Текст книги "Бунт Хаус (ЛП)"
Автор книги: Калли Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
О, Боже. Ну и ублюдок. Я медленно опускаюсь перед ним на корточки, кладу руки на бедра и смотрю на него с полнейшим презрением.
– Ты не смотришь на то, что принадлежит мне. Ты не трогаешь ничего, что принадлежит мне. За пределами своей преподавательской деятельности ты не разговариваешь ни с кем, кто имеет отношение ко мне. Ты меня понял?
С горящими глазами Фитц сосет нижнюю губу, обе ноздри раздуваются.
– Знаешь, это не обязательно должно быть так. Все может быть так, как было раньше.
Черт, он просто не слушает меня. Я закрываю глаза и качаю головой, не в силах поверить в наглость этого ублюдка.
– Просто держи свое слово, Уэс. Или жизнь станет для тебя действительно неприятной, понял?
Я забираюсь в глупый, девчачий красный Жук Мерси, ударяя кулаком по приборной панели так сильно, что пластик трескается.
– Рэн! Ах ты засранец! Какого хрена ты творишь? – Мерси бьет меня, нанося удар в плечо. Она всегда была гораздо больше заинтересована в том, чтобы быть худой, чем подтянутой, поэтому у нее нет большой силы. Даже синяка не останется. – То, что ты уже сломал все свои вещи, еще не значит, что ты можешь сломать мои, – дуется она.
Я чувствую себя так, словно только что пробежал марафон. Я никак не могу отдышаться.
– Повзрослей, Мерси.
– Ты не думаешь, что он сейчас донесет на тебя Харкорт? – шипит она, ее глаза сверкают кинжалами на меня. – Ты думаешь, он просто будет держать рот на замке, если ты надерешь ему задницу посреди города? Ты его унизил.
Да. Я чертовски унизил его. Но за мои действия на этой парковке никто не ответит, и Мерси это знает. Я знаю это, и Уэсли Фитцпатрик знает это больше всех.
Он ни хрена не скажет.
Его проблема всегда заключалась в том, что он хотел, чтобы я причинил ему боль. Унизил его.
Почти так же сильно, как он хочет, чтобы я его трахнул.
Когда мы возвращаемся в школу, я останавливаюсь на обочине у Бунт-Хауса и выхожу из машины. Мерси меняется со мной местами.
– Ты просто сумасшедший! – кричит она, ускоряясь по холму по направлению к академии.
Если она ожидает, что это будет своего рода откровением для меня, то ей чертовски не повезло. То, что я собираюсь сделать, является достаточным доказательством того, что она права. Я достаю свой телефон и быстро набираю сообщение, прежде чем отправиться внутрь, чтобы бросить одежду в сумку.
Я: уезжаю на три дня. Увидимся, когда вернусь.
Глава 21.
ЭЛОДИ
КОНЕЧНО, ПОВСЮДУ есть трещины. И несколько пятен, где цвет её крыльев исчез, сменившись гладкой белой керамикой, где был потерян первоначальный обломок. Но птица, которую подарила мне моя мать, по большей части снова цела, и из всех людей на свете Рэн Джейкоби собрал ее для меня.
Для меня.
У меня есть вопросы. А именно: где он нашел все эти кусочки? Как он их забрал? Харкорт сказала, что они были пропылесосены и утилизированы. Он, что рылся в мусоре, чтобы вытащить их оттуда? И как, черт возьми, ему удалось собрать статуэтку обратно? Это заняло бы несколько часов. Дней. Я даже не могу понять, сколько времени это заняло бы. А сколько терпения потребовалось бы для такого занятия! Гораздо больше терпения, чем я приписывала Рэну, это уж точно.
У меня не заняло много времени, чтобы неприятное подозрение пустило корни в моем сознании, как сорняк, пробивающийся сквозь трещины в тротуаре. Рэн не стал бы собирать птицу обратно. Он просто не мог этого сделать. Ни в коем случае он не стал бы тратить время на то, чтобы сделать что-то, требующее таких больших усилий. А это значит, что он принудил, подкупи или угрожала кому-то другому и заставил их сделать это. А потом он подкинул свою маленькую бирюзовую коробочку к моей двери, чертовски самодовольный, притворяясь героем за то, что вернул мне нечто столь ценное. Я перехожу от благодарности и изумления к отвращению и разочарованию ровно за три секунды. Это единственное объяснение, которое имеет хоть какой-то смысл.
В шесть вечера я получаю сообщение от Рэна, что он уезжает на три дня. Его короткое «увидимся, когда вернусь» приводит меня в такую неоправданную ярость, что я запираюсь в своей комнате и не выхожу оттуда до обеда воскресенья. А что случилось с договором на чердаке? Три дня, чтобы познакомиться с ним поближе. Я ожидала от него такого поведения с тех пор, как он произнес эти слова, так почему же мне так неприятно?
Я пропускаю ужин, говоря Карине, что не голодна, когда она спрашивает, не хочу ли я присоединиться к ней в столовой, и размышляю в своей комнате, расхаживая взад и вперед, вытаптывая траншею в половицах, как лев в клетке, все время глядя на птицу, как на ручную гранату, готовую взорваться на моем матрасе.
Как он может сделать что-то подобное, а потом просто сбежать? В этом нет никакого смысла.
Понедельник и вторник пролетают незаметно, и каждая мелочь действует мне на нервы: очередь в кафетерии; язвительные, безжалостные комментарии Дамианы на занятиях по английскому языку; тот факт, что у меня не осталось сливок для кофе; мои задания, которые накопились до такой степени, что мне приходится не спать всю ночь во вторник, чтобы закончить их. Карина замечает мое дерьмовое настроение и комментирует его, но я говорю ей, что я у меня ПМС, и она, кажется, принимает все это спокойно. Внутри меня все кипит, как в кастрюле, оставленной на огне. Меня не должно беспокоить, что он просто ушел, ничего не объяснив. Мне было бы все равно, если бы я узнала, что в выходные у Мерси был день рождения, а это значит, что это был день рождения Рэна, и он ушел со своими друзьями праздновать. Но это задело меня. Все это. Боже, какой же жалкой неудачницей я стала?
Когда Рэн не появляется на занятиях в среду, я становлюсь настолько раздраженной всем этим, что решаю, что мне нужно что-то делать с этой ситуацией. Если не ради моего собственного здравомыслия, то хотя бы ради бедняжки Карины.
Под всем этим разочарованием и гневом скрывается тошнотворное беспокойство, что я причинила боль Рэну, когда не взяла его за руку в библиотеке. Он мог разозлиться, что я не упала на колени в знак благодарности, когда он сказал мне, что заботится обо мне. Я уверена, что именно этого он от меня и ждал. Если он злится из-за предполагаемого отказа с моей стороны, тогда, возможно, пусть все так и будет. Он оставит меня в покое, и мне больше не придется иметь дело с его вниманием.
Эта мысль должна была сделать меня счастливой. Он уже несколько недель меня раздражает, и теперь, когда он отступит, я смогу нормально устроиться в Вульф-Холле, не опасаясь дальнейших осложнений.
Но.
Ух, ну почему всегда есть это чертово «но»? Почему я не могу просто исполнить праздничный танец и двинуться дальше, как это сделал бы любой здравомыслящий человек?
Я сижу в темноте в своей комнате и продолжаю себя накручивать. Я съедаю полплитки шоколада, но сахар на вкус кислый, и он скручивается в желудке, вызывая тошноту. Я делаю все возможное, чтобы отвлечься от того факта, что Рэн до сих пор не отправил мне сообщение, растрачивая целый час, играя в Animal Farm на моем Nintendo Switch, а затем болтая с Леви по WhatsApp, но я все еще не могу избавиться от неприятного уныния, которое держит меня в своих объятиях.
Часы на моем мобильном телефоне наконец-то показывают десять вечера, и я говорю себе, что мне пора спать, но... черт возьми, что со мной такое? Почему я не могу просто забыть обо всем этом? Это к лучшему!
Я должна написать ему.
Должна спросить, какого хрена он играет, посылая мне самые запутанные смешанные сообщения. Я имею в виду, чего он надеется добиться? Я так сильно накручиваю себя, что мне кажется, что я вот-вот сломаюсь, когда я хватаю свои ботинки со дна ближайшего ящика, сердито надевая их на ноги.
Текстового сообщения недостаточно.
Мне нужно получить от него объяснения лично. Мне нужно знать, заставил ли он кого-то другого починить птицу для меня. И, как ни противно мне это признавать, я хочу знать, действительно ли я причинила ему боль, отказав ему в библиотеке.
Ты такая дура, Элоди. Он не стоит твоей энергии. Серьезно, сними ботинки, ложись в постель, погрузись в хорошую книгу и забудь о Рэне Джейкоби. Он всего лишь подлый манипулятор и ничего больше.
Вместо этого я беру книгу, которую он мне одолжил – «Этюд в багровых тонах» сэра Артура Конан Дойла – и запихиваю ее в сумку.
Ты лучше этого. Лучше, чем он. Он тебе не нужен, черт возьми.
Ободряющая речь – это хорошо. Я повторяю её про себя, пытаясь на цыпочках пройти по коридору. Она крутится в меня в голове, повторяясь снова и снова, пока я крадучись спускаюсь по лестнице. Я слышу её снова и снова, когда выхожу из академии и начинаю бежать по длинной подъездной дорожке, направляясь вниз с горы.
В Тель-Авиве у меня не было машины. Мне она была не нужна. Хотя здесь, в Нью-Гэмпшире, машина была бы очень кстати, особенно учитывая, что я живу в самом центре глухомани. Карина предложила одолжить мне свою машину и сказала, что я могу пользоваться ею, когда захочу, но сегодня я не могу попросить у нее ключи. Она захотела бы знать, куда я иду, а я никак не могла сказать ей правду: «О, знаешь, я просто подумала, что заскочу в Бунт-Хаус. После отбоя. Одна. Чтобы обсудить мои не начавшиеся, странные отношения с мальчиком, от которого ты до посинения предупреждала меня держаться подальше».
Да, этого не должно было случиться.
И вот я здесь, бегу трусцой вниз по склону, выпрыгиваю из кожи при каждом звуке, который слышу, и просто жду, когда из леса выскочит что-то мерзкое с острыми зубами. С тех пор как я улизнула из академии, я не видела ни одной машины, а поскольку на ветреной дороге с крутыми поворотами нигде нет уличных фонарей, у меня есть только маленький фонарик на мобильном телефоне, чтобы отогнать темноту.
Я знала, что это была ужасная идея еще до того, как покинула Вульф-Холл, но только сейчас до меня дошло, насколько это была ужасная идея. Если со мной что-нибудь случится, мне лучше просто умереть и покончить с этим. Если я этого не сделаю, Карина убьет меня, и я скорее соглашусь быть съеденной медведем или похороненной в неглубокой могиле парнями из Бунт-Хауса, чем увидеть разочарование в ее глазах.
В конце концов, я добираюсь до узкой грунтовой дороги, которая ответвляется от главной дороги, ведущей к дому Рэна, и паника сжимает мое сердце, как кулак. Я не вижу никаких огней. В доме нет света, идущего изнутри. Дома никого нет. А это значит, что я зря проделала весь этот путь в темноте, а Рэн... Рэн все еще не вернулся со своей вечеринки с парнями, и он где-то там, прекрасно проводит время, совершенно забыв о моем существовании.
Просто прекрасно.
Вау.
Осознание обрушилось на меня, как ведро ледяной воды, только что вылившееся на мою голову: это не тот человек, которым я хочу быть, какая-то глупая девчонка, блуждающая в темноте одна, вся измученная из-за какого-то парня, который никак не может определиться с ней. У меня гораздо больше здравого смысла. Больше самоуважения. Сжав руки в кулаки, я смотрю в ночь, мое решение принято. Я возвращаюсь в академию. Я не стану жертвой такого рода безумия.
Прежде чем я успеваю начать долгий путь обратно в Вульф-Холл, впереди внезапно вспыхивает свет, отбрасывая желтое сияние в темноту. Бунт-Хаус поднимается из чернильно-черного леса, появляясь из ниоткуда, и мое безумное сердце замедляется. Значит, они все-таки дома. Какая-то часть меня испытывает облегчение от этого знания, но остальная часть разочарована тем, что я даже позволила себе…
Стальной прут обвивается вокруг моей шеи, перекрывая доступ воздуха.
– Кричи, и ты, бл*дь, сдохнешь, – предупреждает злобный рык.
Какого... какого хрена?
На секунду я становлюсь олицетворением страха. Мой разум просто... пуст. Я не могу дышать, не могу двигаться, не могу думать…
Невероятно прочная лента вокруг моего горла сжимается.
– Маленькая паршивка, – шипит голос. – Ходишь на цыпочках в темноте, шпионишь за людьми. Очень плохо, petite pute française. Очень, очень плохо.
Блокада, которая захлопнулась внутри меня, разбивается вдребезги, разваливаясь на части. Эта фраза: маленькая французская шлюха. Именно так назвал меня Пакс, когда я вошла в свой самый первый класс в академии. Я не сомневаюсь, что это он стоит позади меня, удерживая меня в удушающем захвате, и с этим знанием мой страх испаряется. Он вовсе не чудовище. Он не какое-то сверхъестественное существо, рыщущее по лесу в поисках своей следующей жертвы. Он просто парень с проблемами в поведении, и меня учили, как с ними справляться.
Я бью его локтем назад и вверх по ребрам. Он настолько выше меня, что ему пришлось наклониться, чтобы схватить меня, а это значит, что я могу получить большую инерцию после удара. Пакс удивленно выдыхает, и я использую эту возможность в свою пользу. Извиваясь, крутясь в его руках, я вбиваю костяшки пальцев ему в горло, вонзаю их в его Адамово яблоко, и его хватка исчезает.
– Гребаная... сука! – ревет он. – Иди сюда. Тащи свою задницу сюда прямо сейчас, бл*дь!
Он удивленно моргает, когда я подчиняюсь ему без всяких возражений.
Конечно же, я приду к тебе, ублюдок. Я сейчас приду к тебе.
Пакс обнажает зубы, гнев ярко горит в его глазах, и делает попытку схватить меня. Однако я хватаю его за запястье, дергаю за руку, хлопаю ладонью по локтю, заставляя сустав согнуться не в ту сторону, и Пакс реагирует так же, как все большие мальчики, когда им вот-вот сломают руку: он падает на колени, крича от боли.
С этого момента все довольно просто. Я отпускаю его руку, но еще не закончила с ним. Подошва моего Док Мартина приземляется между его плеч, когда я брыкаюсь, вкладывая всю свою силу в удар. Он падает вперед на подстилку из листьев, яростно ругаясь, а затем я оказываюсь на его спине, ожидая, что он сделает дальше, уже зная, что он попытается развернуться подо мной. Мой кулак поднят вверх, оттянут назад так далеко, как только мог, готовый сломать его гребаный нос и навсегда покончить с его карьерой красавчика-модели…
– Не думаю, что это необходимо, – вежливо сообщает мне голос.
Чья-то рука сжимает мое запястье, так крепко, что я не могу вырвать ее.
Пакс поднимается, сбрасывая меня со спины, и я боком лечу на землю. Дэш стоит надо мной, его лицо – пустая маска, выражение лица совершенно непроницаемо. Только тусклый свет из дома освещает его черты, и он похож на статую человека. Неодушевленное изваяние, оставленное для притязаний стихий.
– Чокнутая... мелкая... сучка... – Пакс резко поворачивается ко мне лицом.
Он уже готов броситься вниз и снова схватить меня, когда из тени материализуется третья фигура. Как бледный призрак, Рэн стоит надо мной, засунув руки в карманы, темные волосы скрывают половину его лица. Его кривая улыбка выглядит более чем немного хищной.
– Ну, ребята. Доставайте хороший фарфор, – громыхает он. – Похоже, у нас в доме появился нежданный гость.
Глава 22.
ЭЛОДИ
КОФЕ ГОРЬКИЙ и теплый, и от него у меня по спине пробегает дрожь удовольствия. Дэш сидит на самом краешке кожаного дивана, наблюдая, как я пью из чашки с таким очарованием, что кажется, будто он только что очнулся от трехтысячелетней комы и понятия не имеет, что такое кофе. Или кружки. Или диваны. Или девушки, которые знают Крав-Мага.
– Это реально было очень впечатляюще, – говорит он, подперев рукой подбородок.
– Нет, это было чертовски глупо, – огрызается Пакс, массируя горло. – Она знала, что я шучу. Она намерено обострила это дерьмо.
Он сидит на полу, прислонившись к стене у открытого камина, и злобно смотрит на меня, пока занимается своим «ушибленным» горлом. Я, бл*дь, его почти не трогала.
Рэн почти ничего не говорит. Он стоит в дверном проеме, ведущем на кухню, и напряженно смотрит на двух своих друзей. Взгляд его нефритовых глаз скользил по мне раз или два, но его основное внимание было сосредоточено на Дэше и Паксе, как будто он ждал, что что-то произойдет. На нем черная толстовка и какие-то свободные спортивные штаны, и, черт возьми, он заставляет их выглядеть греховными. Хотя этот сукин сын мог бы даже в мусорным мешке выглядеть хорошо. Я отворачиваюсь от него, но тут же замечаю, что Дэш хмуро смотрит на меня.
– Что привело тебя сюда, любовь моя? Мы конечно обожаем принимать гостей, но здесь у нас беспорядок. Уже за полночь, а мы только что вернулись из очень долгого путешествия. Мы как раз собирались начать планировать вечеринку.
Дом безупречно чист. Толстый кремовый ковер, на котором растянулась раздражающая задница Пакса, выглядит недавно пропылесосенным. На стеклянном журнальном столике нет ни единого отпечатка пальца. Побитая медная панель над камином так отполирована, что в ней отражается свет, как в зеркале. Унылые картины на стенах – черные, синие, белые, полосы эмоций на холсте – теперь, когда я вижу их правильно освещенными, гораздо более захватывают дух, и на их рамах нет ни пылинки. Журналы и книги на верхней части буфета так идеально выровнены, что из их стопок не торчит ни один неровный угол или неровный край. Это место выглядит как гребаный вестибюль отеля.
Рэн кашляет в свой сжатый кулак, очевидно, пытаясь заглушить фыркающий смех. Однако, в уголках его глаз появляются морщинки, выдавая его веселье. Я никогда не думала, что он может улыбаться, но на самом деле это случается довольно часто. Вы просто должны быть внимательны, чтобы поймать…
Я замечаю еще кое-что, когда он держит руку перед своим лицом: костяшки его пальцев покрыты ссадинами. Одна из них расколота, красная и свежая рана. Они были совсем не такими, в ту ночь на чердаке, да и в библиотеке тоже. Я бы заметила. Он ударился обо что-то с тех пор, как я видела его в субботу, и, судя по всему, он сильно ударился об это что-то. Словно почувствовав на себе мой взгляд, Рэн разжимает кулак, вытягивает пальцы и лениво засовывает руку обратно в карман спортивных штанов, глядя себе под ноги.
– Извините, что помешала вам спланировать вечеринку, – говорю я шутливым тоном. – Я просто... пришла вернуть книгу, которую позаимствовала у Рэна.
Я вытаскиваю из сумки «Этюд в багровых тонах», застенчиво держа её в воздухе, как будто показав им книгу, необъяснимым образом сделаю свое оправдание менее нелепым.
Рэн смотрит на меня из-под темных нависших бровей, наконец-то отдавая мне все свое внимание. Но вид у него при этом страдальческий. Его рот дергается, скошенный набок.
– Ааа. Шерлок Холмс. Да. А я думал, куда она подевалась.
– Боже, какой же ты жалкий, – смеется Пакс. Он стягивает носок с правой ноги, комкает его и швыряет в лицо Рэна. – Какая-то девка сбежала вниз по склону в темноте, одна, а ты стоишь там и весь такой – Ооо, Шерлок Холмс. Моя любимая книга всех времен и народов? Поверь, у нас есть немного здравого смысла. Она пришла сюда за членом, Джейкоби.
Дэш смеется себе под нос, но ему удается довольно быстро остановиться. Он старательно смотрит в потолок, глядя куда угодно и на что угодно, только не на меня. Единственный человек, который действительно смотрит на меня, это Рэн. Должно быть, он видит ярко-красные пятна на обеих моих щеках. Мое смущение, вероятно, видно из космоса. Наклонив голову, я выдыхаю ровное, спокойное дыхание. Какое имеет значение, что они думают? Кого это волнует? Эти двое – просто пара шакалов. Столь же отвратительные, по целому ряду причин. Меня не испугают их глупые, бессмысленные комментарии или их подростковое хихиканье.
Я медленно поднимаюсь на ноги, все еще держа в руках кружку с кофе и книгу.
– Без разницы. Я собираюсь подняться в твою комнату, Рэн. Я дам тебе время разобраться с обязанностями по планированию вечеринок. Можешь не торопиться.
Все трое просто смотрят на меня, пока я вальсирую по открытой гостиной и начинаю подниматься по лестнице. Мое сердце стучит, как отбойный молоток, пульс бешено колотится, но я не останавливаюсь. Я крепко держу кружку в руках. Ставлю одну ногу перед другой, холодная и уверенная, как картинка спокойствия. То есть до тех пор, пока я не добираюсь до площадки второго этажа, и они меня больше не видят. Моя рука дрожит так сильно, что кофе в кружке выплескивается за край, разбрызгиваясь по полированным половицам. К счастью, жидкость не попадает на плюшевую серую ковровую дорожку, но я все равно устроил адский беспорядок.
– Бл*дь, бл*дь, бл*дь!
Быстро стряхнув с себя толстовку на молнии, я бросаю её на пол, наступаю на неё и вытираю кофе ногой, теперь уже дрожа всем телом. Какого хрена я только что сделала? Перед Дэшилом и Паксом. И Рэном. Какого хрена? Зачем я поднимаюсь в его комнату? О боже мой. Я едва знаю этого парня. Милый младенец Иисус, ну почему я не могла просто послать ему стервозное сообщение и не осталась в моей гребаной комнате?
Одному Богу известно, как я поднимаюсь на второй лестничный пролет или на третий, но я это делаю. Мои ноги дрожат, едва удерживая меня, когда я открываю дверь в комнату Рэна и захожу внутрь, поспешно закрывая ее за собой. Что ж, хуже и быть не могло. Я должна была составить план. Я имею в виду, даже если бы они не нашли меня, бродящей вокруг дома, как гребаная психопатка, что бы я стала делать? Просто подошла к входной двери и постучала, мать твою? Как будто это было бы разумным поступком?
Я бросаю книгу на кровать, а затем ставлю полупустую кружку кофе на полку у двери, больше не нуждаясь в опоре, чтобы выглядеть нормально, определенно не нуждаясь в кофеине – я уже достаточно нервничаю – и поворачиваюсь, прислоняясь спиной к стене, закрывая глаза на секунду.
Дыши, Элоди. Просто дыши.
Вдох и выдох, вдох и выдох.
Все в порядке. Эта ситуация полностью разрешима.
Хотя она таковой и не является, а от контролируемого дыхания становится только хуже. В спальне так остро пахнет Рэном – соленый морской воздух, свежая древесная стружка и слабый намек на цитрусовые, что мое замедляющееся сердцебиение снова учащается, а его бешеный стук грозят выбить барабанные перепонки.
Успокойся, Элоди.
Успокойся.
Назови пять вещей, которые ты видишь. Давай. Ты можешь увидеть пять вещей. Ты можешь это сделать. Просто успокойся, черт возьми.
Я хватаюсь за первое, что попадается мне на глаза: потрепанный блокнот, лежащий на кровати Рэна. Даже от двери я вижу каракули черных чернил на линованной бумаге. Это похоже на какой-то дневник…
Второе, что я вижу: холст, установленный на мольберте в углу комнаты, прямо у окна от пола до потолка. На полу под мольбертом лежит испачканная краской простыня. Горшок с кистями стоит на столе Рэна неподалеку, их щетинистые концы торчат из стеклянной банки, а деревянные ручки испещрены еще большим количеством краски. На самом холсте... Я подхожу к нему, мое сердце наконец немного успокаивается, когда я понимаю, что вижу.
Черный, угрюмый, темно-синий, серый и белый. Помню, когда мы с Кариной ворвались в дом, я подумала, что все картины внизу похожи на бушующие, злые бури. В них не было ни точки фокусировки, ни объекта съемки, но я чувствовала исходящее от них волнение даже в темноте. Эта картина очень далека от тех произведений искусства, которые висят на стенах первого этажа. В этой картине определенно есть объект... и этот объект – я.
Широкие, плоские, размашистые мазки составляют линии моего туловища и плеч, но детали моей шеи и лица более тонкие и нежные. Половина картины выглядит так, как будто она была сделана быстро, сердито, обиженными мазками, в то время как другая половина выглядит так, как будто были приложены большая забота и усилия, чтобы тщательно обвести каждую мельчайшую деталь.
На картине я не улыбаюсь. Я сижу на диване, цветочный принт на ткани размазался и расплылся позади меня. Беспорядок и путаница форм и узоров прямо за моей головой подсказывает мне, где я нахожусь – сижу под гравюрой Густава Климта «Поцелуй», которая висит в кабинете доктора Фитцпатрика. Я смотрю в сторону, линия подбородка жесткая, как будто я сжимаю челюсть, и в моих глазах есть отстраненный, агрессивный свет, который заставляет меня выглядеть жестко. Свирепо.
– Ты мне больше нравилась, когда злилась. В самом начале, – говорит Рэн. Он стоит в дверях, небрежно скрестив руки на груди, и смотрит на меня с еще одним непроницаемым, непостижимым выражением лица. – Но теперь я уже точно не знаю. Мне нравится видеть, как ты улыбаешься, но так тебя трудно нарисовать.
– Почему? – Это слово прозвучало как шепот. Один единственный порыв воздуха пронёсшийся мимо моих губ.
– Потому что ты никогда не улыбалась мне, малышка Эль. Я мог украсть те моменты, когда ты выглядела сердитой, когда ты не смотрела, потому что они были знакомы. Я заслужил гнев и ненависть, которые ты носила в себе. Но когда ты смеешься вместе с Кариной или улыбаешься кому-то, кого ты даже не знаешь, когда они проходят мимо тебя в коридоре... – Он качает головой. – Я не владею этими моментами. Они мне не принадлежат. Я совершенно уверен, что не имею права брать их и делать своими собственными.
– Я даже не знала, что ты рисуешь, – шепчу я.
Он выгибает темную бровь, склонив голову набок.
– Разве?
– Э-э, да. Знала. Не знаю, почему я это сказал. Я просто…
– Ты не знаешь, что делать. Ты не знаешь, как себя чувствовать. Ты боишься правды и того, что она может означать. Низ – это верх, а верх – это низ…
В его устах это звучит так запутанно, но он как будто читает мои мысли.
– Да. Именно так, – соглашаюсь я.
Рэн входит в комнату, приближаясь медленными шагами, которые, кажется, предназначены для того, чтобы дать мне время среагировать и убежать. Я стою как вкопанная, не смея дышать, пока он подбирается все ближе и ближе. Он останавливается, достаточно близко, чтобы его рука коснулась моей, когда подходит, чтобы встать перед картиной, его острые зеленые глаза оценивают его работу с холодной отстраненностью.
– Я не люблю рисовать людей, – тихо говорит он. – Независимо от того, насколько хорошо я улавливаю их сходство, я всегда проецирую на них свои собственные эмоции. Они всегда заканчивают тем, что злятся и готовы к драке. – Он дотрагивается кончиками пальцев до глубокой борозды, которую нарисовал между моими бровями, потирая её, как будто он мог бы ослабить напряжение, которое он создал на моем лице.
– Знаешь, тебе не следовало приходить сюда, – жестко говорит он. – Это не безопасное место для таких, как ты.
– Таких, как я? Боже, я же не какая-то слабая, жалкая, беззащитная девочка, которая не может сама о себе позаботиться. Думаю, горло Пакса это подтвердит. И вообще, это твой дом. Что не так? Я должна волноваться за свою безопасность?
– Да! – Он звучит раздраженно. Выглядит тоже. Проведя руками по волосам, он отворачивается от картины и направляется к своей кровати. – Я не могу объяснить тебе это, Элоди. Это... это чертовски сложно, и я не должен был преследовать тебя так, как я это делал, но я придурок, ясно? Я не знаю, как лучше поступать с другими людьми.
С трудом сдерживаясь, сжимая каждый мускул своего тела, я собираю остатки храбрости и задаю вопрос, ради которого пришла сюда.
– Ты исчез, Рэн. Ты исчез на целых три дня без всяких объяснений. Ты собираешься сказать мне, где ты был?
Он медленно качает головой, глядя на свои руки.
– Нет. Не думаю, что это было бы хорошей идеей.
Вау. Он действительно ничего мне не скажет?
– Ты... ты был с девушками? Поэтому ты не хочешь говорить?
В уголках его рта появляется легкая улыбка.
– А если так, ты бы ревновала?
Меня убивает то, что я позволяю себе спрашивать об этом. Меня убивает то, что сейчас он выглядит таким чертовски довольным собой. Я только что обнажила мягкую, уязвимую часть себя. Обнажила свою шею, открыв себя ему, и теперь у него есть все, что нужно, чтобы разорвать мое горло.
– Просто ответь на мой вопрос, Рэн.
Все еще сияя от удовольствия, он посасывает нижнюю губу и снова качает головой.
– Нет, малышка Эль, других девушек не было.
Облегчение должно быть самым последним, что я должна чувствовать, но оно поднимается во мне неосознанно.
– Ладно. И что? Ты закончил со мной? Потому что обычно парни не заставляют тебя обещать провести с ними время, а потом просто растворяются в воздухе.
Рэн замирает на месте. Не поднимает глаз. Просто слегка поворачивает голову в мою сторону, его глаза полузакрыты, на лице написано смятение.
– Ты ведь этого хотела, верно? Ты хотела этого все время. Чтобы я оставил тебя в покое?
Да. Это то, чего я хотела. Я пробиралась сквозь глубокое разочарование и гнев в своих попытках дистанцироваться от него. Но теперь, когда мы здесь, он дает мне это... я притворяюсь, что это какое-то новое откровение, поразившее меня ни с того ни с сего, но это не правда. Я хотела его с того самого момента, как впервые увидела, как он курит ту сигарету возле академии, ожидая меня в тени. Даже с его дерьмовым отношением, острым языком и подозрительной историей, я хотела его. И тот поцелуй, который мы разделили в пятницу вечером, заставил меня распутаться таким образом, что это взволновало и напугало меня.
– Кому ты заплатил, чтобы найти птицу? – требую я.
– Что?
– Птица. Птичка моей матери. Ты оставил её для меня возле моей комнаты. Кому ты заплатил, чтобы просеять мусор из пылесоса и собрать все осколки?
Голова Рэна резко откидывается назад; его брови поднимаются вверх, складываясь вместе.
– Кому я заплатил?
– Да.
– Я никому не платил. И эти куски было гораздо труднее найти, чем ты думаешь. Уборщик вытряхнул пылесос в мусорный бак возле кухни. В основном он был пуст, но все равно это была неприятная задача.
Верю ли я тому, что он говорит? Он не заставлял никого делать свою грязную работу, а сделал эту действительно отвратительную, невероятно грубую грязную работу сам? Для меня? Я с трудом представляю себе, как он перепрыгивает через край мусорного контейнера, чтобы поковыряться в грязи и мусоре, чтобы сделать что-то доброе для другого человека. Я дохожу до того, что вижу его там, рядом с мусорным баком, но остальная часть изображения не материализуется. В моей голове он закуривает сигарету, прислоняется к мусорному контейнеру, надменно и самодовольно скривив губы, и говорит мне, чтобы я шла на хрен.
– Ты собиралась обвинить меня в том, что я запугал кого-то, чтобы он снова собрал ее для тебя. Я ведь прав, да? Поэтому ты пришла сюда? – спрашивает Рэн.
Он садится на край кровати, ожидая моего ответа. Но я не уверена, что смогу это сделать. Теперь, когда я здесь, а он ведет себя странно и уязвимо, я в полной растерянности.
– Да, – неохотно признаюсь я. – Ты прав. Я решила, что ты по-дружески поговорил с Томом или с кем-то из его друзей и предложил им оказать тебе небольшую услугу или они оказались бы с синяком под глазом.
Что-то печальное и несчастное играет на его лице. Он изучает свои руки, рассеянно ковыряя кусочек черного лака на ногте.
