Текст книги "Трудное время (ЛП)"

Автор книги: Кара МакКенна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Но помимо этого, я хочу, чтобы ты знала, я не буду преследовать тебя, когда выйду. Я не дурак и, знаю, что это все меняет. Большинство женщин, которые ведут переписку с заключенными, находят их через программу для этого. Намеренно. Я знаю, что ты ввязалась в это не намеренно. И я не хочу, чтобы ты переживала по поводу моих возможных ожиданий о нас с тобой. Не то, чтобы мы лгали друг другу, когда говорили все эти вещи. Это было похоже на сказку перед сном. Я не тупой и не считаю, что ты что-то мне обещала в этих письмах.

Думаю, у меня будет работа, когда выйду, в конце концов, буду заниматься озеленением, но поначалу буду убирать снег и прочую уличную работу во время зимы. Я рад этому, так как буду много времени находиться на улице. Я буду жить в Даррене».

– Дерьмо-о-о.

«Я знаю, что ты тоже там живешь, и, если ты где-то увидишь меня, это не нарочно. Мой начальник на работе предоставит мне место, и это лучше, чем я сам смогу что-нибудь найти, особенно, если вернусь домой. Если мы оставим все в подвешенном состоянии к тому моменту, как я выйду, я обещаю, что не стану говорить с тобой, если ты сама не заговоришь со мной первая, если мы столкнемся. Я обещаю, что не буду приходить в библиотеку в поисках тебя. Если мы столкнемся, и тебе захочется сказать привет, или выпить, или что-нибудь еще, все, что тебе нужно будет сделать, это попросить. Но если это все для тебя было только в воображении, я пойму. Меньше всего мне хочется, чтобы ты боялась меня.

Я понятия не имею, как ты все это воспримешь, поэтому я не стану писать тебе письмо на следующей неделе. Но упрощу тебе задачу, насколько это возможно.

Если ты уже знаешь, что не захочешь меня увидеть, когда меня выпустят, надень черное. Я не буду злиться, я клянусь. Я знаю, мы никогда не подозревали, что все зайдет так далеко.

Или если ты хочешь этого, и хочешь, чтобы я отыскал тебя в городе, надень зеленое.

Если ты пока не знаешь, чего хочешь, не одевай ни один из этих цветов. Я буду держаться в стороне до тех пор, пока не получу от тебя намек, что ты пришла к решению. Если я ничего не услышу до первого января, я сделаю все возможное, чтобы забыть о тебе. Или, по крайней мере, забуду о возможности когда-нибудь быть с тобой. Скорей всего, я никогда не забуду, что чувствовал эти последние месяца с тобой. Это было так реально, словно внезапно открылось окно, за столько лет без солнечного света или свежего воздуха.

Как бы там ни было, увидимся в пятницу. В последний раз в этом месте, а, возможно, и в последний раз вовсе. Если ты точно знаешь, что больше никогда не захочешь меня увидеть, ПОЖАЛУЙСТА, надень черное. Лучше я разочаруюсь сразу, чем буду жить с ложной надеждой, если твое решение уже сделано. Ты кажешься той девушкой, которая не любит причинять боль человеческим чувствам. Хотя ты можешь, причинить боль мне. Это нормально. Я прошел через многое и пока все пережил.

С уважением, Эрик».

Я перечитала письмо во второй раз, затем убрала его в сторону. Снаружи просигналила машина, и я подпрыгнула.

Я сильно потерла лицо.

– Дерьмо.

Было ли мне дерьмово? Так я должна была себя чувствовать?

Да кому, какое дело, как я должна себя чувствовать, – а что вообще я чувствую? Я попыталась прислушаться к своему телу, но адреналин был оглушительным, словно ураган.

Я напугалась, бесспорно. Напугалась Эрика? Возможно. Или напугалась, что за одно письмо мои бесформенные, приятные иллюзии окрепли и распались, и мне остались одни осколки. Испугалась, что оба моих выбора были идеально ужасающими.

Одеть зеленое, и броситься в его объятья. А потом узнать, что у нас нет ничего общего, кроме этих писем. Или узнать, что он опасен не только для того мужчины, на которого он напал. Возможно, не сразу. Возможно, медленно, так же, как Джастин показал свое истинное лицо.

Наконец, я сделала то что, должна была сделать, когда он дал мне, то первое письмо. Я просмотрела его преступление.

Разбой со смертоносным оружием, с намерением искалечить. Осужден от 5 до 8 лет на пребывание в исправительном учреждении Казинс и оштрафован на 5, 000 долларов.

Дерьмовое. Дерьмо.

От пяти до восьми лет? Очевидно, Джейк обобщил, когда сказал мне о десяти. Но эти детали сейчас мне не помогут. Я нуждалась в них несколько месяцев назад – нуждалась, но страшилась их. Поставила удовольствие этих диких фантазий превыше своей собственной чертовой безопасности.

Надеть черное, и держаться в стороне. А потом узнать, что он не исполнит свои обещания и не оставит меня в покое. Или узнать, что он исполнит их, и тогда-то, что у нас было, просто… закончится.

Просто исчезнет, словно мы убили это? Самая яркая вещь, которую я испытала за последние пять лет смерти, холод, потухший быстрей, чем успел разгореться.

Три выбора, напомнила я себе. Не надевать ни зеленого, ни черного, взамен смириться с неопределенностью. Это не сильно отличалось от черного варианта, не считая предложенного нам обоим злобного подарка в виде надежды.

Мне нужны ответы. А это означает, что придется задать вопросы, которые я решила намеренно никогда не спрашивать у этого мужчины.

* * *

В следующую пятницу на мне не было ни черного, ни зеленого, и я сомневалась, что когда-то так волновалась, проходя через комнату отдыха позади Шонды. Даже в первый день. Я не искала его взгляда, но чувствовала его, как и прежде. Я никогда за всю свою жизнь не чувствовала себя столь странно, шагая мимо этого человека, игнорируя его, слишком боясь увидеть его лицо, зная, что он, должно быть, умирал всю неделю, молясь увидеть меня в своем любимом зеленом. Где-то, в моей периферии, мужчине было больно. Мужчине, которого я любила. Мужчине, которого я никогда на самом деле не знала. Мужчине, который задолжал мне ответы.

Я не смотрела на него во дворе во время ланча, не замечала его во время обсуждения книги. Так должно было быть легче, ведь так? Но мне не стало дышаться легче, осознав, что его не было в классе. Его внимание стало неким странным, темным, личным наслаждением, озарявшим самый тяжелый для меня день в неделе, и я стала, зависима от него. Его отсутствие оставило дыру в моей груди, достаточно глубокую, что я почувствовала ее даже, несмотря на свою взволнованность.

Я смотрела на часы на протяжении всего дневного урока, топая ногой, сердце стучало у меня в горле. Если он не придет, я на самом деле окажусь в заднице. Я понятия не имею, чего ожидать после его освобождения. Я даже не представляю, как он отреагировал на мою ни-черно-ни-зеленую-неопределенность – обиделся ли он, или разозлился, или абсолютно смерился.

Злое и жестокое. Таким было его преступление, по его же словам. Совершали ли злые и жестокие преступления только злые и жестокие люди? Мог ли мужчина в корне быть злым, доставляя женщине такие ощущения, которые дарил мне Эрик Коллиер все эти недели?

Конечно, мог. Джастин мог. Миллионы плохих мужчин доставляют миллионам одиноких женщин удовольствие. Словно наркотик, приятный и безрассудный, от которого так тяжело отказаться, когда ты решил исправиться. Я потирала виски, поправляла хвост снова и снова, закусывала губу и протяжно выдыхала нервные струи вздохов. Вероятно, я была похожа на трясущегося наркомана.

К моему смешанному ужасу и облегчению, он пришел ко мне на урок. Раньше, чем обычно, словно знал, что я хотела поговорить.

Я отстранилась от заключенного, которому помогала, думаю, это было грубо, я подошла к месту, где сидел Эрик, проходя мимо мужчин, которые ждали моего внимания.

Я уселась прямо напротив него и не стала терять ни секунды.

– Поздравляю, – выдавила я с трудом, сложив руки перед собой.

Хоть и улыбнувшись, держался он слегка отстранено. По-моему тонну он мог понять, что я не собиралась планировать наше совместное внешнее рандеву.

– Спасибо.

– Это прекрасные новости о твоем освобождении и работе, – сказала я, а затем понизила свой тон до приказного. – За что конкретно тебя посадили? – Я уже знала это, но хотела услышать, как он это перефразирует.

– Разбой со смертоносным оружием. С намерением искалечить.

Точно так же, как я прочитала в интернете, слово в слово. Это лучше или хуже того, что он не попытался смягчить?

– О, Боже, – выдохнула я, зажмурив глаза. Затем одернула себя, понимая, что должна вести себя спокойней, прежде чем заключенные и охранники заинтересуются нашим разговором. Я извлекла случайную стопку бумаг из своей сумки и положила ее между нами, как преграду.

– В любом случае, так решил судья. – Он тяжело вздохнул, опустив свой взгляд на мгновение к моим рукам, затем снова посмотрел на мое лицо. – Ты хочешь услышать об этом?

– Нет, но думаю, стоит. Расскажи мне.

– Я избил мужчину до полусмерти монтировкой.

О, Боже. О, Боже. О, Боже. О, Боже. Это намного хуже, чем обычная драка в баре, которая зашла слишком далеко. Так интуитивно. Так жестоко.

После десяти секунд молчаливого ступора, мне удалось спросить.

– Кто?

– Парень, которого я знал на родине.

– И это было твое намерение? – Намерение! А он говорил мне, это получилось спонтанно. – По… покалечить его?

– У меня не было никаких намерений, я просто знал, что он должен страдать… но, скорей всего, я бы убил его, если бы меня не остановили.

Я произнесла:

– О, черт возьми. – Я посмотрела на свои руки и заметила, что они перебирают пачку листов, складывая их снова и снова вдоль шва. Я опустила их, взглянула в его глаза. – Ты жалеешь?

– Нет, не жалею.

– Даже, несмотря на то, что ты потратил пять лет своей жизни?

– У меня не было выбора во всем произошедшем.

– Ты был…

– Под наркотиками или еще чем-то? Нет. Трезв, как стеклышко.

– Ты бы поступил иначе, если ты мог все изменить?

Снова он покачал головой, затем произнес слова, которых я боялась. Слова, которые я читала написанные его рукой, но причиняли намного больше боли, когда он их произнес.

– Я бы ничего не стал менять.

Черт возьми. Я не могу волноваться об этом мужчине. Не об этом человеке, который поднял монтировку на другого человека, независимо от того, что тот ему сделал. Я ненавидела Джастина, за то, что он сделал своими голыми руками. Я должна презирать Эрика Коллиера. Я должна презирать. Но я не могла, пока у меня не было ответа на самый важный вопрос.

– Почему?

– Я не могу сказать тебе.

– Ради всего святого, почему нет?

– Потому что ответ на этот вопрос связан с другим человеком. И я не вправе раскрывать эти детали.

– Если ты не скажешь мне… Я не смогу осмыслить это, если ты мне не скажешь почему.

– Прости. Он кое-кому навредил, поэтому я навредил ему в ответ. Это все, что я могу тебе сказать.

– Тогда… тогда не думаю, что мы можем видеться, – пробормотала я. – Когда тебя выпустят.

Он кивнул один раз, но безошибочное разочарование отразилась на его лице, темное, как тень.

– Я предполагал, что так получится. Это твой выбор.

Что еще, блин, я должна была ему сейчас сказать? В нормальной жизни расставания так не происходят.

– То, что у нас было…

Он вздохнул, и откинулся на спинку.

– Да. Да. Мне тоже было очень приятно.

Я хотела продолжить, но он отодвинул свой стул, вставая. Быстрыми движениями, но не агрессивными. Эффективными. И потому, как покраснело его лицо и шея, я поняла…, он мог плакать. Он уходил, чтобы не заплакать при мне. Мое сердце выворачивалось так, словно его выкручивали двумя руками и душили. Я так сильно была поражена, представляя, как должно быть было больно тому мужчине, которого он покалечил, но это не шло в сравнение с тем, что ощущала я. Это было едва возможно.

Он задвинул стул, не глядя на меня.

– Спасибо за всю вашу помощь, мисс Гудхаус.

Имя обрушилось на меня со всей тяжестью.

– Была…, была рада помочь. – Не уходи. Не уходи. Но он уже отстранился от этого заговорщического пузыря, в котором мы существовали множество раз, здесь, в этой комнате. – Удачи, – предложила я. – Во всем.

Меня обдало дурацкой, вялой, пренебрежительной волной, когда он развернулся и направился к двери.

В моей груди так сильно болело, что я прижала к ней ладонь.

Я только что разбила сердце мужчины.

Я разбила его сердце, но он избил другого человека до полусмерти. И он сделал бы это снова. Он сам так сказал. Без капли сожаления.

Нетерпеливый заключенный плюхнулся на место Эрика, и я занялась своей работой. Но в моей голове я слышала только его слова, которые я читала столько раз, что они отпечатались в моей памяти.

«Я не самый милый парень, но я очень сильно постараюсь, быть тем, кем ты захочешь.

Именно так я тебя воспринимаю. Как свою любовницу».

И наконец: « Я сделаю все возможное, чтобы забыть о тебе».

Когда я ехала домой тем вечером, я надеялась, что смогу сделать то же самое. Забыть его, забыть все об этой интрижке, кроме того, что я вернула себе способности, которые считала утерянными. Все эмоции, которые я по-прежнему могла испытывать. Страсть и желание… и, возможно, даже любовь.

Я просто надеялась, что однажды я смогу развеять другую свою тревогу и понять, что я могу испытывать эти чувства к мужчине, который действительно заслуживает их. Конечно, это снова напомнило мне об Эрике, и что я должна забыть его. Он так много забрал с собой, что места для другого не появится, пока я не изгоню его из своей системы.

Но была еще более страшная и более насущная тревога, которая требовала моего внимания. Что, если он решит, что не хочет, чтобы его забывали?

Сейчас он подавлен. Но что, если он разозлится?

А теперь я знаю, что происходит, когда Эрик Коллиер злой.

И это намного хуже, чем то, как один пьяный парень ударил меня в ухо.

Теперь, когда я ехала домой той ночью, не страх переполнял мое тело. Страх нагнетал время от времени, но не прилипал. Не задерживался. Не так, как скорбь.

И это заставило меня подумать о девушках, которые говорили о своих сомнительных увлечениях, «Я по уши вляпалась».

И мне хотелось ответить им: «Милая, ты даже не представляешь какого это».

Глава 9

Вторник – день освобождения Эрика – настал и прошел. Я думала о нем в восемь утра, когда ехала в «Ларкхейвен» на смену в детскую палату. Я думала о нем постоянно, уязвленная страхом и съедаемая сожалением. Пятница в Казинсе была безрадостной, холодной без тепла наших встреч, которые смягчали отчаянье этого места. Но в этом была и светлая сторона.

Если Эрик Коллиер захочет прийти за мной, он знает, где и когда это сделать. Я оглядела дорогу, ведущую в Казинс. Ничего. Я снова оглядывала ее в вечерней темноте, косясь через плечо. Я проверяла, нет ли за мной хвоста всю дорогу до дома. Ничего. Я оглядывалась за спину все выходные, вздергивала голову при малейшем звуке в библиотеке в понедельник. По-прежнему ничего. Ничего не произошло на этой неделе и наследующей тоже. И когда паника рассеялась, растворяясь все больше в бесформенной тени глупости и сожаления…

Я начала скучать по нему.

И со временем я перестала оглядываться. А начала искать. Полпятого в понедельник, за несколько недель до Рождества, солнце уже село. Я попрощалась с коллегами и несколькими посетителями, которые не испугались погоды, надевая перчатки и шляпу, и направилась к двери. Мне не терпелось добраться до дома и закончить рождественские покупки в интернете.

Технически зима не наступает целую неделю, но этот факт не учли в Мичигане. Парковка находилась в соседнем квартале, тротуар был наполовину очищен от беспорядка, оставленный небольшим недавним штормом. Зимний переполох. Боже, как я не любила этот термин. Слишком веселый. Его стоит назвать адский пирог, все эти опасные кучи снега, слякоть и черный лед.

Передняя лужайка библиотеки, устланная белым одеялом, была окрашена розовым светом заката. Рабочий уничтожал скользкую, бугристую корку, обнаруженную снегоочистителем, ударяя по ней какой-то мотыгой. Позади него другой мужчина сгребал кусочки в сторону, и рассыпал соль на своем пути.

Проход был узким, и мужчина с мотыгой ступил на лужайку, покрытую снегом, чтобы пропустить меня. Когда он поднял свой взгляд, его темные глаза расширились.

Я остановилась, как вкопанная, чуть не упав на лед. Эрик выставил руку, придерживая меня, но точно также быстро отдернул ее, выглядя обеспокоенным от этого порыва.

Я вздрогнула, сердце забилось слишком сильно.

– О, мой Бог.

– Энни. – Его голос. Его тело. Весь он прямо здесь, передо мной.

– Ты здесь. Почему ты здесь? Почему ты здесь, где я работаю?

– Прости. Это моя работа – я работаю там, куда меня отправит город.

Долгое мгновение мы просто смотрели друг на друга, затем он перевел дыхание, казалось, успокоившись. Хотя бы один из нас. Об этом мужчине я думала, не переставая, но так и не видала его за пределами своих фантазий почти месяц… с момента нашего разрыва, – если это можно так назвать.

– Я боялся, что это может произойти, – сказал он. – Я бы предупредил тебя, если бы знал как. Меньше всего я хотел напугать тебя.

Паника немного спала, но я по-прежнему была словно под кайфом, переполненная адреналином.

– Иисусе…

– Прости. Можешь продолжать… – Он указал вдоль тротуара, приглашая меня идти своей дорогой.

Надо было, либо принять приглашение, либо стоять там, как парализованная, поэтому я приняла предложение.

– Спасибо, – глупо добавила я. – За то, что почистил тротуар. Береги себя.

И убежала. Почти буквально. Я обогнула парня с лопатой и солью, и поспешила за угол к парковке.

В безопасности своего кузова я повернула ключ и включила обогреватель. Я держалась за руль, и считала свои вдохи и выдохи, приказывая панике отступить.

– Это правда, – пробормотала я вслух, испугавшись собственного голоса. Он на самом деле был напуган тем, что это могло произойти. Я видела это в его глазах. И наша последняя встреча в Казинсе была такой же. Его глаза соглашались со словами – полные сожаления.

– Возможно, он даже начал забывать обо мне, – сказала я машине, выпуская пар. Эта мысль была как удар под дых. Почувствовал ли он ту же боль, что и я сейчас, от моей реакции? Мой побег и мои слова этому мужчине, «Да, я боюсь тебя». Он о многом умолчал, но нет, он не солгал. Лгала ли я, отдавая ему эти сладкие слова, чтобы, в конце концов, отобрать их? Солгало ли мое тело, ему только что? Убежав, сказав ему, что я по-прежнему боюсь, хотя сердцем понимала, что не боюсь? Черт.

Я могла вернуться.

И что я скажу? Я не могла придумать никакого вопроса – и никакого соответствующего ответа, который он мог предложить – который мог бы навести нас на хорошую мысль. Но вернуться сейчас домой, когда все так по-прежнему неопределенно…

– Что ты делаешь? – вздохнула я, качая головой и выключая двигатель. Я взяла сумочку и направилась обратно. Становилось темно, Эрик и его коллега сейчас были едва различимыми силуэтами в свете библиотечных окон. Его коллега сильно отставал от него, значит, я смогу украсть несколько словечек, не сдерживая их развитие. Но какие слова?

Думаю, я с этим справлюсь.

Я снова обогнула мужчину с лопатой, высоко поднимая ноги, ступая по снегу, чтобы обойти Эрика, затем развернулась, обняв свою сумку.

Он поднял взгляд, замер. Боже, как он красив. Это лицо, которое я запомнила и к которому прикасалась миллионы раз в своем воображении одинокими ночами. Точно такое, как я его запомнила, только сейчас освещенное уличными фонарями и закатом. Его волосы покрыты трикотажной шапкой. Его темно синюю униформу заменяли джинсы и черный плащ. Этот мужчина, которого я, возможно, знала, возможно, и нет, переодетый в другую одежду и неожиданно оказавшийся в моем повседневном мире. В открытом пространстве.

– Привет, – сказал он, явно не зная, почему я вернулась.

– Ты ведь, правда, никогда не будешь меня преследовать? Никогда?

Его глаза расширились, но он покачал головой.

– Нет. Не буду.

– Ты думаешь, что я боюсь тебя, так ведь?

Он кивнул, печаль опустила его веки.

– Я не боюсь. Больше нет.

– Нет?

На мгновение мы разглядывали друг друга, звук лопаты его коллеги с каждым разом приближался дюйм за дюймом, вторгаясь в наше личное пространство. Мой взгляд упал на губы Эрика, на его подбородок. Я увидела крошечную часть его шеи, красную от холода.

– Тебе стоит носить шарф.

Легкая улыбка.

– Я буду в порядке. – Пауза, сглотнул. Он выглядел нервным, словно за нами мог наблюдать надзиратель. Я подумала, что с такой привычкой сложно справиться, после пяти лет под неустанным контролем.

– Я клянусь, я здесь не специально, – сказал он мне снова. – Меня особо не спрашивают, куда отправить работать. Я так сильно хочу, чтобы ты мне поверила.

– Я верю.

– Правда? – спросил он с надеждой в голосе.

Я кивнула.

От облегчения он расслабился.

– Когда я только увидел тебя, я подумал, вот дерьмо. Она решит, что я выслеживаю ее.

Возможно, я так и подумала, но только на мгновение. Но не стоит подчеркивать это. Поэтому я спросила:

– Как поживаешь?

Он пожал плечами, спрятанными в плащ, все же они так неизгладимо въелись в мою память загорелыми и сверкающими на летнем солнце.

– Полагаю, хорошо. У меня есть работа. Крыша над головой.

Я взглянула на его рот, совершенно не собираясь этого делать. Целовал ли ты женщину, с момента своего освобождения? Это не должно было быть тяжело. Не через три недели. Он был красивый, темный, опасный. Притягивающий. И была ли я теперь на самом деле такой особенной? Там я была доступной. Это был мой призыв, не так ли? Доступная привлекательная молодая женщина. Редкость в тюрьме, но теперь, когда он на свободе, возможно, таких девушек, как я, пруд пруди. Красивее меня. И такие, кто не разбивал сердце этому мужчине. Ревность сжигала, и ее огонь был таким неожиданным, что я вздрогнула.

– Как ты поживаешь? – спросил он. – По-прежнему каждую неделю в Казинсе?

– Ага. Все как обычно. Ничего… ничего, что мы разговариваем? У тебя же не будет проблем из-за меня, так? Понятия не имею, как функционирует УДО.

– Все нормально, пока я выполняю свою работу. Совсем не так, как работа под стражей.

– Ты свободный человек.

Он состроил гримасу.

– Более или менее.

Я потерла руки, теперь, когда паника улеглась, холод дал о себе знать.

– Когда заканчиваешь?

Его выражение лица оставалось нейтральным, не считая того, что брови заползли под шапку. В надежде, или со скептицизмом, или в замешательстве, я не смогла разгадать.

– Как только этот тротуар будет чист.

– Может быть, ты хотел бы выпить кофе?

– С тобой?

– Ага. Ничего такого, но да.

– Я с радостью, – сказал он, слабо кивая, затем более энергично. – Мне есть, что сказать тебе. Кое-что, в чем я облажался при нашем последнем разговоре.

Что еще случилось с нашего последнего разговора? Ты привел в свою постель женщину? Почувствовал все те вещи, о которых мы писали друг другу, с кем-то другим? Боже, только одна мысль об этом приводила меня в бешенство.

– Встретишься со мной там за углом, когда закончишь? – Я указала на сеть ресторанов пончиков на ближайшем перекрестке.

– Я приду. – Он не улыбался, но я видела, что-то загорелось в его взгляде. – Возможно, минут через двадцать?

Я кивнула и оставила его, направившись к повороту.

В ожидании я заказала чай, и мое беспокойство просто… исчезло. Словно камень упал с плеч.

Старое головокружение от времен, когда мы писали письма, тоже исчезло, зато я смогла снова дышать. Он не навредит мне, не так, как навредил тому мужчине. Не так, как Джастин навредил мне.

Я видела его со своего места возле окна, черная фигура неуклонно пробиралась к концу улицы. Когда они закончили, то он и его коллега пропали, затем он вернулся, направившись к повороту и оставив инструменты в какой-то невидимой машине. Я наблюдала за ним с противоположной улицы, он обежал машины, засунув руки в карманы. Наблюдала, как его лицо материализовалось в оконном свете, его взгляд встретился с моим взглядом. Прозвенел дверной колокольчик и вот он, высокий и знакомый.

Мне удалось улыбнуться, когда он выдвинул стул напротив меня. Его плащ был темно-серым, а не черным, как я думала, и снимая его он спросил:

– Итак, как твои дела?

Я пожала плечами.

– Нормально. Работаю. Считаю дни до Рождества, чтобы увидеться с семьей.

Он медленно кивнул, глядя то на мои руки, то на кружку. А я разглядывала его одежду, ту, что он сам себе выбрал, после стольких лет в темно-синей униформе. Она не была модной. Воротник белой футболки выглядывал из-за красного шерстяного свитера. Ему шел красный. И он слишком хорошо выглядел в джинсах. Он потерял свой летний загар, его кожа была почти бледной на фоне черной щетины, бровей, бакенбардов и этих черных волос, которые я представляла между своими пальцами, как всегда слегка переросшие, когда он снял свою заснеженную шапку. Эти карие глаза, отражающие каждую эмоцию, которую мог испытывать человек.

– Могу я что-нибудь заказать тебе? – спросила я.

Он взволновано покачал головой. Похоже, он пришел сюда не за кофе и беседой. Я откинулась на спинку стула, как бы говоря ему своей позой, что я готова выслушать все, что ему нужно было выложить.

Распластав пальцы по столу, и уставившись на них, он сказал:

– Я так сильно облажался в то время нашего последнего разговора. Сказав тебе, что я не сожалею о содеянном.

Я играла с ниточкой чайного пакетика.

– Если это была правда, то тогда это не ошибка. Я хотела от тебя правды. Особенно… особенно учитывая обстоятельства. Учитывая, как мы сблизились.

– Я знаю.

– И то, что я считала реальностью – что ты еще очень долго не выйдешь… Довольно нечестно, что ты скрыл это от меня. Я рада, что ты не церемонился, рассказав мне о своем… преступлении.

– И все равно, это было так глупо. Когда я сказал, что сделал бы это снова.

– Ты бы сделал?

Он поджал губы.

– Ты бы сделал, – сказала я и удивилась, услышав раздражение в своем голосе. Я была раздражена. Я на самом деле больше не боялась. – Ты бы сделал это снова.

– У меня не было выбора.

– Ты можешь представить себе, как бы я себя чувствовала, – сказала я тихо, – если бы мой бывший проделал бы это со мной? Сказал бы мне, что ударил меня только потому, что у него не было другого выбора, кроме, как поддаться импульсу или чему бы там ни было?

Казалось, словно Эрик сам себя ударил, на мгновения его зрачки слились с белком. Он казался таким оскорбленным, я пожалела о своем собственном импульсе, покраснев.

– Прости. Возможно, это было жестко…, но, насколько я могу судить, эти два инцидента идеально сопоставимы.

Его взгляд смягчился.

– Ты заслужила то, что сделал с тобой твой бывший?

– Вовсе нет.

– Тогда они абсолютно не сопоставимы. Совсем. Тот парень, которого я избил, заслужил все, что получил. Если бы я этого не сделал, он бы никогда не получил по заслугам.

– Тебя отправили в тюрьму, чтобы у тебя появился шанс осознать, как сильно ты напортачил, – сказала я. – Что ты сделал что-то неправильно. И ты вышел на свободу, ничуть не усвоив этот урок.

Он нахмурился.

– Я теперь не такой, каким был тогда.

– Не похоже.

Его щеки покраснели совсем не от холода. Но его злость или разочарование не пугали меня. Это не коснулось его глаз.

– Если меня посадили для того, чтобы я вышел из тюрьмы, думая, что этот парень получил больше, чем нужно, когда я избивал его…, если в этом заключается исправление, тогда я не хочу, чтобы меня исправляли. Позвони моему надзирателю, и пусть он отправит меня обратно в Казинс, потому что я не сожалею о содеянном. Если бы у меня была машина времени, я бы не стал ничего менять, только бы прислушался к здравому смыслу и не сказал бы судье, что я бы убил того парня, если бы меня не остановили.

У меня раскрылся рот.

– Ты сказал такое судье?

Он казался смущенным, затем набрался решительности.

– Ага. Я был зол. И, скорей всего, это было правдой.

– Но это так… глупо.

– Я был молод и глуп. И справедлив. Прокурор хотел, посадить меня за попытку убийства пожизненно. Мой адвокат хотел, чтобы я признался в нападении со смертоносным оружием. Судья пошла на компромисс, несмотря на то, что моя глупая задница сказала ей, что я хотел его смерти. Она поверила моему адвокату, что я сделал это в состоянии аффекта. Что я не соображал и был слишком зол.

– Ты не сказал мне, почему сделал это. Что он сделал тебе.

– И не стану. Подними архивы – если хочешь – это было в местных новостях. Поиграй в детектива, если это то, что тебе нужно.

– Я узнала достаточно информации, подтверждающей твои слова. Но причина этой ситуации очевидно личного характера. Я не собираюсь искать информацию в какой-нибудь старой газетенке. Я хочу услышать это от тебя.

Он покачал головой.

– Причину случившегося никто не должен узнать. Если люди узнают, то не от меня.

Боже, какой он упрямый.

– Эрик, ты злой человек?

Он серьезно поразмышлял над этим, а затем посмотрел мне прямо в глаза.

– Нет. Я не злой. Вообще-то, я, на самом деле, очень чуткий. Спокойней, чем большинство людей.

– Большинство людей не пытались забить человека до смерти. – У меня перехватило дыхание. Мои слова были столь же грубыми, как та монтировка, и я была, потрясена, услышав их. Потрясена, и странно взволнованна, что посмела открыть рот.

– Всех можно разозлить, если правильно надавить, – сказал он. – Тот парень надавил на меня сильней, чем кто-то сможет ожидать. Но я три года посещал уроки по управлению гневом в Казинсе, и знаю, как выглядят злые ублюдки. Как себя ведут. А я не такой, как они, не за пределами тех обстоятельств, из-за которых меня закрыли.

Мне хотелось поверить ему. Правда. Но я хотела верить Джастину все те разы, когда он обещал, что больше не сделает мне больно. И мне хотелось верить, что я не из тех женщин, которые позволяли мужчинам жестоко с ними обращаться. Эрик верил в то, что говорил – в это я верила. Но люди – самые худшие судьи, когда дело касается, их личности.

Он вздохнул и посмотрел на поверхность стола между нами.

– Мы словно никогда никем друг другу не были, ведь так? Все те вещи, которые мы говорили друг другу…

Даже понимая, что это может быть опасно, я тихо сказала:

– Я вкладывала смысл в каждое слово, которое написала тебе. Я чувствовала каждую крупицу этого.

Он посмотрел в мои глаза.

– Не похоже. То, как ты теперь на меня смотришь.

– Я почти тебя не знала тогда.

– Что это значит?

– Я знала…, в таком контексте знала, только часть тебя. Одну сторону. А другая сторона огромная – почему ты сделал то, что сделал, и как ты при этом себя чувствуешь.

– Ты так говоришь, словно раньше я был нормальным для тебя с твоей точки зрения, как красивое красное яблоко. Но теперь ты разрезала меня, и я слишком гнилой для тебя?

Я открыла рот. Закрыла его. Мой мозг считал, что сравнение было верным, но сердце молило об обратном.

– Все не настолько холодно. Но ты… я не знаю. Лепестки роз с шипами или что-то в этом роде. И прочая поэтическая ерунда. – Как та ерунда, которую я вдалбливала себе всего несколько недель назад.