Текст книги "Бунт Хаус (ЛП)"
Автор книги: Калли Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)
«Ассирийцы – волками спустились к нам с гор.
Золотым и пурпурным был цвет их когорт.»
Волосы у меня на затылке встают дыбом, адреналин гудит в моем теле, заставляя меня сосредоточиться на очень внезапной, острой точке.
«Блики копий их острых сравнимы числом
С блеском волн Галилейских на море ночном.»
Я медленно закрываю глаза.
– Неужели у тебя нет ничего лучшего, чем цитировать мне мрачные стихи, – спрашиваю я, мужественно сохраняя хладнокровие, когда призрачный обладатель этого голоса подходит ко мне сзади. Я чувствую его там, его присутствие подобно бушующему аду за моей спиной.
– Я бы не назвал его мрачным.
Я чуть не выпрыгиваю из кожи, когда что-то касается меня. Точнее, моих волос. Краем глаза я вижу его руку, когда он накручивает прядь моих волос на указательный палец, на ногте которого все еще виднеется крошечный кусочек черного лака, и легонько проводит подушечкой большого пальца по светлым прядям.
Борясь за ровное дыхание, я остаюсь очень, очень неподвижной. Облизываю губы, во рту тоже пересохло, а потом говорю:
«Ангел Смерти как будто взмахнул здесь крылом
И, дохнув на злодеев, покончил с врагом.
Воском смерти их очи навеки закрыл.
И сердец, что лишь вздрогнули, стук прекратил».
Рэн отпускает прядь волос, которую наматывал на палец, и та свободно падает. Он двигается бесшумно, обходя стол так, что больше не парит позади меня, а стоит нагло прямо рядом со мной, как будто ему все равно, кто увидит нас вместе.
– Значит, у тебя все-таки есть любимец, – задумчиво произносит он, глядя на меня сверху вниз с любопытством, загоревшимся в его глазах.
Я стараюсь не смотреть на него, но не смотреть на него – все равно что не ковырять зажившую ранку или не тыкать языком в шатающийся зуб.
Невозможно.
– Не совсем. В прошлом семестре мне пришлось выучить это стихотворение наизусть. Наверное, я еще не вычеркнула его из своей памяти. Стихи Байрона были слишком витиеватыми для меня. Мне не нравится, что они так явно рифмовались большую часть времени.
Рэн прикусывает нижнюю губу, его глаза светятся таким удивлением, какого я никогда раньше не видела. Он обходит стол и садится напротив меня, опираясь на полированное дерево.
– Ты любишь стихи. – Это все, что он говорит, но похоже, что это откровение – самая удивительная вещь, которая когда-либо случалась с ним.
– Знаешь, это место занято, – мрачно отвечаю я. – Карина может вернуться с минуты на минуту. Если она увидит, что ты сидишь здесь и разговариваешь со мной…
– Весь мир взорвется и превратится в пепел, моря высохнут, а метеориты обрушатся на землю, уничтожая все живое, каким мы его знаем.
– ...она сложит все это вместе, что бы это ни было. И…
Рэн выглядит смущенным.
– Что бы это ни было?
– Ой. Я совсем забыла. Правило номер три из дерьмовых правил съема. Это та часть, где ты притворяешься, что между нами ничего не было прошлой ночью, да?
Рэн подавляет мрачную усмешку, подперев рукой подбородок и прикрыв рот рукой. Его волосы сегодня выглядят особенно дикими и неопрятными, что только заставляет меня хотеть провести по ним пальцами еще больше, чем обычно. На нем тонкий черный свитер с крошечной дырочкой на одном из манжет. Я не могу перестать пялиться на эту маленькую дырочку, ожидая, что она подтвердит мои подозрения: что он гребаный мудак.
– Это та часть, где ты снова осуждаешь меня и делаешь предположения о том, что я собираюсь делать? – стреляет он в ответ.
Боже, я слишком устала для таких игр. Я почти не спала прошлой ночью, и после пробежки сегодня утром, когда я вбивала себя в землю еще до того, как даже рассвело, я на последнем издыхании. Закатив глаза к небу, я откидываюсь на спинку стула с жесткой спинкой.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь, Рэн?
Мое неверное, обманчивое сердце отбойным молотком стучит под ребрами, когда он перестает улыбаться, пригвоздив меня своим жестким зеленым взглядом. Нормальные люди не смотрят на других так, как Рэн смотрит на меня. Как будто он ищет что-то в моем лице, не моргает и не отворачивается, пока не найдет это. Очень неудобно, когда тебя так изучают.
– Ты можешь начать с того, что ты имела в виду под «что бы это ни было».
– Черт возьми. Я не знаю! Я ничего такого не имела в виду. Это был неуместный комментарий, ясно? Не волнуйся, я не жду, что ты сейчас объявишь меня своей девушкой.
Рэн откидывает голову назад и смеется. В библиотеке, где царит гробовая тишина, он откидывает назад свою красивую гребаную голову и смеется. Суровое «Тсссссссссс!» эхом разносится по комнате, и ужасный жар ползет вверх по моей шее. Было достаточно плохо, когда только несколько других студентов, работающих за партами, заметили появление Рэна. Теперь все в этом месте знают, что он здесь, и что я только что сказала что-то, что он нашел откровенно смешным.
– Может, ты и не догадалась, но я точно знаю, что это такое, Элоди, – говорит Рэн, и его смех замирает на губах. – Если ты когда-нибудь наберешься храбрости и захочешь узнать, то все, что тебе нужно сделать, это спросить. Ты же знаешь, что я буду непоколебимо честен.
– О да. Я всегда могу положиться на твою непоколебимую честность.
Интересно, каково будет наказание за пощечину другому студенту? Если бы мы были в художественном зале, или в кабинете Фитца, или в столовой, я могла бы сделать это и выяснить, но не здесь. Я бы не посмела рисковать своим библиотечным билетом.
Губительная ухмылка появляется на губах Рэна. Этот порочный изгиб его губ абсолютно мучителен. Когда я вижу его, все, о чем я могу думать – это жар его губ, когда он целовал меня на том одеяле. Запах свежей сосны, соленого воздуха и полузабытых пляжей в его волосах, когда он наклонился, чтобы прижаться своим ртом к моей шее…
– Это та часть, где ты рассказываешь мне, как взволнована предстоящей встречей сегодня вечером? – спрашивает он.
Я игнорирую этот вопрос.
– Ты серьезно собираешься рисковать тем, что Карина вернется сюда и увидит нас вместе?
Рэн смотрит на меня так, словно я говорю на другом языке, и все, что я бормочу, не имеет никакого смысла.
– Прости, малышка Эль. Я не знаю, что сделал, чтобы поддержать эту веру в то, что мне не плевать, что думает Карина Мендоса о чем-либо, но позволь мне прояснить это. Мне все равно, если Карина вернется и обнаружит меня, сидящим в этом кресле. Мне все равно, даже если она узнает, что я хочу тебя. Мне плевать, если она узнает, что вчера вечером я засунул свой язык тебе в глотку и ты сделала мой член тверже, чем он был за два гребаных года.
Вау.
Я смотрю на свои руки, мои щеки пылают как сумасшедшие.
– О, Элоди, – задыхаясь, шепчет Рэн. – Тебе не нравится это слышать? Что ты сделала мой член твердым? Или... тебе слишком нравится слышать это?
– Ради бога, пожалуйста, не говори таких вещей на людях.
Я презираю себя за то, что покраснела. Судя по тому, как он смотрит на меня, приоткрыв рот и широко раскрыв глаза, он зачарован моей реакцией на его возмутительное заявление. Для меня было бы намного лучше, если бы я сохранила хладнокровие и вообще не реагировала. По какой-то причине для меня важно, что он не считает меня заикающейся, глупой, неопытной школьницей. Так не должно быть, но черт возьми, это действительно так.
Рэн скользит рукой по столу, ладонью вверх, его пальцы согнуты к потолку, взгляд яростный и напряженный.
– Ты ведь знаешь, как сводишь меня с ума, малышка Эль? Ты же знаешь, что мое тело больше не принадлежит мне. Я чертовски жажду тебя. И мне действительно наплевать, кто об этом знает.
Рэн смотрит на свою руку, лежащую между нами на лакированной поверхности стола. Ясно, что это какой-то тест. Он ждет, когда я протяну руку и возьму его за руку. Понятия не имею, какова его конечная цель, но это похоже на ловушку, и если я возьму его за руку, то подвергну себя опасности. Я прослеживаю за его взглядом, смотрю на линии его ладони, очень сильно желая протянуть руку и провести по ним кончиками пальцев, чтобы почувствовать тепло и шероховатость его кожи…
– Я знаю, о чем ты думаешь, – шепчет он.
Оцепенение. Я так чертовски оцепенела. Не чувствую ничего, кроме собственного бурлящего страха. Это невозможно не чувствовать.
– Знаешь?
Голос Рэна мягок, как шелк, и тих, как снег, падающий зимой.
– Да. И я клянусь, что ты ошибаешься. Это не какое-то пари между мной и другими парнями. Я не заключал пари на то, что тебе будет не безразлично, буду я жить или умру. Я не пытаюсь заставить тебя чувствовать ко мне что-то такое, чего ты не должна чувствовать, просто для моего собственного развлечения…
– Но ведь именно этого ты и хотел, верно? Когда я только приехала сюда, ты решил, что я стану твоей следующей игрушкой. Ты хотел сделать мне больно, и ты собирался улыбаться, делая это. Я видела это в твоих глазах.
– И что ты видишь в них теперь? – Я почти не слышу слов, они такие тихие.
Боже. Пожалуйста, Элоди, не смотри ему в глаза. Не делай этого, черт возьми.
Мое дыхание застревает в горле; должно быть, оно застряло там на некоторое время, потому что мои легкие начинают гореть. Я ничего не могу с собой поделать. И я делаю это. Я смотрю на него, прямо в глаза, и мне кажется, что меня ранили в грудь, холодное, ползущее ощущение распространяется от моего солнечного сплетения. У него ясные глаза. Я не вижу в них никакого обмана. Вижу много гордости и целую кучу эго, но я также вижу самый слабый, очень слабый проблеск надежды.
Я не могу больше выносить растущее между нами давление, отворачиваюсь и смотрю в окно. Рэн сжимает свою руку в кулак и отводит ее назад через стол.
– Это та часть, где ты сейчас уходишь? – угрюмо спрашиваю я.
– Да. Это та часть, где я ухожу. – Он встает, проводя обеими руками по волосам—жест чистого разочарования. – Я пришел сказать тебе, что оставил кое-что у твоей двери, малышка Эль. Я думал зайти внутрь и положить это у твоей кровати, но мы оба знаем, как ты относишься к людям, которые вламываются в твою комнату, верно?
Он уходит прежде, чем я успеваю сказать еще хоть слово.
Проклятье!
Невидимая рука сжимает мое горло, вытягивая из меня жизнь, пока я сижу и жду, когда Карина вернется с нашим обедом. Через некоторое время она появляется с парой бутербродов, двумя яблоками и огромным пакетом Доритос, балансирующим в ее руках. Я позволяю ей болтать без умолку, жую и глотаю еду, которую она так любезно принесла мне, но на самом деле меня здесь нет. Я просто жду удобного случая, чтобы сбежать. Эта возможность появляется, когда телефон Карины начинает гудеть, и она поднимает свой сотовый, ухмыляясь, как идиотка, и говорит мне, что звонит Андре.
Я извиняюсь и оставляю ее, чтобы она поговорила с ее парнем.
На четвертом этаже, возле комнаты 416, я нахожу маленькую бирюзовую коробочку с бледно-зеленой лентой, обвязанной вокруг нее, которая ждет меня. Трясущимися руками я поднимаю её с пола и спешу внутрь, мои внутренности скручиваются в узлы.
Он оставил мне подарок?
Я кладу коробку на кровать и смотрю на нее, уперев руки в бока.
Ему не следовало приносить мне подарок.
Мне потребовалось все мое мужество, чтобы осторожно развязать ленту и поднять крышку.
– О боже мой!
Я закрываю рот руками, стараясь не закричать. Мои глаза щиплет, когда я делаю шаг вперед, наклоняясь, чтобы поближе рассмотреть крошечный предмет, лежащий внутри кровати из сиреневой папиросной бумаги: белизна её груди, которая исчезает в синеве её спины, которая углубляется в темно-синюю полночь на кончиках её крыльев…
Это птица, птица моей мамы, та, что была разбита на миллион кусочков... и она каким-то образом была собрана воедино.
Глава 20.
РЭН
СМЕНА ПАРАДИГМ.
Вот как философы назвали бы такую перемену.
Потому что я не просто изменил свое мнение о чем-то. У меня изменилось сердце. Подумайте об этом на секунду. Сердце человека – это его сундучок, где он хранит ключевые части своей личности. Где находится сама его цель и черты, составляющие его характер. Его надежды, мечты и его кошмары. И тут появилась Элоди Стиллуотер, приставила мне нож к груди и вырвала сердце. Она полностью поменяла его на другое, и теперь я не знаю, где, черт возьми, все мое дерьмо. Я не знаю, кто я, и что должен делать, и, честно говоря, все это чертовски запутанно.
Больше всего на свете я хочу, чтобы все это закончилось.
Хотя, у меня такое чувство, что это не закончится еще очень долго, если вообще когда-нибудь закончится. Сейчас я нахожусь в таком положении, когда чувствую себя обязанным сделать что-то очень опрометчивое.
Этот чертов конверт. Я пытался забыть то, что прочел, но слова все еще там, они горят ярче солнца, когда я закрывал глаза. Это привело меня в самое отвратительное гребаное настроение.
Я пробираюсь через розовый сад, скрипя зубами так сильно, что к тому времени, когда я доберусь до беседки, они, вероятно, превратятся в пыль. Лабиринт – это одновременно тюрьма и святилище, когда я пробираюсь по заученной тропинке к его центру, выкрикивая проклятия, достаточно яркие, чтобы из ушей моего отца повалил пар. Пакс и Дэш уже ждут меня, когда я подхожу к маленькому зданию, спрятанному под дубами. Растянувшись на ступеньках, ведущих к входной двери, Пакс бросает на меня один взгляд и начинает выть по-волчьи.
– Боже мой, Джейкоби, ты выглядишь еще более дерьмово, чем обычно. Я так понимаю, что твоя маленькая встреча с французской шлюхой прошла не по плану.
С убийством в глазах я поворачиваюсь и сердито смотрю на Дэша, который без всяких усилий прислоняется к стене и срывает лепестки с нераспустившегося бутона розы.
– Что? – спрашивает он, притворяясь невинным. – Я должен был ему что-то сказать. Он хотел знать, почему ты отказался от наших планов по колледжу Олбани прошлой ночью. Он весь месяц с нетерпением ждал той вечеринки в женском обществе.
– Могли бы пойти и без меня, – огрызаюсь я. – Я не собирался вас останавливать.
Дэш делает надутое лицо.
– Я знаю, старик, но по какой-то нечестивой причине нам обоим нравится, что ты рядом, и это было бы совсем не то же самое, если бы тебя не было там, чтобы испортить всем веселье. А тем временем ты уже второй раз за двадцать четыре часа бросаешь нас, чтобы пойти и увидеть ту же самую девушку. Мы начинаем чувствовать, что ты, возможно, немного неправильно расставляешь свои приоритеты. Нужно ли мне напоминать тебе, что мы прикрывали твою спину в течение последних четырех лет. Мы жили вместе и вместе вляпывались в кучи дерьма. – Он поднимает руки вверх. – Мы пробовали наркоту в стольких странах, что у меня в паспорте есть штампы, которые я даже не узнаю. Я мог бы поклясться, что никогда не был в Бразилии. В любом случае, суть в том, что нам нужно, чтобы ты немного обуздал эту штуку. Только на некоторое время.
– Да. Нам нужен обычный, нормальный, злой Рэн на эти выходные.
Я сужаю глаза, уже чувствуя, что на горизонте что-то плохое.
– Зачем? Что будет в эти выходные?
Пакс вскакивает, отряхивая джинсы. Он спрыгивает вниз по ступенькам, шлепая ботинками по грязи, и обнимает меня за плечи.
– Будет..., – он делает драматическую паузу, – твой день рождения, жалкий ублюдок! Ты действительно думал, что мы забудем? У нас тут в последнюю минуту наметилась вечеринка «Джейкоби исполняется восемнадцать!», и ты ничего не можешь сказать или сделать, чтобы остановить ее.
Боже. Я действительно надеялся, что они об этом забыли. Скорее всего, так оно и было бы, они и в лучшие времена не очень хорошо запоминают важные даты, но тут появилась Мерси. А моя сестра не из тех, кто позволяет кому-то забыть свой день рождения. К несчастью для меня, мы с ней разделяем одну и ту же дату.
– У нас не будет никакой вечеринки.
– Будет, черт возьми. – Пакс кивает как болванчик.
– У нас не будет вечеринки, – повторяю я.
Дэш скрещивает руки на груди.
– Да, приятель. Будет.
– Нет. Мне нужна ваша помощь с кое-чем в эти выходные, и это не может ждать. Я уже купил билеты.
Парни выглядят заинтригованными.
– Какие билеты? – подозрительно спрашивает Пакс.
– Авиабилеты. Нам нужно уехать из страны на пару дней. И никому не говорите, куда едете, а то нам всем крышка.
Теперь я завладел их вниманием. Их полным безраздельным вниманием. Они любят тайные поездки больше всего на свете. Как и вечеринки в Бунт-Хаусе.
– И как долго мы будем отсутствовать? – спрашивает Дэшил, делая вид, что изучает свободную нить, свисающую с манжеты его рубашки.
– Три дня. Мы уезжаем сегодня вечером.
– Вау. Ну, кто-то чувствует себя самонадеянным, а? А что, если мы не хотим поддерживать это твое маленькое веселье? А что, если мы не хотим пропустить два дня занятий?
– Тогда я зря потратил бы тридцать тысяч долларов. И вы бы были самыми бестолковыми людьми в мире, потому что кто не хочет пропустить два дня в школе?
– Мы не заполняли бумаги у Харкорт, – замечает Пакс, вынимая сигарету из пачки и закуривая ее.
– Я взял на себя смелость сделать это сегодня утром от вашего имени.
– Придурок, – стонет Дэш. – Ты ведь все продумал, да?
– Ну же, Ловетт. Ты же не хочешь испортить мне сегодня день рождения, правда?
– Это, бл*дь, удар ниже пояса.
– По крайней мере, похоже, что мы летим первым классом, – бормочет Пакс.
Я ухмыляюсь.
– Ничего, кроме самого лучшего для моих мальчиков.
– Боже, ненавижу, когда ты так делаешь? Когда ты так улыбаешься, это чертовски страшно. – Но плечи Дэша поникли от смирения. Он поедет со мной в мое маленькое путешествие. А если Дэш в деле, то и Пакс тоже.
Парень, о котором идет речь, проводит рукой по своей бритой голове.
– Ладно. Мы пойдем туда, куда ты прикажешь, и никаких вопросов. Но у нас будет вечеринка, когда мы вернемся, Рэн. У меня такое чувство, что после этого ты будешь у нас в долгу. И лучше бы там были гребаные стриптизерши.
«Косгроув» —это приземистое уродливое здание на окраине Маунтин-Лейкс – бар, управляемый невысоким лысеющим парнем по имени Паттерсон, которому не повезло выглядеть как Дэнни Де Вито. Парню далеко за пятьдесят, он имеет склонность полировать стакан по меньшей мере три раза, прежде чем поставить его обратно на полку, и я ему нисколько не нравлюсь. В первую очередь потому, что я несовершеннолетний и не должен пить в его баре. Но еще и потому, что я его босс.
Он жутко жалуется себе под нос, когда видит, как я захожу через дверь в пустое заведение, его почти черные глаза бусинки, сверлят дыру в столешнице, когда он старательно игнорирует меня.
– Мы это уже проходили, – говорю я, усаживаясь на табурет перед ним. – Притворяясь, что я не существую, ты не заставишь меня уйти. Это только сделает меня злее. Безумнее, – поправляю я себя. – И я уверен, что ни один из нас не хочет иметь дело с этим сегодня.
– Может, тебе стоит зайти через черный ход? – ворчит Паттерсон. – Шериф Кинг приходит сюда выпить в субботу днем.
– Нет, не приходит.
– Он может зайти. Ты же не хочешь рискнуть и закрыть это заведение прямо сейчас?
Я смеюсь, театрально указывая на море пустых кресел, которые окружают меня.
– Черт возьми, Пэт. Хочу ли я поставить под угрозу ту бурную торговлю, которой мы занимались в последнее время? Для меня не будет никакой разницы, если это место закроет свои двери для публики. Оно не приносило денег до того, как я его купил, и с тех пор не заработало ни цента. Ты должен быть благодарен мне за то, что я держу тебя на доходной работе на случай, если мне захочется уйти из дома.
Рот Паттерсона кривится в одну сторону. Он открывает кассу и начинает считать деньги внутри нее, перебирая смятые купюры и те же самые монеты, которые, я уверен, лежали в ней с самого начала гребаного времени.
– Мне нужно больше налички, чтобы держаться на плаву, – говорит он.
Я щурюсь на него, положив ладони на стойку бара. Дерево раскололось, лак стерся много лет назад. Я должен был бы что-то сделать с общим состоянием обветшалости здесь, но «Косгроув» – это забегаловка. Трещины в стенах и тот факт, что вы можете получить занозу всякий раз, когда заказываете напиток, ну, это все просто часть очарования этого места.
– Ты ведь понимаешь, как работает наличка, верно? Она существует для того, чтобы давать сдачу клиентам, а не для того, чтобы ты погружался в нее каждый раз, когда хочешь купить пачку сигарет.
Паттерсон только сердито смотрит на меня. Маунтин-Лейкс – не процветающий город. Раньше это был лесозаготовительный городок, прежде чем окрестные леса были обозначены как земли национального парка. Так вот, единственная настоящая промышленность здесь – это целлюлозный завод в трех милях за чертой города. И Вульф-Холл, конечно. Людям, которые не работают на мельнице, не ухаживают за садом, не готовят еду на кухне, не убирают коридоры в академии, не работают на случайной подработке или в магазинах вдоль главной улицы, чертовски тяжело выжить. Было бы очень легко заменить Паттерсона. Я мог бы в течение часа найти кого-нибудь другого, благодарного за эту работу, черт возьми, и этот ворчливый старый ублюдок знает об этом. Впрочем, как я и сказал, полуразвалившаяся, разбитая, истертая патина этого места была точкой продажи, когда я решил купить бар, и скупое ворчание Паттерсона тоже было частью этого.
– Сорока баксов вполне хватит, – решительно говорит он.
Я достаю из бумажника стодолларовую купюру и бросаю ему через стойку.
– Я хочу, чтобы через тридцать секунд передо мной стояла порция виски, придурок. И клянусь Богом, если ты еще раз попытаешься налить мне ту горючую смесь, я положу конец твоему жалкому существованию.
Он кладет сотню в карман вместо того, чтобы положить ее в кассу, о чем я ничего не говорю, потому что на этой стадии процесса я нахожу его открытую воинственность более занимательной, чем что-либо другое. Он встает на деревянный ящик, который держит за прилавком, и достает бутылку «Джонни Уокер» с самой высокой полки. Вместо того чтобы налить мне пятьдесят миллилитров в рюмку, Паттерсон берет стакан со льдом и, саркастически улыбаясь, наливает в него четыре пальца жженой золотистой жидкости. И да, этот человек в совершенстве овладел искусством саркастической улыбки. Он один из немногих людей, которые когда-либо выполняли эту задачу.
Я подношу стакан ко рту, глядя на виски стоимостью сто двадцать долларов, который он так безжалостно влил в него, и улыбаюсь своей самой дикой улыбкой.
– Ты и вправду сволочь, да, Пэт?
Виски оставляет огненный след на всем протяжении моего пищевода, но это приятный ожог. Тот, что скорее пылает, чем кусает. Я мужественно в два глотка проглатываю остатки виски, а затем с грохотом ставлю стакан на деревянную панель.
– Что, тяжелые времена там, на горе? – спрашивает бармен без малейшего намека на искренность в голосе. – У них кончился фуа-гра? Или шампанское перестало течь из кранов?
– Да пошел ты.
– Представляю, как вам, бедным детям, там наверху, тяжело чистить зубы и подтирать задницы. Должно быть, это чистая пытка. Они действительно должны нанять несколько дополнительных крепостных, чтобы удовлетворить более интимные потребности нашего маленького принца.
– Если ты не прекратишь язвить, я снова запру тебя в пивном погребе.
Это заставляет его замолчать. Потому что он знает, что я это сделаю. Я уже делал это раньше. Думаю, что Паттерсон наслаждается нашим словесным (а иногда и физическим) спаррингом почти так же, как и я. Ему не нравится, когда я пинаю его пухлую задницу вниз по лестнице, ведущей в подвал, и запираю его там на весь день.
Он сверкает зубами.
– А где же твои друзья? Английский щеголь и наркоман.
– Ха! Почему ты думаешь, что Пакс наркоман?
– Он похож на того парня из фильма с шотландскими наркоманами.
– Не думаю, что можно обвинить кого-то в том, что он наркоман, потому что у него бритая голова и он имеет мимолетное сходство с молодым Эваном МакГрегором.
Он кряхтит, явно думая о чем-то другом.
– Хочешь еще? – Он тычет в меня «Джонни Уокером».
– Сейчас середина дня, приятель. Несмотря на то, что ты обо мне думаешь, я не дегенерат. – Смешно. Эта ложь так чертовски смешна, что даже я ухмыляюсь, как кусок дерьма, когда Паттерсон смеется, держась за живот. Он видел, что я творю. И в каком состоянии я это делаю, он тоже видел. Иисус. – У меня к тебе вопрос, Пэт, – говорю я, наклоняясь вперед так, что край стойки впивается мне в ребра. – Ты ведь женатый человек, да?
Если бы у Пэта были хоть какие-то брови, они бы сейчас торчали вокруг его редеющей линии волос.
– Дааааа?
– Та большая дама с усами? Та, что чистит туалеты? Она твоя настоящая жена?
Его глаза, уже так глубоко посаженные, практически исчезают, когда он сердито смотрит на меня.
– Ты что, ищешь неприятностей, парень?
– Нет, нет! Я не хотел тебя обидеть.
– Ну что ж, в таком случае я не обижаюсь! – Ну вот, опять этот сарказм. Он же гребаный профи.
– Я просто имею в виду... как давно вы женаты с прелестной миссис Паттерсон? – спрашиваю я, меняя тему разговора.
– Семнадцать лет.
– Дерьмо. Как... как, черт возьми, ты это сделал?
– Сделал что?
– Как ты вообще убедил ее, что ты не злой, бессердечный кусок дерьма?
Паттерсон раскачивается взад-вперед на пятках, весело посмеиваясь про себя. На этот раз он, кажется, не издевается надо мной своим смехом, а искренне забавляется.
– О Господи, Рэн. Боже, иногда ты меня просто с ума сводишь.
– Я говорю совершенно серьезно.
– Я тоже, о Боже. – Собравшись с мыслями, он кладет свои мясистые руки на другую сторону стойки бара, собираясь с духом, как будто собирается преподнести мне какую-то серьезную мудрость. – Ключ к тому, чтобы убедить женщину, что ты не злой, бессердечный кусок дерьма, Рэн, это не быть злым, бессердечным куском дерьма.
Ну что ж, я вижу, что сам загнал себя прямо в эту ловушку. Но даже в этом случае ярость поднимается по моей спине, покалывая между лопатками. Это в моем характере – хотеть наказать парня за такую дерзость, но сейчас в моей голове раздается ворчливый голос, спрашивающий, как бы я вел себя, если бы Элоди была здесь, и я даже не знаю, что мне теперь делать.
– Принято к сведению, – цежу я сквозь зубы.
– Никогда не думал, что доживу до этого дня! – каркает Паттерсон. – Вы, напыщенные ослы из Вульф-Холла, приходите сюда, от вас разит привилегиями. Вы притворяетесь, что участвуете в обществе, как обычные люди, но вы так похожи на те модные, дорогие автомобили, которые вы все водите – слишком занижены к земле, нет места для более чем одного человека внутри. В тот момент, когда вы натыкаетесь на ухаб на дороге или вас просят подумать о том, чтобы нести хотя бы малейшую ношу, вы опускаетесь на дно и изо всех сил стараетесь нести что-нибудь вообще.
– Твоя метафора разваливается на части, Пэт.
– Это не имеет значения. Послушай, Господи помоги этой девушке, кем бы она ни была, если она тебе интересна, но все очень просто. Не будь таким эгоистом. Не будь таким придурком. Поставь ее потребности выше своих собственных. Господи, какого хрена я.. – он качает головой. – Почему я вообще беспокоюсь?
Я покидаю «Косгроув», чувствуя себя еще более растерянным, чем когда вошел. Все это кажется простым, и я знаю, что Паттерсон говорит правду. Чтобы заставить Элоди доверять мне, мне нужно кое-что изменить. Но я никак не могу понять, как, черт возьми, я собираюсь изменить свой генетический…
Что за хрень?
Я резко останавливаюсь на тротуаре, ветер хлещет меня, дергает за одежду, но я почти не замечаю холода. Я не могу поверить, что вижу то, что вижу. Просто нет никакого гребаного способа…
На другой стороне улицы, на пустынной парковке по другую сторону высокого ограждения из рабицы, на расстоянии вытянутой руки стоят два человека и оживленно разговаривают. Высокий парень слева жестикулирует, используя свои руки, чтобы выразить свою точку зрения. Девушка, гораздо ниже ростом, одетая так, словно собирается заступить на смену в стриптиз-клуб, с копной черных волос, свисающих на спину, смеется и игриво толкает его в грудь.
Я перехожу улицу еще до того, как осознаю, что делаю. С этой стороны дороги нет входа на стоянку, она должна быть на другой стороне стоянки, но это меня не останавливает. Одним прыжком я оказываюсь на полпути к забору. Через секунду после этого я перепрыгиваю через него, прыгаю вниз, приземляюсь на землю с треском ломающихся костей, который проходит через лодыжки, колени, бедра, спину и заканчивается тем, что мои зубы щелкают так сильно, что я почти откусываю свой гребаный язык.
Они замечают меня.
Но только уже слишком поздно.
Мой кулак врезается в челюсть Фитца, соединяясь со всемогущим, удовлетворяющим треском. Он падает, как мешок с дерьмом.
– Какого хрена! – Пронзительный крик моей сестры очень громкий и истошный. Я хватаю ее за руку и оттаскиваю в сторону. – Отвали от меня на хрен, Рэн. Господи, да что с тобой такое, чертов псих!
Лежа на земле, Фитц прижимает пальцы ко рту и смеется, как маньяк, когда они становятся красными. Кровь покрывает его зубы и стекает по подбородку.
– Я тоже рад тебя видеть, Джейкоби.
– Ты бессмертен, Док? – рявкаю я, хватая его за футболку спереди. – Ты открыл тайну вечной жизни?
Он сардонически выгибает бровь. В его глазах нет и тени страха, ни намека на беспокойство. Он смотрит вниз на мой рот, его глаза задерживаются на моих губах, и я просто знаю, что он становится чертовски твердым прямо сейчас.
– Нет, – говорит он.
– Ты что, неуязвим? Твои кости не ломаются? Твои раны сразу же заживают и кровотечение останавливается?
– Нет, Рэн. Как тебе хорошо известно, это не так. – Он произносит каждое слово, мурлыча, как кошка.
Кипя от ярости, я толкаю его так сильно, что его затылок отскакивает от бетона.
– Тогда прекрати делать то дерьмо, из-за которого тебя могут убить, ублюдок.
– О чем, черт возьми, ты думаешь? – Мерси сейчас стоит передо мной, положив руки мне на грудь, толкает меня, вынуждая сделать маленький шажок в сторону от учителя английского. – Мы же на гребаной публике, Рэн. Ты что, с ума сошел? Ты не можешь, бл*дь, ударить члена факультета на глазах у людей.
Настолько угрожающе, насколько это возможно, я опускаюсь вниз, чтобы уткнуться лицом в ее лицо.
– Я ударю его, куда захочу. Иди и садись в машину, Мерси.
– Я не собираюсь садиться в одну машину с тобой…
– САДИСЬ В ЭТУ ЧЕРТОВУ МАШИНУ! – Я вибрирую, переполняюсь, переливаюсь через край – чистая и ослепляющая ярость. Она вырывает куски из моих внутренностей с каждым неровным вдохом, который я делаю. Выражение лица Мерси опустошается, становится совершенно пустым. Она моргает, потом поворачивается и идет через парковку к красному «Фольксваген Битл», который наш отец купил ей в прошлом году.
– Я не вижу ничего плохого в том, чтобы поговорить со студентом, если увижу его за пределами кампуса, – беззаботно говорит Фитц, приподнимаясь на одной руке. – Что мне делать? Игнорировать вас, ребята?
