Текст книги "Княжество (СИ)"

Автор книги: Каин Градов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Конкурсы на проведение государевых работ. Она просто лет пятнадцать пустовала, вот мы туда начали кроссворды с анекдотами печатать. Кстати, это решение повысило продажи тиражей на тридцать процентов.

Я вздохнул и с сожалением произнес:

– Придется сделать исключение. Мне очень нужно объявить этот конкурс.

Редактор взял папку, пролистал первые страницы и замер. Взгляд его стал внимательным, серьёзным.

– Восстановление порта? За все годы работы не слыхивал, чтобы подобные объявления печатали в газете.

– Значит, будем первыми, – произнес я спокойно. – Правила работы с государевыми объектами требуют прозрачности.

– Сделаем, – ответил редактор. – И выпустим завтра в утреннем тираже.

Я улыбнулся и встал с кресла:

– Спасибо за понимание, Геннадий Алексеевич.

– Служу князю и Северску, – ответил редактор, вытянувшись в струну. Он тотчас охнул, скривился и схватился за поясницу. – Ох…

– С вами все в порядке? – уточнил я, обходя стол и цепляя бедром угол.

Редактор позволил помочь ему вернуться в кресло. Под поясницей у него лежал старый вязаный платок.

– Иногда прихватывает, – смущенно пояснил мужчина и закряхтел. – А ведь раньше я мог часами стоять в подворотне, чтобы первым спросить у главы Совета, проходящего мимо, когда начнется ремонт объездной дороги.

– И часто эту самую дорогу ремонтировали? – будто между делом поинтересовался я.

– За все годы ни разу, – нехотя признался Геннадий Алексеевич. – Но я слышал, что в империи везде эти самые дороги в скверном состоянии. Так что нечего было ждать чудес.

– Вы правы, -согласился я.– Надо делать чудеса самим.

Редактор прищурился, явно прикидывая, как эта фраза будет выглядеть на первой полосе газеты.

– Звучит как девиз, – протянул он и хитро взглянул на меня. – Простите мою дерзость, Николай Арсеньтевич, но могу ли я попросить вас дать нашей газете интервью? Вы прибыли к нам не так давно… можно сказать, что на днях. Но уже успели привлечь внимание жителей Северска.

Я пожал плечами, делая вид, что вовсе не заинтересован в общении с репортерами. А потом словно нехотя признался:

– У меня не особенно сложились отношения с прессой. Вы наверняка наслышаны об этом.

– О чем? – с самым невинным видом осведомился Геннадий Алексеевич.

– Пресса не была ко мне благосклонна. Порой я и впрямь вел себя недальновидно. Иногда гулял и кутил, как и все студенты. И делал это напоказ.

– Кто из нас без греха? – развел руками редактор.

– Мне стоило быть осмотрительным, – мягко возразил я и добавил, – Но даже в моменты, когда я совершал достойные поступки – пресса выворачивала все наизнанку. И обвиняла меня в том, чего я не делал. Это научило меня тому, что репортерам нельзя…

– Доверять? – уточнил редактор с мрачным видом.

– … показывать себя настоящего, – заключил я с тяжелым вздохом.

– Настоящего? – осторожно произнес мужчина.

В его глазах полыхнули огоньки профессионального интереса.

– А если мы с вами договоримся? – он подался вперед, и тут же поморщился, видимо, от боли в спине.

– Не хочу лгать и что-то придумывать, – я покачал головой. – Уж простите, но нравится людям я не умею.

– Вы себя недооцениваете, – живо возразил Геннадий Алексеевич. – Вы молоды, амбициозны. Быть может, не каждое ваше решение удачное…

Он замолк под моим проницательным взглядом.

– Тоже поверили слухам? – тихо уточнил я и покачал головой.

– О чем вы? – тут же встрепенулся редактор и машинально взял в пальцы карандаш.

– Не смею вас задерживать, – сухо отозвался я и коротко поклонился. – У меня много дел, которых никто не заметит сразу. Спасибо вам за содействие в публикации. Это важное для нашего края событие. А теперь я пойду оплачивать в кассу. И вернусь к вам с квитанцией.

– Да что вы, князь, – махнул рукой Геннадий Алексеевич. – Не нужно…

Но я широко улыбнулся и покачал головой:

– Нет, все необходимо делать по правилам.

Я развернулся и вышел из кабинета до того, как Геннадий Алексеевич успел возразить. Когда оказался в коридоре, едва смог сдержать торжествующую улыбку. Теперь редактор главной газеты Северска заинтересован в интервью с князем. Мне удалось его заинтересовать. А значит, у меня появился шанс выиграть в начатой Осиповым информационной войне.

Глава 7
Касса

Я спустился на первый этаж и остановился в холле на пару мгновений, давая глазам привыкнуть к переменившемуся освещению. Вверху коридоры казались строгими и деловыми, а здесь, на первом этаже, воздух был иной, будто легче. С прищуром огляделся по сторонам, высматривая нужное мне место. Поиски заняли меньше минуты: взгляд сразу зацепился за аккуратное окошечко с табличкой, где крупными буквами красовалось заветное слово «КАССА». Простое, понятное и явно обнадёживающее, особенно для тех, кто, как я, сегодня успел порядком устать от чужих кабинетов.

Ловольно улыбнулся и бодрым шагом направился в нужную сторону. Подошёл ближе, постучал костяшками пальцев в стеклянную створку, стараясь, чтобы стук вышел вежливым, а не требовательным. Хотелось показать хотя бы видимость лёгкости, чтобы произвести правильное впечатление.

Некоторое время за стеклом не происходило ничего. Тишина была такая, будто по ту сторону окошечка весь мир вымер, и только я своей настойчивостью нарушал гармонию вселенского покоя и слияния с бесконечным вечным. Пришлось постучать повторно. Вышло чуть громче, но всё ещё с той самой учтивостью, за которую меня, наверное, впору было бы номинировать на премию «Самый терпеливый посетитель года».

Окошко со скрипом нехотя приоткрылось, словно обиделось, что его тревожат без веской причины. В проёме показалось лицо женщины лет неопределенного возраста. Ей могло быть как двадцать четыре, так и шестьдесят восемь. Полное лицо покрывал густой слой тонального крема, присыпанного пудрой. Губы привратника кассы были щедро намазаны ярко-красной помадой, которая по оттенку напоминала пожарный стенд. Тёмные волосы торчали вверх, как ежовые иглы. Создавалось впечатление, что дама каждое утро начинала с прикосновения к розетке, как телефон, и теперь хранила в себе полный боевой заряд.

Во взгляде читалась готовность к схватке, и без того хмурое лицо мгновенно излучало стойкое недовольство самим фактом моего существования.

– Ну и чего стучим? – процедила она со злостью, как будто я не в кассу постучал, а в сердце этой строгой дамы. Причем сделал это грязным ботинком. – Табличку не видим?

И тут же, не дожидаясь моего ответа, выставила палец с облупленным красным лаком, ткнув им в сторону висевшей рядом картонки. Я пригляделся и понял, что это была крышка от набора шоколадных конфет, сильно пожелтевшая от времени. На ней жирными буквами красовалось написанное карандашом единственное слово: «Обед».

Ни тебе часов, ни указания интервала, сколько именно продлится сия гастрономическая медитация. Просто «Обед», как философская категория. Вечный процесс, почти как смена времён года: начался, а когда закончится -одному Всевышнему ведомо.

Поэтому я, стараясь сохранить спокойствие и ту самую вежливость, которая обычно спасает от лишних драм, поинтересовался:

– Долго у вас длится обед?

– Час! – отрезала она так, будто я только что посягнул на её священные права. Веки хлопнули густо накрашенными ресницами, и этот жест получился скорее как удар плёткой, хлёсткий и демонстративный. – Или я, по-вашему, должна давиться и приобретать желудочную хворобу?

Я открыл было рот, чтобы вставить хоть слово в оправдание своего присутствия, мне попросту не дали этого сделать. Женщина с видом полководца, только что выигравшего генеральное сражение, резко захлопнула окошко. Стекло дрогнуло, будто само согласилось: победа одержана.

И остался я стоять в холле, глядя на пожелтевшую картонку с гордым словом «Обед», словно это был флаг, водружённый над поверженной крепостью.

Я глубоко вздохнул, отступил в сторону, решив не мешать святому таинству. Не стоило привлекать к себе внимание репортеров, которые из любого пустяка способны раздуть сенсацию. Потому я принялся с ленивым интересом осматривать холл. Глаза скользили по стенам, старым креслам с чуть протёртыми подлокотниками, по черно-белым фотоснимкам в рамках, которые, казалось, висели здесь со времён основания Империи. Взгляд на миг задержался на девушке, что провожала меня в кабинет главного редактора. Она всё так же стояла у стойки, оживлённо беседуя с дружинником, будто у них было тысяча общих тем и ни одной заботы.

Заметив, что я смотрю в её сторону, девушка легко повернула голову, что-то сказала своему собеседнику, и уже через секунду заскользила ко мне. Подошла без лишней суеты, будто знала, что её присутствие здесь вполне естественно. Затем слегка наклонила голову. В её глазах блеснуло искреннее участие, то самое редкое выражение, которое не спутаешь с вежливой дежурной улыбкой.

Только теперь я разглядел её как следует. Высокая, статная, будто сама уверенность решила прогуляться по коридорам. Рыжеватые волосы аккуратно уложены: не слишком строго, но и без намёка на беспорядок. Лицо мягкое, но при этом с чётким силуэтом: высокие скулы придавали облику лёгкую аристократичность. Небольшой прямой нос добавлял строгости, которую, впрочем, моментально уравновешивали мягкие губы, тронутые деликатной улыбкой. Казалось, что девушка знала больше, чем собиралась сказать.

Глубокие карие глаза с золотистой искрой смотрели цепко и внимательно, будто сразу искали в собеседнике что-то настоящее, а не поверхностное. В этом взгляде чувствовались и ум, и скрытая доброта, и вызов окружающему миру. А лёгкий румянец на скулах оживлял лицо, оно будто само светилось изнутри. Всё это вместе создавалo ощущение спокойной силы и внутреннего равновесия, при котором невольно хотелось доверять. Или хотя бы притворяться, что доверяешь.

Мне подумалось, что если есть ведьмы, то эта дама – точно их полная противоположность.

На девушке было простое синее платье с кружевным воротником, из тех, что так любили преподаватели музыки, которые считалось, будто строгость и гармония идут рука об руку. На шее висела длинная цепочка с небольшим кулоном, который то и дело поблёскивал в свете ламп, словно старался подчеркнуть её сдержанную элегантность.

– С вами всё в порядке? – участливо уточнила она, и в голосе слышалась не дежурная забота, а настоящее желание убедиться, что я не свалюсь в обморок прямо посреди холла.

– В полном, – заверил я и махнул рукой в сторону окошка. – Осматриваюсь здесь. Ну и жду, пока у кассира закончится обед. Надеюсь, что осталось недолго. Точного времени нигде не указано.

Я развел руками, всем своим видом давая понять, что не знаю, как долго я буду еще ходить по холлу редакции.

Девушка удивлённо приподняла брови, и в её глазах мелькнула смесь недоумения и лёгкой усмешки.

– Обед? – переспросила она. – Вы уверены?

В её голосе прозвучало такое искреннее удивление, будто я только что заявил: мол, в подвале этого здания для хозяйственных нужд разводят крокодилов.

– Ну да, – кивнул я с самым серьёзным видом. – Я всё понимаю: Рабочий кодекс. Такими вещами не шутят.

Девушка лишь слегка покачала головой. Движение вышло коротким, но выразительное, как у учительницы, которая только что застукала ученика за глупой отговоркой. Ничего больше не сказав, она решительно направилась к окошку и коротко постучала.

– Кто там опять⁈ – раздался изнутри всё тот же раздражённый голос, в котором слышалось вечное недовольство жизнью. Но стоило створке со скрипом приоткрыться, и кассирша увидела мою спутницу, как тон дамы-кассира заметно смягчился. Более того, на лице, напоминавшем каменную стену, проступило что-то, подозрительно похожее на улыбку.

– А, это вы… – протянула она уже почти ласково.

По этому мгновенному преображению я сразу понял: мою недавнюю собеседницу здесь уважают куда больше, чем я мог подумать. И явно боятся, если улыбка рождается так быстро и против собственной воли.

– Мария, вы устроили обед? – с самым невинным видом поинтересовалась девушка.

– Ну да, – растерянно ответила кассирша и тут же торопливо добавила: – Имею полное право, между прочим.

– И давно вы начали свой обед? – продолжила моя спутница, улыбаясь так мягко, что в её голосе слышался не упрёк, а лёгкий интерес.

Женщина подняла взгляд к потолку и забормотала, явно что-то прикидывая в уме, словно пыталась вспомнить не только момент начала, но и как-то оправдать его перед невидимым судом совести.

– Между прочим, обеденное время у нас чётко прописано в договоре, который вы собственноручно подписывали, Мария, – не меняя ровного тона, спокойно продолжила девушка. – С полудня до часу дня.

– А у меня в это время много посетителей было! – вспыхнула Мария, словно надеялась отпугнуть правду громкостью голоса.

Девушка удивлённо нахмурила брови, и в её взгляде промелькнуло недоумение:

– Что-то не припомню, чтобы в редакцию сегодня валом шли люди, заказывающие рекламу, – задумчиво протянула она, лениво барабаня ногтями по деревянной стойке.

Мария насупилась, губы её поджались, словно хотели вернуть сказанное. Видно было, что блеф не сработал, и осознание этого давалось ей тяжко.

– Так что вы могли спокойно пообедать в отведённое время, – мягко, но с безошибочной уверенностью продолжила девушка. – И не заставлять ждать князя Северска.

Она повернула ко мне голову и едва заметным движением указала в мою сторону. Мария же проследила за этим взглядом, и её лицо переменилось на глазах. Побледнело, словно из него разом выкачали кровь, глаза округлились так, будто я появился не из холла, а прямо из страшной сказки.

– Николай Арсентьевич, – позвала меня девушка с тем спокойным достоинством, которое не нуждается в лишних словах. – Проходите. Думаю, обед уже закончился.

– Спасибо, – ответил я и подошёл к окошку.

– Если будет что-то нужно, Николай Арсентьевич, я буду у стойки, – произнесла она и, словно между делом, подмигнула. Потом легко развернулась и направилась обратно, оставляя за собой ощущение порядка.

Я же улыбнулся Марии. Лицо её, ещё недавно колюче – угрожающее, в одно мгновение сменилось на суетливо-извиняющееся, как будто всё произошедшее было не более чем случайной репетицией.

– Николай Арсентьевич, – залепетала она, чуть не захлёбываясь собственными словами. – Простите… простите ради Всевышнего! Я… не знала…

– Ничего страшного, – мягко заверил её я, чуть наклонив голову. – Всё понимаю. Вы здесь трудитесь. А работа-дело нелёгкое.

– Вы правы, ваше сиятельное… – Мария приподнялась со стула и заговорщически понизила голос, будто открывала мне великую тайну мироздания. – Порой всякие люди приходят. И мешают графику. А у меня желудок слабый. У меня и справка от лекаря есть.

Я едва удержался от улыбки. Мне подумалось, что слабыми у женщины были если только выщипанные брови. Во всём остальном она производила впечатление боевой машины, которую по недоразумению поместили в помещение с надписью «КАССА».

– Мне нужно оплатить публикацию объявления о конкурсе по выбору бригады для восстановления порта, – сообщил я ровно, стараясь, чтобы голос звучал буднично, без намёка на усталость.

Женщина замялась, почесала висок длинным красным ногтем, будто надеялась там отыскать подходящий ответ.

– У нас… такой колонки нет, – растерянно протянула она после паузы.

– Я только что разговаривал с вашим главным редактором, и… – начал я, но договорить не успел.

– Сейчас… подождите… – перебила она и судорожно схватила трубку со стоявшего на столе телефона. Аппарат жалобно брякнул корпусом, когда она с нервной поспешностью набрала номер.

– Алло, Геннадий Алексеевич? Это Мария, из кассы… – произнесла она голосом, в котором смешались и тревога, и желание как можно скорее перевести стрелки на кого-нибудь повыше.

Из динамика донёсся приглушённый гул голоса редактора. Нельзя было разобрать ни слова, но тон явно был безапелляционный. Мария несколько раз кивнула, будто тот мог видеть её через провод, и с облегчением положила трубку на рычаги.

– Всё в порядке, – сказала она уже спокойнее, но на лице всё ещё мелькали остатки смятения. – Сумма…

Я достал бумажник, неторопливо отсчитал деньги и передал их в окошко. Мария, стараясь выглядеть невозмутимой, протянула мне квитанцию. Но я заметил, что руки её слегка дрожали. То ли от волнения, то ли от осознания, что со священным правом на «обед» сегодня вышла осечка.

– Большое спасибо, – поблагодарил я её с лёгкой улыбкой. – Можете возвращаться к своему обеду. Не смею вас отвлекать.

Квитанция хрустнула в моих пальцах, я развернулся и почти нос к носу столкнулся с той самой девушкой, что ещё недавно разговаривала с Марией.

– Я отнесу её редактору, Николай Арсентьевич, можете не переживать, – с улыбкой произнесла она и осторожно, будто боялась меня обидеть, вытащила квитанцию из моих рук. – Не извольте беспокоиться.

– Благодарю вас, – ответил я, не удержавшись от лёгкого поклона.

Девушка коротко кивнула и направилась к лестнице лёгким, уверенным шагом. А я, держа за спиной только воспоминание о её золотистых глазах и квитанцию, что уже перекочевала в её ладонь, направился к выходу.

Воздух на улице встретил прохладой и свежестью. Я глубоко вздохнул, словно впервые за день позволил себе расслабиться. Наконец-то хоть одно дело можно было поставить в графе «завершено». Спустился по ступеням крыльца, шаг за шагом оставляя позади духоту редакционных коридоров, и подошёл к машине.

Морозов уже сидел за рулём. Он откинулся на спинку, с тем самым видом человека, который умеет ждать долго и молча. Воевода смотрел вперёд, в лобовое стекло, будто в нём отражались все дорожные мудрости мира.

Как только я устроился в кресле, он медленно повернул голову и вопросительно посмотрел на меня.

– Как прошёл разговор? – спросил Морозов без спешки, будто заранее знал, что услышит что-то занятное.

– Достаточно интересно, – ответил я и, не теряя времени, вкратце пересказал беседу с Геннадием Алексеевичем, а затем и моё маленькое столкновение с кассиршей Марией.

Воевода слушал внимательно, не перебивая ни словом. Глаза его оставались спокойными, но по лёгким морщинам у переносицы было видно: каждую деталь он откладывает про себя, будто записывает на внутренние страницы памяти.

И только когда я закончил, Владимир чуть прищурился и осторожно уточнил:

– Это что за дама? Рыжеволосая?

Я вкратце описал девушку, которая так вовремя пришла мне на помощь, и, чуть прищурившись, добавил:

– Удивительно, что она так быстро смогла переубедить эту Марию. Кассирша-то, наверное, в газете ещё со времён императора Павла служит. А девушка…

Морозов усмехнулся, покачал головой с тем выражением, что бывает у старого волка, наблюдающего, как новичок удивляется очевидным вещам:

– Это Елизавета Михайловна Вяземцева. Секретарь главного редактора.

Я удивлённо приподнял бровь:

– Странно. Я ведь не видел её в приёмной.

– Так-то чай и отвары для Геннадия Алексеевича стажёрки разносят, – хмыкнул воевода. – А Елизавета Михайловна должна быть в курсе всего, что творится в редакции. И будьте уверены, она всегда в курсе. Держит руку на пульсе, – он сделал короткую паузу и добавил с особым нажимом: – Причём на пульсе у всех работников. Да и не только.

Я кивнул, а Владимир, усмехнувшись краешком губ, продолжил:

– И ещё она знает абсолютно все новости и сплетни. Охотно делится ими с главным редактором. Вот потому её и остерегаются. С ней лучше дружить, чем попадать в список тех, про кого она расскажет лишнего.

– Вот оно что, – покачал головой я. – Теперь понятно, почему Мария так быстро прервала обед.

– А она давний работник редакции, – добавил Морозов. – Как вы правильно подметили.

– Мне она показалась слишком юной для давнего сотрудника, – возразил я.

– Вы плохо разбираетесь во всех этих дамских штуках, Николай Арсеньтевич, – усмехнулся воевода. – Говорю же, у каждой есть косметичка.

– А я думал, что вы и эту девушку в ведьмы запишете, – не удержался я от шутки.

– Стоит отличать ведьму от приятной женщины, – буркнул Морозов и отвернулся.

– Вы успели купить угощения для Мурзика? – уточнил я, решив перевести разговор на более безопасные рельсы.

– Конечно. А это вам надо будет вручить Соколовой, – ухмыльнулся воевода. Повернулся, потянулся и достал с заднего сиденья аккуратный свёрток. – Вот.

Он передал его мне. Я осторожно развернул шуршащую серую крафтовую бумагу. Внутри оказался добротный кожаный ежедневник и коробка с тяжёлой, явно дорогой ручкой, которая сама по себе внушала уважение.

– Красиво, – оценил я, проводя пальцами по гладкой обложке. – Не думал, что такие наборы продаются в…

– В такой дыре? – усмехнулся Морозов, приподняв бровь.

Я тут же замялся, понимая, что едва не сморозил глупость, и поспешно прикусил язык, чтобы не добавлять лишнего.

– Да ладно, Николай Арсентьевич, – усмехнулся воевода, бросив на меня короткий взгляд. – Вы здесь всего ничего. Пока ещё не совсем освоились. Но как только втянетесь в местную жизнь – так и уезжать не захотите. Здесь всё… по-своему.

– А вы откуда знаете? – прищурился я, с лёгкой подозрительностью в голосе.

Воевода тяжело вздохнул, словно этот разговор уже был, только раньше, и с самим собой.

– Потому что тоже не родился в этом месте. А приехал из крупного города. И сначала всё казалось… ну, скажем честно – диковатым. Вода кругом, туман, люди странные. Законы свои, и у половины населения хвост, если присмотреться. А потом… привык. Врос. И теперь, признаться, уезжать не хочется. Здесь, как ни странно, тишина. Да и думается лучше.

– Вот оно что, – пробормотал я, глядя в окно, где за стеклом мир по-прежнему двигался медленно, будто не спешил никуда, в отличие от столичного.

– Но это дела давно минувших дней, – махнул рукой Морозов и повел плечами, словно стряхивая воспоминания. – Куда теперь?

– Хочу поговорить с начальником рыбнадзора, – отозвался я. – А потом уже можно и домой.

Воевода кивнул, повернул ключ, и мотор мягко завёлся. Машина тронулась, плавно скользя по дороге…