчастный случай, а пока нет ни малейшего представления, как это сделать, особенно теперь, когда Витор объявил ее своей женой. Вряд ли он уберется куда-нибудь и оставит нас наедине.

Но я напомнил себе, что это пока не катастрофа. У нас есть Хинрик, и каждый крузадо, что мы – точнее они – потратили на мальчишку, еще оправдает себя. Теперь, когда мы сообща им владеем, и все нуждаемся в его услугах, вполне естественно, что я отправлюсь вместе с Изабелой, не вызывая подозрений. Не можем же мы разрубить парня на четыре части? Конечно, недостатком моего милого маленького плана являлось то, что двое других мужчин намеревались увязаться за нами по той же самой причине, но я никак не мог бы им помешать. Так что мы – трое мужчин, девушка и малолетний оборванец – собрались неведомо куда в эту унылую блеклую глушь.

И я знал наверняка лишь то, что через две недели должен оказаться на корабле, а тело девушки должно гнить где-то в этом чистилище. Мне нужно только придумать, как увести Изабелу от остальных. Оставшись наедине, убить ее не составит труда.

Эйдис

Птицы для выучки. Любую пойманную птицу используют для тренировки охотничьих соколов. Это могут быть голуби, коршуны или цапли. Птиц привязывают на длинную верёвку, отпуская в полёт, чтобы неопытные соколы могли обучаться охоте на них.

Она явилась. Я слышала, как ее первый шаг отдается в моих костях, будто над головой промчалось стадо диких лошадей. Она сходит на эту огненную землю из холодного моря, притянутая моей веревкой. Но она не беспомощна, не моя пленница. Ее воля ведет ее не меньше, чем мои призывы. А мертвые тянутся следом за ней, беспокойные тени, просачивающиеся сквозь темные волны.