Текст книги "Бунт Хаус (ЛП)"
Автор книги: Калли Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
РЭН: встретимся.
Я: НЕТ.
РЭН: Дай мне час. Если ты не придешь, мне придется прийти к тебе. Тогда ты увидишь, какой я на самом деле сталкер.
Я: ТЫ СОШЕЛ С УМА! Ты не посмеешь прийти ко мне в комнату.
Моя кровь почти закипела. Я не могу поверить этому ублюдку. Он просто бессовестный.
РЭН: возможно. А может, и нет. Но для тебя безопаснее будет прийти ко мне.
Я: Ты действительно думаешь, что я вернусь в тот дом? Где вы втроем могли бы сделать со мной бог знает что?
На этот раз маленькие точки загораются не сразу. Проходит целая минута, прежде чем они появляются снова, и я стою у окна в своей комнате, глядя на постепенно сгущающиеся сумерки, которые ползут к академии, сомневаясь в собственном здравомыслии. Почему я так сильно хочу, чтобы он ответил? Как я могу быть настолько глупой?
РЭН: Пакс и Дэшил никогда бы и пальцем тебя не тронули. Они знают, что после этого никогда больше не смогут ходить. Но это неважно. Если ты не хочешь идти сюда, я пойду туда. Встретимся на чердаке. 8 вечера.
На чердаке? Он знает об этом месте? Боже, неужели нигде в Вульф-Холле я не в безопасности от этого парня?
Я: НЕТ, РЭН.
Он не отвечает.
Я: Я не собираюсь встречаться с тобой, Джейкоби. У меня нет желания умереть.
Мой телефон молча лежит на ладони, пока экран не становится черным.
Глава 17.
ЭЛОДИ
– Я СКАЗАЛА, что не люблю его, но он просто не хочет отпускать меня. Я не знаю, что мне делать. Он ходит за мной по пятам, как потерявшийся щенок, которого я только что пнула. Если бы я не чувствовала себя такой виноватой из-за того, что причинила ему боль, я бы, наверное, разозлилась на этого ублюдка. Теперь он даже заставил Леви ходатайствовать от его имени. Перестань смеяться, Элоди, это совсем не смешно!
Господи, как же мне не хватало звука красивого голоса Айлы с сильным акцентом. Ее родители оба из Дубев, но она выросла в Испании. Когда ходила в детский сад, она так же хорошо говорила по-испански, как и по-арабски, а к восьми годам уже могла говорить по-французски и по-немецки.
– Бедный Дэвид, – стону я. – Он так долго был одержим тобой. Должно быть, он подумал, что выиграл в лотерею, когда ты согласилась пойти с ним на свидание. А потом ты давишь его, как муравья, под каблуком своих дизайнерских туфель. Это просто... это так грустно, Айла, – дразню я. – Может быть, тебе стоит дать ему шанс?
– Господи, только не начинай. Вы, ребята, мои друзья. Ты должна быть на моей стороне.
Лежа на кровати, я смотрю в потолок, стараясь не думать о пространстве над моей головой. Чердак находится не прямо над моей комнатой. Я не смогла точно определить место, где он находится; из моих многочисленных вычислений за последние восемьдесят минут я решила, что он, вероятно, находится над лестницей, ведущей на четвертый этаж, и рядом со входом на первый этаж, но я не могу быть уверена на сто процентов. Независимо от того, где на самом деле находится чердак – географически, архитектурно, как угодно – мне кажется, что он прямо над моей головой, и Рэн уже там, сидит в темноте, ожидая меня, как вечно терпеливый хищник.
– Я на твоей стороне, – говорю я своей подруге. – Он просто такой милый.
– И с каких это пор ты ведёшься на милого мальчика? —противостоит Айла. – Я знаю тебя, Элоди. Там, где дело касается парней, мы с тобой точная копия друг друга. Мы можем думать, что хотим, чтобы кто-то добрый и заботливый любил нас, но в тот момент, когда это становится реальностью, мы убегаем со всех ног. Мы обе одинаково долбанутые. Мы любим, чтобы наши мальчики были плохими и воинственными, иначе в них просто нет искры.
Мои щеки становятся очень, очень горячими.
– Я не влюбляюсь в плохих парней, Ал. Зачем мне себя так наказывать?
В мои наушники врывается неистовый смех Айлы.
– Ты ведь шутишь, да? Ты помнишь Майкла? Парень, с которым ты потеряла девственность? Он обращался с тобой как с богиней, а ты порвала с ним, потому что он, цитирую: «не смог постоять за себя, когда ты дралась».
– Это нормально, – возражаю я. – Кто же не защищается, если его подружка сошла с ума?
– Значит, ты сходила с ума?
– Да! Я все время была сумасшедшей, а Майкл просто сидел и принимал это. А это значит, что он еще более сумасшедший, чем я! Я не собираюсь встречаться с таким психопатом! – Я понимаю, как безумно это звучит сейчас, но я держалась за свое оружие. То, что мне нужен был парень с твердым характером, вовсе не означает, что я питаю слабость к плохим парням. Айла заблуждается.
– Ну, ладно, как скажешь, – смеется она. – Мне пора идти. Сейчас половина пятого утра, и мне нужно пойти выпить галлон воды, чтобы утром у меня не было похмелья. Мы так скучаем по тебе. Не могу выразить, как я рада, что ты не умерла.
– Спасибо. Я тоже рада, что я не умерла.
– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Твой отец такой мудак, Элоди. Серьезно. Если бы это не принесло мне целую кучу действительно дерьмовой кармы, я бы пожелала ему чего-нибудь очень плохого. Например, сломать обе ноги. Или чтобы с ним произошел какой-то ужасный несчастный случай во время учений, и его член и яйца оторвались бы при взрыве мины.
– Я бы предпочла не говорить о барахле моего отца. Но да, пара сломанных ног была бы очень кстати. Я пожелаю ему этого за нас обеих и получу двойную плохую карму, если это поможет.
– Так оно и будет. Спокойной ночи, девочка. Пожалуйста, приезжай к нам в ближайшее время.
– Ты приезжай навестить меня! – Полковник Стиллуотер ни за что не позволит мне в ближайшее время улететь в Израиль на каникулы. Если бы я могла найти способ вернуться туда без его ведома, это было бы одно, но мой отец узнал бы об этом сразу же, как только я покинула бы Маунтин-Лейкс. Да он меня просто убьет.
– Ладно, хорошо, – говорит Айла, и я слышу в ее голосе широкую заразительную улыбку. – Позвони мне, Элоди.
– Так и сделаю.
Линия обрывается. Я просто лежу там с минуту, уставившись в потолок, чувствуя давление наушников в ушах, не желая вынимать их и признавать, что звонок уже закончился. Комната уже давно погрузилась в темноту. Крошечная лампа у моей кровати отбрасывает на потолок нечеткий оранжевый ореол, искривленный и растянутый неровной поверхностью потолка.
Я не буду проверять время.
Не буду.
Я, бл*дь, этого делать не буду.
Через несколько комнат хлопает дверь, и стайка пронзительных женских голосов рикошетом отражается от стен коридора, когда горстка моих сокурсниц куда-то уходит вместе. Я закрываю глаза, ерзаю на матрасе, который все еще кажется мне слишком новым, слишком твердым и еще не примятым.
Посмотри.
Кому будет плохо от этого?
Если узнаешь время, это не собьет планету с ее оси, тупица.
Просто открой глаза, черт возьми!
Я смягчаюсь, хотя и не хочу этого делать. Часы в правом верхнем углу дисплея моего мобильного телефона показывают семь сорок девять вечера. Без одиннадцати восемь. Рэн, наверное, идет по подъездной дорожке к академии, а я лежу здесь и хандрю, как какая-то одинокая, безнадежная идиотка-неудачница. Я встаю, притворяясь себе, что мне нужно потянуться, что так бессмысленно и глупо, что я даю себе твердую отповедь голосом моего отца. Я прекрасно знаю, что встала, чтобы выглянуть в окно, и пытаться убедить себя в обратном – чистое безумие.
Разочарование охватывает меня, когда я понимаю, что не могу видеть подъездную дорожку с той точки обзора, которую предлагает мое окно. Из восточного крыла дома видны только лабиринт и обширная лужайка, а это значит, что я не смогу увидеть, идет ли Рэн сюда или нет.
Он не придет. Он просто проверяет тебя. Хочет знать, будешь ли ты прыгать, когда он прикажет. Ты не пойдешь на этот чердак, Элоди Стиллуотер.
Не знаю, почему я повторяю это про себя. Я уже знаю, что не собираюсь подниматься на чердак. У меня есть немного самоуважения.
Часы на моем телефоне показывают: семь пятьдесят три.
Если бы у меня был ноутбук, я бы сейчас смотрела повторы сериала «Офис». Я могла бы сделать кое-что из своей домашней работы. Могла бы провести пять часов, спускаясь по спирали в дыру YouTube, просматривая видео о спасенных собаках, которые находят свои дома, а также об Адаме Драйвере и Тимоте Шаламе, и полторы тысячи трейлеров, рекламирующих фильмы, которые я никогда не буду смотреть.
Бросившись обратно на кровать, я закрываю глаза и складываю руки на животе.
– Боже, это так чертовски глупо, – бормочу я.
Врррн врррррррнн. Врррн врррррррнн.
Я так поражена мощной вибрацией, которая гудит на моей грудной клетке, что почти выбрасываю телефон из рук. Мои уши наполнены звуком бьющейся крови, когда я проверяю, от кого это сообщение.
РЭН: не разочаровывай меня.
И это все, что требуется. Внезапно я начинаю злиться. Да кто он вообще такой, черт возьми? Не разочаровывать его? Он мне не отец. На самом деле он для меня никто. Я ему ничего не должна. Мне определенно не нужно беспокоиться о том, чтобы сделать его чертовски счастливым. Он может поцеловать мою гребаную задницу.
Спрыгнув с кровати, я хватаю свою толстовку с задней стороны двери, сердито засовываю руки в рукава и вылетаю из своей комнаты в коридор, направляясь к уборной возле ванной. Я бормочу себе под нос, как сумасшедшая, когда достигаю двери шкафа, не заботясь о том, что кто-то услышит очень красочные и очень оскорбительные ругательства, которые вырываются из моего рта.
Внутри шкафа пахнет отбеливателем и суслом. Я дышу через рот, когда переворачиваю стальное ведро, вставая на его помятое основание, чтобы дотянуться до края пространства, ведущего на чердак. Будь проклята моя короткая задница; без Карины, которая могла бы подтолкнуть, мне требуются три неудачные попытки, прежде чем удается подпрыгнуть достаточно высоко, чтобы подтянуть себя, используя силу верхней части тела. Я сдираю костяшки пальцев и оцарапываю спину, торопясь протащиться через узкое пространство, убеждая себя, что моя спешка вызвана кипящей яростью, а не клаустрофобией.
Наконец я добираюсь до другой стороны, кряхтя, пыхтя и выплевывая комочки пыли изо рта, все еще ругаясь, как матрос. Я выскальзываю из узкого пространства без малейшего изящества, приземляясь с глухим стуком на древние, потёсанные половицы чердака.
– Вау. Это все равно что наблюдать, как взрослый, полностью одетый человек выходит из родильного канала. – Голос, холодно доносящийся с другой стороны чердака, кажется, не слишком впечатленным чудом рождения. Скорее он даже очень расстроен этим. Я сажусь, хлопаю себя по рукавам толстовки и поднимаю облако пыли, отчего начинаю кашлять.
– Черт... ты... Джейкоби... – это все, что я могу выдавить из себя, бормоча и отплевываясь.
Прямо перед моим лицом появляется стакан с водой. Стеклянный. Хрустальный, с красивым цветочным узором, выгравированным на его поверхности. Где, черт возьми, он взял здесь такой стакан? Ошеломленная, я поднимаю глаза, готовая сказать ему, что не пью из сосуда, который был упакован в дорожный сундук в течение последних трех десятилетий, но затем я вижу толстую кучу очень новых, очень роскошных одеял на полу, и корзину, и вино, и сотни свечей, которые были помещены поверх каждой доступной поверхности, их пламя мерцает и колышется, когда они усердно трудятся, чтобы отогнать темноту, и слова превращаются в пепел на моем языке.
– Какого хрена... – я наконец поднимаю глаза на Рэна, и мой язык внезапно кажется слишком большим для моего рта.
Черт возьми, он выглядит просто потрясающе. Его волосы совершенно растрепаны и падают на лицо. Черная рубашка, с настоящими пуговицами спереди, верхняя пуговица которой расстегнута. Рукава закатаны до локтей, обнажая мускулистые предплечья. Джинсы выцвели и потерлись, и от них отчетливо пахнет стиральным порошком. Я знаю, потому что он стоит так близко ко мне, что его колено находится прямо перед моим лицом. Не то чтобы я нюхала его чертово колено. Это было бы странно.
Рэн ухмыляется мне сверху вниз, и невыносимая боль нарастает в моей груди, вплоть до основания горла. Я просто не могу дышать, черт возьми.
– Какого хрена здесь творится? – спрашивает он, заканчивая за меня фразу. – Так выглядит свидание на чердаке в пятницу вечером. Нет нужды выглядеть такой испуганной. Я не взял с собой никакого оружия.
– Жаль, что я не взяла, – рычу я. – Ты просто бредишь. Ты ведь это знаешь, да? Это вовсе не свидание.
Рэн резко разворачивается, подносит стакан к губам и выпивает из него воду. Я с трудом опускаю глаза, подавленная тем, что не хочу отводить взгляд. Он возвращается к уютной обстановке, которую устроил, тяжело опускаясь на пол. Смотрит на меня, откинувшись на одеяла и поигрывая стаканом в одной руке.
– А как бы ты тогда это назвала? – спрашивает он. – Может быть... военный совет? Ты хочешь воевать со мной, малышка Эль?
– Я просто хочу, чтобы ты оставил меня в покое. Неужели я так многого прошу?
Рэн пыхтит себе под нос, его взгляд блуждает по нашему захламленному, любопытному окружению.
– Но на самом деле ты ведь этого не хочешь, правда? – Он произносит этот грубый, неоспоримый факт. – Ты все время мечтаешь о моих губах на своих. Я вижу, как это происходит в твоей голове. Это настоящее шоу. Ты представляешь, каково это – быть запертой в темной комнате со мной, мое горячее дыхание в твоем ухе, мой пот на твоем языке, мой член, трущийся о твою киску, и ты едва можешь усидеть на месте. А когда ты действительно теряешь себя, ты отпускаешь свой разум с поводка и фантазируешь о том, каково это – чувствовать меня внутри себя. Ты сидишь очень тихо, прекрасная Элоди. Так тихо. Ты не двигаешь ни одним мускулом, даже не шевелишься. Ты смотришь прямо перед собой и даже не смеешь дышать, но я вижу твои побелевшие костяшки пальцев и бьющийся пульс в ложбинке горла. То, как закрываются твои веки. Красный стыд, который окрашивает твои щеки, когда ты заканчиваешь со мной в своей голове. – Он берет бутылку вина, стоящую рядом с ним, вырывает пробку и подносит ее горлышко к губам. – Это самая отвлекающая, возбуждающая, сексуальная вещь, которую я когда-либо видел. А я повидал много всего, позволь тебе сказать.
Он пьет вино так же искусно, как и тогда, когда выпил воду. На этот раз я заставляю себя посмотреть ему в глаза, пока он глотает раз, другой, третий.
Когда он ставит бутылку на импровизированный стол, я встаю и медленно иду к нему.
– Знаешь что? – шепчу я.
– Что? – шепчет он в ответ.
– Жаль, что я не могу взять эту бутылку и разбить ее о твою гребаную голову, Джейкоби.
– А что тебя останавливает? – Он отстреливает насмешку так быстро, что, должно быть, знал, что я себе это представляю.
– Потому что я не сумасшедшая. Я не нападаю на людей, потому что мне так хочется. Я не раб своих инстинктов.
– Жаль. – Рэн откидывает голову назад; он смотрит на меня с ленивой самоуверенностью, которая заставляет меня так злиться, что мне хочется плакать. – Если бы это было так, мы бы уже обошлись без этого дерьма и трахнулись.
Я кривлю губы, глядя на него.
– И это все, что тебя волнует? Трахнуть меня? Если я сдамся и позволю тебе овладеть мной, ты наконец заскучаешь и перейдешь к следующей жертве?
– Нет. – Он говорит это без удивления и осуждения. – Я никогда с тобой не закончу. Точно так же, как ты никогда не предложишь мне себя только для того, чтобы я оставил тебя в покое, милая девочка.
– Не называй меня так. Я вовсе не милая.
Он смеется.
– Это как раз то, что мне нравится больше всего. Когда тебе в последний раз делали прививку от столбняка?
– Что?
Он показывает на меня бутылкой вина. В частности, на мои ноги.
– Ты забыла свои ботинки, Стиллуотер. Я сделал все, что мог, но здесь далеко не чисто. А еще у тебя идет кровь из руки.
Я смотрю вниз, потрясенная тем, что вижу свои собственные босые ноги на полу. Как, черт возьми, я забыл надеть туфли и носки? Пинаясь и царапаясь, я пробиралась через пространство в лазу, и это могло бы порезать меня на кусочки. Черт возьми, о чем я только думала?
Что ты хочешь убить этого самодовольного мудака, лежащего перед тобой на одеяле, вот о чем.
Ух. Я так торопилась подняться сюда и разорвать его на куски, что даже не подумала обуться. Костяшки пальцев гудят от боли, когда я сжимаю руку в кулак, осматривая нанесенный мне урон. Все не так плохо, как могло бы быть – рана не такая глубокая, но она определенно кровоточит. Я натягиваю рукав толстовки на рану, прикрывая ее манжетой.
– Все будет хорошо, – отрезаю я. – Остановится через минуту.
Острый взгляд Рэна пробирает меня до костей.
– Садись, Элоди.
– Нет. Я пришла сюда только для того, чтобы спросить, кем ты себя возомнил.
– И как только я скажу тебе, кем я себя считаю, ты снова заберешься в эту дыру и исчезнешь внизу?
– Да. Именно так.
– Ладно. Окей. Ну, я думаю, что я единственный парень в этой богом забытой дыре, на которого ты смотрела дважды. Думаю, что я тот парень, о котором ты не можешь перестать думать. А еще думаю, что я единственный парень, который когда-либо заставлял твое сердце биться быстрее. Я ошибаюсь?
Я сужаю глаза до щелочек.
– Да.
Снова используя бутылку вина, Рэн грубо указывает на меня.
– Ты совершенно не способна говорить правду, да? Это довольно грустно.
– Я говорю тебе чистую правду.
– Хорошо. Тогда отрицай все, что я сказал. Скажи мне, что я ошибаюсь. Ты не думаешь обо мне. Ты не страдаешь от мыслей обо мне днем и ночью, как я страдаю от мыслей о тебе. Видишь, у меня нет никаких проблем с правдой. Я подружился с ней давным-давно. Ложь делает из лжеца дурака. Правда всегда выходит наружу. Я осажден тобой, и это чертовски хреново. Когда я просыпаюсь, ты уже в моей голове. Ты в моей голове, когда я брожу по этому жалкому месту, и ты все еще там, мучая меня вечно милым дерьмом, когда я закрываю глаза по ночам. Так что сделай это. Солги мне снова, малышка Эль. Пожалуйста, не стесняйся. Но извини меня, если я решу напиться, пока устраиваюсь поудобнее для шоу.
Я не ожидала от него такого признания. Я всегда думала, что он слишком горд и слишком высокомерен, чтобы когда-нибудь вслух признаться, что у него есть слабости. Невозможно понять, что я и есть эта слабость.
Рэн делает еще один глоток, затем широко разводит руки, как бы призывая меня продолжать. Он так чертовски уверен в себе. Так уверен, что знает меня. Он точно знает, что я собираюсь сказать. И я не собираюсь оправдывать его ожидания.
– Ладно. Да, ты прав. Я прогнила и съедена изнутри из-за тебя. Это то, что ты хочешь услышать? Я впустила в свою голову что-то испорченное и плохое, а теперь не могу избавиться от этого, и оно гноится, сводя меня с ума все больше и больше с каждым днем. Ты победил. Я иду против каждой унции здравого смысла, который у меня есть каждый чертов день, и я принимаю решения, которые, как я знаю, чертовски глупы, и ничего не могу с этим поделать! Это полный идиотизм!
Если бы я вернулась в Тель-Авив, это не было бы проблемой. Ничего из этого. Зловещее присутствие полковника Стиллуотера пресекло бы это дерьмо в зародыше в тот же день, когда я прибыла сюда. Я не была бы настолько слаба, чтобы позволить своим мыслям роиться у меня в голове, а Рэн... ну, скажем прямо, Рэн, вероятно, уже был бы мертв. Мой отец сделал бы все возможное чтобы парень таинственным образом оказался разорванным на куски, разбросанным по насыпи гребаного шоссе в черных мусорных мешках.
Он барабанит пальцами по боку бутылки с вином, перемещаясь так, что теперь он лежит на куче одеял. Его рубашка задралась, обнажив несколько дюймов голого живота, и моя грудь сильно сжимается. Я самый худший вид наркомана. Я точно знаю, насколько он плох для меня, и все же не могу удержаться, желая большего. Впервые почувствовала его вкус в беседке во время грозы, воспоминание о его обнаженном торсе с тех пор сводит меня с ума, и теперь я хочу, чтобы эта рубашка исчезла. Я хочу, чтобы она исчезла, черт возьми, и ненавижу себя за это. Где же все то самообладание, которому научил меня отец? А здравый смысл?
Как сытая кошка, греющаяся на солнышке, Рэн закрывает глаза, положив одну руку на солнечное сплетение.
– Неужели это было так больно? – бормочет он. – Садись, Эль, у тебя есть ко мне вопросы.
– Нет... я… – черт возьми. Почему так трудно быть с ним откровенной? У меня есть миллион вопросов, и я умираю от желания узнать ответы на все из них, но садясь на это одеяло, я приглашаю в свою жизнь неприятности, которые мне не нужны. – Какие бы вопросы у меня ни были, они неуместны. Ответы ни них ничего не изменят, – говорю я ему.
Теперь я начинаю чувствовать себя немного безнадежно. Я бы отдала все, чтобы выбраться из этой ситуации, но горькая ирония заключается в том, что я также сделала бы все, чтобы заполучить его.
Он плохой парень. Чудовище, которое выползает из тени, чтобы ранить и калечить тех, кто его окружает. Ничего хорошего из него не выйдет. Но бороться с этим влечением, которое я испытываю к нему, кажется настолько бесполезным и бессмысленным, что моя воля больше не ощущается как моя собственная. Я его пленница, а Рэн Джейкоби – вовсе не великодушный тюремщик. Он будет держать меня под замком, пока ему не надоест, и у меня складывается впечатление, что его навязчивые идеи на всю жизнь.
– Какой от этого может быть вред? – бормочет он. – Ты говоришь. Я отвечаю. Это просто разговор, Элоди. Это тебя не убьет.
Мое сердце – камень с острыми краями. Оно отказывается биться, когда я ступаю на одеяло, толстый тканый материал мягко ложится на подошвы моих ног, и я опускаюсь в сидячее положение. Рэн улыбается сам себе, и мой темперамент резко обостряется.
– Не знаю, почему ты улыбаешься. Ты ничего не выиграл. Не стоит пока делать никаких отметок, Джейкоби.
Вместо того, чтобы подавить улыбку, мое раздражение только поощряет ее расти в размерах.
– Я не веду никакой учет. Единственное, что меня интересует, это...
– Боже, даже не говори этого, – вмешиваюсь я. – Не надо. Это только заставит меня ненавидеть тебя еще больше.
Он открывает глаза, искоса наблюдая за мной, его губы слегка приоткрыты. Обе его брови взлетают вверх, и я знаю, что он собирается закончить свою нелепую фразу.
– ...это твое доверие.
– Когда мне было шесть лет, я не спала каждую ночь, ожидая, что Питер Пэн влетит в мое окно. Каждую ночь я ждала, что он придет и заберет меня. Мне нужны были крылья феи, красивое платье, и я хотела сбежать с ним в Неверленд. И знаешь, что? Этого не случилось. Я выросла и поняла, что глупо желать того, что невозможно. Тебе, наверное, стоит сделать то же самое. – Мой тон настолько насыщен сарказмом, что он кажется маслянистым и неудобным, выходя из моего рта. Я никогда раньше ни с кем так не разговаривала. Честно говоря, мне не нравится, как это заставляет меня чувствовать себя.
Рэн перекатывается на бок, сдвинув брови, подпирает голову рукой.
– А ты не задумывалась над тем, почему ты питаешь ко мне такую неприязнь, Стиллуотер? Я имею в виду, действительно спроси себя, почему?
– Я знаю почему. Ты наглый, высокомерный мальчишка без совести, который терроризирует людей этой академии без всякой задней мысли.
– И у тебя есть доказательства этого? – ровным голосом спрашивает он. – Ты видела это своими собственными глазами?
– Ты это серьезно?
Он кивает головой.
– Хорошо. Давай посмотрим. Ты вывалил мне в стол кучу гнилого мяса. Во всяком случае, пахло тухлым мясом. И ты угрожал Тому, когда он не хотел манипулировать мной, чтобы я отдала ему свой телефон. И ты ворвался в мою комнату…
– Ты же знаешь, что я этого не делал.
– Я знаю, что ты это сделал, – возражаю я.
Он пожимает плечами и горько смеется себе под нос.
– А что еще ты знаешь?
– Я знаю, что... я знаю, что ты... ты...
– Ты знаешь, что я не нравлюсь Карине. Она ведь была твоим главным источником информации обо мне, верно? И она так уязвлена тем, что Дэшил пренебрегает ею, что возненавидела меня и Пакса вместе с лордом Ловаттом, несмотря ни на что. А что еще?
– Только потому, что я не испытала на себе, что ты придурок, не значит, что это неправда.
– Итак, я положил тебе в стол пару лягушачьих лапок. Признаюсь, это было не очень приятно. Приношу свои извинения за это. И мне очень жаль, что я угрожал Тому. Иногда я не очень хорошо общаюсь с людьми.
– Вау. Это, должно быть, преуменьшение века.
Он пригвождает меня к месту очень серьезным, очень зеленым взглядом.
– Ты закончила?
Я прикусываю кончик языка, глядя на него в ответ.
– Мне очень жаль, что я несовершенен. Я полностью осознаю свои недостатки. И поработаю над некоторыми из них, если это сделает тебя счастливой.
– Ха! Как будто мое счастье что-то значит для тебя.
Медленно садясь, Рэн поворачивается так, что мы оказываемся лицом друг к другу, и выражение его лица становится пугающе напряженным.
– Я очень сильно забочусь о твоем счастье. Даже больше, чем следовало бы. Я забочусь о том, чтобы лично отвечать за твое счастье, и это... – он качает головой, – это ошеломляющее осознание, поверь мне.
Он выглядит настолько удивленным таким поворотом событий, что я действительно верю ему.
– Должно быть, это странно – заботиться о ком-то еще, когда раньше ты заботился только о себе.
Рэн сверкает зубами – быстрая гримаса, которая выглядит болезненной.
– Ну вот, опять ты строишь предположения. Давай так? Ты откладываешь суд надо мной на три ночи. Ты приходишь сюда, встречаешься со мной, и мы разговариваем. Ты действительно слушаешь. А потом... потом ты сможешь решить, действительно ли я антихрист. И я клянусь честью своей семьи, что оставлю тебя в покое, если ты действительно этого захочешь.
– Три ночи? Если тебе понадобятся целых три ночи, чтобы убедить меня, что ты не такой уж ужасный человек, то я не уверена, что…
– Просто перестань уже быть такой колючей и соглашайся, – стонет он. – Сегодня вечером, завтра и в воскресенье. И все. Три ночи. Я буду вести себя наилучшим образом.
– И я увижу, что ты не какой-то злобный монстр, и влюблюсь в тебя?
– Возможно, – соглашается он. – Или, может быть, ты увидишь, что я чудовище и все равно влюбишься в меня.
В ТЕМНОТЕ…
Я БРЫКАЮСЬ И КРИЧУ.
Я уже давно поняла, что пинки и крики не помогают, но у меня нет выбора.
Я – обезумевшее, загнанное в ловушку животное, жаждущее свободы.
Свободы, которая никогда не придет.
– Пожалуйста! Пожалуйста, я обещаю... я никому не скажу. Клянусь, я не произнесу ни слова. Я обещаю, обещаю, обещаю. Я никому не скажу, что ты сделал. Пожалуйста! ВЫПУСТИ МЕНЯ!
Глава 18.
РЭН
ЭЛОДИ ДАЁТ СОГЛАСИЕ на мое предложение так, будто перспектива провести со мной следующие три ночи будет настолько травмирующей, что ей понадобится десятилетие терапии после этого. И, возможно, так и будет. Если что, то я знаю отличного парня в Олбани, у которого цены разумные, и я с радостью передам ей эту информацию. Но до тех пор, пока это не произошло, я собираюсь максимально использовать те часы, которые проведу с ней. Она сидит по-индийски на одеяле, используя материал, чтобы прикрыть свои босые ноги – они, должно быть, замерзли – и смотрит на меня так, словно она столкнулась с самым пугающим опытом своего существования.
– Вперед, задавай свои вопросы, – говорю я ей, снова плюхаясь на спину, изображая беззаботность, которой не чувствую.
Вообще-то я далек от беспечности. Это очень рискованный шаг с моей стороны. Я буду предельно откровенен с ней, буду говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды, но это опасно. Элоди может решить, что я ей противен и она действительно не захочет иметь со мной ничего общего. Если это случится, мне придется выполнить условия сделки, которую я заключил с ней, и оставить ее в покое. Только я знаю, как сильно это на меня подействует. Это разрушит меня изнутри, и я ни хрена не смогу с этим поделать. Обещание есть обещание, и я не даю их просто так.
– Откуда ты родом? – спрашивает она, стараясь говорить как можно тише и ровнее.
Элоди изо всех сил старается показать мне, как ей все это утомительно, и делает это чертовски хорошо.
– Я родился в Англии. Точнее, в Суррее. Моя мать была англичанкой. Но мой отец-американец. Из Нью-Йорка. Джейкоби живут в Нью-Йорке с момента основания города. В начале в семье были финансисты. Банкиры и инвесторы. Однако мой дед пошел в армию, а после него и мой отец. Оба сделали карьеру в армии. Для них обоих я сплошное разочарование.
– Потому что ты не собираешься идти в армию?
– О, нет. Я мог бы завербоваться, и все равно был бы самым большим разочарованием, которое когда-либо испытывал каждый из них. Видишь ли, я не традиционный Джейкоби. Я непослушен. – Я смеюсь, произнося это слово, слыша одинаковый гнев в голосах моего отца и деда одновременно. – Я всегда ковырялся в заборах, предназначенных для того, чтобы контролировать меня и держать в узде. Проверял их границы. Мне казалось неразумно не делать этого.
– Если твой отец хоть чем-то похож на моего, то уверена, что все прошло не очень хорошо.
Я печально качаю головой.
– Нет, не особенно. Ты хочешь сказать, что не подчинялась всемогущему полковнику Стиллуотеру?
– Нет, – сухо отвечает она. – Я еще в юном возрасте решила, что мне не нравится боль.
В моем животе образуется узел, затягивающийся до тех пор, пока он не достигает точки, где ему потребуются дни, чтобы распутаться.
– Он причинял тебе боль?
– Да ладно тебе, не надо так удивляться, – с горечью говорит она. – Только не говори мне, что твой не причинил тебе вреда. Это все, что умеют делать, такие люди, как наши отцы. Мы просто сделали разный выбор. Ты стал сопротивляться, а я нет.
Я не могу сказать, звучит ли она сейчас так сердито из-за темы разговора, или это потому, что я заставляю ее остаться здесь со мной. Но вопрос «почему» на самом деле не так уж важен. Мне не нравится резкость ее голоса. Это заставляет меня думать, что она страдает.
– Нет, – отвечаю я. – Я тоже не люблю боль, малышка Эль, но я не могу позволить ему использовать ее, чтобы контролировать меня. Нельзя никому давать такую власть над собой. Не важно, насколько это больно.
Элоди издает сдавленный, несчастный звук.
– Ты просто еще не знаком с моим отцом. Ты даже не представляешь, как сильно он может причинить кому-то боль.
Мне не нравится, как это звучит. Ни капельки. Зверь внутри меня рычит, низкий, угрожающий рык вырывается из-под зазубренных острых зубов. Он негодует против того, что взрослый мужчина может причинить вред своей собственной дочери. Он требует знать, что произошло в мельчайших деталях, чтобы можно было сформулировать соответствующее наказание за это гнусное преступление. Снаружи я стараюсь сохранить внешнее спокойствие, и мое лицо превращается в пустую маску.
– Тебе скоро будет восемнадцать, – говорю я. – Тогда ты будешь юридически свободна от него.
– Все не так просто, и ты это прекрасно знаешь. Мой отец не из тех людей, которые отпускают только потому, что я стала достаточно взрослой. Он все еще будет контролировать каждый аспект моей жизни, когда мне будет тридцать лет, черт возьми.
