Текст книги "Бунт Хаус (ЛП)"
Автор книги: Калли Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
О боже мой.
Мои плечи поднимаются выше ушей. Я бы никогда так не поступила... я бы никогда не смогла так разговаривать с отцом. И не важно, кто будет рядом. Он выбил бы мне зубы. Об этом даже думать невыносимо.
Генерал Джейкоби рычит. Он в ярости. Кивает, проводя языком по зубам.
– Ладно. Ну что ж, довольно об этом. Ужин будет в семь. Почему бы вам двоим не скрыться, пока не раздастся звонок? Элоди, когда ты будешь тереться своим телом об этого мальчика, почему бы тебе не попробовать стереть с него некоторые из этих манер.
Что... За... Хрень.
Он не просто так это сказал.
И снова Рэн не выказывает никаких признаков эмоций. Я была бы впечатлена, если бы не была так чертовски зла. Я никогда не ожидала, что рыцарь в сверкающих доспехах приедет на белом коне, чтобы спасти меня. Но какая-то тень раздражения на лице Рэна была бы сейчас очень кстати.
Он только моргает, глядя на отца.
– Для того, кто так высоко ценит хорошие манеры, – говорит он. – Ты самый грубый ублюдок, которого я когда-либо встречал.
Генерал Джейкоби смеется. Сурово. Недружелюбно.
– О, мой дорогой мальчик. Я бы уважал тебя гораздо больше, если бы у тебя хватило смелости прийти и сказать мне это в лицо.
Рэн не колеблется. Он подходит прямо к отцу, и о боже, я не могу смотреть…
Ого!
Черт возьми!
Ни хрена себе!
Генерал Джейкоби готов к тому, что его сын выплюнет ему в лицо гневные слова. Он не готов к мощному правому хуку, который Рэн наносит ему в челюсть. Я с ужасом смотрю, как старик, шатаясь, кренится на каминную полку, вытягивает руку, пытаясь удержаться, и падает навзничь. Это не очень хорошо. Он приземляется на решетку, задрав ноги вверх, в самом недостойном зрелище, которое я когда-либо видела. Его лицо становится ярко-фиолетовым.
– Вон отсюда! Вон из моего дома! – ревет он. Его руки и ноги повсюду, когда он пытается снова встать. Ему требуется три попытки, чтобы выпрямиться, и когда он все-таки встает на ноги, оказывается, что задняя часть его дорогих черных брюк покрыта пеплом. Он пытается схватить Рэна за шиворот футболки, но Рэн шлепает его по руке, холодно смеясь себе под нос.
– Попробуй, – кипит он. – Давай, попробуй, бл*дь. Посмотрим, что будет дальше.
Генерал опускает руку, но он еще не закончил с Рэном. Отнюдь нет.
– Глупый мальчишка. Значит, ты все-таки решился сделать это. Ты сам себя поимел. Больше никакой чопорной, шикарной школы для тебя. С тобой все кончено. Вы направляешься в военную ш…
– Какое сегодня число? – спрашивает Рэн.
Отец резко отстраняется.
– Что?
– Какое сегодня число? Сегодняшнее число. Давай. Ты читаешь газету каждый день. Ты должен это знать.
– Не будь таким тупым. Конечно, я знаю сегодняшнюю дату. Сегодня семнадцатое марта.
Рэн притворяется удивленной.
– О. Круто. А что случилось четвертого марта, отец?
– Ну, даже не знаю! Я уверен много чего. Четвертое марта… – он резко замолкает. Его лицо становится пустым.
– Да-а-а, совершенно верно. Доброе старое четвертое марта. Ты опять забыл про день рождения своих детей, папа? Только на этот раз ты забыл о нашем восемнадцатилетии. А это значит... – Рэн подходит ближе к отцу и встает прямо перед ним. Он тычет пальцем в грудь Генерала Джейкоби с каждым своим замечанием. – Больше никаких приказов. Больше никаких команд. Больше никаких угроз. Больше никаких нависающих над моей головой военных школ, при каждом удобном случае. Я уже взрослый. Я достиг совершеннолетия. И ты больше не будешь разговаривать со мной, как будто я какая-то неприятная вещь, которую ты нашел прилипшей к подошве твоего ботинка.
Генерал Джейкоби пылает гневом.
– Ладно. Тогда твое обучение закончится. Я больше ни за что не заплачу, мальчик. Тот дом, в котором ты живешь со своими друзьями…
– Он мой, – выплевывает Рэн. – Документ составлен на мое имя. И я сам заплачу за свое чертово обучение. Я сам покрою свои расходы. Ты не можешь взять ни цента из моих денег, и ты это знаешь. – Он сильно выдыхает, раздувая ноздри. – Почему бы тебе не сесть, старик? Ты чертовски смешно выглядишь.
Развернувшись, он пересекает официальную столовую, берет меня за руку и тянет прочь.
Наверное, он все-таки разозлился из-за того замечания.
Глава 32.
ЭЛОДИ
МЫ ВЫБИРАЕМСЯ из Монмут-Хауса с охапками картин и всеми личными вещами Рэна с чердака. Мы останавливаемся в гостинице «Hubert Estates County Inn», и Рэн расхаживает по номеру взад-вперед, как лев, молчаливый и разъяренный. Ему требуется четыре часа, чтобы более-менее успокоиться, и к этому моменту уже стемнело. Моя челюсть болит от того, как сильно я её сжимаю.
В семь часов у Рэна начинает звонить телефон, и это ни хрена не прекращается.
– Моя сестра, – цедит Рэн сквозь зубы. – Наверное, хочет отругать меня за то, что ударил этого ублюдка. Она всегда просто терпела его дерьмо, как будто все это не имеет никакого значения. Но это важно, черт возьми.
– Я все понимаю. Конечно, важно. – Я бы сказала больше, но в моей голове крутится так много всяких хреновых вещей, что я едва могу мыслить здраво. Мои собственные воспоминания волной нахлынули на меня, и я чувствую себя как в ловушке, окруженная стеной паники.
Это был не он. Это была не ты, Элоди. Ты в безопасности. Здесь тебе хорошо. Он за миллион миль отсюда. Он не может причинить тебе вреда.
Рэн понятия не имеет, насколько схожим было наше воспитание. Единственная разница в том, что теперь он достаточно взрослый, чтобы противостоять своему отцу. Я же никогда не смогу противостоять полковнику Стиллуотеру так, как он это сделал только что. И это заставляет меня чувствовать себя безнадежно.
Номер, в котором мы поселились, очень красивый, но ни один из нас даже не пытался рассмотреть наше окружение. Мы оба ушли в свои маленькие мирки, и думаю, что нам обоим потребуется некоторое время, чтобы вернуться в реальность.
Телефон Рэна снова взвизгивает, его мелодия звенит в напряженной тишине.
– Я думала, ты никогда не держишь эту штуку включенной, – говорю я.
– Ты права. Я должен просто отключить эту чертову штуку… – он съеживается, когда смотрит на экран. – Черт. Теперь и она тоже пишет сообщения. Очевидно, он втянул в это дело Харкорт.
Рэн выключает телефон.
– Если декан хочет поговорить с тобой, может, стоит взять трубку?
– Будет лучше, если они все немного успокоятся. Сейчас все на взводе. Я стараюсь не злиться, но ... – он садится на край кровати рядом со мной, переплетает пальцы и слепо смотрит на свои руки. – Мне очень жаль, Элоди. Я говорил тебе, что он будет вежливым и обаятельным, а на самом деле это было не так. Я видел, что он был в плохом настроении, но не думал, что все так повернется. Я бы никогда не взял тебя туда, если бы хоть на секунду подумал, что он будет так дерьмово с тобой обращаться.
– Все в порядке, Рэн. Серьезно. Несколько грубых слов от твоего отца сейчас не могут повлиять на меня. Я имею в виду, что Пакс ежедневно называет меня шлюхой. Я не возражаю.
– Да, но... – Взгляд Рэна становится жестче. – Я возражаю. Я, черт возьми, возражаю. Элоди… – шепчет Рэн. Теперь он поднимает голову, но не смотрит на меня. Его внимание приковано к окну напротив кровати, из которого открывается вид на бассейн отеля. – Скажи мне, что случилось.
– В каком смысле? – Я надуваю щеки и подтягиваю плечи к ушам. – Я видела, как ты усадил своего отца на задницу. Это было не совсем веселое время.
– Нет. Ты очень взволнована. Я никогда раньше не видел тебя такой нервной. Ты чего-то боишься, и я молю Бога, чтобы это был не я. Потому что если это я... – Он грустно смеется. – Не думаю, что смогу справиться с этим.
– Нет! Боже, это не ты, клянусь тебе. Дело во всей этой ситуации. Это напомнило мне, как обстояли дела с полковником Стиллуотером в Тель-Авиве. Твой отец очень похож на моего. Я думаю... это просто всколыхнуло тяжелые воспоминания.
Рэн кивает, стиснув зубы, вдруг разозлившись еще больше, чем минуту назад.
– Я хочу кое о чем поговорить с тобой, малышка Эль, – говорит Рэн. – Я знаю, что сейчас не самое подходящее время, но я не хочу больше ждать. Я думал, что смогу держать рот на замке, пока ты сама не расскажешь мне, но... – он качает головой.
Боже. Нет. Нет, нет, нет. Это очень плохо.
– Рэн, я не…
– Я навел кое-какие справки о тебе еще до твоего приезда, – сухо говорит он. – Я проверил твои социальные сети. Откопал твои школьные отчеты. Я знаю, что все это очень плохо, и теперь, когда все изменилось между нами, я чувствую себя гребаным извращенцем, просто думая об этом.
– Это... не новость, – говорю я. – Ты уже говорил, что наводил справки. Я уже давно с этим смирилась. Нам не нужно…
– Элоди. Остановись.
– Ты можешь перестать пялиться в окно? Ты начинаешь меня чертовски пугать.
Он опускает голову и на секунду закрывает глаза. Только глубоко вздохнув, он наконец поднимает на меня взгляд.
– Я не сказал тебе, что мне также прислали некоторые официальные документы из Тель-Авива. Я обратился с просьбой к другу, который живет в Израиле, и он прислал мне конверт. Внутри лежал полицейский отчет.
Я замираю.
– Какой еще полицейский отчет?
Реальность раскалывается на мелкие кусочки, когда он делает глубокий вдох и снова говорит.
– Тот, что был подан в тот вечер, когда нашли тело твоей матери.
Глава 33.
ЭЛОДИ
ТРИ ГОДА НАЗАД
МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ СТУЛ скрипит подо мной, громкий, резкий звук словно нож прорезает напряженную тишину маленькой комнаты без окон. Мужчина по другую сторону исцарапанного, шатающегося стола одаривает меня натянутой улыбкой, которая даже близко не доходит до его глаз. Он выглядит так, будто ему жаль меня, но он не совсем понимает, что делать, чтобы меня утешить. У него, наверное, нет детей. Возможно, он даже не женат. На его левой руке нет обручального кольца, а это значит, что он, вероятно, один из тех копов, которые посвятили свою жизнь работе. Когда все, что вы делаете, это фокусируетесь на плохом дерьме, которое люди делают друг с другом, это подрывает способность вашего сердца чувствовать что-либо, кроме презрения и недоверия.
– Теперь уже недолго, – говорит он с сильным акцентом. Должно быть, кто-то сказал ему, что я говорю только по-английски.
Я киваю, глядя на свои руки, лежащие на столе. Мне разрешили вымыть их после того, как были сделаны фотографии и судебно-медицинские эксперты взяли у меня мазок, но я так онемела, что плохо справилась с этой задачей. Там под ногтями все еще видна кровь, теперь черная, – темные полумесяцы запекшейся крови, которые продолжают напоминать мне о сюрреалистической сцене, в которую я вернулась из школы.
Проходят секунды.
Минуты.
Часы на стене тикают, тикают, тикают, их стрелки отмечают невыносимый отрезок бесконечного времени, пока я сижу здесь за этим столом в своей вонючей одежде, чувствуя, как бесстрастный взгляд детектива ползает по мне. Наконец дверь открывается, и в комнату влетает красивая женщина в брюках с высокой талией и накрахмаленной белой рубашке, неся стопку бумаг. Она улыбается мне одной из тех мягких, теплых улыбок, которые мгновенно заставляют вас чувствовать себя непринужденно. Как будто она могла бы быть моим другом.
– Привет, Элоди. Меня зовут Эйми. Очень приятно с тобой познакомиться. Мне очень жаль, что это произошло при таких болезненных обстоятельствах. Только не Эми, как это на американский манер. Эйми, как французский глагол «любить». – У нее замечательный акцент. Вы всегда можете сказать, когда кто-то новичок в английском языке. Они не используют сокращения и еще недостаточно освоились с языком, чтобы лениться с ним.
Она садится рядом со своим коллегой, и мне в нос ударяет аромат жасминовой воды. Я начинаю собирать по кусочкам жизнь этой женщины, пока она листает бумаги, которые принесла с собой. Очевидно, она француженка. Чуть за тридцать. Она прекрасно заботится о себе, тренируясь каждый день наедине за закрытыми дверями, но никогда не говорит об этом, как это свойственно всем классическим француженкам. Она пьет свой черный кофе, каждое утро, макая круассан в обжигающе горячую жидкость в своей чашке. Она любит детей, но никогда не находила для них времени. Когда-нибудь из нее выйдет хорошая мать, если только она успеет остепениться, найти кого-нибудь и влюбиться. Она любит бывать на улице, любит жить у моря и хочет…
– Элоди? Да, вот так. Хорошая девочка. Вернись, – говорит она, ее теплые карие глаза полны эмоций. – Я знаю, что это трудно, но мне нужно, чтобы ты попыталась сосредоточиться на некоторое время, хорошо?
Я дергаю головой вверх-вниз.
– Я спрашивала, не могла бы ты рассказать мне, что произошло, пожалуйста? Офицер, который нашел тебя в вашем доме, сказал, что ты была не в себе, когда он...
Она даже не может этого сказать. Поэтому я делаю это за нее. Мой голос скрипит и трещит, когда я выталкиваю слова изо рта.
– Когда он открыл ящик.
– Да, Элоди. Когда он открыл ящик.
– Я не помню, что я ему сказала, – говорю я ей.
– Да. Это вполне понятно. – Она очень спокойна. Ей удается хорошо скрыть свой ужас. Может быть, именно поэтому они выбрали ее, чтобы поговорить со мной. Помимо того, что она женщина, и у нее добрые глаза, и она разделяет национальность моей матери – это, вероятно, помогло бы мне открыться ей. – Ты не могла бы начать все с самого начала для меня?
Все так запутано. Все мои мысли перепутались, как несвязанный клубок шерсти. Я вытягиваю воспоминания через свои руки, как будто ищу конец веревки, но это просто продолжается и продолжается.
– Я не... я не могу...
– Ладно. Все в порядке. – Эйми протягивает руку через стол и касается пальцами тыльной стороны моей ладони.
Этот контакт пугает меня так сильно, что я отшатываюсь назад, опрокидывая стакан воды, который мне дали. Пролитая жидкость растекается по столу, стекает с края его поверхности и капает мне на колени, но я не двигаюсь. Я даже не пытаюсь его вытереть. Я просто сижу и позволяю этому случиться.
– Merde! – шипит Эйми.
Она выбегает из комнаты и через минуту возвращается с пачкой бумажных полотенец. Вместе с молчаливым парнем, сидящим рядом с ней, они быстро убирают беспорядок, вытирая воду со стола. Эйми дает мне пачку салфеток, чтобы я вытерла джинсы насухо, но я не беспокоюсь. Я просто держусь за них, мои пальцы пробегают по шершавой поверхности дешевой бумаги. Круг за кругом. Круг за кругом.
– Элоди? Ты меня слышишь?
Я резко вскидываю голову. Эйми снова вернулась на свое место. Одному Богу известно, как долго она там просидела.
– Я не могу предположить, что случилось с тобой, основываясь на том, что мы знаем на данном этапе, но я могу прочитать то, что ты сказала офицеру. Как ты думаешь, это будет нормально? И тогда ты можешь сказать нам, есть ли что-то еще, что ты помнишь, или если есть что-то, что ты хотела бы изменить? И не волнуйся. Здесь нет ни правильного, ни неправильного. Если ты помнишь что-то другое, это нормально. Ты можешь все сказать нам, и ты не попадешь ни в какие неприятности.
Я моргаю, давая ей понять, что все поняла.
Она вытягивает шею, несколько раз вдыхая и выдыхая воздух, словно собираясь с духом, прежде чем начать читать. А потом она начинает:
«Я вернулась домой в шесть. Он уже был там, в доме. Мой отец. Он должен был уехать на маневры, но, должно быть, вернулся раньше. Я сразу поняла, что он пьян. По крайней мере, мне показалось, что он был пьян. Он вел себя странно, шатаясь и натыкаясь на мебель. Он не хотел со мной разговаривать. Я позвала маму, чтобы сказать ей, что с ним что-то не так, но она не ответила, и я пошла искать ее.
Она любит писать письма моей бабушке в задней комнате, так что я первым делом заглянула туда. Она лежала там на полу, вся в крови. Она лежала на животе, и ее юбка была задрана до талии. Сначала я не поняла, что произошло. Но потом увидела кровь на ее нижнем белье. – Эйми делает паузу. Глотает. Продолжает. – У нее в голове сбоку была дыра.»
Эйми смотрит на меня.
– Что это за дыра, Элоди? Как дырка от пули?
К горлу подступает желчь. Я отделена от самой себя, вне своего тела, удалена от этого места и этой ситуации. Только так я могу дать ей необходимую информацию, но это означает, что я говорю, как робот.
– Нет. Больше. Размером примерно с мяч для гольфа. И ее череп был... он прогнулся вокруг отверстия.
Эйми постукивает ногтем по столу, и останавливается, заметив, как я вздрагиваю. Она возвращается к моему заявлению:
«Я кричала папе, чтобы он вызвал «скорую», но знала, что уже слишком поздно. Губы у нее были синие. Но я все же проверила пульс. Я перевернула ее и положила на спину. Я попыталась сделать ей искусственное дыхание, но она уже была мертва.»
Я помню, как говорила все это. И выражение лица офицера тоже. Он выглядел потрясенным тем, что я ему рассказывала. Но я не помню, чтобы чувствовала эту нарастающую тоску, несущуюся ко мне, как неизбежный конец шекспировской трагедии, отказываясь замедлить или изменить ее ход. Я знаю, что сейчас произойдет, и не могу сдержаться. Хотя хотела бы.
«Именно тогда он пришел и схватил меня, – продолжает читать заявление Эйми. – Он схватил меня сзади. Он был таким сильным. Я не могла бороться с ним. И я не думала, что он сделает что-то плохое. Не сразу. Но потом он отнес меня к стальному сейфу, где хранил свою униформу и снаряжение. Он сковал мне руки наручниками за спиной, а потом посадил внутрь. Я брыкалась и кричала, боролась, но не могла выбраться. Прошло много времени. Я думала, что умру. Он вернулся позже, и он снова казался нормальным, но он не выпускал меня. Он не выпускал меня из ящика.»
Некоторое время Эйми тупо смотрит на отчет.
– Ты еще что-нибудь хочешь добавить, Элоди? Ты ещё что-нибудь помнишь?
– Да. – Я должна сказать это сейчас, пока я не в себе. Я не могла сказать офицеру, который нашел меня. Он был слишком молод. Слишком напуган. Его вырвало прямо на ботинки. Однако эта маленькая комната кажется более безопасной, и Эйми не выглядит так, будто ее сейчас стошнит. – Кое-что случилось. Раньше... до того, как он засунул меня в ящик.
Детектив прищуривается.
– Что?
– Он сделал со мной то же, что и с моей мамой. Он вгонял себя… в меня. Между моих ног. Он прижал мою голову к плитке, и он... он сделал мне больно. Я кричала. Я пыталась остановить его, но... Я видела свою маму. Ее глаза все еще были открыты, и она смотрела прямо на меня...
Вот и все. Это все, что у меня есть. Я не разваливаюсь на части. У меня просто кончился пар. Я не могу продолжать. Эйми смотрит на меня, ее прекрасные карие глаза сверлят меня, и одинокая слеза дрожит на кончиках ее ресниц. Эта единственная слеза – больше, чем я пролила за себя с тех пор, как выбралась из сейфа. Кажется неправильным, что она будет первым человеком, который заплачет над тем, насколько ужасен этот кошмар. Она тоже это знает. Она быстро смахивает слезу, подавляя свое странное проявление эмоций.
– Нам нужно отвезти тебя обратно в больницу. Я не думаю, что они взяли анализы на изнасилование.
Стыд разжигает во мне огонь. Я пытаюсь замкнуться в себе, стараясь не думать о грядущем унижении.
– Еще несколько вопросов, и мы вытащим тебя отсюда. Когда это все случилось, Элоди?
– Вчера. В пятницу. Это случилось после того, как я вернулась домой из школы.
Эйми бледнеет, краска отливает от ее лица, когда она смотрит на лежащий перед ней отчет. Кажется, она не смотрит ни на что конкретно. Ее рука дрожит, и она быстро прячет ее под стол, подальше от посторонних глаз.
– Ты хоть представляешь, Элоди, какой сегодня день? – спрашивает она тихим голосом.
Эти бесконечные часы в темноте, свернувшись в клубок, мои суставы кричали в агонии, умоляя меня вытянуться, прижавшись носом к этим крошечным отверстиям. Казалось, что прошла целая вечность. Ад, который охватывал целые жизни. Впрочем, я знаю, что разум играет со мной злые шутки. Часы кажутся днями, а те-годами. Я нахожусь в участке с трех часов утра, а это значит, что было около полуночи, когда тот офицер взломал замок ящика и выпустил меня. Мой мозг отказывается от идеи заняться самой простой математикой, но я заставляю себя считать часы на пальцах.
– Сегодня воскресенье, – говорю я ей. – Раннее воскресное утро.
– Ты думаешь, что пробыла в ящике девять часов? – шепчет Эйми.
Я перевожу взгляд с женщины-детектива на мужчину, сидящего рядом с ней, туда-сюда, туда-сюда, пытаясь понять сложные выражения их лиц.
– Да? – Лицо парня складывается в маску ужаса. Он прочищает горло, но это больше похоже на то, что он задыхается. Он отталкивается от стола и бросается к двери. – Иисус Христос. Я не могу... Извините. Мне нужно подышать свежим воздухом.
Дверь тихо шуршит, закрываясь за ним.
Эйми откидывается на спинку стула, нервно потирая горло.
– Мы не можем продолжать допрос без присутствия двух детективов, Элоди. Извини. Но... ты должна знать... ты была в ящике не девять часов. Сегодня вторник, дорогая.
Я нахмурилась, услышав это. В этом нет никакого смысла.
– Вторник?
Она кивает головой.
– Я была... в ящике... пять дней?
Эйми отворачивается, прикрывая рот рукой.
Пять дней.
Мочась и испражняясь по себя.
Задыхаясь от запаха моей собственной грязи и вони моей матери, гниющей в другом конце комнаты.
Эта тонкая соломинка, торчащая из дырки в ящике, обеспечивала мой единственный запас воды.
Крошечные булавочные уколы дневного света, сверкающие в глубине моих глаз, а затем подкрадывающаяся темнота. И все по новой. Неужели все это происходило так много раз? Неужели столько дней слились воедино? Как я, да и кто бы то ни было, мог пережить такое, не потеряв рассудка?
Но опять же, сохранила ли я свой?
Эйми выходит из комнаты и почти сразу же возвращается с курткой. Она кладет её мне на плечи, закутывая меня в неё.
– Пойдем. Я знаю, что это будет тяжело, но я буду с тобой, хорошо? Я не оставлю тебя, обещаю.
Мы даже не выходим из здания, когда появляются военные полицейские. В полной униформе и вооруженный до зубов незнакомый мужчина с тремя нашивками на руке останавливает Эйми в коридоре, протягивая ей листок бумаги.
– Девочка должна пойти с нами, – отрезает он.
Эйми приходит в ужас. Ее глаза широко раскрыты, рот приоткрыт, она качает головой, прижимая меня к себе. Как будто она может защитить меня от того, что сейчас произойдет.
– Эта девушка подверглась сексуальному насилию и пыткам, сержант. Она никуда с вами не поедет. Я отвезу ее в больницу.
Сержант встает перед ней боком, преграждая ей путь к выходу из здания.
– Боюсь, что это невозможно, детектив Бергер. Эта молодая леди-несовершеннолетняя и американская гражданка. И она была свидетелем несчастного случая, который произошел в здании, принадлежащем правительству США, которое технически является землей США. Израильская полиция не имеет здесь никакой юрисдикции.
– Несчастный случай? Ее мать была убита! И это здание было не на вашей базе. Это было на израильской земле! И не важно, кому он принадлежит.
– Обсудите это со своим шефом. У нас есть свои методы ведения дел, Бергер, и у нас есть своя полиция. Мы исследовали место происшествия и сочли смерть миссис Стиллуотер несчастным случаем, вызванным неудачным падением. Вы же понимаете, полковник Стиллуотер – очень уважаемый человек. Он бы и пальцем не тронул свою жену.
Губы Эйми шевелятся. Кажется, она не может найти нужных слов.
– Ваш драгоценный полковник Стиллуотер изнасиловал собственную дочь! Что же это за человек такой?
– Из тех, что командуют тысячами солдат в армии США, детектив Бергер. На вашем месте я был бы очень осторожен со словами. Повторение подобных клеветнических обвинений может иметь ужасные последствия.
Рука сержанта смыкается на моей руке. Он вытаскивает меня из объятий Эйми. Она тянется ко мне, хватает, но это бесполезно. Я была уже далеко за пределами ее досягаемости, прежде чем эти парни вообще появились. Она просто еще не знала этого.
Я не знаю, что будет дальше. Мир начинает сжиматься сам по себе, темнея по краям. Следующее, что я помню, то, что я падаю вперед, ноги подо мной подкашиваются, и земля несется мне навстречу.
Глава 34.
ЭЛОДИ
Я ОДИН РАЗ видела этот полицейский отчет. Он был очень детализирован. Разгневанная тем, как армия отнеслась к смерти моей матери, детектив Эйми Бергер обратилась к израильскому правительству с просьбой попытаться продолжить уголовное дело в стране, но все это превратилось в политический кошмар. Ее руки были связаны, и поэтому она ничего не могла сделать, кроме как сидеть и смотреть, как военные сметают все это под ковер. Мой отец был оправдан за любой проступок, мне так и не сделали тот анализ на изнасилование, а моя мать была похоронена без церемоний на заднем дворе еврейского кладбища, хотя она была католичкой, в стране, которая никогда не чувствовалась для неё домом. Мне не разрешили присутствовать на похоронах, и мой отец, конечно же, не поехал.
Я изо всех сил стараюсь не вспоминать ничего из этого. Воспоминания только усложняют дело. Но Рэн сидит рядом со мной, пристально глядя на меня своими зелеными глазами, и у него есть вопросы. Меня возмущает, что он копается в этом деле. Больше всего я ненавижу то, что все это время парень, к которому я безумно привязана, знал эту ужасную, грязную, темную, злую тайну обо мне, которую никто в мире не должен был знать.
– Я думала, что армейская полиция уничтожила этот отчет, – говорю я. – Они позаботились о том, чтобы все записи об этом были удалены из базы данных полиции Тель-Авива. Я это точно знаю.
Рэн кивает, ковыряя свои ногти, атакуя самый последний кусочек черного лака для ногтей, который он носил с первой ночи, когда я встретила его, наконец-то избавившись от него раз и навсегда.
– Они держали копию в своей собственной системе, – говорит он.
– Понятно.
– Я не могу поверить, что они отправили тебя обратно жить с этим куском дерьма, – говорит он.
– Да. Мне тогда было четырнадцать. И они решили, что он не сделал ничего плохого, так куда же еще они могли меня послать?
– А как же твои бабушка и дедушка? Родители твоей мамы? Разве они не могли забрать тебя?
Это так бесполезно. Что толку пытаться задним числом найти лучшую альтернативу сейчас, через три года после случившегося? Все это давно сделано и запылилось.
– Мой дед был уже мертв. У моей бабушки была болезнь Альцгеймера, и она никогда по-настоящему не понимала, что моя мама умерла. Я вернулась жить к отцу, и это было все, что мне оставалось.
– Это просто так... – Рэн раздувает ноздри, его руки сжимаются в кулаки. Он выглядит так, как будто хочет ударить что-то действительно чертовски твердое. – Он когда-нибудь прикасался к тебе снова? – рычит он.
– Нет! Нет, Господи. Нет. Это было только один раз. Он больше никогда так не делал. Думаю, что он был под кайфом от чего-то, когда... в тот день, когда это случилось.
– У меня тоже раньше бывали галлюцинации под кайфом, и я никогда никого не насиловал, малышка Эль, и уж точно никогда никого не убивал. И даже если бы все было так, он должен был бы спуститься на следующее утро. Какая у него могла быть причина держать тебя в том чертовом ящике целых пять дней?
Вернуться в те воспоминания – значит вернуться в тот ящик, и я просто... я, бл*дь, не могу этого сделать. Я медленно встаю и подхожу к окну. Снаружи ярко светит солнце, и все вокруг такое зеленое. Весенний день так резко контрастирует с серым, гнетущим облаком, опустившимся на меня, что все, что я вижу по ту сторону стекла, кажется нереальным.
– Не знаю. После того дня мы больше никогда об этом не говорили. Я знала, что умру, если заговорю об этом, и мой отец, казалось, был доволен, делая вид, что ничего не произошло, так что я просто сделала то, что мне было нужно, чтобы выжить. После этого он начал тренировать меня. Каждый божий день он подвергал меня самым жестоким тренировкам. Сначала я ничего не могла понять. Но потом я увидела в его глазах отвращение к самому себе. Он хотел, чтобы я была в состоянии защитить себя. От него. Думаю, он всегда беспокоился, что... что он может сделать это снова.
Я судорожно втягиваю воздух, но это не помогает. Я все еще чувствую головокружение, как будто меня сейчас вырвет.
– Сбежать из Тель-Авива и быть отправленной сюда, в Нью-Гэмпшир? Я притворилась себе, что это было неудобно, и мне было неприятно, что меня утащили от моих друзей, но... честно говоря... это было самое лучшее, что когда-либо случалось со мной. Возможно, это не самый здоровый механизм излечения, но я хочу забыть то время своей жизни. Все это. Каждый проклятый день. Так что, пожалуйста... я больше не хочу об этом говорить. Я не могу, это не поможет, и…
Рэн руками обхватывает меня сзади. Он крепко обнимает меня, прижимаясь лицом к изгибу моей шеи.
– Ш-ш-ш, все хорошо. Все нормально. Прости. Ш-ш-ш, пожалуйста, не плачь.
Я даже не осознавала, что плачу, но я плачу – отчаянные рыдания перемежаются с иканием, которое эхом разносится по всему гостиничному номеру. Я обычно запиралась в туалете в школе во время обеденного перерыва и плакала так время от времени. Я не могла делать этого дома. Так как у него больше не было моей матери, чтобы использовать вместо груши, полковник Стиллуотер счел себя вправе набрасываться на меня во время наших утренних занятий в спортзале. Если бы я заплакала, то могла бы прятаться всю оставшуюся жизнь.
– Мне очень жаль. Мне так чертовски жаль, – бормочет Рэн мне в волосы. – Мне очень жаль, что я заговорил об этом. Я ненавижу себя за то, что заставил тебя так тебя чувствовать, клянусь гребаным Богом.
– Затем... зачем вообще об этом говорить? – Я тяжело дышу.
Рэн тяжело вздыхает, и в этом звуке слышится чистое разочарование. Он поворачивает меня так, что я оказываюсь лицом к нему, держа мое лицо в своих руках. Он заставляет меня встретиться с его свирепым взглядом.
– Ты столько всего пережила, черт возьми, и все это сделала сама. Я хотел, чтобы ты знала, что сейчас ты не одна. И я хочу, чтобы ты знала, что об этом уже позаботились. Тебе больше не нужно беспокоиться о нем, Элоди. Он никогда больше не сможет причинить тебе боль.
– Ты этого не знаешь. Ты не можешь так говорить. У меня еще есть месяцы, прежде чем я освобожусь от него, Рэн. Возможно, тебе уже восемнадцать, но мне придется подождать до июня.
Он отрицательно качает головой.
– Успокойся, Эль, все в порядке. Я клянусь тебе. Об этом уже позаботились.
В его голосе слышится какая-то странная интонация. Он говорит: «об этом уже позаботились», но имеет в виду и еще кое-что. Он говорит, что сделал что-то, как-то позаботился о моем отце, и он больше не сможет причинить мне боль. Комок паники поднимается в моем горле.
– О боже мой! Что ты сделал, Рэн? – осторожно спрашиваю я.
– Ты знала, что я чудовище, когда встретила меня, Элоди. Я так сильно изменился для тебя, потому что хочу быть хорошим для тебя. Но есть части меня, которые нельзя отрицать. Этот ублюдок уже был мертвецом, когда я узнал, что ты чувствуешь. Как только я увидел отражение своих собственных чувств в твоих глазах, я не мог позволить ему уйти от того, что он сделал.
