Текст книги "Бунт Хаус (ЛП)"
Автор книги: Калли Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)
Он жестокий, подлый и гнилой до мозга костей. Но я не могу убежать от него. Есть очень реальная опасность, что он поднесет свою чашу к моим губам, и я выпью его яд, как будто умираю, а он – лекарство.
Все, что я могу сейчас сделать, это собраться с духом и надеяться, что конец будет быстрым.
Резкий, пронзительный звонок заглушает Прес, рыжеволосую девушку, с которой я познакомилась ранее, и все студенты выходят из класса, громко жалуясь и канюча на задание, которое доктор Фитцпатрик обещал позже отослать нам по электронной почте.
В коридоре Карина вздыхает с облегчением.
– Боже, я так рада, что все закончилось.
Не думаю, что она имела в виду само занятие по английскому.
Скорее всего, имелась в виду близость к Рэну и его команде.
У подножия крутой винтовой каменной лестницы Карина быстро обнимает меня.
– Боюсь, что именно здесь я тебя и оставлю. Мне нужно бежать на испанский. Твой класс биологии там, наверху. Не бойся. Все должны быть милыми.
Примерно на полпути вверх по лестнице в моем заднем кармане звонит сотовый телефон. Взволнованная, я с трудом вытаскиваю его и читаю сообщение, которое только что пришло. Из-за сумасшедшей разницы во времени мне кажется, что я ждала этого момента целую неделю. Странно, что я до сих пор не слышала ни единого звука от Леви и остальных, но по крайней мере…
О.
Подождите.
Это сообщение не от одного из моих друзей в Тель-Авиве. Неизвестный номер, американский, с кодом города 929, который мне не знаком.
Сообщение короткое и по существу.
«Будь менее очевидной, Стиллуотер. Отчаяние – выглядит отвратительно.»
Глава 4.
РЭН
МАТЬ УМЕРЛА.
Единственный ребенок.
Маленькая, как фарфоровая кукла.
Красивые светлые волосы.
Пухлые губы, которые я не возражал бы увидеть обернутыми вокруг своего члена.
Я мало что знаю об Элоди Стиллуотер, но уже чувствую знакомую искорку интриги в затылке, зуд, который так и просится почесаться. Честно говоря, я почувствовал эту грязную, болезненную потребность задолго до того, как увидел девушку. Когда меня в последний раз вызывали в кабинет Харкорта, ее личное дело лежало там открытым и просилось для просмотра. Фотография Элоди, прикрепленная сверху на бумаге, привлекла мое внимание – меня всегда привлекали блестящие, красивые вещи – и мой пульс ускорился, переходя от ровного, медленного к гораздо более быстрому, заинтересованному ритму.
На фотографии на ней была надета белая, похожая на флотскую форму – особо строгая школьная форма, как я узнал позже, немного покопавшись в интернете. Улыбка на ее лице была искренней. Она смеялась над кем-то или чем-то за кадром, и ее глаза были полны энергии. Невинность. Вот что было в ней особенного. Она выглядела невинной, одетая в белое, с длинными светлыми волосами, ниспадающими на плечи, и каждая ее частичка словно воспевала саму жизнь. Мне сразу же захотелось ее запятнать.
Я взял ту фотографию. Отказавшись признаться, когда Харкорт спросил меня, не знаю ли я, где она. За две недели до приезда Элоди Стиллуотер я провел много времени, глядя на эту фотографию, дроча на нее, но затем отказываясь позволить себе кончить, наслаждаясь гневом, который скапливался в моем животе всякий раз, когда я смотрел на красивое лицо Элоди. Я люблю обуздывать себя с самого детства. Я подвергал себя воздействию какого-то стимула, а затем тренировал себя, ожидая определенного результата. Нет ничего лучше, чем владеть собой, как умом, так и телом, и моя первая мысль, когда я увидел улыбающееся лицо этой девушки, была о том, что я хочу заставить себя ненавидеть ее.
Почему, спросите вы?
А почему бы и нет, черт возьми?
Просто ради удовольствия.
Чтобы как-то скоротать время.
Посредственность – проклятие слабоумных. Я чертовски уверен, что ничто во мне не является посредственным, недоделанным или средним, и это включает в себя мои эмоции. В наши дни требуется много сил, чтобы заставить меня чувствовать себя живым, но темная одержимость? Здоровая интрига, окрашенная всплеском ненависти? Да, это пробудит меня от этого скучного, банального существования лучше, чем что-либо другое.
Так что, да. Я ждал её приезда. Вызвался добровольцем, что должно было стать довольно резким предупреждением для администрации Вульф-Холла, так как я никогда ни на что не вызывался добровольно за всю свою гребаную жизнь. Я хотел проверить свою теорию и посмотреть, оказало ли время, которое я провел, мучая себя, желаемый эффект, и был только один способ выяснить это. Я должен был встретиться с ней лицом к лицу, даже если это означало бы выкурить последнюю пачку сигарет, стоя на ледяном холоде в течение двух с половиной часов.
Когда я смотрел, как она выходит из машины, сердито дергая лямки рюкзака, мое тело точно знало, что делать. Мой член отреагировал молниеносно, ревя к жизни, кровь бушевала, превращая мягкую плоть в твердую сталь. В то же время мой мозг был уничтожен необходимостью увидеть, как девушка заплачет, настолько яростной и сильной, что я едва мог дышать.
Трахни ее.
Навреди ей.
Успокой ее.
Погуби ее.
Я так идеально балансировал на этой невидимой тугой веревке, что это было похоже на гребаное Рождественское утро. В конце концов, нет ничего лучше небольшой внутренней войны, чтобы поднять дерьмовое настроение. И вот теперь, после двух недель ожидания, рыскания по ее аккаунтам в социальных сетях и щелчков по всем ее фотографиям на Facebook – кто в наши дни не делает свое дерьмо личным? – я чувствую, что у меня есть твердое представление о том, что из себя представляет новая студентка Вульф-холла.
Она ходячее противоречие.
И мне это в ней нравится.
Я попросил подругу из Тель-Авива покопаться в ее домашней жизни, что, похоже, занимает гораздо больше времени, чем ожидалось, но тем временем я уже придумал пятнадцать различных способов разорвать Элоди на миллион маленьких кусочков. Впоследствии я отбросил каждый из них. Это возможность всей моей жизни, мой последний шанс поставить кого-то в условия и подчинить своей воле. Мне нужно быть осторожным, делая это. Заставлю ее ползти за моим одобрением прямо сейчас, и все это закончится слишком быстро. Я устану от нее, и мне придется искать новые способы развлечься до окончания школы. Но если дам ей слишком большую свободу действий, то она может выскользнуть из моих рук. Нужна золотая середина, и теперь мне нужно точно определить, где она находится. Все это – часть приключения.
– Ты нарушаешь правила, – говорит Пакс, отрывая зубами огромный кусок хлеба от своего бутерброда. Этот парень настоящий дикарь. Никаких гребаных манер вообще. Летом он работает моделью у Calvin Klein, расхаживая взад и вперед по подиуму в обтягивающем нижнем белье. Если не считать его бритой головы, на этих фотографиях он выглядит невинным. Он хорошо сложён, и выглядит, как гребаный супергерой, в лучших деталях. Его причудливый агент, причудливые друзья, и причудливые гребаные идиоты, которые пялятся на его изображения и мечтают быть им.. никто из них не видит, кто он на самом деле: это безжалостное, примитивное существо, которое любит ломать вещи и рвать их зубами.
– Она моя по праву, – говорит он с набитым ртом. – У тебя была Дамиана. Дэш получил Карину. Я следующий отбиваю мяч.
Рыча, я печатаю еще быстрее, выплевывая по тысяче слов в минуту в документ Word, полный решимости переписать тупое задание Фитца по викторианской морали до того, как начнется вечернее веселье.
– Ты же знаешь, я ненавижу спортивные метафоры, – огрызаюсь я. – Заткнись на хрен и прекрати ныть. Ты взрослый мужик, задница. Если ты хочешь пойти за девушкой, то, бл*дь, сделай это. Но это не значит, что мои планы изменятся.
Волнует ли меня то, что Пакс хочет, чтобы Элоди стала его новой меткой? Конечно, волнует. Он очень симпатичный парень. Calvin Klein одобрил. Пакс переспал со многими девушками здесь, в Вульф-Холле, и с миллионом за стенами нашей отчаянно скучной маленькой экосистемы тоже. Он опасно обаятелен, когда на него находит настроение, и я видел много умных женщин, которые попадались на его уловки. Нет никаких причин, чтобы Элоди не была одной из них.
Но если уж на то пошло... я увидел ее первым.
Я уже изучил ее. Мысленно повторял ее полное имя – Элоди Франсин Джемима Стиллуотер – пока оно не превратилось в мантру, в камешек, стертый до гладкости постоянным трением, и теперь она чувствуется моей. Я не очень хорошо делюсь своими игрушками с другими.
Естественно, мы не просто так придумали свои правила. Бунт-Хаус не существовал бы без какого-то кода или системы, с помощью которых его обитатели должны были бы действовать. Нас здесь только трое, но каждый из нас таков, что мы все умрем, если не будем время от времени чтить линию, проведенную на песке.
Пакс хмыкает, сминая свою обертку от фаст-фуда и швыряя ее в мусорное ведро на другой стороне моей спальни. Он даже не должен находиться здесь, пока я пытаюсь заниматься, но пытаться удержать Пакса подальше от всего этого – все равно что пытаться остановить утечку воды из дырявого ведра. Ты довольно быстро учишься сдаваться. Пакс некоторое время молчит. Это значит, что он глубоко о чем-то задумался. Мне удается втиснуть в документ триста слов, прежде чем он в конце концов говорит:
– Как насчет... сделки?
Я перестаю печатать.
Поворачиваюсь в своем кресле.
На лице Пакса появляется хитрое выражение.
Я прищуриваюсь, глядя на него.
– Объясни.
Время от времени он бывает немного коварным. Не таким коварным, как я, но разумно быть начеку.
Пакс надувает губы, уставившись в потолок. Сейчас он ведет себя слишком беспечно. Он хочет чего-то большого. Больше, чем Элоди, а это значит, что он собирается попытаться выдать все это за честный обмен.
– Лодка, – беззаботно говорит он. – Она твоя, пока еще на Корсике. Отдай мне лодку на весенние каникулы, и я даже пальцем не трону эту девчонку.
Ха. Он говорит о «Контессе» так, словно это гребаная шхуна, а не сорокафутовая роскошная суперяхта с семью спальнями. Она гордость и радость моего отца. Если я позволю Паксу остаться там без присмотра во время весенних каникул, эта чертова штука, скорее всего, окажется на дне Средиземного моря. Мой отец вымазал бы меня дегтем и перьями, а потом лишил бы наследства.
– Неделю, – возражаю я.
Пакс складывает руки на груди, небрежное, беззаботное выражение лица, которое он только что демонстрировал, исчезает, когда он приступает к переговорам.
– Две недели, чувак. Все каникулы. Я не собираюсь лететь через весь мир ради одной гребаной недели.
– Десять дней. Окончательное предложение.
– Так не пойдет. Думаю, тебе придется отступить.
Он мог бы заставить меня отступить. Если он захочет, он мог бы привлечь Дэша, и они вдвоем могли бы проголосовать за то, чтобы я держался подальше от Элоди до конца гребаного времени. Правило дома. Мы стараемся не заставлять друг друга делать что-либо большую часть времени, что только заканчивается тем, что кто-то получает травму, но это не было бы беспрецедентным шагом. Паксу действительно, должно быть, понравилась внешность Элоди, и это заставляет меня хотеть ее еще больше.
Хотя она уже моя, и это заявление, которое он пытается сделать на нее, кипит в моей гребаной крови.
– Десять дней, Пакс. А потом поезжай к своей маме в Прагу.
Он выглядит испуганным.
– Какого черта мне это делать?
– Ладно. Хорошо. Ты получишь лодку. Две недели. Но как только я услышу, что ты опять делаешь коктейли Молотова, я тут же вызову чертову жандармерию.
Кажется, что улыбка на лице этого куска дерьма стала еще шире. Боже, какого хрена я делаю? Это будет абсолютная катастрофа. Я уже чувствую это своими костями.
– Хватит лыбиться. Я отсюда слышу, как смех рикошетит внутри твоего толстого черепа, – ворчу я, поворачиваясь обратно к своему столу.
Я больше не смогу писать. Знаю, что не смогу. Я чувствую облегчение от того, что право собственности на Элоди Стиллуотер было урегулировано, но теперь у меня во рту появился неприятный привкус, от которого я не могу избавиться.
Я сделал копию ее файла со всеми ее личными контактными данными через неделю после того, как украл фотографию. Я подумывал позвонить ей еще до того, как она приедет, просто чтобы услышать ее голос и перестать сводить себя с ума от мысли, как будет звучать её голос. Однако мне удалось заставить себя проявить сдержанность. Но я не мог удержаться от переписки после нашего урока английского. Мне хотелось вывести ее из себя. Наблюдать за ее реакцией издалека. Как ни досадно, она почти не отреагировала. Сначала она была в замешательстве, потому что не узнала номера, но потом ее лицо стало пустым.
Никакого страха. Никакого гнева. Никакого раздражения. Единственная эмоция, которую я увидел на ее лице, со своего места, где я прислонился к стене в пятнадцати футах от неё, была короткая вспышка веселья, и в следующий момент она засунула телефон обратно в карман и побежала вверх по ступенькам к биологическим лабораториям, не оглядываясь.
– А почему ты так зациклился на этой девушке? – спрашивает Пакс, издавая адский шум, когда он целеустремленно запускает крышкой от банки с Pringles через всю комнату, засовывает руку внутрь, вытаскивает пачку чипсов и запихивает их в рот.
Я выстукиваю одно предложение, сосредоточившись на экране ноутбука.
– Она – ничто, пустое место. Она не имеет никакого значения.
– Чушь собачья, Джейкоби. Ты не проявлял ни малейшего интереса к девушке со времен Мары и сам это знаешь.
БАХ!
Кажется, я только что разбил экран своего ноутбука.
Я не должен был так сильно захлопывать крышку, но опять же, Пакс не должен был так просто произносить это имя в пределах моей слышимости. Он знает, что не должен. Закрыв глаза, я делаю дрожащий, неровный вдох, пытаясь выровнять ярость, бурлящую в моей крови.
– Я рад, что мы договорились по поводу «Контессы», – цежу я сквозь зубы. – Ты должен убраться на хрен из моей комнаты, чувак. Я серьезно. Я должен сделать это задание. Мне нужно прочистить мозги, а я не могу этого сделать, когда ты поднимаешь эту хрень.
Я жду, что Пакс начнет спорить. Споры – его вторая натура. Он вырос в доме, полном адвокатов. К лучшему это или к худшему, но он предпочитает держать язык за зубами.
– Ну ладно, старик. Никакой драмы. Я иду в «Косгроув», возьму пива. Тебе что-то нужно?
Я сжимаю челюсть так сильно, что кажется, она трескается. Я заставляю себя открыть рот, чтобы заговорить.
– Только не пиво. Джек, – говорю я ему.
– Вот так-так. В школьный вечер все идет по-крупному. Мой любимый вид Джейкоби.
Он уходит, напевая себе под нос какую-то веселую песенку, а я сижу очень тихо, и в моей голове вспыхивает образ Элоди Стиллуотер.
Почему я так на ней зациклился?
Потому что она невинна, а я нет.
Потому что она благоразумна, а я нет.
Потому что она непорочна, а я нет.
И, самое главное, потому что она будет так прекрасна, когда я заставлю ее плакать.
Глава 5.
ЭЛОДИ
– МЫ ДОЛЖНЫ БЫЛИ встретиться еще вчера, мисс Стиллуотер, но я подумала, что дать студенту день или два на обустройство может оказаться полезным. Я знала, что Карина сделает все возможное, чтобы показать тебе окрестности. Она хорошая девочка. Хороший друг, если ты ищешь друзей. Прошу прощения за то, что поселила тебя на четвертом этаже, но четыреста шестнадцатый был нашим единственным свободным номером. Надеюсь, тебе там достаточно удобно. Пожалуйста, передай наши извинения своему отцу. Полковник Стиллуотер ясно дал понять, что хочет разместить тебя на втором этаже, но сейчас мы ничего не можем сделать. Может быть, в следующем семестре…
– Право же, директор Харкорт, это не проблема. Я не против того, чтобы жить на четвертом этаже.
Да, это заноза в заднице, когда приходится подниматься по этой чертовой лестнице, кроме того, находиться в непосредственной близости от Дамианы, да ещё и обжигающий холод в моей комнате, но для меня не имеет большого значения, где я сплю в этом богом забытом месте. Мне все равно.
Директор Харкорт кивает, ерзая на стуле. Ее кабинет внушителен, такой же старый и продуваемый сквозняками, как и остальная часть Вульф-Холла, но он светлый и просторный и кажется менее гнетущим, чем остальная часть академии. Самой женщине далеко за сорок, в ее длинных темных волосах, зачесанных назад в бескомпромиссный шиньон, пробивается стальная седина. Ее глаза немного отстраненные, рассеяны, когда её взгляд порхает по комнате, останавливаясь на всех ее научных документах, табличках на стенах и увядающей лилии в горшке на ее столе, но ни разу не останавливается на мне.
– Я имела удовольствие однажды встретиться с твоим отцом. Довольно пугающий мужчина, – говорит она с придыханием.
Пугающий? Она действительно не знает и половины всего этого. Я играю с яблоком, которое держу в руках, дергая за его стебель. Древесный стебель длиной в дюйм обрывается в моих пальцах, и я позволяю ему упасть на пол.
– Да. Его очень уважают.
Я могла бы сказать гораздо больше. Могла бы рассказать о ночах, которые я провела напуганной, скрючившись под простынями, гадая, не собирается ли он ворваться в мою спальню в любой момент. Тогда она поймет, как мало значит для меня расположение моей спальни здесь, в Вульф-Холле, пока я нахожусь так далеко от него, насколько это физически возможно.
– Теперь, – неловко говорит директор, открывая верхний ящик своего стола. Она достает листок бумаги, кладет его перед собой и протягивает мне. – Мне очень неприятно проходить через это вместе с тобой, но боюсь, что такова политика академии. Здесь, в Вульф-Холле, есть много вещей, которые мы не терпим. Как ты увидишь из этого соглашения между студентами и преподавателями, употребление или хранение наркотиков строго запрещено. Мы также не допускаем никаких... кутежей. Гм. Контакты сексуального характера также запрещены. Ни на одном из наших женских или мужских этажей нет представителей противоположного пола. Никаких неуместных прикосновений, или... или... ну, ты можешь прочитать сама, не так ли? Ты можешь покидать академию в выходные дни, но двери запираются ровно в девять часов. В течение недели ты должна оставаться здесь, на территории школы. С понедельника по пятницу уход из Вульф-Холла по любой причине без предварительного письменного разрешения от меня или другого члена преподавательского состава строго наказывается. Есть и другие пункты в списке, которые ты можешь просмотреть на досуге. Но я так понимаю, что для тебя это не будет проблемой?
– Нет, конечно же, нет.
Боже. И с кем же, по ее мнению, я буду здесь зажигать? Моя нога никогда раньше не ступала в Нью-Гэмпшир. По моему мнению, это место с таким же успехом может быть седьмым кругом ада, и для меня из него нет выхода.
– Хорошо. А теперь, если не возражаешь, мне нужно закончить кое-какие бумаги. Думаю, тебе нужно отправляться на урок французского языка. Уверена, что тебе понравится, учитывая, что это твой родной язык.
– Вообще-то фран...
– Хорошо, хорошо. А теперь ступай. Если тебе что-нибудь понадобится, пожалуйста, дай знать кому-нибудь из администрации, и я уверена, они будут рады тебе помочь. Всего хорошего, Элоди.
Меня выпроваживают из кабинета директора Харкорта так быстро, что я почти забываю забрать свою сумку, прежде чем дверь громко захлопывается за мной.
Делаю глубокий, успокаивающий вдох, перекидывая кожаный ремень сумки через голову. Понятия не имею, где находится мой французский класс и в каком направлении мне нужно идти, и так как Карина выбросила мою карту, я нахожусь в некотором замешательстве. Карине нужно было идти в свой класс, и без моего гида…
Я вижу темный силуэт, парящий у входа в коридор, ведущий к кабинету директора, и по моей спине пробегает холодный пот.
Дерьмо.
Мой научный ум говорит мне, что в этом старом, запутанном, беспорядочном здании нет привидений, но темная фигура выглядит отчетливо призрачной, когда она движется по направлению ко мне.
Я могу ошибаться, но держу пари, что ни одна из тех тренировок, которые мой отец вколачивал в меня, не будет полезна против нематериальных форм. Успокаивая бешено бьющееся сердце, я делаю шаг вперед, проглатывая комок в горле, и... Рэн Джейкоби входит в круг мерцающего, тусклого желтого света, отбрасываемого канделябром на стене.
Не знаю, должна ли я чувствовать облегчение или испугаться в два раза больше.
Его черная одежда так резко контрастирует с бледной кожей, что он выглядит как негатив ожившей фотографии. Вчера после занятий английским я его больше не видела, поэтому обманулась, думая, что и сегодня не увижу. Очевидно, очень глупая, наивная мысль, потому как вот он, больше, чем жизнь, и гораздо более опасный, чем любое привидение. Коридор широкий, но недостаточно просторный, чтобы я могла обойти Рэна, не признавая его существования. Я опускаю голову, утыкаясь подбородком в грудь, стремясь как можно быстрее пройти мимо него…
– Стиллуотер. – Моя фамилия эхом отдается в коридоре, звеня у меня в ушах. Его голос звучит холодно и жестко. – Меня послали сопроводить тебя на занятия. Пошли со мной.
О. Это просто... чертовски замечательно.
Похоже, он взбешен тем, что ему поручили это задание. Я придвигаюсь ближе, изо всех сил замедляя шаг, пытаясь оттянуть момент, когда доберусь до него, и мы столкнемся лицом к лицу в замкнутом пространстве, не в силах избежать взгляда друг друга. Все это происходит слишком быстро.
Боже, у него такие невероятные зеленые глаза. Я никогда раньше не видела глаз такого цвета. Рэн не моргает, глядя на меня сверху вниз, его верхняя губа дергается, как будто хочет скривиться от отвращения. Он проводит рукой через густые, волнистые волосы, сильно выдыхает через нос, раздувая ноздри.
– Постарайся запомнить дорогу, – отрывисто говорит Рэн. – Я не буду делать это во второй раз.
Я даже не хочу, чтобы он сделал это в первый.
Он крутится, поворачивается ко мне спиной, а затем стремительно шагает, направляясь к восточному крылу академии. На каждый его длинный шаг мне приходится делать по три, чтобы не отстать от него. Рэн стремительно идет впереди меня, сжимая и разжимая свои массивные руки в кулаки, напряжение исходит от него волнами.
С тяжелыми, массивными дубовыми дверями, плотно закрывающими все классы, скрывающими учеников внутри, густая тишина заполняет коридор. Проклиная себя за то, что была такой чертовски глупой, я отрываю свой взгляд от его задницы, говоря себе, что я не смотрю на то, как его джинсы висят слишком низко, открывая черный пояс его нижнего белья. Нет, ни единой возможности, что я оцениваю его.
Я вся горю и переполнена необъяснимым стыдом. Если бы я изучила этот стыд поподробнее, то обнаружила бы, что для него есть причина, и эта причина имеет огромное отношение к тому, как выглядел рот Рэна вчера, когда он произнес слово «трахаться» в классе дока Фитцпатрика.
Странная дрожь пробегает по моей спине, и я встряхиваю головой, чтобы прогнать это воспоминание. Но быстро создаю новые воспоминания. Щетина на затылке, короткая и черная, там, где его волосы были подстрижены близко к коже, порочно завораживает. Я смотрю на основание его черепа, как будто могу пронзить кожу и кости и заглянуть прямо в его разум, и все это время мои руки становятся все более и более липкими. Я чуть не выпрыгиваю из своей кожи, когда он наклоняет голову вниз и влево, едва показывая свои черты в профиль в течение короткой секунды, когда говорит:
– Значит, ты связалась с Кариной.
– Связалась?
Уголок его рта дергается. Ни улыбка. Что-то еще.
– Ты выбрала ее в друзья, – уточняет он.
– Да, наверное, так и есть.
– Интересный выбор.
Это своего рода наводящий комментарий, который приглашает кого-то задать вопросы: что ты имеешь в виду? Неужели Карина социопатка или что-то в этом роде? Стоит ли мне держаться от нее подальше? К несчастью для Рэна, я потратила ужасно много времени узнавая людей, а также раскрывая их намерения, и он ошибается, если думает, что я так легко дам ему то, что он хочет. Он хочет что-то сказать мне о моей новой подруге Карине? Тогда ему придется самому предложить эту информацию.
Я ничего не спрашиваю.
Рэн Джейкоби ничего не говорит.
Мы идем по коридору, Рэн идет впереди меня, его высокая фигура крепкая, плечи расправлены так же самоуверенно, как у всех детей, рожденных в деньгах. Он поворачивает налево, потом еще раз налево, потом направо, и не успеваю я опомниться, как уже осматриваюсь и понятия не имею, где нахожусь.
Как же сложно запомнить дорогу…
Рэн резко останавливается, оборачивается, и я чуть не врезаюсь ему прямо в грудь. Я пытаюсь затормозить так быстро, как только возможно, и останавливаюсь как раз вовремя, всего в восьми дюймах от него. Так близко, что мне приходится запрокинуть голову назад, указывая подбородком в потолок, чтобы посмотреть на него снизу вверх.
– И что она тебе рассказывала про Бунт-Хаус? – спрашивает он.
– Что ты имеешь в виду?
– Я уверен, что Карина уже упоминала о Бунт-Хаусе. Я хочу знать, что именно она сказала.
Господи. Он отдает свои приказы бескомпромиссно, как будто ему никогда не приходило в голову, что кто-то может отказать ему в информации, которую он ищет, и послать его к черту. Что касается Рэна, то нет такой реальности или параллельной вселенной, в которой он не был бы беспрекословно подчинен кому-либо. Эти его глаза, такие ярко-нефритовые, пронизанные искорками янтаря и великолепного золота, так удивительны, что они почти заставляют меня выпаливать ответы на вопросы, которые он даже не задавал мне.
Темный шоколад.
«Битлз».
«1984» Джорджа Оруэлла.
Однако моя подозрительная натура заставляет меня держать рот плотно закрытым. Он тычет в меня своим вопросом: Почему он хочет знать, что Карина сказала о Бунт-Хаусе? Она что, должна была держать рот на замке про это место? Дом Рэна – запретная тема для разговоров, наказуемая... черт, понятия не имею, какому наказанию Рэн мог бы подвергнуть человека, если бы он был достаточно глуп, чтобы вызвать его неудовольствие. Я уже знаю, что это было бы плохо. Возвращаясь к тем немногим словам, которые Карина произнесла о Бунт-Хаусе, я решаю, что было бы безобидно просто сдаться и рассказать ему. Не то чтобы он заслуживал объяснений.
– Она сказала, что там живешь ты, Пакс и Дэшил. Вот и все.
Рэн прищуривает глаза. Не думаю, что он мне поверил.
– Она тебе не говорила, чем мы там занимаемся? Она рассказала тебе о правилах игры?
– Я ничего не знаю ни о каких правилах. И что бы ты ни вытворял в уединении своего собственного дома, меня это вполне устраивает. Это абсолютно не мое дело.
Он выдыхает через нос – долгий, несчастный выдох. Видимо, я сказала что-то не то.
– Окей, ладно. Ну, скажи ей, что она должна держать язык за зубами. Если мы узнаем, что она забивает людям головы всяким дерьмом, тогда…
– А, вот и вы. Мистер Джейкоби, что вы тут делаете, слоняетесь без дела? Мы ведь договорились – прямо в офис и сразу обратно в класс. – Высокая, худощавая женщина с вьющимися светлыми волосами и светло голубыми глазами стоит в коридоре позади Рэна, держа в руке открытый учебник. Ее глаза встречаются с моими, и она улыбается.
Мышечный тик на челюсти Рэна – признак раздражения, если я что-то понимаю в этом.
– Мы как раз подходили, – натянуто говорит он. Подталкивая меня носком своих коричневых кожаных ботинок, он призывает меня идти вперед, к светловолосой женщине, которая сияет.
– Ты моя первая студентка-француженка, Элоди. Я Мадам Фурнье. Я не могу передать тебе, как рада, что в нашем классе есть кто-то, кто может свободно говорить на этом языке.
– Она совсем не знает французского, – бормочет Рэн, протискиваясь мимо женщины. – Оказывается, наша маленькая французская шлюха вовсе не француженка.
Мадам Фурнье вздрогнула, услышав заявление Рэна.
– Мистер Джейкоби! Немедленно извинитесь перед мисс Стиллуотер!
Рэн останавливается рядом с мадам Фурнье достаточно долго, чтобы наклониться поближе, приблизив свое лицо к лицу учительницы французского языка, и смотрит на нее сквозь невероятно темные ресницы с выражением тихого презрения на лице.
– А есть другой вариант? Потому что в данный момент я исчерпал все свои извинения.
Лицо мадам Фурнье приобретает ярко-малиновый оттенок.
– Aller en enfer (прим. с франц. «Иди к черту»), – выплевывает она.
Рэн улыбается.
– Убеди старика отпустить меня, и я сразу же отправлюсь туда. А пока буду сидеть в заднем ряду твоего класса каждый вторник до конца гребаного времени. – Он выпрямляется во весь рост – чудовище в черной футболке с длинными рукавами и злобной улыбкой – и бросает на меня скучающий взгляд. – Пошли. Рядом с моим есть свободное место.
Рэн хватает меня за запястье.
Шок несется вверх по моей руке, эхом отдаваясь в грудной клетке. Он гремит у меня в голове, как ударивший колокол, грохочет в ушах громче, чем бушующий океан, бьющийся о берег.
Он держит меня за запястье.
– Я вполне могу ходить сама, – говорю я ясным, спокойным голосом. – Я не нуждаюсь в том, чтобы меня куда-то тащили.
Если он не отпустит меня через пять секунд, я вывернусь сама. Я собираюсь пнуть его по яйцам и сломать ему чертов палец.
Пять…
Четыре…
Три…
Рэн отпускает хватку, яростно ухмыляясь.
– Не знаю, что на меня нашло. Думаю, увидимся там.
Он уходит, оставив меня стоять рядом с мадам Фурнье, которая суетится и без умолку болтает о хороших манерах и о том, что мальчики всегда остаются мальчиками, но я все время вижу в ее глазах нервное напряжение. Она не может скрыть, что ее руки дрожат, когда захлопывает учебник и засовывает его под мышку.
В комнате мадам Фурнье на стенах висят массивные французские флаги. У доски во главе комнаты на стене висит снимок Эйфелевой башни в рамке, рядом с изображениями Эдит Пиаф и Лувра. Я быстро оцениваю ситуацию с мебелью и быстро понимаю, что мадам Фурнье видимо занимает низкую позицию в Вульф-Холле. Доктор Фитцпатрик получил высокий, светлый, массивный кабинет с достаточным количеством места для миниатюрной библиотеки и открытого камина, а учитель французского языка получила стандартную комнату с двумя окнами, без индивидуальности и партами с крышками, которые выглядят так, будто они датируются тридцатыми годами.
И.. да.
Просто чертовски здорово.
Есть только одно свободное место, и оно просто случайно оказывается рядом с задумчивым темноволосым мудаком, от чьего прикосновения у меня до сих пор горит кожа на запястье. Он не сжимал крепко, не тащил меня за собой. Он ничего такого не делал, а просто сомкнул свои пальцы вокруг моей кожи, но мне кажется, что он заклеймил меня своим прикосновением, и теперь я навсегда обречена на его метку.
Его высокая, нелепая фигура слишком велика и громоздка, чтобы поместиться за столом; его ноги вытянуты в проход, тело наклонено под углом, когда он откидывается на спинку стула, его глаза искрятся любопытством, окрашенным едва заметным намеком на злорадство, когда я иду в его сторону.
