Текст книги "Княжество (СИ)"

Автор книги: Каин Градов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Я сделал паузу, чтобы слова успели осесть, как пыль после ремонта.

– А значит, Осипов получит доступ к этим деньгам. И будьте уверены, он уже придумал сотню благовидных предлогов, почему средства, вырученные за столовое серебро Параскевой, вдруг должны пойти не на порт, а, скажем, на паркетную доску в здании Совета.

– А фонд?.. – прищурился Морозов, уже догадываясь, куда я клоню.

– Фонд – это не казна, – усмехнулся я. – Там у Осипова нет права голоса. И никакой комиссии по этике бюджета. А Курносов переведёт всё добровольно. По собственному почину. Из чувства, так сказать, глубокой тревоги за свою дальнейшую судьбу. А обставит как заботу о княжестве и крае.

Воевода на секунду задумался, взгляд его потяжелел, потом на лице появилась привычная усмешка – та, в которой уважение перемешивалось с лёгкой опаской:

– Ловко. Жаль только, что казнокрад не попадёт в острог. Там бы ему как раз и место.

– Он и так в нем окажется, – пожал я плечами. – Только без решёток. Куроносов попадет в маленький, неуютный острог, где каждый день начинается с мысли: «А вдруг меня вспомнят?»

Морозов хмыкнул, а Аргумент на заднем сиденье одобрительно вздохнул – то ли от согласия, то ли оттого, что снова поверил в справедливость.

– Сейчас нужно найти деньги, чтобы поднять княжество, – сказал я, глядя вперёд, в размытую светом фар дорогу. – Это первостепенная задача. Остальное решим потом. И месть, и справедливость.

– Тоже верно, – кивнул Морозов, и в голосе его не было спора. Только усталое согласие человека, который тоже давно понял, что порядка без хлеба не бывает.

Он на секунду покосился в зеркало заднего вида. На сиденье за нами, как важный пассажир, расположился Аргумент. Пёс смотрел в окно, как будто размышлял, на что именно будут потрачены средства из фонда.

Машина плавно съехала с трассы. За окном тени деревьев дрожали от фар, и вдруг из темноты, будто из воздуха, прямо перед капотом мелькнула лиса. Рыжая, быстрая, как мысль, которая только что ускользнула.

Она перебежала дорогу, остановилась у кромки леса, повернулась к нам. Глаза блеснули в свете фар. Лиса задержалась на секунду – будто оценивала нас, наш маршрут, компанию в машине и возможные последствия встречи. Потом, не найдя ничего достойного внимания, скрылась в темноте.

– Вот и весточка, – тихо заметил я. – Похоже, удача всё ещё крутится где-то рядом. Только хвост у неё рыжий.

Деревья становились всё выше, плотнее, стволы темнели, как старый воск, и сквозь них струилась серость. Где-то между деревьев блеснул ручей. Иногда в просветах между стволами мелькали далекие огни. А может, и вовсе не огни, а глазные обманки, что так любит здешняя чаща. И наконец, впереди проступил силуэт дома, который рос и приближался. И когда я рассмотрел кованый фонарь на крыльце, тёплый свет в окнах, то довольно вздохнул

– Наконец, мы дома. Тяжелый выдался денек, – сказал я.

Воевода коротко кивнул. Машина медленно въехала во двор и остановилась у крыльца. Я вышел из салона, взглянул в вечернее небо. Над поместьем кружила одинокая птица. Она летала высоко и беззвучно, как вестник, который принес добрую весть. Или наоборот худую.

Я поднялся по ступеням крыльца, положил ладонь на ручку двери, как за спиной послышался голос воеводы:

– Мастер-князь, вы забыли.

Я обернулся. К террасе подходил Морозов, за которым молчаливо следовал Аргумент. В руках воевода нес перевязанный лентой подарок для Веры.

– Вот.

Он поравнялся со мной, протянул сверток, который я забыл в машине.

– Спасибо, – пробормотал я, забирая светрок. – У меня совсем вылетело из головы.

– Это нормально, – успокоил меня воевода. – Значит, день выдался насыщенным. Я пойду пристрою Аргумента. Ну и покормлю его.

Я кивнул, открыл дверь и вошел в гостиную. Помещение встретило меня тишиной. Зажженные лампы отбрасывали мягкий свет.

В кресле у камина сидела Вера, которая что-то быстро черкала на клочке бумаги. Иногда, она хмурилась, зачеркивала написанное и на несколько минут замирала, глядя на огонь. А на столе уже лежало множество исписанных обрывков, листов и клочков.

– Добрый вечер, – поприветствовал я секретаря.

Девушка вздрогнула, обернулась. Несколько мгновений неподвижно смотрела на меня, а затем ее губы тронула легкая улыбка.

– С возвращением, Николай Арсентьевич, – произнесла она.

Я кивнул, прошел к камину, сел в свободное кресло.

– Это вам.

Я протянул сверток секретарю. Девушка удивленно посмотрела на него:

– Что это?

– Небольшой презент. От руководителя подчиненному.

Соколова осторожно приняла сверток, развязала ленту. Вынула ежедневник:

– Не стоило… – робко начала она, проводя пальцами по обложке.

– Стоило, – возразил я. – Не хорошо записывать важные дела на листках, которые легко потерять.

Девушка неуверенно улыбнулась и кивнула:

– Спасибо.

– Тем более, с завтрашнего дня придется вести больше записей, – продолжил я. – Сегодня я подал публикацию на конкурс по выбору бригады для восстановления порта. В качестве адреса для получения документации я указал этот. А значит, вам придется разбирать корреспонденцию и вести учет.

Девушка кивнула:

– Да, конечно.

Она нахмурилась, а затем произнесла:

– Кстати, мастер-князь, пока не забыла, – начала она, перебирая разложенные на столе записи. – Ага, вот.

Она вытащила несколько нужных листов, и произнесла:

– Представитель «Бастиона» просил о личной встрече с вами.

Я открыл было рот, чтобы сказать про приемные дни в управе, которые скоро будут назначены, но осекся. Неужели я ошибся, и Костомаров все же рассказал о нашей беседе «Бастиону»?

– А еще, приходил человек от лесников, – продолжила девушка.

Я нахмурился и уточнил:

– Лесников?

– Жуткий такой, в камуфляже и кепке с козырьком. Он просил о личной встрече с лесничим Митричем.

– Тогда я навещу Митрича завтра утром, – ответил я и встал с кресла.

– А что передать представителю промышленников? – поспешно уточнила Вера.

– Завтра после обеда в городе, – ответил я.

Вера чуть склонила голову:

– Будет сделано.

Я кивнул, чувствуя усталость, будто день был бесконечным:

– А теперь прошу меня простить. Мне надо отдохнуть.

Вера кивнула:

– Доброй ночи, мастер-князь.

Я направился к лестнице, отметив, что секретарь торопливо собрала все листы в стопку, и открыла ежедневник, переписывая туда всю информацию.

* * *

Я добрел до комнаты, где меня ждал нехитрый ужин из похлебки с мясом и грибами, свежего хлеба и ватрушки с творогом. Быстро поел, разделся, принял душ и рухнул в кровать. И моментально провалился в черное забытье без сновидений. Проснулся же я, когда за окном рассвело. Солнце, просачиваясь сквозь плотные облака, золотило карнизы и отбрасывало длинные тени на мокрые дорожки. Видимо, ночью прошел еще один дождь.

Я некоторое время лежал в кровати, глядя в потолок, затем с неохотой встал, добрел до ванной, где быстро привел себя в порядок и оделся. А затем покинул комнату.

Морозов уже ждал меня в гостиной, сидя в кресле, с чашкой дымящегося отвара. Рядом с ним лежал свежий, сложенный пополам утренний номер газеты.

– Сегодня в «Имперской газете» вышло объявление о начале проведения конкурса, – произнес он, как только я вошел в гостиную.

– Значит, через две недели можно будет подвести итог и начать строительство, – заключил я. Сел в кресло, налил в пустую чашку настоявшийся отвар.

– Сегодня опять в город? – повернувшись ко мне, уточнил Морозов.

– Ближе к обеду, – ответил я. – Вчера приходили лесовики. Митрич хочет встретиться.

Воевода нахмурился:

– Зачем?

Я пожал плечами:

– Но наши интересы совпадают, – честно ответил я. – Потому что мне тоже нужно с ним кое-что обсудить. А еще хорошо бы узнать, зарегистрировался ли водяной в Синоде. Сегодня Курносов официально откажется от должности. Пора бы Илье уже легализовываться. Иначе потом его сложно будет протащить в кресло.

Морозов кивнул:

– На встречу с Митричем вы пойдете один? – на всякий случай уточнил он.

Я сделал глоток отвара и кивнул:

– Думаю, раз он прислал гонца, дело срочное, но не представляет для меня смертельной опасности. Иначе вместо гонца из чащи пришли бы три десятка лесовиков, которые попросту сравняли бы поместье с землей.

– Ну, может, и не сравняли бы, – покачал головой воевода. – Но знаки бы были.

– Вот и я о чем, – согласился я, в несколько глотков допил чай, перевернул чашку и встал с кресла. – Скоро буду.

Я накинул куртку и вышел на улицу. Утренний воздух бодрил, лёгкий ветер трепал воротник. Я пересек задний двор и вышел к опушке леса, по дороге вынул из кармана телефон и набрал номер представителя Синода.

Трубку взяли не сразу. Наконец, в динамике сквозь шипение, треск и помехи, послышалось:

–. ое…у…о,…язь.

Я нахмурился, взглянул на экран. В верхнем углу красовалось только две черточки приема сигнала. Я завершил вызов, убрал телефон в карман. И шагнул под сень деревьев.

Здесь пахло мхом, хвоей и свежестью. К моему удивлению, висевшие на низких ветках капли дождя не стремились попасть мне за шиворот, а штаны не стали мокрыми от высокой травы.

– Не иначе, как магия Митрича, – пробормотал я себе под нос, оглядываясь по сторонам. Потому что только теперь осознал, что не имею ни малейшего понятия, где искать лешего. Да и леса окрестного я не знаю. И если я сойду с тропы, то легко заблужусь между тремя деревьями.

Так я шел какое-то время. Пока сбоку, из-за деревьев не вынырнул силуэт в камуфляже. Он молча склонил голову в приветствии, а затем сделал знак, чтобы я следовал за ним. И я направился в указанную сторону.

Вскоре провожатый вывел меня на полянку, в центре которой стояла покосившаяся, вросшая в землю избушка. Крыша кое-где провалилась, окна забиты досками, дверь держалась на одной петле. Казалось, вот-вот и строение сложится под тяжестью лет.

– Туда, – коротко произнес лесовик, кивнув на дверь.

– Спасибо, – поблагодарил его я и шагнул к домику.

Серые доски обветшалых ступеней крыльца жалобно заскрипели под подошвами ботинок. Я открыл дверь и шагнул внутрь.

В помещении пахло травами, старым деревом и почему-то печным теплом. Несмотря на то, что от стоявшей в центре дома печи уже давно остался один остов. В углу, у окна за столом сидел Митрич.

– Доброе утро, мастер-леший– поприветствовал его я от порога.

– И вам, княже, – отозвался он. – Проходите, садитесь. В ногах правды нет.

Он сделал приглашающий жест, я прошел к столу, опустился на скрипучий табурет и огляделся:

– Скажите, Митрич, почему вы, старший народ, так любите заброшенные дома?

Леший усмехнулся. Достал из кармана кисет и трубку и принялся набивать чашу:

– Это не для нас, – ответил он прищурившись. – Это для людей. Вы же назначаете встречи в домах? Вот и мы так делаем, когда с человеком поговорить надо.

– Дань уважения нашим традициям? – догадался я, и леший кивнул. – А я думал, это что-то вроде напоминания. Что природа все равно свое берет. Вот был этот дом крепким когда-то, а теперь и крыша провалилась, и стены мхом поросли. Еще несколько лет – и поглотит эту избушку лес. Даже воспоминаний о ней не останется.

Митрич хитро прищурился и усмехнулся. Но промолчал по поводу моей теории. Только раскурил трубку.

– А зачем вы меня искали? – уточнил я.

Старик помрачнел. Его голос стал ниже, глаза потемнели.

– А затем, мастер-князь, что на границе с землями Иволгина появились браконьеры. И скорее всего, именно Иволгин их на мой участок пропустил. Или навел.

Глава 12
Лесные беседы

– Браконьеры? – растерянно уточнил я, и леший кивнул:

– Причем непростые, – пояснил он негромко.

– Это как? – не понял я.

– Лес чует шаг всякого зверя и человека, – принялся объяснять хозяин дома. – А эти… шли, как будто тени. Словно кто-то их прикрывал. Со знанием дела.

Я нахмурился, начиная понимать:

– Среди браконьеров был природник высокого ранга?

Леший кивнул:

– Природник, которого слушает лес. Среди человеков такие нечасто встречаются, но все же бывают. Знаю точно, что пришли они с владений Иволгина.

Леший покачал головой, будто мысли его были спутаны, как старые корни под землёй. Помолчал, словно собирался с духом, потом посмотрел на меня. Взгляд его был направлен не столько на меня, сколько сквозь меня, далеко, вглубь прожитых лет, мха и памяти.

– Не каждый, кто рождён лешим, становится взрослым, – сказал он негромко. – Мы растём, как дубы, медленно. Не в днях наша мера, а в дыхании леса. Иногда… мы забываем, что живы. Просто теряем в себе желание двигаться. Остановимся и всё. Врастаем в землю. Становимся частью чащи.

Он выдохнул, и воздух словно сгустился от слов, как туман от дыхания в холодном лесу.

– Если однажды вы встретите огромное дерево, с корявыми ветвями и корой, как старая кожа, – знайте: это может быть леший, который решил заснуть. И… не проснуться. Мы называем таких братьями. Дремлющими. Их не трогают, мимо них ходят тихо, в их присутствии говорят шепотом. Им оставляют под корень ягоды и сушёные листья. Мы их почитаем. Но каждый раз, когда я вижу такого…я скорблю. Потому что это значит: один из нас больше не хочет быть в этом мире, потому что он увидел в нём слишком много.

– Они сами приняли это решение, – тихо предположил я, глядя на лешего.

– Знаю, – кивнул он, голос его стал ровным, почти шепчущим. – И, знаете… иногда я им даже завидую. Что может быть прекраснее, чем стоять в глубокой чаще, молчать столетиями, ловить ветвями ветер, слышать, как мох растёт у корней, как совы переговариваются над головой… Лучшая доля для каждого старика. Нет хлопот, нет решений, нет времени… лишь лес. Вот только часто и молодые лешие поступают так же. Не дожидаясь ни зрелости, ни цели. Просто отказываются от будущего… и замирают. Становятся ещё одним волшебным деревом в глубине. Кора их гладкая, без узоров жизни. Красивые и пустые. Стоят в тени, где ни зверь о них не трётся, ни птица не поёт.

– Почему они выбирают забвение? – спросил я после долгой паузы.

Леший вздохнул медленно, будто с самого дна души.

– У каждого своя причина, – сказал он. – Кто-то устал от ответственности. Оттого, что каждое слово, каждое решение может изменить чью-то судьбу. А кто-то… просто тоскует. От одиночества. Когда рядом всё живое, а внутри пустота.

Он посмотрел на меня и тихо добавил:

– Бывает, юный леший годами слышит лишь эхо своего голоса. Вот и уходит в кору. Не со зла. Просто не знает, чего ждать, для чего жить.

– Одиночества? – переспросил я с искренним удивлением. – В вашем распоряжении целый лес. Со всеми, кто в нём обитает. Птицы, звери, духи, деревья… Разве можно быть одиноким среди всего этого?

Митрич печально усмехнулся, так, будто слышал подобный вопрос уже не раз, и каждый раз отвечал одинаково.

– Порой даже в толпе можно ощущать себя ужасно одиноким, Николай Арсентьевич, – произнёс он тихо. – Хорошо, что вы не знаете, о чём я говорю. И пусть это знание обойдёт вас стороной.

Он взглянул куда-то в окно, где виднелись стволы деревьев.

– Лешим приходится нести на своих плечах тяжкую ношу. Хранить равновесие, помнить, что где-то плачет ручей, а где-то зацвёл папоротник не в своё время. Быть сторожем, лекарем, свидетелем и судьёй одновременно. И часто… делать это в одиночку.

Он замолчал на мгновение, будто взвешивал, стоит ли говорить дальше. Но всё же сказал:

– Нам редко даётся счастье обрести семью. Нас зовут, когда надо, чтобы просить совета, защиты, трав… А потом уходят. Люди, духи, даже звери. Мы остаёмся.

Митрич тихо перевёл взгляд с окна на меня. В его глазах отражалась лесная даль. Она была густая, глубокая, и не имела ни начала, ни конца. Старик помолчал, будто слушал не мой вопрос, а дыхание самой земли, и только потом заговорил, медленно, словно взвешивал каждое слово.

– Судьба… она, редко бывает щедрой к нам, лешим. Мы сторожим лес, мы бережём равновесие, но сами нечасто получаем что-то взамен. Лишь немногим даётся супруга. Та самая, что способна прожить рядом с избранником и не раствориться, не потеряться среди ветвей и долгих лет.

Он опустил глаза, и голос его стал чуть мягче, как шелест листвы в начале осени.

– Бывает, придёт такая… тёплая, светлая, с душой чистой, как утренний туман над поляной. Не боится тишины, не пугается корней, не отворачивается от седых мхов. С ней лес вдруг становится другим. Полным детских голосов.

Он улыбнулся, но в этой улыбке была и благодарность, и боль.

– И рождаются дети. Маленькие мальчишки, кудлатые, упрямые. Они скачут по пням, путаются в папоротнике, задают глупые вопросы о звёздах и лягушках. А потом… потом они уходят. Кто на север, кто в ельники, кто к болотам, где уже давно никого нет. Уходят в пустые леса. Потому что каждому лешему свой лес нужен, свой корень, своя тишина. Таков уж наш путь.

Леший замолчал. Его глаза, и без того тусклые, затуманились ещё сильнее, будто внутренний взгляд его ушёл далеко – туда, где солнце ласково скользит сквозь листву, где шепчет ручей, и пахнет теплом былых дней. Он словно провалился в память.

Затем старик медленно смежил веки. И мне почудился едва уловимый скрип, как будто гнулись под ветром старые деревья или… как если бы сердце само издало звук боли, обратившись в древесину.

– Когда Иволгин попал в мой лес, – заговорил леший наконец, тихо, почти на выдохе, – я думал, что он станет мне помощником. Добрым другом. Он был потерян, истощён… но не сломлен. Я надеялся, что парень отогреется. Что забудет своё горькое прошлое, научится снова доверять. Я хотел делиться с ним опытом, передать то, что сам собирал веками: как различить дыхание дерева, как найти тропу по звуку ветра, как беречь лес, не подчиняя его.

Он вздохнул, чуть заметно ссутулившись, будто груз вины лег на его плечи.

– Когда парень попросил себе отдельный участок, я не стал мешать. Подумал: пусть будет хозяином. Удел для души, для роста, для новой жизни. Я отпустил… с надеждой, что мы останемся добрыми соседями. Как братья. Пусть в разных чащах, но рядом.

Он поднял взгляд, и в нём отразилась жгучая, искренняя тоска.

– Не вышло, князь. Не вышло. И от этого моё сердце сохнет… будто кора на солнце. Оно трескается.

Митрич на секунду замолчал, потом вновь посмотрел прямо на меня. В этом взгляде было всё – и горечь, и надежда, и терпение.

– Поговорите с ним, мастер-князь. Прошу вас. Пока ещё есть время для разговоров. Пока ещё не поздно. Он меня не услышит. Но, может, вас…

Он снова вздохнул, и голос стал тверже, но не грубее:

– Я не хочу войны. Я слишком стар, чтобы разрывать лес на части. Но если выбора не останется… если и дальше будет гнить то, что должно было прорасти, мне придётся…

Он недоговорил. И правильно сделал. Потому что последние слова всегда звучат громче, когда их не произносят. Я кивнул, понимая: слова Митрича вовсе не прихоть. Это предупреждение. По всему выходило, что Иволгин снова хотел спровоцировать конфликт и подставить Митрича. И лучше решить все это до того, как чащобе начнётся охота, остановить которую будет уже сложно.

Снаружи завыл ветер. Он прошёлся по избушке, как беспокойный гость, и тут же начал стучать сухими ветвями по крыше, будто напоминая, что лес слушает. Этот стук прозвучал негромко, но в нём было что-то настырное, тревожное. Я невольно обернулся, будто за моей спиной кто-то встал – не враг, не друг, а сама природа, с её немым упрёком.

– Я поговорю, – произнёс я спокойно, но с твёрдостью, за которой стояло обещание. – Но и вы пообещайте, мастер, что не станете предпринимать никаких мер… пока я не побеседую с вашим соседом.

Леший медленно выдохнул, выпустив изо рта сизое облако, которое поползло к потолку, извиваясь кольцами, как старые мысли, что давно не пускали наружу. Потом вздохнул. Тяжело, с усталостью, как человек, который уже готов был действовать, но ещё позволяет себе надежду.

– Ладно, – кивнул он нехотя. – Но не медлите.

Я решил сменить тему. Хотелось дать лешему передышку от тяжёлых чувств, да и самому нужно было осмыслить услышанное.

– Что стало с браконьерами? – спросил я.

Митрич отвёл взгляд. Медленно потянулся к очагу, подбросил в мёртвую, холодную печь тонкую щепку, словно верил, что внутри может вспыхнуть пламя.

– Лес сам с ними разобрался, – наконец сказал он, глядя в сторону, туда, где качались ветви за окном. – Только один остался… живой, но тронутый страхом так, что слов связать не может.

– Я побеседую с Иволгиным, – сказал я, поднимаясь с лавки. – Но сперва покажите мне того, кто уцелел. Хочу взглянуть ему в глаза и попытаться понять, с чьей мануфактуры пожаловали эти нежданные гости. Может, кто-то издалека решил сунуть в наши края нос.

Митрич встал с табуретки, и вся избушка, казалось, вместе с ним слегка вздрогнула, будто признала за стариком право силы. Скрипнула балка, отозвался пол, и в дверях тут же возник лесовик. Он кивнул нам и молча повёл вперёд.

Мы вышли на крыльцо, и я, спускаясь вниз, не удержался:

– Как раз собирался найти с вами встречи, мастер Митрич. Есть дело.

– Вот как? – отозвался он, чуть склонив голову. – И зачем же, мастер-князь?

Я шагал по сырой тропинке, чувствуя, как мягко пружинит под ногами мох, и говорил спокойно:

– Совсем недавно мне пришла в голову одна мысль. Наши леса… их можно объявить заповедными. Запретить здесь промышленную рубку. Пусть растут, как им хочется.

– Браконьеры всё одно шастать будут. Но идея годная… Только вы подумайте хорошенько, надо ли оно вам, Николай Арсентьевич.

Я чуть сбавил шаг, повернулся к нему и удивлённо поднял бровь:

– Это ещё почему?

– Старый князь тоже хотел заповедник учредить, – ответил он после паузы. – Да не просто хотел, а всерьёз взялся. И план составил. А потом – бац, и скоропостижно скончался.

Митрич глянул на меня исподлобья, без драматизма, но с таким спокойствием, что от него мороз пробегал по спине.

– Может, и совпадение. А может, и нет. Только в совпадения, когда речь идёт о больших деньгах, верится всё меньше.

Мы шли дальше. Я переваривал его слова. Пауза затянулась, каждый из нас думал о своём.

Наконец, я произнёс, не глядя на него:

– У любой идеи по спасению княжества есть свои риски. Судя по всему, промышленники давно жаждут войти в наши земли. Они готовы на многое, чтобы войти в княжество. Если им захочется перейти к открытому давлению – они перейдут. Вопрос лишь во времени.

Митрич кивнул, не спеша, с тем спокойным согласием, которое у леших сродни философии:

– Так-то оно так, Николай Арсентьевич… Да только лучше поздно, чем рано.

Я кивнул и аккуратно перевёл разговор в нужное русло:

– Так вот. Для создания заповедника мне понадобится ваша помощь.

Митрич слегка скосил на меня взгляд, в котором смешались осторожность и тихое любопытство.

– И что же от меня требуется? – спросил он.

– Нужно вырастить несколько редких растений. Таких, что в Имперском реестре числятся особо охраняемыми… А ещё… если можно, парочку животных. Понимаю, дело непростое…

– Тю, да какие там сложности, – перебил меня леший. – Это мы легко. Одних только васильков серебристых могу на три лужайки развести…

Я не сдержал улыбку. Леший заговорил, как человек, который понимал, что от него требуется, и это внушало надежду. Первая часть почти сделана. Правда, оставалось обговорить тот же вопрос с Иволгиным. А это уже была задача посложнее. Особенно теперь, после браконьеров.

Деревья вокруг начали редеть. Ветви раздвигались, будто лес сам открывал перед нами дорогу. Мы шагнули в просвет и вскоре вышли на небольшую поляну. Мягкая, густая трава пружинила под ногами, туман стелился у самых пяток, а воздух был свеж, как после сильного ливня.

Наш молчаливый проводник, лесовик с лицом, покрытым зеленоватой щетиной, шагнул в центр поляны и остановился. Повернулся к нам, кивнул и сделал приглашающий жест.

Я подошёл ближе, и, раздвинув высокую траву, наконец увидел то, что она скрывала. В самом центре поляны зияла неглубокая, но чётко вырытая яма. И на её дне, поджав под себя ноги, сидел человек.

На нём не было ни царапины. Ни крови, ни следов борьбы. Только рубашка сбилась на плечах, и руки дрожали. Но в его взгляде было самое страшное. Словно за ночь бедолага успел встретиться лицом к лицу со своей смертью. И не умер.

Услышав шаги, браконьер вздрогнул и поднял голову. В покрасневших глазах читалась мольба.

Я присел на корточки у края ямы, положив руки на колени. Смотрел на него сверху вниз. Не с угрозой, а с тем холодным, сосредоточенным спокойствием, которое оставляет человеку только одно: говорить правду.

– С какой мануфактуры вы прибыли в моё княжество? – спросил я ровно.

Мужчина смотрел на меня несколько секунд, будто не мог сообразить, откуда взялся мой голос. В глазах у него металась паника, а лицо оставалось таким же серым. Наконец, он разжал пересохшие губы и дрожащим голосом прохрипел:

– Господин князь! Выпустите! Я не сделал ничего дурного! Эти… эти люди не имеют права держать меня в норе! Это незаконно!

– С какой мануфактуры вы прибыли? – повторил я спокойно, глядя ему прямо в глаза.

Он отвёл взгляд. Потом начал бормотать, торопливо и сбивчиво:

– Я… я не помню… нас много было… документы у старшего… я не при делах…

Я выпрямился, заговорил тоном, от которого даже трава у края ямы, казалось, перестала колыхаться:

– Повторяю вопрос в третий раз, – чётко, без суеты, с паузами между словами. – С. Какой. Мануфактуры. Вы. Прибыли?

Он поёжился, плечи его сгорбились, словно на них давила тяжесть, которую раньше он не замечал. Порыв ветра прошёл по поляне, взъерошив ему волосы, а потом он всё-таки ответил. Голос был глухой, обречённый:

– С… «Милославской»…

Я медленно кивнул. Подтверждение не потребовало расшифровки.

– Она принадлежит «Бастиону»? – уточнил я, будто проверяя, не запнулся ли он случайно на правильном слове.

Мужчина кивнул. Коротко и почти незаметно, но этого хватило.

Я нахмурился. Всё произошло именно так, как я и подозревал. Пазл, который хотелось бы собрать позднее, сложился прямо сейчас. И картинка у него была, мягко говоря, тревожная.

– Ваша артель понимала, что идёт на нарушение закона? – спросил я, чуть склонившись вперёд, глядя прямо в побледневшее лицо браконьера.

Он замер на миг, а потом его взгляд снова забегал, словно в поисках спасительной лжи. Я видел, как он перебирает в уме варианты. Я стряхнул с колена пару прилипших травинок и произнёс:

– Знаете, где они устроили перевалочную базу?

– Конечно, – коротко буркнул Митрич.

– Тогда идёмте, – сказал я. – Посмотрим, что они там успели наворотить.

– А с этим что? – уточнил леший и кивнул в сторону ямы, где пленник уже, казалось, готов был врастать в землю, лишь бы его никто больше не спрашивал.

– Отпустите его, – ответил я. – Но пусть лес сам решит, что с ним делать. Я вмешиваться не стану. И ни о чем вас не попрошу.

Митрич щёлкнул пальцами, будто отдавая приказ небу и земле одновременно. Почва у края ямы вздыбилась, как вода в котле, и чуть приподнялась, образуя склон. Браконьер вздрогнул, но, не веря в своё счастье, медленно, дрожа всем телом, выкарабкался наверх.

Он метнул в мою сторону взгляд, полный смешанных чувств: благодарность, страх, надежда, и, пожалуй, нечто, похожее на раскаяние, но пока ещё слабо различимое. А потом стремглав кинулся в сторону чащи, как заяц, которому разрешили жить.

Мы с Митричем молча смотрели ему вслед. Когда за ним сомкнулись папоротники и сучья, я только сказал:

– А теперь идёмте к их базе.

Леший молча кивнул. И мы тронулись дальше, туда, где ждал следующий узел этой истории.

* * *

Мы двинулись по узкой тропе, что вилась меж деревьев, как осторожная мысль. Лесовик шёл впереди – неслышно, почти невидимо, будто сам был частью леса, и тот не возражал против его присутствия. Он скользил меж стволов с такой лёгкостью, что под его ботинками не хрустнула ни одна веточка, ни одна травинка не дрогнула.

Но чем глубже мы заходили, тем ощутимее становился след. В воздухе сперва что-то шевельнулось: лёгкий, тонкий запах, будто кто-то недавно тушил костёр. Я втянул носом, насторожился. Через несколько шагов аромат усилился: горечь сырого дыма, пряная, липкая, щекочущая ноздри, словно лес простыл и теперь кашлял где-то в стороне.

Ветер доносил гарь, и я уже не сомневался: мы близко.

Под ногами начали попадаться следы человеческого присутствия. Незаметные с первого взгляда, но явные, если присмотреться. В землю был вдавлен обрывок грубой верёвки, клочки ткани, зацепившиеся за кору. А в нескольких шагах от тропы, я заметил силок. Неброский, ловко спрятанный, но на этот раз моё внимание не подвела чуйка.

Я свернул, подошёл к ловушке и присел рядом. Шнур был натянут, тонкий, прочный, на нём – крошечные клочки шерсти, тёмные, чуть влажные. Коснулся пальцами – верёвка была холодной, будто её поставили не так давно. Не сегодня, может, но не раньше вчерашнего вечера.

– Они ставили десятки таких, – хмуро заметил Митрич, стоя чуть позади.

Я ещё раз провёл пальцами по верёвке, потом поднялся, стряхивая с колена мох. Воздух был натянут, как эта самая петля. И мне всё меньше нравилось, что мы ещё даже не дошли до базы, а уже так пахнет бедой.

Я поднялся на ноги, отряхнул руки и кивнул остановившемуся проводнику: мол, идем дальше. И мы направились по едва заметной тропинке. По дороге все чаще начали попадаться свежие пни, а вскоре дорожка вывела нас к небольшой поляне. Здесь пахло сырым деревом и чем-то тяжелым, металлическим. В центре поляны виднелся наспех сооруженный навес, под которым были разбросаны вещи и лежали развернутые спальные мешки.

– Здесь, – коротко сказал леший.

Я осмотрелся. Видимо, деревья рубили прямо на месте, а потом воздушники переносили сваленные стволы и укладывали их в штабель. Потому что на земле следов, которые бы оставили тяжелые стволы, я не заметил.

Рядом с навесом виднелось черное, выжженное костровище, чуть дальше валялся перевернутый котелок. Неподалеку от строения был сложен небольшой штабель свежих бревен, рядом стояли наспех установленные сушилки для шкур. А чуть поодаль расположились бочки, от которых веяло ледяным дыханием. Слишком резким, для обычного холода. На крышках инеем блестели узоры, будто кто-то водил по дереву острым ножом. Я подошел к ним, приподнял одну: внутри лежали куски мяса, плотно укрытые ледяной коркой.

– Работа криомастера, – пробормотал я, возвращая крышку на место. – Видимо, они собирались оставаться здесь на несколько дней. Кто-то сказал, что лесничий не найдет это место.

Митрич кивнул. Его лицо было жёстким, глаза потемнели.

Я шагнул к навесу, под которым царил беспорядок. Место рядом с ним было сильно затоптано. Так, что нельзя было рассмотреть отдельных отпечатков обуви. Но следов крови я не увидел.

Под самим навесом была разбросана одежда. Я присел на пятки и принялся перебирать рабочие куртки, проверяя карманы и вытаскивая всякую мелочь: кисеты, трубки, мелкие предметы типа пуговиц. В одной из курток я нашел скомканную бумажку. Развернул ее, бегло прочитал содержимое. Это оказалась квитанция о получении аванса, с подписью «Милославской мануфактуры». Холодно улыбнулся и убрал документ в карман.