Текст книги "Соколы огня и льда (ЛП)"

Автор книги: Карен Мейтленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

– А тот купец сам натаскивал диких орлов? Но как же он их приручил? – слова вырвались у меня прежде, чем я успела их остановить.

– Люди в Индии знают толк в искусстве соколиной охоты. Однако, судя по вашим слова, вам и самой что-то об этом известно. Вы, сеньорита, интересуетесь соколами? А какие вам больше нравятся?

Мне хотелось дать себе пощёчину за эту глупость. Как я могла так неосторожно выдать себя, когда поездка едва началась?

– Боюсь, я ничего не знаю о соколах, – поспешно ответила я. – Просто меня так поразила ваша история. Никогда прежде я не слышала о таких чудесах.

– Я согласен с вами, дорогая, – поддержал купец. – Я тоже никогда не слыхал такой невероятной сказки. Но вам следует быть осторожнее, и не верить всему, что расскажут вам путешественники. Молодую неискушённую девушку так легко поразить красивыми россказнями.

Фаусто зло посмотрел на него, и даже привстал, как будто собрался ответить на оскорбление, но, если он и хотел отомстить, его опередила донья Флавия, которая в этот момент вдруг вспомнила, что ничего обо мне не знает.

– Что привело тебя на этот корабль, моя дорогая? Ты слишком юна для путешествия в одиночестве. Есть у тебя родители или родня? И с тобой нет сопровождающего? А сеньор Фаусто не ошибался, называя тебя сеньоритой? Ты не замужем?

– Да... нет... то есть, да, я замужем. – Если моё лицо раскраснелось так, как я чувствовала, то должно быть, осветило пол корабля, как огонь в жарочном шкафу.

– И твой муж отпустил тебя одну в столь дальнее путешествие по морю? – возмутилась в ответ донья Флавия. – Что бы не...

Но в этот момент снова раздался звук горна, и по палубе пробежали два босоногих мальчика, как будто бы только и ждали сигнала. Они так поспешно бросились собирать со стола деревянные миски и блюда, что кое-кто из пассажиров едва успел поднять ложку, как миски, из которых они ели, были убраны со стола.

Кок, до сих пор не обращавший на нас внимания, прошагал к столу, вытирая жирные руки о собственные штаны.

– Вон отсюда, и пошевеливайтесь. Парни должны накрывать стол для капитана. Двигайте задницами. Мальчики, хоть и тощие, но не призраки, и сквозь вас проходить не могут.

– Безобразие, – донья Флавия задохнулась от возмущения, пытаясь выдернуть свою миску из рук мальчишки, который в равной степени был полон решимости удержать её. – Мы ещё не закончили есть!

– Значит, в следующий раз будете знать, что надо есть побыстрее, – равнодушно ответил кок. – А для болтовни у вас в этой поездке ещё много времени остаётся. Вам ведь больше и делать-то нечего? Так что, стоит запомнить – есть у вас час для еды, а всё остальное время – для разговоров. Это вы быстро усвоите.

Один из мальчишек захихикал, и кок шлёпнул его по спине ладонью, отчего тот ослабил хватку блюда, которое старался выдернуть у доньи Флавии. Блюдо скользнуло вперёд, и остатки пудинга, её третья порция, с влажным шлепком приземлились ей на шею.

Все на мгновение замерли, растерянно наблюдая, как кашица начинает стекать вниз, в обширное декольте.

Потом донья Флавия издала душераздирающий вопль. Мальчишка бросился бежать, а кок протянул руку, как будто пытался собрать жижу прежде, чем она исчезнет в глубине платья.

Это только ещё больше напугало бедную женщину. Она вцепилась в платье, словно боясь, что его сорвут, и с криком бросилась в пассажирскую каюту с такой скоростью, как только позволяла её толстая туша, под взрывы хохота тех моряков, которые стали свидетелями её несчастья.

Кок вытер рукавом вспотевшее лицо.

– Сеньор, ваша жена... – он старался сдержаться. – Будьте уверены, я выдеру мальчишку, пока у него спина не почернеет, как бочка с дёгтем. Но не думаю, что от этого будет хоть какая-то польза. Капитан купил этого юного Хинрика у его отца в Исландии, когда мальчишке было семь. Это было почти пять лет назад, но он такой неуклюжий, будто только вчера поднялся на борт. И, похоже, сколько его не бей, не вобьёшь ни капли разума. Думаю, отец продал его не потому, что нуждался в деньгах, а просто чтобы избавиться от бесполезного болвана.

– Я не хочу, чтобы мальчика били, – сказал купец. – В данном случае, это не только его вина. Но, полагаю, было бы правильно оставить сейчас мою дорогую жену одну, хотя бы ненадолго... чтобы она могла сменить платье, понимаете. – Он беспокойно оглянулся в сторону пассажирской каюты, явно желая как можно дольше туда не возвращаться.

Я его за это не винила, мне тоже не хотелось туда идти, по крайней мере, пока донья Флавия не заснёт.

Фаусто и Маркос занялись выяснением, не торгует ли кто-нибудь на борту вином получше, а купец и Витор присоединились к маленькой группе моряков, которые обедали, сидя на бухтах канатов, и слушали, как молодой парень поёт о женщинах, остающихся в каждом порту.

Я стояла на корме, в тёмном уголке, глядя, как в чёрной воде плывут огни корабельных фонарей. Пламя рассыпалось тысячей крошечных отражений, как будто за кораблём резвилась стайка сияющих жёлтых рыбок. На тёмных волнах бурлила белая пена, мою одежду раздувал тёплый ветер. У берега на волнах качались маленькие рыбацкие лодки, временами на фоне света лодочных фонарей мелькали фигуры раздетых до пояса рыбаков, вытаскивающих сети. Вдали, на линии берега виднелись точки жёлтых и красных огней, напоминающих драгоценные камни на чёрном бархатном платье. А над всем этим, высоко в небе висел огромный купол белых звёзд, и глядя на них, я ненадолго ощутила блаженное одиночество.

Но всплеск хриплого смеха матросов живо напомнил мне, что я далеко не одна. Меня окружали чужие люди, любой мог узнать, кто я на самом деле, и донести капитану, что на борту еретичка. Я же видела, как эти моряки молились за свой корабль. Должно быть, плыть вместе с еретиками в их глазах хуже, чем прятать на корабле куклу вуду. Мне нужно придумать себе правдоподобную историю для защиты.

Донья Флавия отвлеклась ненадолго, и кок напомнил мне, что на корабле мы проведём ещё много недель, а что нам делать ещё, кроме как разговаривать? Я не смогу вечно от неё прятаться.

Огромный квадратный парус с неожиданным громким хлопком раздулся, внезапно наполнившись ветром, и корабль, подхваченный высокой волной, рванулся вперед, как испуганная лошадь. Я задрожала от холода.

Неожиданно меня окутало что-то тяжёлое. Витор, подойдя сзади, сбросил с плеч свой короткий плащ и укрыл меня.

– Надеюсь, когда мы пойдём дальше к северу, у вас найдётся одежда потеплее, иначе замёрзнете.

Сказать по правде, я об этом и не подумала. Я взяла дома из шкафа несколько платьев из тех, что носила в прохладные зимние дни на холмах Синтры. Неужто там будет ещё холоднее? Смогу ли я купить там тёплую одежду? Я прикусила губу, вспоминая, как много заплачено за эту поездку, а ведь ещё придётся искать корабль, чтобы вернуться домой. На всё остальное нельзя слишком много тратить.

Витор склонил голову набок.

– Пытаетесь избегать донью Флавию?

– Нет, конечно же, нет, – чересчур торопливо ответила я и улыбнулась, увидев, как он преувеличенно поднял брови. – А вы тоже от неё прячетесь? Боитесь, что она снова станет вас поучать о том, как глупо провоцировать морских чудищ?

Он засмеялся. Дыхание было сладким, но не от вина.

– Не надо было мне о них говорить. Хотя я не думаю, что донье Флавии стоит опасаться морских чудовищ, при виде неё они все разбегутся от страха.

– Вы и вправду намерены поймать этих тварей?

– Ловить, пожалуй, не стоит. Если я принесу на борт рыбу, хоть даже и рыбу-епископа, кок тут же поджарит её в своей печи.

– Тогда зачем вы едете в Исландию?

Улыбка внезапно исчезла.

– Разве человек обязан иметь только одну причину, чтобы отправиться в путешествие? Я мог бы спросить вас о том же, сеньора, или может быть, всё-таки сеньорита?

– Я замужем, – отрезала я с притворным возмущением. – Мой муж в Исландии. Он обещал, что пошлёт за мной, когда устроится, и вот я еду к нему. – Я радовалась, что сейчас темно и он не может видеть моё лицо.

– Португалец поселился в Исландии. Это просто невозможно – католик в протестантской стране.

– Он датчанин. Я... мы встретились, когда он приезжал торговать. И полюбили друг друга.

– Значит, вы замужем за протестантом. Поэтому и путешествуете в одиночестве? Семья отреклась от вас?

Я кивнула. Это хоть походило на правду. Мы с матерью расстались совсем плохо. Она собиралась остановиться у своей сестры, и я знала, что там её примут. Но когда я сказала ей, куда направляюсь, она разорвала лиф своего платья и предложила мне вырвать и съесть её сердце.

Почему бы и нет, – твердила она, ведь я уже и так разорвала ей сердце. Ведь когда единственное дитя, тем более дочь, покидает мать в такое трудное время – это преступление, худшее, чем убийство.

Теперь, на этой раскачивающейся палубе, передо мной опять всплывало её бледное страдальческое лицо, полные слёз, но не смягчившиеся глаза и резкий, как крики чаек голос, твердящий мне, что мы не марраны. Да как я могла даже помыслить такое? Всё это ложь, наглая ложь. Как я могла быть такой жестокой, так издеваться над матерью, разве она мало страдает от потери мужа? Мать говорила так, словно ангел смерти уже отобрал у неё отца, и она вдова.

Может, так она и сказала сестре – что её муж мёртв. И это, наверняка, звучало правдиво – мысленно она уже убедила себя в этом, как и во многом другом в своей жизни.

Я была так поглощена воспоминанием о словах матери, что совсем позабыла про Витора, который продолжал говорить.

– ... когда мы прибудем в Исландию. Но до тех пор, Изабела, позвольте мне предложить вам свою защиту, хотя бы от этого дракона – доньи Флавии.

Я пропустила мимо ушей то, что он говорил до тех пор, но в потоке слов проскользнуло имя.

– Изабела, да? – мягко спросил он. – Прекрасное имя прекрасной женщины, и можете быть уверены, я его не забуду.

Исландия

 Эйдис

Pelt – тушка убитой соколом птицы, жертвы или добычи.

Я поддерживала в нём жизнь потому, что должна была. Я, как и Ари, тысячу раз в день спрашивала себя, не следует ли дать ему умереть, и не сомневалась в ответе. Но теперь я поняла также, что, хотя я мало что делала для его спасения, он так просто не сдастся. Я перевязала его и наложила травяные припарки, чтобы раны не загноились. Пять раз в день я промывала водой его рот и клала мёд под язык. Но чтобы помочь ему восстановиться, этих забот недостаточно.

Такие травмы я не могу излечить. Любой другой на его месте умер бы через несколько часов после того, как его принесли в пещеру, но этот продолжал жить. Не приходил в себя и не двигался, но всё-таки жил.

Йонас принёс в пещеру в мешке малышку Фриду. За его плечами виднелась лишь её голова, лицо плотно замотано шалью. Ей почти семь, и она оправдывала имя, которое мы предложили для неё матери – красивый и милый ребёнок. Мать родила её в нашей пещере, мы с Валдис принимали ребёнка, перекусывали пуповину, связывавшую её с чревом.

– Ребёнок заболел, Йонас?

Он не ответил и бережно опустил её на пол. Она начала извиваться как червяк, стараясь выбраться из мешка, глаза яростно заблестели.

Йонас бросил взгляд на неподвижно лежащего в углу человека.

– Значит, до сих пор жив, – без любопытства заметил он. – Я слыхал, что случилось. – Он сплюнул, показывая отвращение. – Дурак он, что пошёл вглубь страны. Рыба-прилипала не бросает акулу, зачем моряку уходить от берега?

– Зачем ты принёс сюда дочь? – мне не хотелось говорить о том человеке.

Йонас вздохнул и снова перевёл взгляд на свою вырывающуюся дочь.

– Она пыталась броситься в озеро с кипящей грязью.

– Но она же разумный ребёнок, и она достаточно большая чтобы понимать, что озеро очень горячее, мгновенно убьёт её.

– Она понимает. С тех пор, как она начала ползать, мы учили её, что опасно даже ходить по земле вокруг кипящих озёр, кора может провалиться. Но она подбежала к озеру и попыталась прыгнуть в него. Дети, игравшие с ней, поймали её и оттащили, а она дралась, пытаясь вырваться и снова вернуться к кипящей грязи. В конце концов, трое сели на неё, чтобы удержать, а один побежал за мной.

И мужчинам, и женщинам случалось бросаться в такие кипящие грязевые озёра в минуты огромной печали. Я слышала о женщинах, которая так убивали себя от горя при потере возлюбленного или смерти ребёнка, но чтобы в таком отчаянии оказался малыш... Что заставило её так измениться?

– Развяжи платок. Дай мне с ней поговорить.

Йонас неловко развязал узел и снял с её лица шаль. Фрида сейчас же принялась кричать, что ей больно, а потом произносить такие непристойности, каких я никогда не слышала из уст ребёнка. Отец хотел было снова закрыть её рот, но я его остановила.

– А где тебе больно, Фрида? Скажи мне, что у тебя болит?

Но она только смотрела на меня широко открытыми глазами.

– Киты поют на земле. Птицы летают в воде. И цветы, я видела цветы в снегу. – Она дёргала головой из стороны в сторону, светлые волосы били по лицу.

Только сейчас я заметила на её лице сбоку тонкую чёрную линию. Полоска не отекла. За прежние дни я повидала немало ушибов, и поняла, что это – не след от удара или падения.

Йонас опять поспешно замотал лицо дочери шалью, он явно опасался, как бы она не разбила голову о камни.

– Видишь, какая она? Нам с матерью никак не удаётся привести её в чувство.

– Этот след на её лице, от чего он?

– Он появился тотчас же, как она лишилась рассудка, – печально ответил Йонас. – Мать думала, это сажа, пыталась смыть, но пятно не стирается.

– Ты сказал, она играла, когда обезумела. А её друзья рассказали, как это случилось?

Йонас нахмурился.

– Рассказали, но это какая-то бессмыслица. Бегали по пастбищу, бросали друг другу мяч, как вдруг один из детей сказал, что слышал шипение в воздухе. Она глянула вверх, и увидела облако, маленькое чёрное облако, плывущее к ним. Оно летело так низко и быстро, что дети сначала подумали, что это какая-то чёрная птица. Девочке показалось, что облако шаркнуло по лицу Фриды, и моя дочь тут же упала на землю, держась за голову и крича. Когда дети столпились вокруг неё, пытаясь понять, что её беспокоит, Фрида вскочила на ноги и побежала к горячему озеру. Она кричала, лепетала что-то дикое, и детям пришлось догнать её и удерживать.

Внезапно в пещере громко раздались слова:

– Это твой сосед сделал. Наслал заклинание, чтобы причинить зло ребёнку.

Голос мог бы быть и моим, вот только я молчала. И не узнавала эти хриплые звуки.

Йонас обернулся, ища взглядом мою укрытую вуалью сестру.

– Мой сосед? – переспросил он, как будто ждал подтверждения, а я не могла понять почему, пока не вспомнила, что он не знает о её смерти.

– Есть ли кто-нибудь, затаивший зло на тебя? – вопросил голос.

Я во все глаза глядела на тело мужчины в углу пещеры, хотя понимала, что слышу голос сестры. Но человек оставался неподвижным, глаза были закрыты, губы безмолвно сжаты.

– Питер, должно быть это ублюдок Питер, – с яростью крикнул Йонас. – Я продал ему жеребца, чтобы тот покрывал его кобыл, а он сказал, что животное умерло. И заявил, что конь был болен, когда я его продавал. Он несколько раз приходил к нам на ферму, требовал, чтобы я вернул его деньги, а я не отдал. Уже больше трёх месяцев, как я продал ему того жеребца. Если бы конь был болен, когда я его продавал, он сдох бы уже давно, задолго до этого. Но Питер ничего не хотел слушать. Вот он и отомстил моей бедной невинной дочери. Что мне делать, чтобы ей помочь? – Йонас по-прежнему обращался к моей сестре, словно ждал от неё ответа.

– Если сделаешь в точности, как я скажу, разум вернётся к ней, – отвечала сестра.

Мои руки дрожали. Я медленно обернулась к телу Валдис, не желая смотреть, но понимая, что всё же придётся. Я увидела, как движутся её губы под тонкой тканью её вуали.

– Ступай на кладбище, – продолжала она, – раскопай свежую могилу. Возьми монету, положенную покойнику на язык. Отнеси монету на ферму Питера, спрячь её в русле реки, там, куда его кобылы приходят на водопой. Но непременно сделай это при свете дня. Наступит ночь, и призрак придёт на ферму за своей монетой, забрать то, что у него украдено. Но призрак не сможет войти в воду, и потому не сможет достать монету. В бессильной ярости, он обратит свою месть против ближайших живых существ – кобыл Питера, и убьёт их. И тогда к твоему ребёнку вернётся разум.

Йонас вздрогнул.

– За то, что он сделал с моей маленькой дочерью, негодяй заслужил и потерю кобыл, и чего похуже, но я предпочёл бы убить его кобыл своими руками, а не грабить покойника.

– Твоему ребёнку нанесла зло чёрная магия, проклятие можно снять только с помощью мира духов. Это должно быть сделано точно так, как я сказала тебе, – ответила Валдис.

Я была в таком ужасе, слыша голос умершей сестры, что едва разбирала, что она говорит, но последние слова всё же достигли меня сквозь завесу страха и отвращения. Я знала – то, что сестра ему говорит, неправильно, ужасно неправильно.

– Нет, нет! Ребёнок заболел не от этого!

Озадаченный Йонас обернулся ко мне – прежде мы с сестрой всегда и во всём соглашались.

– Это облако не было наслано заклинанием. В нём нет ни злобы, ни жизни, ни духа.

– Ты только взгляни на ребёнка, – усмехнулась Валдис. – Как ты можешь говорить, что это не колдовство?

– Ребёнок болен, но я чувствую, что за этим нет руки человека. То облако спустилось с горы, не от твоего соседа Питера. Фрида будет...

Но Йонас меня перебил.

– Твоя сестра Валдис права. Разве кто-нибудь слышал, чтобы облако летело так быстро и направлялось прямо на мою дочь? Подруги сказали, оно сразило её, как нацеленная стрела. – Он снова сунул ребёнка в мешок и подхватил на плечо, лицо было исполнено решимости. – То, что Валдис говорила о заклинании – единственное объяснение, имеющее смысл. Я сделаю, как она мне сказала. Отнесу монету покойника на ферму Питера. Я это сделаю, чтобы исцелить своего ребёнка, даже если для этого мне придётся выкопать сотню трупов пока не найду монету. Какой отец не пойдёт против тысячи призраков, если только так он может спасти свою дочь?

– Нет, пожалуйста, подожди, Йонас, – умоляла я, но он шагал прочь, твёрдо решив не слушать меня.

Услыхав, что он выбрался из пещеры и уходит по осыпающимся камням, я собралась с силами и медленно стянула вуаль с лица сестры. Кожа под тканью пожелтела как старый пергамент, черты иссохшего лица заострились, как будто жар пещеры высосал из него всю влагу до капли. Рот запал, обнажая зубы. Руки безвольно свисали, ногти чёрные, кожа холодна, как могильный камень. Но глаза, которые я нежно прикрыла, когда сестра умерла, теперь были широко открыты и глядели прямо на меня.

Только это не был взгляд добрых голубых глаз сестры. Я всю жизнь знала и любила её глаза. Сейчас я не могла ошибиться. Синева исчезла, ушла белизна белков, остались только два расширенных чёрных зрачка, похожих на огромные зияющие дыры. Я глядела в них как в две открытые могилы. Я испуганно ахнула, и веки спокойно мигнули.

Глава седьмая

 Французский дворянин заподозрил, что у его жены есть любовник. Он запер её в высокой башне с единственным узким окном на самом верху и неприступными стенами, куда никому не проникнуть. И всякий раз, когда отсутствовал сам, он оставлял сестру наблюдать за башней.

Но каждый день, когда дворянин уходил на охоту, любовник жены превращался в ястреба и влетал в узкое окно башни. Там он снова становился мужчиной, занимался любовью с пленницей, а потом опять улетал. Так они провели много блаженных месяцев в объятиях друг друга.

Золовка заметила, как в башню прилетает и улетает ястреб. Однажды она последовала за птицей, и когда ястреб спустился на землю, увидела, как он становится человеком. Она сказала об этом брату, тот утыкал окно острыми пиками, а потом притворился, что идёт на охоту.

Любовник, уверенный, что может безопасно проникнуть к женщине, превратился в сокола, влетел в окно и наткнулся на пики. Раны были смертельными, он умер на руках у возлюбленной. Но она уже была беременна сыном, и когда младенец подрос, он стал великим героем Франции.

Побережье Франции

Рикардо

Раф – когда сокол поражает свою жертву, не захватывая её.

– Мои люди сейчас отправятся на вёслах к берегу, – сказал капитан. – Берите свои бочки для воды. Там есть река, боцман говорит, вода в ней добрая. Наполните бочки до возвращения.

– Почему мы здесь высаживаемся? – возмутился купец. – Бухта пустынная. Города поблизости нет. Нужно плыть дальше, к подходящей гавани, где...

– Где можно поспать в приличных кроватях на земле и поесть пищи, подходящей для цивилизованных людей, – закончила за него жена. – Зачем даже одним пальцем ступать на этот безлюдный берег? Как знать – вдруг вы просто уплывёте, и оставите нас здесь умирать с голода? Я слыхала о подобных вещах – пассажиров бросали на смерть на каком-то далёком острове или продавали пиратам в рабство.

– Вам придётся приплатить пиратам, чтобы забрали эту старую каргу, – шепнул я одному из матросов, ожидавших, чтобы высадить нас на берег.

Он ухмыльнулся, показав полный рот кривых почерневших зубов.

– Они не возьмут её даже за всё золото Нового Света. Одна ночь с ней – и будут умолять судью, чтобы их повесили.

– Сеньора, – заговорил капитан, и по тону было ясно, что он с трудом справляется с собой, чтобы не швырнуть её за борт. – Корабль вас не оставит потому, что этим вечером мы не поплывём. – Разве не видите? – он указал на облака, поднимающиеся вдалеке, над мысом. – Приближается шторм. Мы хорошо знаем этот берег. Ближайший обитаемый порт во многих милях отсюда, а с таким встречным ветром нам нечего и надеяться дойти туда прежде, чем разразится буря. Если поплывём дальше – попадём прямо в шторм, он застигнет нас в море и ударит всей силой. А эта бухта защитит хоть немного, хотя нам всё равно достанется.

– И вы хотите, чтобы такая нежная и хрупкая женщина, как моя жена, провела штормовую ночь на пустом берегу? – возмутился купец, выражение лица у него стало мрачным как собирающиеся тучи.

Матросы захихикали. Донья Флавия была такой же нежной и хрупкой, как кит.

Капитан смачно плюнул в волны.

– Если желает – может оставаться на корабле, как и любой из вас, только предупреждаю – проверяйте, что вы привязаны так же крепко, как бочки и ящики. Как только корабль начнёт трясти шторм, вас будет так швырять, что может мозги размазать по переборкам. И, надеюсь, желудки у вас крепкие. Если до сих пор страдали морской болезнью – уверяю вас, когда корабль станет нырять вверх-вниз, все будете молить, чтобы вас утопило.

Донья Флавия взвизгнула и судорожно вцепилась в руку Изабелы, как в святую реликвию.

– Но раз этот приближающийся шторм так ужасен, то если мы останемся на ночь на берегу, нас сметёт в море. Мы все утонем!

Капитан прикрыл глаза, как в молитве.

– Ну тогда, сеньора, не оставайтесь на ночь на берегу. Боцман сказал мне, что недалеко от берега, за теми деревьями есть каменный дом. Он не жилой, но послужит вам укрытием на эту ночь. Так что, если не желаете пережидать шторм на корабле, залезайте в лодку, пока ветер не усилился, не то все окончите жизнь на дне этой бухты.

Не знаю, кто изобрёл верёвочную лестницу, но кто бы он ни был, его следовало заставить висеть на ней над ямой с гадюками, да раскачивать туда-сюда посильнее. Примерно так я себя чувствовал, когда пришлось спускаться по ней с высоченного борта корабля в ничтожно мелкую лодочку в море. Она не только скакала вверх и вниз по волнам, но ещё и билась о борт корабля. А в тот самый момент, когда я пытался ступить на неё, лодку отбросило в сторону, и подо мной оказался провал с бурлящей водой.

Наконец, мне удалось спуститься на маленькое судёнышко, правда, крепко стукнувшись голенью о борт. Я сгорбился, потирая ногу, ветер швырял мне в лицо ледяную воду, и задолго до того, как спустились остальные пассажиры, я уже вымок до нитки.

Я прикрыл горящие от соли глаза, и предо мной тут же встало раздутое лицо той утопленницы. Я опять оказался в башне в Белеме, ноги лизали холодные волны. Я поскорее открыл глаза.

Большинство пассажиров уже перебрались в лодку – кроме молоденькой Изабелы, купца и его жены. Изабела уже поставила маленькую ножку на лестницу, и я поднялся, чтобы подхватить её, когда спустится. Я ничего не планировал, но внезапно, как и видение утопленницы, я подумал, что сейчас могу устроить несчастный случай.

Один небольшой толчок, когда девушка ступит на борт, – и она скользнёт в воду между лодкой и кораблём. Если мне повезёт – стукнется головой, когда обе посудины столкнутся бортами, и пойдёт на дно, как свинцовый гроб. Сцена развернулась в моём воображении, как будто уже случилась.

Девушка стояла на верхней перекладине, вцепившись обеими руками в лестницу и испуганно глядя вниз, на лодку, качающуюся у борта корабля. Все моряки тянули верёвки, пытаясь удерживать лодку поближе к лестнице, девушка занесла ногу, готовясь спускаться, я потянулся, чтобы подхватить её за талию, и в это мгновение волна взметнула лодку вверх, и я потерял равновесие.

Я вылетел за борт, судорожно забился в воде, но не мог ни за что уцепиться. Потом чья-то крепкая рука схватила меня за шиворот камзола и втащила обратно в лодку, где я и сидел, дрожа от потрясения.

– Вы что, хотите покончить с собой, сеньор? – крикнул боцман. – Сидите смирно и предоставьте всё это нам. Вы чуть не утащили девчонку за собой в море.

Он твёрдой рукой обнял Изабелу за талию, перенёс её в лодку и усадил на доску передо мной.

Девушка несколько раз глотнула воздух, чтобы успокоиться, потом доверчиво улыбнулась мне.

– Благодарю, что пытались помочь, сеньор. Это очень любезно, но ради меня вам не стоило так рисковать.

Я постарался улыбнуться в ответ, надеясь, что она не заметит, как дрожат мои руки. Но Изабелу уже отвлёк визг спускающейся доньи Флавии.

Муж настоял, чтобы её обвязали верёвкой под мышками на случай, если соскользнёт в воду, хотя в таком случае, чтобы её поднять потребуется якорная лебёдка. Донья Флавия отчаянно старалась нащупать ногой следующую ступеньку. Выглядела она, как корова, пытающаяся танцевать. Лицо Изабелы выражало тревогу, но она закусила губу, как будто старалась не рассмеяться. А все остальные пассажиры и моряки не старались скрывать усмешки.

Изабела – хорошенькая малышка с нежной кожей карамельного цвета, светлее, чем орехово-смуглое тело моей Сильвии, но всё-таки не такая бледная, как пресные дворянские дочки, которые постоянно прячутся от солнца, и потому такие бесцветные, что напоминают копошащихся в земле жирных белых личинок. Зеленовато-голубые глаза Изабелы, казалось, не могли решить, какого им быть цвета, а тёмные волнистые волосы, хотя и не такая прекрасная шелковистая грива, какой обладала Сильвия, вились сильнее при первых признаках влажности. Да и груди у неё далеко не как у Сильвии. Согласен, у меня не было возможности изучить их как следует, но всё же, они задорно приподнимали лиф её платья, хотя по сравнению со спелыми фруктами Сильвии, были маленькими, как половинки лимонов.

Короче сказать, она не была ни роскошна, ни потрясающе красива, но зато обладала сияющей улыбкой, которая могла привлечь любого мужчину. И сложись всё иначе, я, возможно, развлёкся бы, соблазняя её. Для меня это было бы проще. Но глядя на Изабелу, я вдруг понял, что необходимость убить эту девушку охлаждает любое желание так же быстро, как собаку ведро воды.

Некоторых мужчин возбуждает мысль об убийстве, но не меня, не в случае, когда я должен хладнокровно убить. Вот если бы не знать, что эта женщина умрёт от твоей руки – тогда конечно, другое дело, и я мог бы ей наслаждаться. Но я всю дорогу помнил, что Изабела должна умереть, и что именно мне предстоит это сделать.

Думаю, незачем говорить, какой ответ я дал двум иезуитам, когда те вернулись в башню Белем.

Я решил так не из-за богатства, которое они мне обещали. Конечно, если бы речь шла о краже или о жульничестве, я без колебаний бы взял у них деньги, разве что поторговался бы чтобы увеличить свою оплату. Но убийство – это совсем другое. Это вид того трупа убедил меня согласиться, сознание, что однажды, спустя недели мучений, прилив поднимется, накроет меня с головой, и я останусь лежать на каменных плитах такой же вонючей мерзостью.

Думаете, я трус? Что ж, представьте, что спускаетесь в склеп, ощутите тошнотворную мерзкую вонь червей и гниения, а потом поднимите крышку гроба и взгляните туда, на собственное мёртвое разлагающееся лицо.

Представьте всё это, если сумеете, а после ответьте – если бы вам предложили способ выбраться из той проклятой башни, согласились бы вы, или предпочли бы висеть там на цепях, не в силах двинуться, чувствуя бьющиеся холодные волны и день за днём ожидая того убийственного прилива? Предпочли бы остаться и смотреть на труп, разлагающийся у вас перед глазами? Вы бы сделали такой выбор?

Иезуиты проследили за тем, чтобы меня вымыли и дали одежду, бельё и деньги – всё, что может понадобиться в путешествии. Они позаботились и о том, чтобы Изабела нашла подходящий корабль, и чтобы я тоже получил на нём место. Посредника подкупили щедрой оплатой, чтобы тот не требовал документов или не слишком интересовался своими клиентами. Как священники и обещали, они сделали всё, чтобы облегчить мне работу.

Но вопрос был в том, как сделать. И мыслей на этот счёт сейчас у меня было не больше, чем в тот день, когда я впервые поднялся на борт этого корабля.

Должно быть, Изабела почувствовала, что я её разглядываю, поскольку неожиданно обернулась, подарив мне ещё одну очаровательную улыбку.

– Бедная донья Флавия. Думаю, когда мы доберёмся до Англии, она будет землю целовать от радости.

Как и я сам. Когда они с мужем сойдут с корабля, я хотя бы смогу застать Изабелу одну. Каждый раз, когда я пытался, особенно после наступления темноты, тут же являлась донья Флавия, как огромный раздувшийся ангел, вознамерившийся защищать честь девушки. Похоже, защиту Изабелы она сочла своим долгом, хотя, конечно, пользовалась её услугами так, будто девушка была её дочерью – посылала в каюту за вещами или заставляла массировать свои виски лавандовым маслом, когда ее якобы мучила бессонница.

Но даже если бы мне удалось выманить девушку из лап доньи Флавии, я просто не смог бы встать у неё за спиной и столкнуть за борт. Вокруг всегда было полно наблюдателей, и хотя я завёл дружбу с одним из матросов, покупая у него вино и вдвое переплачивая за эту собачью мочу, даже он, наверняка, поднял бы тревогу, если бы я попытался сбросить кого-нибудь в море. Все должно выглядеть как несчастный случай.

Даже когда и мальчишка-поросёнок со своим отцом, и донья Флавия с мужем сойдут с корабля, остаются ещё два пассажира, которые едут в Исландию, и, похоже, оба тоже вознамерились подружиться с Изабелой. Ничего удивительного, она единственная девушка на борту. Но мне становилось непросто отвлекать от неё их внимание.