Текст книги "Княжество (СИ)"

Автор книги: Каин Градов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Металл жалобно скрипнул, оружие дёрнулось, будто само передумало участвовать в этом фарсе, и в следующее мгновение ружье вырвало из рук Курносова, точно тряпичную игрушку. Ружьё описало в воздухе широкую дугу, с глухим стуком впечаталось в ближайший куст и, кажется, решило там остаться, чтобы не возвращаться к прежнему владельцу.

Курносов замер, прижав руки к груди, на лице его застыло выражение смертельной обиды, будто у него только что отняли не оружие, а любимую позолоченную вилку из сервиза.

Морозов хмыкнул, покосился на куст, потом снова на меня и негромко добавил:

– Ну вот, конец веселью.

Жена Курносова, разъярённая и распаренная, с видом оскорблённой королевы театра провинциального масштаба, вдруг с поразительной грацией, для женщины в шали, халате и тапках на меху, нырнула рукой в складки своей вязаной мантии. Пальцы её извлекли оттуда тонкий, сверкающий клинок, явно хранившийся «на всякий случай» между молитвенником и пакетом с нафталином.

– Ах ты, мерзавец! – взвизгнула она, и, сжав губы, кинулась прямо на меня. – Я тебя проколю, супостат! Силу на добрых подданных показываешь, безжалостный душегуб!

Я лишь чуть сместился в сторону, даже шагом это назвать было нельзя – скорее вежливый уклон. Дама, лишённая цели, пролетела мимо, споткнулась и с глухим шлепком приземлилась на каменную дорожку.

Несколько мгновений она лежала, потом застонала, поднялась с выражением вселенской трагедии на лице и заорала так, что даже ворона, севшая на карниз, вспорхнула в панике.

– Ой! Коленку! Коленку разбила! Да чтоб вам всем! Да чтоб ваши потомки лягушками родились! Я вас прокляну! На жуткую, на липкую, на бесконечную смерть! Пусть у вас обувь натирает, вода в чайнике не кипит, а кошки вас стороной обходят! Чтобы они вам в подушку мышей носили!

Морозов стоял с видом человека, которому в очередной раз пришлось наблюдать нечто настолько удивительное, что он даже не сердился, а просто качал головой, как священник посреди сельского клуба.

– Хорошо, что жандармы в пути, – вздохнул он. – Жалоба в Синод на колдовство будет подана лично от лица князя. По всем правилам. С датой, печатью и приложением.

Я поморщился. Мне уже начал надоедать этот спектакль. Морозову, видимо, это тоже надоело. И он зажег огонек на ладони, подсветив наши лица в вечерней, северской темноте. Жена Курносова резко замерла. Она наконец-то удосужилась рассмотреть одежды, взгляд перескочил от герба на груди к знакам на запонках, и рот её открылся, но на этот раз беззвучно, как у рыбы.

– Это ж… – побледнев, прошептала она.

И тут же подхватила юбки, развернулась и бросилась к крыльцу, взлетая по ступеням, будто вновь обрела юность.

– Молчи, Ромашечка! Ради всего святого! – зашипела она, подскакивая к супругу, который всё ещё не рассмотрел нас и продолжал угрожать.

– Я требую компенсации! Я этого так не оставлю! Я…

– Заткнись, дурак! – прошипела Курносова и впечатала кулак супругу в грудь так, что у Ромашки захлопнулся рот, но перед этим на крыльцо выскочила вставная челюсть и рядом золотых зубов.

Я же обернулся к воеводе и едва слышно произнес:

– Кажется, у нас появился новый претендент на пополнение государевой казны.

– Ч-ч-что? – пробормотал Курносов, не расслышав моих слов.

Я взглянул на него и улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка вышла как можно более дружелюбной:

– Жандармов вызвали, значит? Это хорошо. Пойдемте их в доме подождем. А то, кажется, дождь собирается.

Глава 10
Разговоры по душам

В доме пахло ладаном, сухофруктами и какими-то пряностями, слишком сладкими для здешнего климата. Высокие потолки были украшены лепниной. На стенах висели картины в золотых рамах. Массивная мебель из красного дерева: стол, кресла, шкаф, была щедро украшена витиеватыми резными узорами, настолько замысловатыми, что на них рябило в глазах. Витрины с посудой блистали хрусталём и позолотой, обилие фарфоровых статуэток создавали ощущение, будто мы оказались в лавке любителя карнавального китча. У стены на боку лежала полка, с которой на ковер скатились ониксовые статуэтки. Похоже, в эту стену пришелся удар вырванными ветром воротами.

Ковер под ногами был персидским, или его подделкой, но в любом случае с таким пёстрым узором, что по нему можно было изучать географию сказочных стран. Люстра под потолком напоминала свадебный торт: многослойная, перегруженная хрустальными каплями, свисающими несколькими рядами. Даже камин в углу, вроде бы простое и уютное место, был утяжелён бронзовыми часами с купидоном, который вытягивал к потолку позолоченную стрелу.

Я рассматривал все это «великолепие», приоткрыв от удивления рот. Как по мне, это был образец вычурности и безвкусицы. Здесь не было достойного богатства. Только громкое, нарочитое «смотрите, у нас есть деньги». И ни капли уюта.

– Дом у вас что надо, – произнёс я, проводя ладонью по резному поручню лестницы. – Дорого. Богато. С любовью.

Курносов кивнул, старательно пряча глаза. Что-то в его взгляде дрогнуло.

– Прошу, мастер-князь, – произнес он, указывая к столу, стоявшему у камина. Смолистые поленья потрескивали в портале, отблески огня плясали на резной мебели, на шелковых гардинах, на старинном портрете, глядящем с угрюмым укором со стены.

– Спасибо.

Я направился к камину. И боковым зрением заметил на лежавшие на кофейном столике паспорта, небрежно положенные, как будто ещё не успели спрятать. Подался вперёд, словно невзначай, и прочитал: Империя Шань-Цзы. Датой возвращения значилось сегодняшнее утро.

С трудом сдержался от довольной улыбки: выходит, Курносов еще не знает о том, что князь иногда лично инспектирует службы и ведомства. Это хорошо.

Я прошел к столу, сел в свободное кресло и откинулся на спинку. Над порталом камина висел огромный портрет супружеской четы Курносовых. На нем мужчина в костюме для верховой езды сидел в золоченом кресле, а его жена в парчовом платье стояла у плеча с гордо поднятой головой. Очевидно, что писал полотно человек с большим талантом. Потому как ему удалось сделать Курносовых похожими на себя, но все же они вышли достаточно привлекательными.

– Я бы хотел поговорить с вами с глазу на глаз, – закинув ногу на ногу, начал я, покосившись на супругу Романа.

– Конечно, – тут же угодливо ответил Курносов. – Только… вы ведь не голодны, ваше сиятельство? Может, перекусите? У нас приглашенный повар, но ради такого гостя мы вызовем его даже вечером.

Я покачал головой:

– Нет, благодарю.

– Как скажете, князь, – произнес Курносов и повернулся к стоявшей в дверях жене. – Сделай нам отвара, Марфуша. Из тех трав, что мы привезли.

– Конечно, – ответила она, и я отметил, как резко сменился ее тон с воинственного на заботливый. – Сейчас всё будет, душа моя.

Женщина посмотрела на мужа, потом на нас, приподняла подбородок и поспешно скрылась за дверью, закрыв за собой створку, оставив нас одних.

Курносов устроился в кресле, скрестив ноги. Морозов же сел сбоку от меня. Чуть в стороне от Романа, но в пределах досягаемости. Пламя отражалось в его глазах, придавая взгляду почти хищное свечение.

– Простите меня, ваше сиятельство, – начал хозяин дома. – Вы человек новый, я не знал вас в лицо. Да и темно на подворье, опять же. А к нам бывает, заносит разбойный люд из других княжеств. Дом у нас заметный.

– Не держу на вас зла, – сказал я спокойно. – Вы приняли нас за разбойников и просто защищали дом и свою семью. Это ваше право.

Курносов облегчённо вздохнул, вытер шелковым платком испарину со лба.

– К тому же, как я понимаю, вы недавно прибыли из заграничного путешествия, – продолжил я, и хозяин дома поспешно кивнул:

– Я был в отпуске. Места там хорошие. Целебные.

– Отпуск, говорите? – поинтересовался я, делая вид, что вспоминаю. – А до него вы ведь болели?

– Да, – кивнул он. – Год. Хворал сильно. Вы не подумайте, мастер-князь, что я симулянт какой. У меня даже справка от лекарей есть.

Я с прищуром взглянул на упитанное, розовощекое лицо Курносова:

– А так и не скажешь, что болели.

– Мы ездили к лекарям в Шань-Цзы, – поспешно затараторил хозяин дома. – Их методики… необычны. Но очень эффективны. Их целители считай меня на ноги и поставили. Иголки всякие в меня тыкали. Массажи с маслами.

Я кивнул:

– Верю. Конечно. Столько лет на тяжелой государевой службе. В дождь и в сырость у воды… любой может слечь.

– Так точно, мастер-князь, – с готовностью подтвердил Курносов, и я заметил, как Морозов с трудом удержался от презрительного смешка.

– А всё же красивый у вас дом, – произнес я, чтобы сменить тему разговора. – И ухоженный.

Курносов отвёл взгляд.

– Это еще дед мой строил. Я только фасад немного подновил.

– Дед… – протянул я и взглянул на потолок. – Да, конечно. Родовое гнездо. Только что-то лепнина слишком уж свежа, как по мне. Ну да ладно.

Курносов молчал.

– Видите ли, – продолжил я и чуть подался вперёд, – казна у княжества почти пуста. И я, как князь, обязан следить за доходами чиновников. Законность, прозрачность…

– Да, конечно. Я понимаю, – начал было Курносов, но Морозов его перебил:

– Уже начаты проверки. Директор работных домов, например, скорее всего, отправится в острог. Там много чего накопали.

Я заметил, как румяные щеки Курносова слегка побледнели. Он принялся обмахиваться платком.

– Мы подняли бумаги, – заговорил я, стараясь, чтобы мой голос был мягче, чем у Морозова. – И знаете, что оказалось?

Я вопросительно посмотрел на Курносова:

– Ч-ч-то? – с трудом проблеял тот.

– Старый князь выделил средства на реорганизацию вашего ведомства. Немалые деньги, надо отметить. На восстановление ведомственного здания, на развитие службы в губерниях.

Я ненадолго замолчал, внимательно глядя на Романа, у которого начали мелко подрагивать ладони. А затем продолжил:

– И вот ведь какой парадокс. Вместо здания стоит покосившаяся хибара, служба не реформирована. Сотрудников нет. Бюджет урезан до минимума. А выделенные деньги… исчезли. Словно их ведьмы утащили.

Я замолчал, внимательно глядя на Курносова и ожидая ответа. Он открыл было рот, чтобы возразить, но в этот момент в холле послышались торопливые шаги.

А через мгновение в дверях возник Зубов, за которым следовали двое сопровождающих офицеров. Начальник жандармерии остановился у входа, окинул нас внимательным взглядом.

– Ваше сиятельство, мастер Курносов, поступил вызов о нападении, – начал он. – Видимо, вы прогнали злоумышленников, мастер Курносов?

В последней фразе жандарма я уловил плохо скрываемую издевку.

– Я… я… – начал хозяин особняка.

– Всё спокойно, – сказал я. – Благодарю, что прибыли. Подождите, пожалуйста за дверью. Нам надо обсудить с господином Курносовым очень деликатное дело.

Зубов прищурился, но кивнул и вышел. Я же перевел взгляд на Курносова:

– Я могу дать команду на проверку, мастер. По итогу которой вы, скорее всего, отправитесь в острог. Вслед за Параскевой.

– Помилуйте, князь… – просипел Роман.

– Такие дела находятся на моем личном контроле, и спрятаться в платной камере острога у вас не выйдет. Общие основания, помещение на десять человек, девять из которых будут отъявленными уголовниками и разбойным людом. И вы. Несколько недель допросов, выемка улик, сверка документов…

Курносов обмяк, осел в кресле. А затем резко вскочил, сделал шаг в мою сторону. Боковым зрением я заметил, как напрягся воевода, готовый в любое мгновение вмешаться. Но Курносов упал передо мной на колени и схватил мою ладонь:

– Пощадите… Я служил, как мог. Был болен. Я… исправлю всё, клянусь Всевышним.

Я вздохнул. Резким движением вырвал руку из влажных ладоней Курносова.

– Поверьте, я тоже не хочу решать все так… кардинально. В общей сырой камере острога вы, скорее всего, не протянете и недели. Вы ведь хворый, а там сквозняки и плохо кормят. А домашнюю еду у вас будут отбирать сокамерники.

Я замер, словно обдумывая сказанное. А затем резко покачал головой:

– Нет, я так не могу. Поэтому предлагаю вам выход из сложившейся ситуации. Наверняка вы перевели деньги не на те счета по ошибке, да, мастер Курносов?

Я взглянул на стоявшего передо мной на коленях хозяина особняка. Тот несколько секунд непонимающе смотрел на меня, а затем быстро закивал:

– Да, так и было… – он скинул туфли, которые упирались носами в пол и мешали оставаться в выбранной позе.

– А за ошибку нельзя судить так строго. И уж тем более обрекать на заточение в каменном мешке.

– Князь… – прошептал окончательно деморализованный хозяин дома

– Давайте так: вы продадите имущество, и переведете все деньги, включая и те, что сейчас у вас на счетах и запрятаны под матрасом в благотворительный фонд, который я вам укажу. Все, до последней копеечки. А затем, вы уйдете в отставку. Скажем, по состоянию здоровья. Назначите вместо себя преемника и навсегда покинете государеву службу. Например, уедете в это азиатское княжество…

– Империю, – поправил меня Курносов.

– Чтобы лечить там хандру, – продолжил я. – Как вам вариант?

Он кивнул. Судорожно, будто пытаясь сглотнуть воздух.

– Спасибо, мастер-князь, – залепетал он. – Спасибо, благодетель…

Я резко встал. Подошёл к двери. Уже на пороге обернулся и добавил, словно бы только что вспомнил одну очень важную вещь:

– Ах, да. Еще кое-что. Если вы попробуете сбежать, я объявлю в розыск. По подозрению в казнокрадстве. Заседание пройдёт заочно, без вашего присутствия, все имущество будет конфисковано в доход Империи. Если же вы попробуете продать активы, эти сделки будут признаны ничтожными. Вы так и так потеряете все. Только если решите меня обмануть – еще и опозорите семью, которая будет отвечать за ваши грехи.

Курносов сглотнул ком в горле. И судя по его удивленному лицу, я понял, что хозяин особняка рассматривал этот вариант.

– Я всё сделаю, мастер-князь, – едва слышно произнес Курносов.

– Вот и отлично.

Мы с Морозовым вышли в коридор, где нас, опершись на стену, уже ждал Зубов.

– Что случилось, Николай Арсентьевич? – спросил он, едва за нами закрылась дверь.

– Да просто заглянули проведать хворого начальника рыбнадзора, – честно ответил я. – А он не захотел открывать двери. Нахамил, и сказал, что будет жаловаться в жандармерию. Мол начальник отделения его близкий друг. Пили вместе, обещали защиту.

Глаза Зубова сузились:

– Какое же вранье, – отрывисто со злостью произнес он. – Он однажды был в жандармерии и попросил воды. Как я понимаю, его тоже в острог за растрату?

Я с сожалением покачал головой:

– Нет, но присмотрите за ним. Чтобы жадность не обуяла нашего бывшего начальника рыбнадзора. И под влиянием жадности он не наделал глупостей, о которых потом будет жалеть. Он должен оставаться под негласным домашним арестом, пока не вернет то, что ему не принадлежит.

– Если попытается сбежать, то можете повесить его на ветке ближайшего дерева, – громко заявил воевода и криво усмехнулся.

Позади радался грохот. Мы обернулись, заметив Марфу Курносову, которая, видимо, услышала реплику Морозова.

Она не обратила внимания на разбитый фарфор под ногами и бросилась в комнату к супругу.

– Это вы хорошо придумали, – похвалил я Владимира.

– У супружницы Курносова есть приданное, – усмехнулся Зубов. – Так что они на него смогут прожить. Конечно, не так, как привыкли. Но… Я присмотрю, мастер-князь, чтобы эти двое не укатили из Северска не прощаясь. Не извольте беспокоиться.

– Спасибо, – поблагодарил я и вышел в подворье.

Мы с Морозовым остановились у того самого куста, в который, спасаясь от судьбы и пламени, сбежали три сторожевых пса. Теперь они сидели там, прижав уши, как гимназисты после драки, и выглядели уже не так грозно, как при первом появлении. Один украдкой лизнул лапу, второй пытался спрятать морду за веткой, третий, чуть светлее остальных, глядел в сторону с философской обречённостью, как будто пытался осмыслить свою жизнь и выбор профессии.

– Породистые, – заметил я, присмотревшись к их габаритам и вялой, но всё ещё царственной осанке. – Не дешёвые. На таких у заводчиков очередь, как за хлебом в голодный год. Только вот… вид у них теперь такой, будто ужин был отменён третий день подряд.

– Не доедали, – усмехнулся Морозов, – видать, ели строго по бюджету хозяина. Он, вон, на шторы тратит, а мясо выдает…

Я кивнул.

– А ведь от голода такие могут стать опасными. Когда у собаки взгляд жадный, там уже не до преданности.

Я ещё раз окинул животных взглядом. Те по-прежнему сидели молча, но выражение на морде у одного было такое, будто он мысленно уже писал жалобу в комитет по правам животных.

– Их надо взять на баланс княжества, – решил я. – Кормить по расписанию, прививки, уход. А то, чего доброго, съедят кого-нибудь не того и придётся потом ещё и судиться.

Морозов скептически вскинул бровь:

– Приставим им повара?

– Пожалуй, стоит отдать их в жандармерию, – протянул я, оглядывая псов, которые всё ещё сидели у куста, изображая непричастность к жизни вообще. – У них нюх хороший. Если уж ловить преступников, то с выражением лица, как у вот этого.

Мы с Морозовым одновременно посмотрели на третьего – светлого, мрачного, с мордой философа-отшельника, которому давно всё ясно и ничего не интересно. Он уставился куда-то в точку между бытием и бессмысленностью, и, судя по всему, общаться с миром больше не планировал.

– Подойдёт, – кивнул Морозов. – Внушительный, как допрос. Только паспорт заново придётся на него оформить. Чтобы не забывали, кому служит.

– И имя сменить. Из Армагедона… в Аргумент, – предложил я. – Чтобы в случае чего был весомым.

В этот момент, словно из воздуха, к нам подошёл Зубов. Тихо, без шагов, без предупреждений. Просто возник рядом, как будто его призвали. Он сложил руки на груди, окинул псов оценивающим взглядом и без всяких предисловий произнёс:

– Этого не возьму.

Он указал на светлого, что сидел чуть впереди остальных, будто случайно.

– Почему? – удивился я, чувствуя, что пропустил что-то важное.

– Он у двух других за главного, – ровно сказал Зубов. – Будет каждый раз пытаться взять верх.

– Беспокоитесь, что он вас покусает? – предположил я, с улыбкой, в надежде на шутку.

– Я его убью, – спокойно ответил Зубов, даже не моргнув.

Голос его был сух, бесстрастен, но в нём не было ни угрозы, ни бахвальства. Просто утверждение. Констатация факта. Как будто речь шла не о псе, а о скрипящей двери: мешает – починим, не починится – снимем.

– Мой внутренний зверь не станет терпеть конкуренции, – добавил он. – А пёс хороший. Жалко ведь. Пропадёт ни за что.

Мы помолчали. Светлый пёс посмотрел на нас и, кажется, всё понял. В его взгляде мелькнула лёгкая, едва уловимая досада, как у игрока, которого сняли с партии на первом ходу.

– И что с ним делать? – нахмурился я, глядя на светлого пса, который, несмотря на внешний вид и внушительные размеры, сейчас больше походил на ребенка, которого решили не забирать из детского сада.

– Давайте себе возьмём, – предложил Морозов, и в голосе его неожиданно прозвучал мальчишеский азарт. – Смотрите, какой он мордатый. У нас двор большой. Кормить будем вволю. Авось с ребятами нашими подружится. Будет в тренировках участвовать. Такие ведь любят бегать.

– А наши псы? – прищурился я.

– У нас их всего два. Старый… и ещё старше, – усмехнулся воевода. – Они из будки выходят только по чётным четвергам, если нет дождя, снега, ветра и тоски по молодости. Так что ко двору придётся этот Аргумент.

Пёс, услышав своё потенциальное имя, повернул к нам голову и глубоко, почти с философским укором, вздохнул. Выдох был насыщенный, как у человека, который уже понял, что его жизнь снова меняется, опять без его согласия. Но уже в лучшую сторону.

– Всё он понимает, – произнёс Зубов, будто читал мои мысли, а, может, и читал. – Забирайте. Если начнёт дурить, то дайте знать. Я его возьму на исправление. Быстро обучу вежливости.

Пёс, не дожидаясь дополнительных обсуждений, медленно поднялся на лапы, отряхнулся и направился к нам. Шёл, не торопясь, с достоинством. Подошёл ко мне, остановился, наклонил голову и снова вздохнул.

– Что ж… вот и Аргумент, – сказал я, протягивая руку и осторожно проводя пальцами между ушами животного

Пёс фыркнул, как будто соглашаясь. И потрусил за нами.

Глава 11
Важности

Мы с Морозовым вышли с подворья, оставив позади ворота, которые теперь лежали где-то в стороне, как воспоминание о неудавшемся гостеприимстве. Воздух был влажным ароматом промокшей травы и свежей земли. Где-то позади, с крыши дома, лениво постукивали редкие капли. Небо всё ещё хмурилось, но в его серой, плотной тяжести уже чувствовалась надежда на прояснение.

Я подошёл к машине, открыл заднюю дверь и обернулся к Аргументу. Пёс стоял рядом, молча, с внимательным и чуть недоверчивым взглядом, будто ещё взвешивал, с кем он теперь. Я сделал приглашающий жест ладонью. Аргумент тявкнул негромко, но с тем тоном, в котором уже проскальзывало: «Ладно, посмотрим, что вы за люди». Потом неспешно подошёл к машине и, не суетясь, с истинным чувством собственного достоинства, запрыгнул на заднее сиденье. Ни суеты, ни грязных лап на обивке – всё аккуратно, будто он всегда ездил именно так.

– Настоящий полковник, – хмыкнул Морозов, наблюдая, как я закрываю за псом дверь. – Только погон не хватает и удостоверения с гербом.

Я усмехнулся и, бросив последний взгляд на опустевшее крыльцо, сел на переднее пассажирское сиденье.

Морозов обошёл авто, сел за руль, повернул ключ в замке зажигания. Двигатель отозвался глухим урчанием.

Мы медленно выехали на дорогу. Мокрый асфальт мягко поблёскивал в свете фонарей.

– Куда дальше, мастер-князь? – уточнил воевода, мельком глянув на меня.

– Домой, – ответил я и откинулся на спинку, позволяя телу чуть расслабиться.

Машина шуршала по мокрому покрытию, дождь стучал по крыше, не торопясь, как бы напоминая, что вечер ещё не закончился. За окном плыли силуэты домов. В их окнах уже горел уютный свет, где-то мелькали тени, в которых угадывались семьи, ужин, покой… всё то, что нам пока только снилось.

Я прикрыл глаза. Не полностью, а так, чтобы оказаться где-то между. Между дорогой и сном, между событиями дня и тишиной, которую они оставили после себя.

– Одного не понимаю, мастер-князь, – послышался вдруг голос Морозова, чуть тише обычного, будто он не хотел мешать дождю. – Как вы прознали про то, что ваш предшественник выделял деньги на содержание Рыбнадзора? Не припомню, чтобы вы это упоминали.

Я не сразу ответил. Улыбнулся лениво, почти про себя, и с тем же усталым теплом сказал:

– Это было только моё предположение. Просто… мне не верится, что старый князь не заботился о вверенном ему крае. Такой человек не мог оставить реки без рыбы, а людей без надежды. А если деньги куда-то исчезли, значит, их сначала выделили.

– А я-то полагал, вы скверно думаете о старом князе, – пробормотал Морозов, глядя на дорогу, но, судя по тону, адресуя слова мне. – Наверняка заметили, в каком состоянии край… и решили, что до вас тут никто ничего не делал.

Я повернул голову и посмотрел на него. Он держал руль крепко, пальцы плотно сжимали кожаную обивку, и видно было, что сам не очень хочет развивать тему. Но взгляд его говорил больше, чем слова: в нём была та самая внутренняя борьба между желанием оправдать и невозможностью не видеть очевидное.

Он не ждал от меня ответа. Только выдохнул и заговорил глухим голосом, в котором была усталость и тоска:

– Старик… не умел быть дипломатичным с людьми. За долгие годы он больше полагался на нечисть. Им не нужно было протоколы подписывать и акты составлять. Достаточно было просто договориться на словах. Вот с кем у него всё было просто. Нечисть его уважала. Считали почти своим. Даже Иволгин порой отправлял ему ягоды через лесовиков. А это, знаете ли, не просто вежливость. Это знак. Уважение. Такое и за сто аудиенций не вымолишь, если не свой.

На заднем сиденье что-то шевельнулось: Аргумент приподнял голову и внимательно посмотрел вперёд, будто почувствовал перемену в тоне. Шерсть у него на загривке встала дыбом. Пёс явно уловил, что разговор касается вещей серьёзных.

– Это я уже понял, – кивнул я, откинувшись на спинку.

– А вот с людьми князь не ладил, – продолжил Морозов после короткой паузы, в которой, казалось, сам решал, стоит ли дальше говорить. – Каждый приезжий из столицы получал у него холодный приём. А то и вовсе никакого. Последний раз, помню, к нам прикатывал проверяющий по делам распределения ресурсов… так и не смог с князем повидаться. Потому как тот, – Морозов скосил на меня взгляд, – следил, чтобы на русальей неделе никого не утопили без особой на то нужды.

– Дело важное, – кивнул я, вполне серьёзно. В таких местах недооценка русалочьих намерений могла закончиться трагедией и служебным расследованием.

– Он мог бы поручить это мне, – не без укоризны продолжил воевода, – но однажды признался, что не в силах видеть эти чиновничьи рожи с пустыми глазами. Не хочет жать их липкие ладони. Так и сказал: я, Володя, слишком стар для всего этого цирка.

– Но это тоже часть работы, – вздохнул я и посмотрел в окно. За стеклом в приглушённом свете фар плыли мокрые деревья, будто сами склонились к земле, устав от вечного стояния.

На заднем сиденье Аргумент уткнулся мордой в стекло и следил за пейзажем с видом, в котором читалась философская отрешённость.

– К концу жизни старик стал совсем плох, – тихо сказал Морозов, и голос у него сделался глуше, будто воспоминания причиняли ему боль. – Люди его раздражали. Даже те, что раньше были ему близки. Никифор тогда всерьёз заподозрил, что тут дело не только в возрасте – мол, может, кто сглазил, или проклятье какое навесили.

Он замолчал на мгновение, будто собираясь с мыслями, а потом продолжил:

– Помнится, попросил он передать письмо знахарке на болоте. Та, как водится, ничего не ответила, а через пару дней у ворот появилась корзина с травами – крепкие такие пучки, душистые. С этими самыми травами Никифор отвары делал особые. Баньку ими запаривать велел, по дому развешивал венички. Говорил, чтобы воздух почистить. Мол, не тело у князя страдает, а душа утомилась.

– И как? – спросил я. – Помогло?

Морозов качнул головой.

– Не особенно. Он вроде немного взбодрился, стал ходить по двору… А потом снова затих. Заболел, как сам говорил, «старостью». Может, оно так и называется, когда уже не хочется ни спорить, ни ждать, ни даже вставать с утра. Когда весь свет не мил, а тьма приносит облегчение.

Я молчал, глядя в окно.

– Он всё чаще ходил на погост, – продолжал воевода. – Садился там, на лавку, у могилы своей супружницы или брата и сидел там, бывало, часами. Иногда мне казалось, что он им что-то рассказывает. А чаще просто молчал. Смотрел вдаль, как будто кого-то ждал.

Морозов выдохнул.

– А потом и вовсе перестал выходить. Заперся в себе, как в доме. Так его, по сути, и не стало задолго до того, как он умер. Тело ещё было, а вот сам – уже нет. Как будто растворился тихо в самом крае, не тревожа никого.

Мы снова замолчали. Только дождь стучал по крыше, равномерно, спокойно. И этот ритм был как будто в унисон тем, кто ушёл, но остался в памяти.

– Я не знал, что всё было так скверно, – нахмурился я, чувствуя, как под ложечкой что-то сжалось. – Почему же лекарей не позвали? Душевные печали – это ведь не шутки. От них, бывает, и тело слабеет.

– Лекарей он сам со двора погнал, – ответил Морозов спокойно, но в голосе у него сквозила грусть. – Ветром. Настоящим, стихией. Так, что у двоих шапки улетели. И всем троим велел на порог больше не показываться. Сказал тогда: не хватало ещё, чтобы княжеский род признали хворым. Мол, поди потом докажи, что это не слабость, а усталость. А с этим и до назначения нового князя – рукой подать. А вдруг пошлют какого-нибудь столичного… такого, что к этому краю ни сердцем, ни кровью не прирастёт. Вот тогда и настанет настоящая беда, сказал.

– Мда, – только и смог я выдохнуть.

– Он просто устал, Николай Арсентьевич, – продолжил Морозов тише. – Столько лет тащить на себе край, когда все вокруг будто бы забыли, что он есть. Он же один, без семьи. Детей у него не было. А это, знаете ли… тянет. Беспокоился. Всё думал, что некому будет унаследовать всё это хозяйство. – Морозов махнул рукой в сторону темнеющего леса, – и дома, и реку, и даже старый мост, что скрипит уже десятилетиями. Думал, что придёт кто-нибудь из столичных… важный, гладкий… и распродаст всё, что ещё держится. А с чем тут тогда люди останутся?

– Ну, столичный и пришёл, – хмыкнул я, усмехнувшись, хоть и без особой радости.

– Вот только продавать вы тут ничего не стали, – возразил Морозов, не поворачивая головы, но тон его был твёрдый, как дорожный камень после дождя.

– Не стал, – подтвердил я.

– Вы не судите старого князя, – мягко продолжил воевода. – Он спас много людей. Много. Иногда – даже от самих себя. Мир между нечистью и человеками держал так, что у нас тут десятилетиями спокойно спалось. А что сдал под конец… Ну, одиночество – штука коварная. Да и годы, знаете ли, не просто цифры. Они по спине проходят, по сердцу, по глазам.

Я кивнул, а потом, чуть прищурившись, пробормотал:

– А может, и впрямь какое проклятье было.

Морозов усмехнулся и повернул ко мне голову:

– Мыслите, как наш человек. В Северске всё может случиться. Даже если в это не верить.

– Я видел в ежедневнике старого князя упоминания о финансировании края, – начал я, не поднимая голоса, будто продолжал мысль, которую давно обдумывал. – Там были записи о переводах со счёта. Не точные суммы, конечно, но достаточно, чтобы понять: он тратил свои личные деньги. Я тогда и предположил, что часть из них пошла на нужды Рыбнадзора. А откуда же ещё у Курносова могли взяться средства на покупку всей той нелепой роскоши, что он себе в дом натащил? Не из воздуха же он их напечатал.

Я посмотрел в окно, где дождь размазывался каплями по стеклу.

– Вот мне и подумалось: получил он эти средства от самого князя. И начал тратить, как ему захотелось. Старику тогда уже было не до отчётности. А Курносов, конечно, только рад был. Пользуйся – не хочу. И судя по тому, как Роман отреагировал, когда я его прижал… Думаю, угадал.

Морозов усмехнулся, но в его взгляде блеснуло что-то колючее:

– Это вы хитро придумали. Всё по-умному. А зачем же тогда вы заставили Курносова перевести всё в фонд? Так ведь паскуда уйдёт от уголовного преследования. И не получит заслуженного наказания.

Я откинулся в кресле, сцепил пальцы и принялся пояснять, стараясь подбирать слова ровно, чтобы не звучать как лекция:

– В случае с Параскевой я допустил одну ошибку. Её дело попадёт в суд только через пару месяцев. А после всего – после взыскания, ареста имущества и красивых речей о справедливости – конфискованное перейдёт под надзор Совета. А Совет, как вы знаете, заведует распределением княжеского бюджета.