Текст книги "Избранное"

Автор книги: Као Нам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

СТАРЫЙ ХАК

Старый Хак раздул соломенный трут и от него зажег лучину. Я прочистил трубку, набил ее лаосским табаком[22]22
  Лаосский табак – сорт крупного табака темного цвета; курят его обычно через кальян, набивая в трубку малыми порциями.


[Закрыть] и предложил старику сделать первую затяжку. Но тот отказался.

– Пожалуйста, господин учитель, вы уж первым покурите, – настаивал он, протягивая мне лучину, – прошу вас.

Я взял лучину, прикурил и затянулся несколько раз. Затем снова прочистил трубку и передал кальян старику. Старый Хак набил трубку, но курить не торопился. Он взял лучину и произнес в задумчивости:

– Наверное, господин учитель, я продам все-таки собаку…

После нескольких затяжек голова кружилась, я чувствовал легкое опьянение и, поглядывая на старика сквозь отяжелевшие веки, делал вид, что слушаю его внимательно. Говоря по правде, мне было безразлично, о чем говорит старик, и разговор тяготил меня. Я знал: старик говорит, лишь бы говорить, и собаки он все равно не продаст. Ну а если действительно ему придется продать, так что из того? Стоит ли из-за какой-то собаки так волноваться?

Старик еще раз затянулся, поставил кальян и с наслаждением выпустил облачко дыма. Несколько затяжек лаосским табаком дурманит голову курильщика, и вот старик уже погрузился в пьянящее молчание, стараясь продлить как можно дольше это небольшое удовольствие. Я тоже молчу, думаю о пяти последних, самых любимых книгах, которыми я дорожил, кажется, больше, чем пальцами собственной руки.

Когда в Сайгоне я тяжело заболел, мне пришлось продать почти всю одежду, но продать хотя бы одну книгу я не посмел. После болезни я вернулся в родную деревню, и весь мой багаж тогда состоял только из чемодана, доверху набитого книгами. О, мои прекрасные книги! Я дал себе слово беречь их всю жизнь как память о беспокойном, бурном времени, как символ веры и надежды. Каждый раз, открывая книгу и не прочитав еще ни строчки, я чувствовал, как душа моя озаряется небывалым светом и в ней возникает образ прекрасной, чистой юности, умеющей любить и ненавидеть… Но трудности в нашей жизни возникают не единожды. Жизненные обстоятельства не раз вынуждали меня продавать почти все вещи, пришлось продать и некоторые книги. В конце концов у меня осталось всего пять книг, и тогда я поклялся: лучше умру, а книги эти не продам! Увы, продать их все же пришлось. Не так давно, чуть больше месяца назад, сынишка мой заболел дизентерией и болезнь измотала его вконец. Ах, старик-старик! Разве мог я оставить что-нибудь для себя?! Да, ты действительно дорожишь своей рыжей собакой, но, видимо, не больше, чем я своими пятью книгами…

Вот такие мысли нахлынули на меня. Ну, а ты, старик, о чем думал в эти минуты? И вдруг, словно прочитав мои мысли, он ответил мне:

– Вот уже целый год, господин учитель, как нет вестей от сына…

Вот о чем думал старый Хак – о своем сыне, который пять или шесть лет назад уехал на заработки на каучуковые плантации. Когда я вернулся в деревню, у него к тому времени уже истек срок контракта. Старик принес мне письмо от сына и попросил прочитать его. Сын писал, что хочет продлить контракт еще на один срок…

И вот теперь старик поспешил объяснить мне, почему завел разговор про собаку:

– Ведь это собака моего сына, он ее купил. Надеялся вырастить, откормить, чтобы, когда придет день свадьбы, приготовить отменное угощенье…[23]23
  Во Вьетнаме существует обычай приготовлять праздничные блюда из собачьего мяса.


[Закрыть]

Вот такая-то она штука – жизнь. Сначала мы намереваемся что-то совершить в жизни, а потом понимаем, что никогда не сможем осуществить своих желаний.

Сын старика полюбил девушку из своей деревни, между ними возникла нежная любовь. Родители девушки знали об этом и были согласны выдать дочь замуж, но запросили за нее слишком много: только наличными деньгами потребовали около сотни донгов, а еще надобны угощения – плоды арековой пальмы, водка… Если посчитать все свадебные расходы, то парню нужно было выложить больше двухсот донгов. Старый Хак вовремя не побеспокоился о деньгах на свадьбу. Тогда сын решил продать земельный участок, но старик не разрешил: кто же продает земельный участок, чтобы жениться? Куда потом жену приведешь, чем жить будешь? И если уж говорить откровенно, то, продав даже участок, денег на свадьбу все равно не наберешь. А родители невесты стояли на своем, не думали уступать. Старик понимал все, но что он мог поделать? Старый Хак не был суровым отцом и потому старался объяснить сыну, что положение безвыходное, советовал ему смириться, не думать больше об участке, просил немного подождать, может, найдется другая невеста и требования ее родителей не будут такими суровыми… И чего сын торопится, неужто боится остаться бобылем, будто уж девушки на деревне все перевелись… О боже милостивый! Он был хорошим сыном, – сразу понял отца и о свадьбе больше не заговаривал. Только стал после того мрачный, словно в воду опущенный. Старик понимал – сын по-прежнему сохнет по своей любимой, и ему до боли было жалко несчастливого парня. Только что тут поделаешь? В октябре того же года девушку выдали замуж за другого, сына деревенского богатея. Узнав об этом, сын старика страшно переживал, а через несколько дней после того события уехал в провинциальный центр. Там он отправился на вербовочный пункт, отдал паспорт и законтрактовался работать на каучуковых плантациях…

– Перед отъездом, господин учитель, он дал мне целых три донга. Не знаю, получил ли он эти деньги в залог за паспорт или нет, но так или иначе он принес мне их и сказал: «Хочу подарить вам, отец, три донга, чтобы изредка вы могли хоть чем-нибудь порадовать себя. Уж так исстари повелось, что дети заботятся о родителях, когда они дома. А когда уезжают, ведь тоже кто-то должен заботиться о них… Вы, отец, и на своем участке работаете, и к другим нанимаетесь, так что с голоду не помрете. Я уезжаю, чтобы заработать, как только скоплю достаточно денег, сразу вернусь к вам. Без денег ох как плохо, как тяжко жить без денег у нас в деревне!» Я только плакал, слушая его. Ну чем я мог ему помочь?! Паспорт его теперь хранится у них, вот фотографию мне его переслали. Деньги он у них взял и теперь им принадлежит. Теперь он уже не мой сын…

* * *

Ах, старый Хак, я понимаю, почему ты не хотел продавать рыжую собаку. Это она помогала одинокому старику забыть о своей печальной доле. Уже и старость пришла, и день стал похож на ночь – один-одинешенек прозябал старик. Как же тут не загрустить? Но в эти безрадостные минуты рядом была собака, и сразу становилось легче старику, и не такой уж печальной и тягостной казалась ему жизнь. Собаку старик звал Солнышко – вот так называют матери долгожданного ребенка, которого годами вымаливают у господа бога. Иной раз, когда старику нечем было заняться, он выискивал у собаки блох или же водил ее на пруд купаться. Еду ей старик подавал в чашке, словно был богачом. Чтобы старик ни ел, он всегда делился едой с собакой. По вечерам старик любил выпить чарку. Сидел, пил и поглаживал лежащую у ног собаку. Старик подхватывал палочками кусочки пищи и протягивал собаке, как малому ребенку. А потом в шутку начинал ссориться с собакой, ругать ее, – можно подумать, будто он с малышом разговаривает.

– Ты помнишь своего отца? Давненько нет от него писем. Больше трех лет… Да, почти три года прошло… Не знаю, вернется он домой к концу этого года или нет? А когда вернется – женится, и конец твоей счастливой жизни! Вот какая участь ждет тебя!

А собака по-прежнему лениво задирала морду вверх, безмятежно глядела на старика, не выражая ни капли беспокойства. Старик, грозно глядя ей в глаза, продолжал стращать:

– Вот вернется и порешит тебя! Знаешь ли ты об этом? Ну, берегись!

Собака понимала, что хозяин сердится, поэтому приветливо виляла хвостом, чтобы успокоить старика. А тот пугал ее пуще прежнего:

– Ластишься, да? Хвостом виляешь? Виляй, виляй, а он все равно тебя порешит. И конец тебе наступит, так-то!

Собака продолжала вилять хвостом, выжидающе поглядывая на старика. И тот хватал собаку, прижимал ее голову к своей груди и успокаивал, легонько похлопывая по спине:

– Нет, нет! Нет же, нет! Никто тебя не убьет! Ты у меня самая послушная собака. Я никому не позволю убивать тебя, я буду ухаживать за тобой…

Старик отпускал собаку, выпивал очередную чарку и тяжко вздыхал. Потом начинал беззвучно шептать, чуть шевеля губами: это он считал деньги, которые приносит ему участок.

После отъезда сына старик часто себя успокаивал:

– Это участок моего сына. Когда его мать еще жива была, – трудолюбивая, экономная женщина была покойница, – собрала пятьдесят донгов, чтобы купить земельный участок. В те времена все стоило дешево. Она купила землю для сына. Когда он попросил продать участок, я не позволил, потому как для него хотел землю сохранить, – иначе чем кормиться? У сына не было денег на свадьбу, он рассердился и ушел из дома. А теперь вернется только тогда, когда накопит денег, чтобы можно было жениться. Все эти годы я возделываю участок, чтобы сохранить его для сына. Вот когда он вернется, станет готовиться к свадьбе, если ему вдруг не хватит денег, я добавлю, дам молодым денег, сколько смогу, чтобы у них для начала хоть какой-то капитал был…

Старик нанимался на работу в чужие дома и так зарабатывал себе на жизнь, а все деньги, которые выручал за урожай на участке, откладывал для сына. Он был уверен, что к тому времени, когда сын вернется, у него скопится добрая сотня донгов…

* * *

– Хочешь того или не хочешь, а деньги все вышли, господин учитель, – обращаясь ко мне, сказал старик, с грустью покачав головой. – Только однажды меня свалила болезнь, и болел я ровно два месяца и восемнадцать дней… И за эти два месяца и восемнадцать дней я не заработал ни одного су, а сколько пришлось потратить на лекарства, да и на еду тоже!.. Попробуйте, господин учитель, прикиньте, сколько денег на это ушло?..

После болезни старик сильно ослаб, исхудал и не в силах был выполнять тяжелую работу. В деревне уже никто больше не делал ниток, поэтому ткачество пришлось бросить. Многие женщины сидели без работы. Вот так старый Хак оказался не у дел. Ко всему еще буря беды наделала: все посевы овощей погубила. После стихийного бедствия старик ничего не продал со своего участка, а цены на рис без конца повышались. Старик и собака съедали в день риса на три хао, и очень скоро в доме старика стало голодно.

– А собачка-то моя, господин учитель, оказалась попрожорливее меня. Каждый день на рис для нее я трачу по полтора-два хао, – где напасешься таких денег? Если же кормить плохо, собака быстро похудеет, придется задешево ее продать. Сейчас она упитанная, за такую можно дорого запросить, очень многим покупателям нравится моя собака…

Старик приумолк на мгновенье, прищелкнув языком от огорчения.

– Нет, видать, надо сейчас ее продавать. Сколько дадут, столько и будет. Нынче у меня каждый хао на счету, и делаю я это ради своего сына. Если я сейчас буду много тратить, то погублю сына. Нет, ничего теперь не поделаешь…

* * *

На следующий день старый Хак пришел ко мне домой и сразу с порога выпалил:

– Все, господин учитель, продана моя собачка, кончено с ней.

– Ты продал собаку?

– Да, ее уже поймали и унесли.

Старик бодрился, но его улыбка походила на плаксивую мину, да и в глазах блестели слезы. Мне хотелось обнять старика, подбодрить его. Теперь мне вовсе не жаль было тех пяти книг, как прежде. Мне было жалко старика, и я спросил его, чтобы хоть как-то поддержать разговор:

– Как же они ее поймали?

Лицо старика вдруг сморщилось, глубокие морщины сошлись на переносице, из глаз потекли слезы. Голова его склонилась набок, рот скривился, еще мгновенье, и он громко зарыдал.

– Ох, несчастье, господин учитель! Не знаю, догадывалась ли она? Я позвал ее, она тотчас же прибежала, стала вилять хвостом. Я дал ей поесть. Когда она уплетала похлебку, этот недотепа Мук выскочил из дому, схватил ее за задние лапы и быстро поднял вверх. Так вот этот Мук вместе со своим дружком Сиеном в один момент связали бедную собачку. Тогда-то она поняла, что пришел ее смертный час! Ох, господин учитель! Она ведь у меня из умной породы. Все молчала, словно осуждала меня, потом скулить стала, смотрит на меня, будто сказать хочет: «Ах, вот ты какой подлый старик! Мы с тобой вместе ели-пили, а ты вон как со мной поступил!» Стар я стал, потому собаку и обманул… Ведь она подумала, что я ее предал…

Я стал утешать старика:

– Это тебе так кажется. Собака ничего не понимает. Да и выращивают собак разве не для продажи? Если ее убивают, так ведь судьба у нее такая. Вот она и перерождается для другой жизни…

Старик запричитал:

– Правильно вы говорите, господин учитель. Судьба собаки тяжелая, и мы поступаем с ней так, чтобы она переродилась для другой жизни, чтобы сотворить судьбу человека. Коли повезет, то, может, и посчастливится… Человеческая судьба, как моя, например…

Я посмотрел на старика и перебил его:

– Такова судьба любого, старик. Ты думаешь, я счастливее?

– Тяжкая судьба у человека! Как же мы должны творить свою судьбу, чтобы достичь подлинного счастья? – Старик рассмеялся и тяжело откашлялся.

Я обнял его и ласково сказал:

– По-настоящему счастливых судеб не бывает, но есть в жизни она замечательная вещь. Ты посиди немного здесь на топчане, отдохни, а я пойду сварю несколько клубней батата и приготовлю крепкий чай. Поешь, выпьешь чайку, покуришь лаосского табаку… Вот тебе и счастье.

– Да, вы правильно говорите, господин учитель. Именно в этом для нас счастье. – Старик промолвил это и замолчал, затем вежливо рассмеялся. Хотя смех его был принужденным, в нем чувствовалась искренняя доброжелательность.

– Ну что? Не так ли, старик? Ведь верно же я говорю. Ладно, посиди здесь, а я приготовлю еду и чай принесу.

– Вы все шутите, господин учитель. Не надо, лучше в другой раз…

– С какой стати мы будем откладывать на другой раз? Никогда не надо откладывать счастливые минуты. Я очень быстро все приготовлю.

– Так и быть, но прежде мне хотелось бы спросить вас, господин учитель, об одном деле…

Лицо старика стало серьезным.

– Что же это за дело?

– Позвольте, я вам его расскажу подробно, господин учитель. Но это долгий разговор.

– Ну что ж, я слушаю.

– Значит так, господин учитель… – И старик начал рассказ.

Он говорил долго и тихо. Сказал, что уже стар, а его сын, отправившийся на заработки, не имеет ни жизненного опыта, ни денег. Найдется ли человек, который смог бы за ним присмотреть, помочь ему возделывать участок и как-то прокормиться. Меня же он считает человеком образованным, знающим и много повидавшим в жизни. В деревне, дескать, я пользуюсь уважением, и посему старик хотел бы попросить меня присмотреть за тремя шао земли, принадлежавшими его сыну. Старик заранее приготовил необходимые бумаги, чтобы ни одна душа не могла заподозрить меня в чем-то нехорошем. После возвращения сын получит этот участок, несмотря на то, что он записан на меня, лишь бы я согласился присмотреть. Потом старик сказал, что стал немощным и не знает, когда смерть приберет его. Сына в доме нет, а когда придет смертный час, не уверен, сможет ли кто-нибудь проводить его в последний путь. Он желает помереть спокойно, не хочет доставлять лишних хлопот деревенским. Старик накопил двадцать пять донгов, да плюс еще пять донгов, полученных от продажи собаки, всего тридцать. Поэтому старик хочет попросить меня, чтобы в печальный час прощания с жизнью я принес эти деньги и рассказал односельчанам, пусть все знают, какую сумму он дал, а какую надо просить у них…

Выслушав старика, я рассмеялся.

– Стоит ли беспокоиться о том, что еще не скоро произойдет? Ты крепок, не лежишь при смерти, так чего же бояться! Трать-ка ты лучше эти деньги на еду и будешь жить в достатке до самой смерти! Зачем же сейчас голодать, а деньги копить на будущее?!

– Ну, господин учитель, если я сейчас истрачу все деньги, их неоткуда будет взять, когда смерть придет. Потому и надо заранее побеспокоиться…[24]24
  По-видимому, в тексте пропущена фраза. (Примеч. вьетнамских составителей книги.)


[Закрыть] Такие вот дела, господин учитель. Если ни о чем не побеспокоиться, да еще и участок продать, то на что же жить тогда? На колени падаю перед вами, господин учитель, умоляю вас… Вы видите, что я уже дряхлый старик, вы жалеете меня, но я прошу вас, господин учитель, постарайтесь выполнить мою просьбу…

Поняв, что старик может долго умолять и валяться у меня в ногах, я вынужден был согласиться. На прощанье я спросил его:

– Говоришь, что урожай собрал со своего участка, а на что же жить будешь?

Грустно улыбнувшись, старик ответил:

– Ничего, не беспокойтесь, господин учитель, я все рассчитал. Все будет в порядке.

Я видел, старик питается одними бататами, но вскоре и они кончились. Тогда он стал есть все подряд – и клубни бананового дерева, и плоды дерева шунг[25]25
  Шунг – высокое дерево с красновато-коричневыми плодами.


[Закрыть], и другие плоды диких растений, не брезговал даже улитками. Я попытался поговорить со своей женой, но та была непреклонна.

– Пусть подыхает! С деньгами – голодать! Сам себя голодом морит. Мы живем не лучше, чем же помочь ему? Наш ребенок тоже голодает!..

Если взглянуть на некоторых людей, окружающих нас, то мы увидим их глупость, невежество, жадность, плохой характер и так далее, то есть те черты, которые являются причиной их жестокости. Ни разу еще мы не говорили, что такие люди заслуживают сострадания, никто и никогда их не жалеет… Моя жена не жестокая, однако тяжелая жизнь сделала ее такой. Если человек страдает от боли, разве станет он думать о страданиях другого?.. В тяжелые минуты жизни мы думаем только о собственных горестях и трудностях, а прекрасные человеческие чувства уступают место эгоистическим заботам и нашим переживаниям. Понимая это, я только грущу. Иногда тайком от жены я помогал старому Хаку, но мне всегда казалось, что старик знает о том, что моя жена не одобряет этой помощи. Он отказывался от всего, что я ему предлагал. При этом он казался надменным. Постепенно старик все больше отдалялся от меня…

Я думал, он не понял меня, и от этой мысли мне становилось еще грустнее. Бедные люди обычно очень самолюбивы и легкоранимы. Им очень трудно угодить… Однажды я беседовал о жизненных неурядицах со своим соседом, солдатом Минем, который промышлял воровством и посему весьма недолюбливал старого Хака за его честность.

– Старикашка просто важничает! – говорил мне Минь. – На самом деле он очень хитрый и скрытный человек. Совсем недавно попросил у меня яда для собак…

От удивления я уставился на Миня, но тот продолжал уже шепотом:

– Старик сказал, пусть только какая-нибудь собака посмеет забрести к нему на участок. Уж он для нее приготовит яство повкуснее. А ежели попадется, обещал вместе бутылочку распить…

Эх, старик Хак! Вот и пришел час, когда ты показал всю свою жестокость и бессердечность, подобно другим… Вот ведь какой ты человечишко! И это он плакал из-за того, что пришлось обмануть собаку!.. И это он отказывал себе в еде, собирая деньги на похороны, лишь бы не зависеть от односельчан… И этот достойный человек ради куска хлеба пошел по стопам солдата Миня!.. Действительно, жизнь приносит одни только разочарования…

* * *

Нет, жизнь еще не так безнадежна! Конечно, случается всякое, но мы не все понимаем так, как нужно это понимать.

Спустя некоторое время после разговора с Минем я услышал взволнованные голоса, доносившиеся из дома старого Хака. Я поторопился туда. В доме старика громко кричали прибежавшие раньше меня односельчане. Я кинулся в дом: на кровати корчился, извиваясь в конвульсии, старый Хак, волосы у него были всклокочены, обезумевший взгляд блуждал. Старик дико вскрикивал, изо рта шла пена, иногда по телу пробегала судорога. Двое здоровых крестьян с трудам удерживали его на кровати…

Старик промучился до двух часов, а потом умер. Это была ужасная кончина, и никто не мог понять причины мучительной и внезапной смерти. Ее знали только я и солдат Минь. Нужно ли сообщать ее другим…

Эх, старый Хак! Тебе не стоит ни о чем беспокоиться, твой участок я сохраню. А когда твой сын вернется, я ему скажу: «Ради этого участка твой отец пожертвовал собственной жизнью. Он предпочел умереть, лишь бы не продавать твою землю».

1942

Перевод А. Соколова.

СЫТНЫЙ ОБЕД

Всю ночь старуха кляла сына. Всякий раз, как ей приходилось туго, она проклинала его. Ведь из-за сына она нынче должна голодать. Это ли не святая правда? Муж ее помер, едва сын родился на свет. И она, затянув потуже пояс, кормила его и пестовала с колыбели. Само собою, надеялась – в старости, когда силы ее оставят, сын будет ей опорой. Но не успел он помочь ей хоть малость, взял да в одночасье и помер. Вот и пропали труды ее втуне.

Ну, а невестка ее – та и вовсе на человека не похожа. Разве такая пожалеет старуху мать! Едва закончился траур, тотчас выскочила замуж. А дочку свою – ей минуло пять лет – оставила старухе. Вот и изволь, когда тебе под семьдесят, маяться, хлопотать да растить ихнее дитя. Вся иссохла, изболелась ради сына и внучки. На что ей теперь надеяться?

Растила старая внучку семь лет, покуда же стукнуло ей двенадцать годков, а там отдала богачам в приемные дочки за десять донгов. Восемь из них пришлось выложить за перенос праха[26]26
  Согласно древнему учению геомантов, душа покойного, погребенного в «счастливом» месте, успокаивается и оказывает покровительство потомкам. Поэтому часто менялось место захоронения усопших.


[Закрыть] девчонкиного отца. А остаток – два донга – пустила в оборот, приторговывала по мелочам, на выручку кормилась. Всю юбку обтреплет, бегаючи по окрестным базарам, глядишь – заработает когда три, а когда и пять су. Невелико счастье! Но владыка небесный и тут не оставил ее в покое. Наслал на нее в прошлом году смертельную хворь. Все до гроша тогда издержала. Помереть-то она не померла, но обессилела вконец. Стали у нее трястись руки и ноги. Случалось – от усталости с места не сдвинется. Сидит – ничего, а встанет – голова идет кругом. По ночам позвонки ноют, словно дергает их кто да сжимает. Пройдет немного – ноги отказывают. Где уж ей торговать? Как вспомнит про зной да ветер, дрожь пробирает.

А есть-то ей надо. Господи! Если б люди могли обходиться без пищи, то-то вышло бы им облегченье! Ведь кусок сам в рот не полезет. Надо его сперва заработать. Но ей, слабосильной да хворой, тяжкий труд теперь не под силу, и не вынести ей непогоду. Вот и пришлось идти в услуженье. А в деревне что для старухи, что для малой девчонки одна работа – нянчить младенцев. Поначалу многие нанимали ее охотно. Каждый думал: старухи, они внимательней и чистоплотней, да и смекалистей девчонок; к тому же в их годы едят понемногу, перекусят слегка разок-другой – и сыты; а не наедятся, все одно смолчат, не станут артачиться, как мелюзга, не ославят хозяев на всю деревню… Да только кто ни нанимал ее, вскоре раскаивался. Всяк убеждался: нанять девчонку сподручней. У девчонки башка выбрита. Если в сердцах пожелаешь щелкнуть ее разок по башке, бей в свое удовольствие. Никто не завопит: «Злодей!» А у старухи голова седая. И, хоть ты лопни от злости, не нагнешь же ее почтенную голову, не врежешь ей щелчок. Даже бранью душу не облегчишь. Обругаешь разок-другой, и готово – прослыл грубияном. У старухи память дырявая, все-то из рук у нее валится, ноги еле таскает. Ходит на ощупь, как слепая. Чашку с рисом ко рту поднесет, и то руки ходуном ходят. Рис рассыпается. Соус по подносу расплещет, себя зальет, да и младенца – он у нее на руках лежит – обольет с головы до ног. Погода ли переменится, она вся в болячках да хворях. Ночь напролет вздыхает, кряхтит, стонет, взывая к небесам. А не то заплачет в голос и давай клясть сына. Слушать невмоготу. Разве такое стерпишь? Конечно, искали предлог, чтоб ее уволить. Потом она ловчила, нанимаясь в другой дом… Года не прошло, а старуха сменила пять или шесть хозяев. И с каждой переменой падала плата. Сперва нанималась она за харчи и один донг в месяц. Затем за харчи и пять хао в месяц. Затем за харчи и четыре донга в год. Затем жалованье убавилось до двух донгов. Наконец, ей и вовсе перестали платить деньгами. Но она выводила из себя и людей с адским терпеньем. Последний хозяин велел как-то старухе принести два кувшина воды. Но она заявила: могу, мол, нести лишь один. Хозяин взорвался было, но смолчал. Только дело с кувшином на этом не кончилось. Едва она, зачерпнув из пруда полный кувшин, ступила с мостков на берег, как вдруг неведомо отчего грохнулась наземь, разбила кувшин и покалечила руку. На крик ее прибежал хозяин и помог ей дойти до дому. Кормить всех задаром – рису не напасешься. Хозяин выдал старухе пять хао и отправил ее на покой. С того дня прошло уже месяца три с лишним.

Три месяца с лишним старуха питалась одними коржами из рисового да кукурузного крошева. Поначалу съедала в день три коржа. Напоследок не осталось ни одного. Деньги все кончились. По утрам старуха шла на базар и просила милостыню у людей. Да у кого хватит добра – подавать изо дня в день! И милосердию положен предел. Вот уж который день старуха ничего не ела. Потому-то она и стала вновь проклинать сына. Честила его последними словами. Она кляла его всю ночь. И плакала – чуть все глаза не выплакала. К утру у нее не осталось сил плакать. Она лежала ничком на циновке и думала. Говорят, от голода мысль человечья бывает особенно ясной. Может, так оно и есть. Потому что старуха вдруг придумала верную уловку. И вышла из дому…

* * *

Всякий раз, пройдя немного, старуха садилась передохнуть. Отдыхала она долго, покуда сердце не переставало колотиться, затихал звон в ушах, таял застлавший глаза мрак, и ей становилось полегче. Она останавливалась и отдыхала раз пять или шесть. И наконец около полудня подошла к тому самому дому, куда она направлялась: это был дом госпожи Тху, жены помощника старосты, приемной матери байстрючки. Так старуха звала с малолетства свою внучку, дочь ее сына, который унес с собой в могилу все ее труды и заботы, а сам обрел покой; и дела ему нет, что бы там ни творилось на свете. Не надо ему маяться, как ей нынче.

Она думала о сыне, завидуя легкой его доле, когда ноги привели ее к переулку госпожи Тху; здесь она и присела отдохнуть напоследок. У входа в переулок высилось огромное дерево шунг. Старуха прислонилась спиной к его стволу. Отсюда до дома госпожи Тху надо было еще пройти двое ворот. Если крикнуть погромче, может, в доме и услышат. Да только где взять силы? Голоса у нее не хватит. Как ни тужься, его еле слышно. И собаки у богачей злющие. А у госпожи Тху целых три здоровенных откормленных пса. Когда их холостили, под кожу насовали толченого стекла. Раны-то зажили, но внутри остались стекляшки, без конца причинявшие им боль. Такая уж выпала им мука. Они маялись, злились, ярились и, завидя чужих людей, тотчас кидались на них, норовя вцепиться в ноги и, выдрав клок мяса, потешить свою злость. О небо! Псы госпожи Тху – сущие чудовища. Старуха, как вспомнит про них, сразу пугается до смерти. В тот раз, когда она привела сюда байстрючку, из дома госпожи Тху вышла их встретить служанка с огромной палкой. Но псы примчались со всех ног. Они метались вокруг старухи, разъяренные видом ее драного платья. И каждый, ощетинясь и выгнув спину, разевал черную пасть, откуда торчали, поблескивая, белые острые клыки. Натыкаясь на палку служанки, они еще пуще злились, метались и прыгали. Они грызли изгородь, пытаясь перескочить через нее и напасть на людей сзади. Псы так раскачали изгородь, словно задумали обрушить ее на ненавистных пришельцев… У старухи с девчонкой от страха отнялись руки-ноги. Внучка прижалась к бабке, бабка к служанке. А та знай орудовала палкой: то справа ударит, то слева, спереди стукнет, потом сзади; и кричала да ругалась по-страшному. И все же один пес умудрился пролезть под палкой и чуть не вцепился старухе в ногу. Благо успел лишь ткнуться мордой в тощую ее икру. Да тут со страху помрешь!.. Разве посмеешь кого окликнуть? У псов-то ушки на макушке и лапы скорые. Что, если накинутся все трое! Старуха решила пока посидеть, дождаться удобного случая. А ну как байстрючка с малышом придет поиграть в переулок… Или кто из домашних выйдет по делам… А не то мужчина покрепче явится к госпоже Тху, и старуха войдет вместе с ним… Вот она и сидела, перебирая в уме эти счастливые возможности. Об одном лишь она не подумала: что, если сама хозяйка выйдет из дому или будет откуда-нибудь возвращаться восвояси? Так и случилось – госпожа Тху шествовала домой с базара. Приметив старуху еще издалека, она приняла ее за нищенку и насупилась:

– Кто там еще? Чего расселась? Собаки набросятся, выпустят кишки! Ишь какая отчаянная.

Старуха обернулась и заулыбалась:

– Вы, госпожа, никак, с базара?

Госпожа Тху выпучила свои красные глазищи и уставилась на старуху. Наконец она признала в ней бабку байстрючки. Тотчас госпожа Тху наклонила голову в раздумье. Что надобно здесь этой старухе? Деньги небось будет клянчить? А старуха, закряхтев, уперлась руками в колени, с трудом разогнулась и встала.

– Куда это вы собрались? – спросила госпожа.

Старуха опять заохала прежде, чем ответить. (Она охала, начиная разговор, точь-в-точь как иные вздыхают. Такая была у нее привычка.)

– Я, госпожа, пришла навестить внучку. Уж очень давно не была она дома, вот я и соскучилась.

– Ах ты, боже мой! Раскисла, как мокрая крыса! Девчонка должна работать, некогда ей разгуливать с вами. Этак и рису не наберешься, чтоб кормить ее после прогулок. Хотите миловаться с ней, забирайте сразу домой; сами кормите ее и любуйтесь друг дружкой хоть год, а надоест – присылайте обратно. Я ее не держу. Думаете небось, я с ее трудов разжилась, разбогатела?

Госпожа Тху этой грозной речью решила заткнуть старухе рот, чтоб та не смела попрошайничать. И старуха, ошеломленная ее словами, вконец растерялась. Она понурилась, как воровка, застигнутая стражей у чужих снопов. А госпожа Тху покудахтала, прочищая горло, задрала голову к небу и сказала:

– Придумают же – гулянки! Помню, привели девчонку – хуже дохлого червяка, грязную, драную; вроде тогда никто не рвался с ней погулять! Теперь отъелась на моих харчах, стала хоть на человека похожа, и нате вам! Вообразили: тут завелось бесценное сокровище! И я вцеплюсь в нее обеими руками!.. О господи! Да кому она здесь нужна? Хотите взять ее и отдать в другую семью? Милости просим. Думаете, заплачем? Только деньги верните!..

Старуха заплакала. Вот горе-то, да у нее и в мыслях ничего подобного не было.

– Ах, госпожа, – заговорила она плаксивым голосом, – за что ж вы меня обижаете? Небеса попустили мне дожить до преклонных лет, неужто я стану теперь кого-то обманывать. Господь свидетель: если хотела я забрать внучку да отдать другим людям, пусть убьет меня на месте! Прошу вас только, позвольте увидеться с девочкой, побыть с ней хоть немного. Я ведь скоро умру; может, последний раз…

– Некогда ей прохлаждаться с вами. Никаких гулянок! А вы, коль уж пришли, заходите; так и быть, покормлю вас. Да чтоб в другой раз без этих обезьяньих нежностей! Я в моем доме такого не потерплю. У меня у самой сын в Ханое учится, что же, прикажете ездить к нему гулять да попусту время тратить!.. Надо же – гулянки!..