Текст книги "Бунт Хаус (ЛП)"

Автор книги: Калли Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Я настолько сломлен и испорчен, что мне всегда казалось, что грубые, зазубренные части меня никогда не смогут снова собраться вместе. Я никогда даже не осмеливался думать о подобном. Но каким-то образом за последние несколько недель Элоди снова собрала меня воедино, даже не пытаясь это сделать.

Мы прибываем в поместье сразу после полудня. Мы всего в двух часах езды от академии, но с таким же успехом можем быть и за полмира оттуда. День кажется полным возможностей, разрывающихся по швам от потенциала. Элоди в замешательстве морщит лоб, когда я проезжаю через высокие металлические ворота и спускаюсь по длинной широкой подъездной дорожке к внушительному зданию впереди.

– Монмут-Хаус? – насмешливо говорит она. – Так написано на той табличке.

– Табличке? – Я притворяюсь, что понятия не имею, о чем она говорит.

– Да. Та самая, что установлена на гигантской вывеске перед воротами. Рэн, какого черта мы здесь делаем? Нас вот-вот арестуют за незаконное проникновение? Я не могу получить судимость. Полковник Стиллуотер убьет меня.

Иногда она бывает такой драматичной. Я сбрасываю с себя нервную дрожь, которая нападает на меня, когда я вижу белый «Мерседес-Бенц» G-класса, припаркованный перед домом, давая себе строгий выговор.

Сохраняй свое гребаное хладнокровие, чувак.

С каких это пор ты вообще беспокоишься о том, что думают эти ублюдки?

Но я чертовски напряжен. Отрицать это не имеет никакого смысла. Это что-то очень новое для меня, нехоженая земля, и я ни хрена не понимаю, как все это будет происходить. Я останавливаюсь рядом с Гелендвагеном, готовясь к тому, что должно произойти.

– Рэн, я серьезно. Это похоже на частную собственность. Разве мы не должны... – она оглядывается, и в ее прекрасных голубых глазах появляется беспокойство. – Может, нам стоит поискать гостиницу или что-нибудь в этом роде? Я не думаю, что здесь сдают комнаты.

– Во всяком случае, не по часам, – ухмыляюсь я.

Я поворачиваю ключ в замке зажигания, выключая двигатель. Как по команде, Кэлвин появляется в открытой парадной двери, одетый безупречно, как всегда в Армани. Элоди быстро опускается на своем месте, изо всех сил стараясь стать невидимой.

– Рэн, – шипит она.

Я опускаю стекло и коротко улыбаюсь высокому седовласому мужчине, который подходит к машине.

– Мастер Рэн! – Его приветствия всегда были теплыми, а улыбка искренней.

Я опираюсь рукой на дверь, ухмыляясь ему.

– Привет, Кэл. Как дела?

Я знаю Кэлвина с тех пор, как мне исполнилось пять лет. Он был там, когда умерли мои бабушка и дедушка. Родители моей матери. Именно он утешал меня, когда я ободрал колени. Это он таскал мне печенье после ужина, когда меня отправляли спать без десерта за то, что я не успевал доесть.

В его глазах вспыхивает огонек, когда он замечает Элоди, сидящую рядом со мной на пассажирском сиденье.

– Ах! Гостья? Неужели мои глаза не обманывают меня?

– Ну ладно, ладно. Нет необходимости так напрягаться. Я привез с собой гостью. Кэлвин, это Элоди. Элоди, это Кэлвин. Не поднимай шума. Где они сейчас?

– Твой отец еще не приехал. Миссис Джейкоби со своим книжным клубом в библиотеке.

Я съеживаюсь, отшатываясь от этого имени. Кэлвин был неотъемлемой частью этой семьи в течение очень долгого времени, но в конце концов он все еще наемный работник. Он не может называть жену моего отца сукой Патрицией, поэтому использует титул, который раньше принадлежал моей матери. И я чертовски ненавижу это.

– Только не говори ей, что я дома, ладно?

Он кивает головой.

– Я поставлю машину в гараж.

– Спасибо, старина. – Я поворачиваюсь к Элоди, собираясь спросить, есть ли у нее сумка, но ошеломленный взгляд на ее лице останавливает меня.

– Домой? – она шипит. – Ты привез меня домой?

Боже. Она выглядит так, словно у нее вот-вот случится сердечный приступ.

– Ничего особенного в этом нет. Это всего лишь здание. С большим количеством причудливых комнат внутри.

Все краски сходят с её лица.

– Рэн. Ты сам велел мне взять с собой бикини и чертово белье. Ты не просил меня привезти хорошую, респектабельную одежду, которая подошла бы для встречи с твоим родителями.

Кэлвин бросает на меня взгляд, который говорит сам за себя: у тебя проблемы.

– Оставь ключи. Я дам вам немного времени, ребята, чтобы собрать свои вещи и отправиться внутрь, – говорит он, его улыбка растягивается от уха до уха. – Очень приятно познакомиться, мисс Элоди.

– Мне тоже, Кэлвин, – отвечает она очень высоким голосом.

Я выхожу из Мустанга и обхожу его с другой стороны, открывая ей дверцу.

– Вылезай из машины, Элоди.

Она злобно смотрит на меня, скрестив руки на груди.

– Ты что, с ума сошел? Ты совсем из ума выжил, черт возьми?

– Лучше не ругаться так много в присутствии моего отца. Он же республиканец. И христианин.

Она откидывает голову назад, закрывает глаза и корчит гримасу, которая выглядит хуже, чем страдание.

– Рэн! Это не… это не так…

– Романтично? Но здесь есть вещи, которые я хотел бы тебе показать, – говорю я ей.

– Я думала, ты всегда говоришь правду, – обвиняюще говорит она.

Я поднимаю обе брови и пожимаю плечами.

– Когда это я солгал?

– Когда ты не сказал мне, что мы приедем сюда!

Я смеюсь, хотя и знаю, что это будет раздражать ее до чертиков.

– Ну же, малышка Эль, это не ложь. Это упущение фактов. А теперь, пожалуйста, вылезай из машины, пока я не пришел за тобой.

Она знает, что я это сделаю. Я посадил ее туда и также легко вытащу ее, брыкающуюся и кричащую, если придется. Надувшись довольно драматично, она выходит из машины, бросая в мою сторону такой взгляд, что с любого другого простого смертного заживо содрал бы кожу. Впрочем, я уже привык к ее эмоциональным взрывам. Они длятся всего пять минут, а потом все заканчивается.

– Это реально несправедливо, – стонет она. – Ты должен предупреждать людей, чтобы они могли мысленно подготовиться к таким вещам. И я действительно не взяла с собой ничего из одежды.

– Совсем ничего?

– Нет, если только ты не считаешь, что пара кружевных стрингов и несколько туфель на высоких каблуках будут подходящим нарядом для ужина?

– Я точно не буду жаловаться. – Господи, мой член становится твердым от одной только мысли об этом.

– Засранец! – причитает она. – Помоги мне! Это будет настоящая катастрофа!

Я не могу больше продолжать шутить. Когда я вижу ее такой взвинченной, что-то внутри меня натягивается, как тетива лука, пока я не чувствую, что не могу дышать от этого несчастья. Это такая чертова шутка. Когда-то давно я думал, что хочу причинить боль этой девушке. Это карма, что мне больно настолько сильно, что я не могу вынести, видя ее в бедственном положении. Я прижимаю ее к боку машины, обхватываю ладонями ее лицо, убираю волосы за уши.

– Успокойся, Эль, все в порядке. Я бы не стал бросать тебя под автобус. Я заказал для тебя несколько вещей в интернете и отправил их сюда. Все, что тебе может понадобиться, уже внутри, ждет тебя.

Ее паника исчезает, быстро переходя в раздражение. Она хлопает меня по руке.

– Жестоко, Рэн Джейкоби! Ты должен был сказать!

– Прости! Я... Господи, перестань меня бить, прости!

В конце концов она перестает меня бить, чтобы я успел ее поцеловать. Она такая чертовски маленькая в моих руках. Она растворяется во мне, ворча вполголоса, когда целует меня в ответ.

– Давай, пошли. Серьезно. Нам нужно попасть внутрь до того, как моя мачеха увидит нас. Я не шучу.

Элоди читает искреннее предостережение в моих глазах и смягчается.

– Ладно. Хорошо. Показывай дорогу. Полагаю, что другие люди побывали здесь и выбрались оттуда живыми, верно?

Все, что я могу сделать, это рассмеяться. Она понятия не имеет, во что ввязалась.

Монмут-Хаус был построен в 1878 году богатым нефтяным магнатом по имени Адар Джейкоби. Он был первым и единственным евреем (насколько можно судить по государственным архивам Техаса), который когда-либо добывал значительные запасы воды и сколачивал свое состояние. Он женился на англичанке по имени Элеонора Фэрфакс Монмут и построил дом в ее честь, дав ему ее фамильное имя. Когда Элоди впервые входит в просторный холл, я вижу это место ее глазами, и все это кажется мне слишком претенциозным, чтобы выразить словами.

Белый мрамор с серыми и золотыми прожилками, змеящимися по нему под ногами, говорит о том, сколько денег ушло на строительство этого места. Высокие потолки, усеянные замысловатыми мерцающими люстрами, которые преломляют солнечный свет, льющийся через арочные пятнадцатифутовые окна наверху лестницы, разбрасывая радуги по всем стенам. Куда ни глянь, всюду суровые, зловещие картины моих темноволосых предков, неодобрительно хмурящихся и осуждающе глядящих на нас сверху вниз. Элоди смотрит на роскошную обстановку, роскошные ковры и роскошную мебель с таким ужасом и благоговением, что я задаюсь вопросом, не было ли это все-таки огромной ошибкой.

Я не это. Я был очень осторожен, чтобы быть чем-то совершенно удаленным от этого отвратительного шоу богатства. Я ношу свою одежду до тех пор, пока она буквально не разваливается, а потом я надеваю ее еще пару раз, просто чтоб уж наверняка. Я отвергаю любые предложения о стрижке до тех пор, пока мне не приходится брать дело (и ножницы) в свои руки, приводя мои волосы в привычный уровень беспорядка, который заставляет моего отца пить.

Мерси, с ее возмутительно дорогой одеждой и безупречным маникюром, вполне вписывается сюда. Даже те, кто наделен слабым воображением, могут видеть, что я реально так не делаю. Я чувствую себя настолько далеким от этого места, что войти через дверь – все равно что открыть страницы книги, которую вы читали давным-давно. Все знакомо, и кажется, что история, нацарапанная на страницах, кажется, случилась с вами, но это так далеко и не реально, что вы уверены, что это не ваша история.

На самом деле я не падал там с лестницы и чуть не прокусил себе губу, когда мне было девять лет. Это был какой-то другой ребенок. Я не стоял там, прижавшись ухом к тяжелой ореховой двери в парадную столовую, и не слушал, как мой отец трахает какую-то молодую девушку, которая просто появилась из ниоткуда и осталась в доме на три недели, когда мне было двенадцать. И не важно, что я не могу вспомнить, как ее звали. Или что Патриция жила через три комнаты, когда мой отец пожирал пизду какой-то девчонки на большом антикварном банкетном столе на двадцать персон. Нет. Все это не имеет значения, потому что это была не моя жизнь. Это произошло на другом плане существования, с другим Рэном, до Бунт-Хауса и Вульф-Холла. Еще до Элоди.

Я воздерживаюсь от того, чтобы сбросить туфли. У Патриции начнется истерика, когда она увидит, как я топаю по дому в уличной обуви, и это единственная причина, по которой я ее не снимаю. Элоди не такая дрянь, как я. Она выскальзывает со своих Док Мартенсов, и появляется Марипоза, как будто само существование пары оставленных без присмотра туфель в прихожей создало портал во времени и пространстве, таща ее сюда, чтобы заняться этим делом, прежде чем вежливое общество заметит такую вульгарность. Я твердо верю, что еще долго после ее смерти моя старая нянька спонтанно вернется из загробной жизни, чтобы убедиться, что в стенах Монмут-Хауса всегда соблюдается правильный этикет.

– Мастер Рен, – многозначительно говорит она, глядя на мои ноги.

В отличие от Кельвина, Марипоза не так рада меня видеть. Она затаила обиду, как никто другой. Она все еще злится из-за пуль, которые я положил в ее ящик с нижним бельем, когда мне было семь лет. К тому времени, как она справится с этим и пройдет через все остальные дерьмовые вещи, которые я ей сделал, мы с ней будем мертвы уже три жизни подряд.

– Они только что испачкали ковры, – выдыхает она.

В свои семьдесят с лишним лет она так сгорбилась, что теперь ее взгляд всегда прикован к ногам людей. Неудивительно, что она так хорошо следит за их обувью.

– И я уверен, что в следующем месяце их снова почистят. Даже если это совершенно не нужно. А где Пикакс?

Ее рот кривится в кислой гримасе. Взгляд острый, как кремень.

– Мертв.

– Что значит «мертв»?

– То и значит – мертв. Я нашла его, блюющего кровью в конюшне. Съел яд для крыс еще в январе. Твой отец застрелил его. Избавил от страданий.

Я отвожу взгляд и смотрю в небо через окно на верхней площадке лестницы, пытаясь справиться с бурей эмоций, которая крутится у меня в голове. Все происходит так быстро. Мои мысли настолько расплывчаты, что я не могу понять смысла того, что только что узнал.

Теплая рука берет меня за руку.

– Пикакс? – вопросительно шепчет Элоди.

– Не важно, – говорю я, сглатывая тугой комок в горле. – Пошли отсюда.

– Мастер Рэн, ваши туфли!

– Отвали, Марипоза.

– Dios Mio.

Она крестится, когда я прохожу мимо, как будто я сам дьявол.

Мои движения деревянные и механические, когда я поднимаюсь по лестнице. Элоди молча следует за мной, все еще держа меня за руку и отказываясь отпускать. Я иду по коридору, мимо крыла дома Мерси, мимо левого поворота, который ведет в библиотеку, кабинет моего отца и отдельные комнаты, где он и Патриция спят. В самом конце коридора я открываю дверь, скрытую от посторонних глаз в ее собственном маленьком алькове, ведущем туда, где раньше располагались помещения для прислуги. Эта лестница совсем не похожа на ту, по которой мы только что поднялись; она узкая, едва ли достаточно широкая, чтобы вместить плечи человека. Кроме того, здесь так темно, что любой, кто не так хорошо знаком с неровными ступенями, как я, должен положить руку на грубую штукатурку, чтобы не споткнуться о шаткие доски.

– Господи, куда ты меня ведешь? – бормочет Элоди. Ее голос мягок, но звучит резко и громко, отражаясь эхом в узком пространстве.

– Не далеко, – говорю я ей. – Скоро ты сама все увидишь.

Я поворачиваю ручку двери наверху лестницы. И она ни хрена не открывается.

– Какого хрена?

– Что случилось?

Я сжимаю руку Элоди, затем отпускаю ее. Ощупывая обеими руками, я чувствую тяжелый, холодный металл висячего замка над дверной ручкой – замка, которого раньше не было.

– Вот ублюдок, – огрызаюсь я.

– Рэн, я серьезно. Что происходит? Возможно, я не упоминала об этом раньше, но у меня своего рода клаустрофобия.

А, черт. Как я мог быть таким глупым? Я знал об этом. Возможно, она и не поделилась со мной этой информацией, но это вполне логично, учитывая то, что я о ней читал. Это не то место, где можно околачиваться, если боишься тесноты. Я мрачно дергаю замок, чтобы проверить, насколько он прочен. И он действительно чертовски прочный.

– Мой старик, – говорю я, вздыхая. – Он велел Кэлвину повесить на дверь замок. И мне не хватает места, чтобы выбить её плечом. Нам придется спуститься вниз, чтобы я мог найти гребаную отвертку.

– Или... – Элоди замолкает. Ее дыхание кажется немного затрудненным, как будто оно застревает в груди. – Или я могу просто взломать замок, – заканчивает она.

Удивление подкрадывается ко мне, пересиливая гнев.

– Ты можешь это сделать? В темноте?

– В темноте. Под водой. Со связанными за спиной руками. Как ты думаешь, как я попала в твою спальню, когда ты забрал мой телефон?

– Я думал, ты просто вошла через черный ход. Мы всегда оставляем кухонную дверь незапертой.

– Дерьмо. – Она нервно смеется. – Наверное, тогда мне было бы полезно это знать. Ладно, можешь... дашь мне пройти?

Она скользит вверх по ступенькам рядом со мной, ее сиськи задевают мою грудь, и мой член немедленно напрягается. От нее пахнет весной, солнцем и цветами, как от крошечных белых цветочков, которые растут на древних, осыпающихся стенах замков моего отца во Франции.

Я так чертовски сильно хочу ее поцеловать. Мое тело хочет гораздо большего, но сейчас не время. Я прижимаюсь спиной к стене позади меня, умудряясь дать ей достаточно места, чтобы протиснуться мимо, так что она оказывается передо мной. Я слышу, как она возится с замком – легкое дребезжание, а затем тишина, когда она наклоняется, ее дыхание больше не затруднено – оно выравнивается, становится долгим, ровным и даже тянет воздух, когда она сосредотачивается на своей работе. Она работает над этой штукой всего пару секунд, когда я слышу металлический щелчок и громкий лязг, когда замок падает на верхнюю ступеньку.

Элоди открывает дверь и выходит в светлый коридор впереди. Ее щеки пылают, когда она поворачивается и видит выражение моего лица.

– Что? Что это за взгляд?

У меня голова идет кругом от того, что ей удалось открыть этот замок. Черт возьми. Я точно знаю, почему она научилась этому навыку, и я точно знаю, почему она всегда носила с собой инструменты, необходимые для вскрытия замка. Но это просто все еще чертовски удивительно.

– Ты просто полна сюрпризов, малышка Эль, – говорю я ей, игриво подмигивая.

Она до сих пор ничего не рассказала мне о своем прошлом в Тель-Авиве. Я терпеливо ждал, когда она раскроется, и не собираюсь давить на нее, черт возьми.

– Ты можешь много чего узнать на YouTube, – говорит она. – Я просмотрела тысячу видеороликов и научилась делать это в самых разных ситуациях.

Холодное, болезненное чувство ползет вверх по моей спине. Я быстро отмахиваюсь от него, заставляя себя улыбнуться.

– А почему твой отец запер эту дверь? Это кажется очень странным, – говорит она, плавно меняя тему разговора.

Окинув взглядом коридор с маленькими окнами-иллюминаторами вдоль его северной стороны и четырьмя дверями, выходящими из него с другой стороны, она глубоко хмурится.

– Это убежище моей матери, – говорю я. – Она приходила сюда рисовать и читать. Иногда она спала здесь, наверху. Теперь я утверждаю, что это мое место, но моему отцу это не нравится. Он говорит, что это расстраивает его новую жену. Но это не имеет никакого отношения к Патти. Он просто ненавидит то, что я предпочитаю проводить свое время здесь, наверху, с призраками моей умершей матери, вместо того чтобы страдать внизу вместе с остальными в стране живых. Иногда он грозится все убрать отсюда и заложить дверь кирпичом.

– А почему он этого не сделал?

– Потому что знает, что я сожгу весь этот чертов дом дотла, если он это сделает.

Элоди просто кивает, принимая это как правду обо мне, которая имеет смысл.

– Значит, у нас будут неприятности из-за того, что мы пришли сюда? Он что, рассердится?

– Он всегда сердится. Впрочем, не волнуйся. Он не будет сердиться на тебя. Ты же гостья. Когда ты встретишься с ним, он будет милым, заинтересованным и очаровательным, и ты будешь удивляться, как я мог так сильно его ненавидеть. Ты примешь его сторону и подумаешь, что я совершенно неразумен, отказываясь падать на пол и поклоняться у ног этого ублюдка.

Элоди закатывает глаза. Она так чертовски красива, что один ее вид кажется ударом под дых. Затем она качает головой.

– Нет, Рэн, я знаю все об отцах-социопатах. Я имею дело с одним из них всю свою жизнь. Я знаю, какой фронт они выставляют перед всем остальным миром. Я всегда буду видеть сквозь эту шараду, независимо от того, сколько других людей она может обмануть. Давай. – Она мягко улыбается. – Почему бы тебе не показать мне все? Расскажи мне о своей маме. Я хочу знать о ней все.

Эти картины спокойнее моих. Синие, черные, серые и белые цвета мягче, гораздо тоньше и более продуманы, чем мои. Элоди расхаживает по половицам маминой студии, по очереди изучая каждое полотно, откидывая пыльные тряпки и позволяя тяжелым простыням упасть на пол. Ее пытливые глаза перебирают мазки, кончики пальцев застывают прямо над поверхностью масляной краски, как будто она мысленно проникает внутрь картины, поглаживая их с таким благоговением, что у меня сжимается грудь.

Мне гораздо удобнее писать свои бурные пейзажи. Моя мать рисовала людей. Ей нравилось запечатлевать эмоции и ум в чьих-то глазах, и она была чертовски хороша в этом тоже.

– Она была так талантлива, – выдыхает Элоди. – Это кто?

Элоди жестом указывает на картину перед собой, изображающую мужчину с твердым выражением лица и любопытным блеском в глазах. Моя челюсть так сильно сжата, что мне приходится приложить немало усилий, чтобы разжать зубы.

– Мой отец. За пару лет до того, как она узнала, что беременна. Удивительно, как двадцать лет могут кого-то изменить.

Она подходит ближе, изучая черты человека, которого моя мать запечатлела своим искусством. Она была очень щедра с ним. Даже тогда он выглядел менее суровым, чем был на самом деле. Я никогда не видел такой нежности, которую она изобразила на его лице. В глазах этого ублюдка есть проблеск любви, которого мне не хватало всю мою жизнь.

– Она была намного лучше, чем я когда-либо буду, – говорю я.

Элоди отрицательно качает головой.

– Это не совсем так. Ты тоже хорош, Рэн. Просто по-другому. Ты используешь те же цвета, что и она. Но тон у них совсем другой.

Я хмыкаю на это.

– Да. Она была настроена оптимистично. У меня никогда такого не было.

Глаза Элоди передают многое, когда она оглядывается на меня через плечо. Печаль. Сожаление. Доброта. Самая маленькая капля жалости, которая заставляет меня хотеть вырваться из своей кожи. Мне вдруг больше не хочется здесь находиться. Словно почувствовав, что я отстраняюсь, Элоди отходит от картин, подходит ко мне и берет мои руки в свои.

– Покажи мне, где ты спишь? – Это маленькая просьба, но я очень нервничаю от перспективы показать ей свою комнату.

– Где я должен спать, внизу? Или комната, которую я выбрал здесь?

– Здесь.

Мое сердце предательски колотится, когда я провожу ее по коридору в свою комнату. Она не большая. Склон крыши крутой, и мне приходится наклонять голову; есть только небольшая часть пространства, где я могу стоять прямо, не рискуя получить сотрясение мозга. Я ухмыляюсь про себя, когда понимаю, что у Элоди нет такой проблемы. Она такая маленькая, что все время может стоять прямо. Она бродит по комнате, осматривая ее с одного конца до другого: книжная полка, на которой стоят изрядно потрепанные экземпляры моих любимых книг; маленькая кровать, больше, чем односпальная, но очень далекая от моей огромной кровати в Бунт-Хаусе. Толстовка, висевшая на спинке стула под крошечным окном, о которой я забыл, когда в последний раз приходил сюда; старые теннисные туфли и старый потрескавшийся компас моего деда на подоконнике; блокноты и наброски, приколотые к стенам, и свечи, растаявшие в лужицах воска на пыльных половицах.

Она внимательно изучает каждую маленькую деталь комнаты, оценивая и взвешивая каждую мелочь, как будто складывает кусочки головоломки, которые до сих пор отсутствовали. Я молча смотрю на нее, моя грудь болит, руки зудят от желания прикоснуться к ней. Но я держу их при себе, прислонившись к стене, смакуя незнакомые, тревожные эмоции, которые все глубже и глубже вгрызаются в меня, обвивая своими щупальцами мои кости.

Я всегда думал, что найду высшее счастье на страницах книги. Я был так убежден в этом факте, что посвятил большую часть своей жизни тому, чтобы раствориться в них, ища то, что всегда ускользало от меня. Я должен был знать, что не найду того, что искал, на чернилах и бумаге. Даже поэты доверяли свои глупые сердца чужим рукам. Особенно поэты. Это было одновременно их спасением и окончательным падением. Не зная радости любви к другому человеческому существу, они никогда не смогли бы написать о той парящей радости, которая всегда заставляла мое сердце биться быстрее. И они никогда не смогли бы запечатлеть истинное опустошение и горе, не испытав тех страданий, которые могут прийти только от утраченной любви.

Когда Элоди поворачивается, глубоко дыша, вбирая все в себя в последний раз, я признаю то, в чем упрямо отказывался признаться себе раньше: я чертовски напуган.

Эта девушка понятия не имеет, какую власть она имеет надо мной. Она даже представить себе не может, как далеко я пойду и какие миры сожгу, чтобы сделать ее счастливой.

– Не так впечатляюще, как моя комната в Бунт-Хаусе, – говорю я, когда она поворачивается ко мне лицом.

Она с улыбкой пожимает плечами.

– Эта комната мне нравится ничуть не меньше. Она твоя. Я могу сказать, что ты провел здесь много времени. Я могу представить себе более молодую, менее пресыщенную версию тебя, которая рисует на кровати, а потом сидит в кресле и читает «Остров Сокровищ».

Я хрипло смеюсь и киваю, глядя себе под ноги. И то, и другое я проделывал больше раз, чем могу сосчитать.

– А как выглядит твоя комната внизу? – спрашивает она.

– Стерильная. Мрачная. Пустая.

Она принимает это описание без вопросов.

– Тогда я не хочу спать там, внизу. Я хочу спать здесь. Со всеми воспоминаниями о тебе, еще до того, как я тебя узнала. Это будет нормально?

Господи, неужели она не знает, что я дам ей все, что она захочет? Я вырву для нее свое искалеченное, почерневшее сердце и положу к ее ногам, если ей это будет угодно.

– Да. Мы можем с этим справиться.

– А твой отец не будет шокирован, если мы будем спать в одной постели?

– Возможно. Но он может пойти на хрен.

Я даже не думал о том, что мы будем спать в одной постели. От одной мысли об этом кровь стучит у меня в висках. Элоди, голая и изнуренная, лежит рядом со мной, завернувшись в простыни. Предаваясь беспамятству, лежа в моих объятиях, не зная, что я за человек на самом деле и всех тех ужасных, отвратительных вещей, которые я сделал. Я этого не заслуживаю. Черт, я ничего этого не заслуживаю.

Громкий хлопающий звук нарушает покой снаружи, более острый и резкий, чем выстрел из пистолета. Элоди подпрыгивает. Я направляюсь к окну, раздражение впивается когтями мне в спину, когда я вижу черный «Рендж Ровер», который остановился перед домом. Даже четырьмя этажами выше я слышу раздраженный лай отца, когда он входит в дом.

– И где он? Где, черт возьми, мой сын?

Глава 31.

ЭЛОДИ

ДОНАЛЬД ДЖЕЙКОБИ был генералом армии до того, как ушел в отставку месяц назад. Но такие люди, как он, никогда по-настоящему не уходят на пенсию. Ни в коем случае. Он был генералом, когда вешал свой мундир, и генералом останется до самой смерти. Само его присутствие, кажется, поглощает комнату, когда Рэн ведет меня в огромное помещение с высоким потолком, которое, как я предполагаю, раньше использовалось как официальная приемная. Сначала я вижу его спину. Стоя, упершись одной рукой в каминную полку нависающего над ним камина, а другую крепко уперев в бедро, он поражает своей внушительной фигурой. Рэн стоит немного прямее, его плечи оттягиваются назад, когда он прочищает горло, объявляя о нашем присутствии.

– Считается хорошим тоном позвонить заранее, если вы планируете привести гостей в дом, – протягивает генерал Джейкоби. Он изображает ленивый, игривый тон, но в его словах слышится вполне реальный выговор.

Он резко поворачивается, отталкиваясь от камина, и взгляд холодных оценивающих глаз падает на меня. Его пристальный взгляд ощущается как острие ножа, направленное вверх, между моих ребер.

Рэн был прав: он совсем не похож на человека с картины на чердаке. Его лицо —дорожная карта из линий и трещин, которые рассказывают ясную историю гнева и несчастья. Глубокие складки вокруг рта и в уголках глаз говорят о глубоком несчастье.

– Представь нас, пожалуйста, – натянуто произносит он.

– Это Элоди Стиллуотер. Мы вместе учимся в академии. Ее отец служит в Израиле. – Рэн дает ему это скудное описание меня в самых коротких словах, насколько это возможно. – Элоди, это мой отец, Дональд Джейкоби, генерал в отставке.

Думаю, что Рэн добавил «в отставке» в конце звания своего отца только для того, чтобы разозлить его. Похоже, это работает.

– Рада познакомиться с вами, генерал Джейкоби, – говорю я.

Он коротко кивает мне.

– Сэр, этого будет достаточно. Я тоже рад познакомиться с вами, юная леди. Репутация вашего отца опережает его. Не сомневаюсь, что с таким отцом, как он, вы получили вполне приличное воспитание. Он, должно быть, гордится вашими манерами.

Мне наплевать на то, что мой отец может гордиться мной. Однако полковник одержим желанием произвести впечатление на своих коллег, даже если они больше не являются официальными служащими. У него был бы гребаный припадок, если бы до него дошло, что я каким-то образом опозорила себя (и, следовательно, его) во время моего знакомства с отцом Рэна.

– Израиль – это престижная должность. Я слышал, что сейчас там все спокойно, но никогда не знаешь, когда это может измениться.

Я никогда не хотела, чтобы где-то вспыхнул конфликт. Невинные и униженные всегда страдают. Но это не значит, что я не надеялась, что что-то случится, пока мой отец был за пределами базы. Какой-то странный несчастный случай или какое-то изолированное нападение, которое привело бы к безвременной кончине полковника Стиллуотера. Если я обречена на ад за то, что думаю о таких вещах, то это цена, которую я готова заплатить. Разведите огонь и разложите приветственный коврик. До тех пор, пока я жива, мне больше не пришлось бы подчиняться уродливому авторитету моего отца, и тогда нет цены, которую я не хотела бы заплатить.

– Благодарю вас, сэр. Это очень любезно с вашей стороны.

– Вы только что поступили в академию?

– Да, сэр.

– И как вам академия, нравится? Нравится проводить время с моим сыном?

Я отчаянно краснею. В этом вопросе есть что-то скрытое – неприятный намек, который заставляет меня чувствовать, что он обвиняет меня в чем-то.

– Э-э, да, сэр. Сама академия прекрасна, а учебная программа – сложная. Плюс... да, это помогает завести там друзей, чтобы провести время с ними во время перерывов.

– Друзья? – Генерал Джейкоби пристально смотрит на Рэна. Рэн смотрит прямо на него, мышцы на его челюсти напрягаются.

– Не друзья, – говорит он. – Мы вместе. Она моя девушка.

Генерал коротко кивает.

– Ах. Я вижу. Значит, вы трахаетесь.

Рэн даже не вздрагивает. Его глаза слегка прищуриваются, но только на мгновение; черты лица полностью контролируются им.

– Да. Мы трахаемся, – ровным голосом отвечает он.

Одно дело, когда чьи-то родители знают, что ты, вероятно, занимаешься сексом, и совсем другое – когда ты вот так обнажаешься. И ещё в таких грубых выражениях? Я так обижена, что мне кажется, будто меня только что ударили. Шок от слов Рэна или его отца ощущается так, будто я только что получила удар в живот.

Генерал Джейкоби вздыхает.

– Приятно сознавать, что ты ведешь себя там как джентльмен, Рэн. Эта школа – один из самых дорогих академических институтов в стране. И теперь ты спишь со всеми подряд? Запятнать фамильное имя, которое так высоко ценилось на протяжении многих поколений? – Он качает головой, от него исходит разочарование. – Честно говоря, я надеялся, что ты будешь вести себя немного лучше.

Холодный, обжигающий огонь горит в глазах Рена.

– Я не сплю с кем попало. Я сплю с одним человеком. Я бы сказал, что у меня лучше получается сохранить имя Джейкоби, чем у тебя, отец. Учитывая твои прошлые неосторожности.