Текст книги "Ткань наших душ (ЛП)"

Автор книги: К. М. Моронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Плейлист

1-800-273-8255 – Logic ft Alessia Cara, Khalid

Hold on – Chord Overstreet (slow/reverb)

Happiest Year – Jaymes Young (slow/reverb)

Dusk till dawn – Zayn & Sia (slow/reverb)

Control – Zoe Wees

Not about angels – Birdy

Slow dancing in a burning room – John Mayer

The night we met – lord huron

Never let me go – Florence and the machine

Genius – LSD

Thunderclouds – LSD

London Calling – Michael Giacchino

Sirens – Fluerie

Nine crimes – Damien rice

Seven devils – Florence

For the Damaged Coda – Blonde Redhead

Для тех, кто сломлен и нуждается в

чем-то мрачном, нездоровом и прекрасном.

Для тех, кто хочет пропустить особо пикантные сцены,

или для тех, кто хочет сразу перейти к ним.

Как вам будет угодно.

Здесь свободная зона от судей…

♡ Глава 11

♡ Глава 14

♡ Глава 21

♡ Глава 27

♡ Глава 46

I

Уинн

Я родилась с больным сердцем.

В прямом и переносном смысле.

По мнению большинства моих близких, я хладнокровная злодейка в истории каждого человека, но по иронии судьбы у меня еще и порок сердца, который в конце концов убьет меня. Мне повезло.

Если это великий замысел Бога, то я в порядке.

Я готова сдаться.

Кровь стекает по кончикам пальцев. Это холоднее, чем я думала. Это не безболезненно, как говорят некоторые люди, – нет, это очень больно.

Красные капли стучат по плитке подо мной, мешая сосредоточиться. Трудно вспомнить хорошие вещи, которые якобы должны всплывать в памяти.

На ум приходит только плохое.

Отвратительные люди и все то, что они говорили, и то, что говорила я.

Тот, кто придумал фразу «разговоры – это же не палки и камни», мудак, не так ли? Слова действительно ранят сильнее, чем камни. Спасибо, что пытались убедить меня в этом. Это не сработало.

Меня зовут Уинн Колдфокс. Мне двадцать шесть лет, и я хочу умереть.

Я хочу умереть.

Ну вот, я сказала это.

Разве это что-то меняет?

Шокирует ли это кого-нибудь, тех людей, которые втайне знали, но продолжали называть меня злом, жалкой сукой, монстром?

Ответ – нет, наверное, нет, возможно, мягко говоря, нет.

Иногда тьма внутри меня думает, что именно этого они и хотели все это время – чтобы я наконец сдалась.

Что ж, добро пожаловать на гребаное шоу.

Занавес наконец-то закрывается.

Никогда не будет способа объяснить, почему я такая. Это то, что ты терпишь целиком и полностью. Глубокая и пустая яма внутри твоей плоти, которая никогда не закроется, чем бы ты ни пытался ее заполнить. Неважно, какими нитками ты пытаешься ее зашить, она зияет и зудит. Запасной выход, который терпеливо ждет всех, кто заблудится.

Мой врач говорит, что это химический дисбаланс в моем мозгу, и, блять, возможно, он прав. Но это не останавливает самое настоящее, нехимическое, сырое небытие, которое опустошает все мое существо. Таблетки не помогают, никогда не помогали, и ни один из моих психотерапевтов, похоже, не понимает, почему мне так хреново.

Они думают, что я притворяюсь или что-то в этом роде. Пусть строят догадки.

Я уставилась в невзрачный потолок больничной палаты, стараясь не смотреть на брата. Я не сплю уже по меньшей мере час, и никто из нас не сказал ни одного слова другому.

– Почему? – Наконец спрашивает Джеймс, скрестив руки перед собой, костяшки пальцев побелели.

Его темно-синий костюм гладкий. Дорогой. Черные часы на его запястье тоже новые. Подарок от новой возлюбленной? Подарок самому себе за то, что он такой успешный? Я не решаюсь спросить.

– Не надо, Джеймс.

Я глубоко вдыхаю, сажусь в постель, неохотно встречаясь с его взглядом.

– Почему ты не можешь просто… не быть такой?

Мой брат проводит рукой по изможденному лицу. Его карие глаза полны горя и гнева.

Да, потому что я попросила, чтобы так было.

– Я много раз пыталась объяснить тебе это, Джеймс. Ты не понял и никогда не поймешь. – Без энтузиазма бормочу я.

Раньше я расстраивалась, когда он спрашивал. Но, к счастью для тех, кто не пережил этого сам, это чувство трудно понять.

Джеймс хмурит на меня брови и снова соединяет пальцы перед собой, прижимая их к губам в задумчивой позе, локти положены колени, а сам он наблюдает за мной из угла комнаты, словно я непослушное животное. Он качает головой и несколько молчаливых минут смотрит в окно, откинувшись на спинку синего кресла, которое выглядит устаревшим и неудобным.

Я сутулюсь в постели и сжимаю в кулак простыни, не сводя с него глаз, чтобы не смотреть на свои запястья. Они болят, но если я не буду смотреть, мне не придется сталкиваться с отвратительной реальностью. Избегание всегда было моим механизмом преодоления. Если я не думаю об этом, то это не имеет значения. Мой день продолжается.

Я стискиваю зубы и пытаюсь снять напряжение между нами.

– Тебе не нужно было проделывать весь этот путь.

Джеймс ненавидит больницы. Наверное, из-за всего, что в них есть. Перегруженные работой медсестры, мрачные серые палаты, бесцветные занавески, которыми занавешены маленькие окна, запах. Смерть, которая, кажется, задерживается в стенах.

Точнее, он ненавидит больницы с тех пор, как умерла мама.

Он встает и подходит к кровати, и у меня замирает сердце, когда я понимаю, что он плачет. Я никогда раньше не видела, чтобы он плакал, ни разу.

Джеймс Колдфокс – суровый человек, который скрывает свои чувства и не показывает своих трещин. Он закрыл себя в стенах, возведенных давным-давно. Но сейчас его челюсть дрожит, и он нежно берет меня за руку, когда его слезы катятся по моей коже.

Отвожу взгляд на тускло-серый пол этой жуткой чертовой комнаты. Не могу смотреть ему в глаза.

Я знаю, что поступила неправильно.

Но я так устала. Как сказать ему, что я хочу спать вечно? В ложе из роз или в чертовой урне, неважно – где угодно, только не здесь.

У меня все горит внутри, и мне больно.

Я просто хочу, чтобы мне не было больно.

Мне следовало построить свои стены из цемента, как у него. Я пробовала уязвимость и глупую, бессмысленную любовь.

Часто думаю, была бы я другой, если бы не попробовала. Теперь мои стены непробиваемы – никто не входит, я не выхожу.

Ладони Джеймса теплые, и он ласково сжимает мои, бормоча:

– Это из-за работы? Ты снова порвала с этим засранцем Салемом? Что такого плохого в жизни, что ты предпочитаешь умереть? – Он качает головой и опускает глаза, а когда я ничего не отвечаю, продолжает дрожащим голосом. – Я люблю тебя, Уинн. Очень, очень сильно. Я хочу, чтобы ты знала это, хорошо? Ты – все, что у меня осталось в этом мире.

Работа отстой, да. Я не упоминаю, что только что уволилась с третьей работы за этот год.

Корпоративные офисы – это базовые лагеря для самоубийц.

Они запихивают вас в кабинет размером с туалетную кабинку и ждут, что вы будете процветать.

Добавьте несколько растений и семейных фотографий.

Целый день слушать кашель людей, и день в день смотреть в их мертвые глаза.

Слышать, как кто-то из них наконец-то выходит на пенсию после бесконечного марша, посвятив всю свою жизнь компании, которая заменит их через две недели.

Салем был просто мудаком, с которым я занималась сексом. И секс был даже не очень хорошим. Он изменял мне. Мне было все равно – конец истории с этим придурком.

Думаю, что по крайней мере то, что у Джеймса больше никого не осталось, должно быть причиной для того, чтобы попытаться стать лучшим человеком. Но я пыталась…так много раз, а печаль не проходит. Ночи, которые я провожу, глядя в темноту, не становятся светлее.

– Я хочу обсудить вопрос о том, чтобы поместить тебя в реабилитационный центр. – Он наклоняет голову, когда говорит, и мое сердце замирает.

– Ты хочешь поместить меня в гребаное лечебное учреждение? – Пытаюсь отдернуть руку, но он крепко держит ее. Поднимаю на него глаза, и мой гнев мгновенно рассеивается вместе с печалью, которая излучается из его души. Я сдуваюсь. – Прости…Знаешь, я думаю, это может быть хорошим решением. – Прижимаю вторую ладонь ко лбу, чтобы подавить воинственную головную боль, которая когтями царапает мой череп. – Я просто… так устала, Джеймс.

Он садится рядом со мной и качает головой.

– Ты не виновата, что ты такая… Мы столько раз через это проходили, Уинн, но знаешь что? – Его голос повышается, и он садится ровнее. В глазах мелькает тошнотворная надежда. – Этот реабилитационный центр поможет тебе. У них самый высокий процент успешного излечения людей, как ты.

Успешного излечения людей, как ты. Людей. Как. Ты.

Мой разум – это чума, которую нужно вылечить, и такие люди, как я, обречены гоняться за этим таинственным эликсиром.

Стану ли я прежней, когда вылечусь?

Если вылечусь.

Я киваю в знак согласия, стремясь перейти к менее депрессивным темам, таким как погода.

Все, что угодно, лишь бы сменить тему, даже корпоративная работа Джеймса, которой он так рад. Любой может увидеть, что его душа медленно умирает. Вот что делает с нами реальный мир, не так ли?

Вкалывать, вкалывать, вкалывать сорок с лишним часов в неделю только для того, чтобы стоять в продуктовом магазине и беспокоиться о том, сможешь ли ты позволить себе еду.

Но, полагаю, ему сейчас гораздо лучше, чем когда-либо было мне. Может быть, он не беспокоится о таких вещах.

– Итак, как ты думаешь, ты получишь это повышение?

– Мой босс сказал, что это точно, меня повысят в следующем месяце…

– Эй, парень, часы посещения закончились. Извините, но вам придется уйти. – Медбрат прерывает Джеймса, когда входит, неся в руках капельницу и несколько белых полотенец. Его черные волосы идеально лежат на великолепной голове, челюсть острая, а глаза очень манящего голубого оттенка.

Он красив, но в том, как он смотрит на меня, есть что-то, что меня отталкивает. Это не жалость, которую другие медсестры всегда вкладывают в свое выражение лица. Его выражение холодное, горькое и, возможно, немного заинтересованное.

Джеймс закатывает глаза на медбрата, но улыбается мне.

– Я вернусь завтра. Я остановился в отеле через дорогу, на случай, если тебе что-нибудь понадобится, хорошо?

Я пренебрежительно машу ему рукой.

– Со мной все будет в порядке. Вряд ли они позволят мне здесь что-то делать, – говорю я в шутку, но Джеймсу это совсем не кажется смешным.

Медбрат, наоборот, холодно смеется, когда закрывает мои жалюзи и раскладывает полотенца на маленьком журнальном столике под окном.

Мы с Джеймсом оба поворачиваем головы к нему. Я в шоке, но мой брат в ярости.

– Ты только что смеялся над состоянием моей сестры? Она, блять, больна! – Кричит он, оттесняя медбрата в угол комнаты.

Я чуть не падаю с кровати, пытаясь остановить его.

– Прекрати! Я пошутила, а он посмеялся, он не виноват. – Умоляю я брата.

Джеймс сжимает в кулаке одежду медбрата и смотрит на его табличку с именем.

– Что ж, я подам жалобу первым делом утром, медбрат Халл.

Джеймс отпускает его, быстро извиняется и прощается со мной, прежде чем выбежать, направляясь к стойке регистрации, а не к выходу.

Отлично. Теперь я чувствую себя отвратительно.

Медбрат Халл тихо хихикает, заменяя мой пакет для капельницы, и я осмеливаюсь поднять на него взгляд.

Прикроватная лампа освещает лицо снизу вверх, и его голубые глаза переводят взгляд на меня, когда он заканчивает. Я делаю глубокий вдох, когда наши взгляды встречаются. Он чертовски красив. Трудно поверить, что он действительно медбрат. Он выглядит как угодно, но только не как интеллигентный человек, готовый прийти на помощь.

Под халатом он носит черную одежду марки «Under Armour», чтобы скрыть свои татуировки, как я догадываюсь, за маленькими шипами, нарисованными на его запястье.

Чёрный манжет прикрывает его ухо, а ним – маленькая татуировка с римской цифрой II.

– Простите за моего брата, я не должна была так шутить. Мне плохо, а он проделал долгий путь, чтобы быть рядом со мной.

Перевожу свой взгляд на свои перевязанные запястья. Я чувствую себя виноватой, но ни разу мне не хотелось заплакать из-за этого. Это не кажется мне грустным.

Моя болезнь заставляет меня жаждать темных вещей, поэтому Джеймс пытается отправить меня в реабилитационный центр. Мне должно быть грустно из-за этого. Но эмоций нет.

Уже нет.

Что за болезнь забирает твои гребаные эмоции? Это несправедливо.

Медбрат Халл снова сосредотачивается на капельнице и жестоко улыбается.

– Ну, я подумал, что это смешно, – знаете, как сторонний наблюдатель, которому не чуждо недомогание. Братья – это просто чрезмерно заботливые засранцы, с которыми приходится иметь дело. Мы готовы на все ради наших братьев и сестер.

Я поднимаю бровь и смотрю, как он обходит мою кровать с другой стороны, хватая полотенце с журнального столика по дороге.

– Вы странный медбрат. – Бормочу я, откидываясь назад, чтобы прилечь.

От лекарств я очень устала, в голове кружится. Может быть, завтра я смогу накраситься и снова почувствовать себя человеком.

Он смеется. От его глубокого голоса у меня мурашки по коже.

– Я? Принято к сведению. Мисс Колдфокс, верно? Уинн Колдфокс?

Он наклоняется и смотрит на меня сверху вниз, прикрыв глаза, в них скрывается темнота и пронзительное, тревожное ощущение сворачивается у меня в животе. Боже, он просто убийца.

– Разве вы не должны знать, кто пациент, прежде чем заходить в палату? – Спрашиваю я, настороженно сдвигая брови.

Он не очень подходит на эту роль. Интересно, сколько жалоб он получил за время работы здесь.

Добавьте моего брата к этому растущему списку.

Он убирает полотенца в шкаф и откидывает назад свои темные волосы. Его загорелая кожа немного темнее моей, но не намного. Я прикусываю нижнюю губу, чтобы подавить ужасные мысли, которые мой одурманенный наркотиками разум пытается навязать о его упругой груди и руках.

– Я знал, что это вы. Я просто пытаюсь завязать светскую беседу. – Равнодушно говорит он, прежде чем выключить телевизор, по которому весь день крутили одно и то же скучное шоу девяностых.

Я киваю и даже не пытаюсь притворно улыбнуться.

– Вы не умеете вести светские беседы, медбрат Халл.

Он смотрит на меня с гримасой, что-то высчитывая, прежде чем наклониться ближе, его лицо в нескольких дюймах от моего.

Он шепчет:

– Вы умеете хранить секреты?

Я делаю быстрый вдох удивления. Он безумно красив, но от него веет жестокость, которая заставляет мое сердце биться быстрее.

– Да, наверное.

Он улыбается и дергает за бейджик, прикрепленный к халату.

– Я не медбрат Халл. Я одолжил этот халат.

Его веселье вызывает беспокойство. Я сужаю глаза, глядя на него.

– Какого хрена? Почему?

Он пожимает плечами и идет к двери. Щелкает выключателем, и моя прикроватная лампа гаснет.

– Чтобы я не получал жалоб от таких людей, как ваш брат.

Он смеется, когда дверь тихо закрывается за ним.

Я остаюсь в темноте своей комнаты, глядя на обшарпанный кафельный потолок, с глупой улыбкой, гадая, кто это, черт возьми, был.

И увижу ли я его снова.

II

Уинн

Джеймс ставит чашку с обычным кофе на белый пластиковый поднос, прикрепленный на краю моей кровати. Мне безразлично, что это не изысканная смесь, я просто хочу, чтобы горькая жидкость попала мне в горло в эту же секунду.

– Осторожно, если прольешь, обожжешь руку. – Ворчит он.

Сейчас восемь утра, и никто не просил его приходить сюда так рано. Тем не менее, то, что он выделил для меня это время, многое значит. Даже если он разбудил меня и без предупреждения распахнул шторы, едва не заслепив меня.

Брат достает свой ноутбук и начинает щелкать на нем. Его босс разрешает ему работать из дома большинство дней, так что покинуть Колорадо и улететь в Монтану для него не составило труда. Иногда мне кажется, что Джеймсу действительно нравится работать, путешествовать и носить костюмы, даже если единственные люди, которых он сегодня увидит, – это я и персонал больницы.

Но я все ещё чувствую себя ужасно из-за этого. Очевидно, что все должно было закончиться не так. Я надеялась, что меня не будет здесь.

И все же мне жаль мою соседку по комнате, которая теперь отказывается со мной разговаривать, и моего брата за то, что ему приходится иметь дело со взрослой младшей сестрой.

Кофе невкусный, но, когда я отпиваю глоток горячей жидкости, моя душа понемногу оживает. Некоторое время наблюдаю, как Джеймс печатает, скучая по собственному ноутбуку и гадая, над чем я работала в ту ночь, когда решила умереть. Имеет ли это значение? Я все еще не уверена.

Очевидно, что я не вернусь к той жизни. Реабилитационный центр для меня теперь на первом месте.

Перевожу взгляд на тумбочку, рядом с лампой лежит черное кольцо. Странно, вчера его там точно не было. Я ставлю бумажный стаканчик и беру кольцо. Оно холодное и матовое, ничего особенного, никаких гравировок или знаков.

Это напоминает мне о том, что моя мама оставляла мне на тумбочке, когда я была маленькой.

Она привозила мне кристаллы из своих рабочих поездок. Воспоминания о ее рассказах и кристаллах захватывают меня на несколько мгновений, прежде чем темное и надвигающееся присутствие забирает их прочь. Моя мать была гневливой, жестокой женщиной.

В школе от меня ожидали, что я буду вроде вундеркинда. Возможно, именно тогда я впервые заболела. Я обдумываю эту мысль, проводя большим пальцем по гладкому краю кольца.

– Ты принес это? – Спрашиваю я, протягивая черное кольцо Джеймсу.

Он поднимает глаза на короткую секунду, затем качает головой и возвращает взгляд к экрану.

Хорошо, это был медбрат, который приходил прошлой ночью?

Я оглядываюсь на дверь. Мне же не запрещено выходить из комнаты или что-то в этом роде. Сползаю с кровати и ставлю ноги на холодный пол. Холод от серых плиток проникает сквозь носки в ступни моих ног, заставляя меня дрожать и потирать руки.

– Куда ты идешь?

Джеймс перестает печатать и хмурится, глядя на меня. Через несколько лет эта нахмуренность повлечет за собой появление крупных морщин на его лице.

– Пойду разомну ноги. Вернусь в течение двадцати минут. – Бормочу я, одявая белые больничные тапочки и направляюсь к двери.

Джеймс ворчит, но звуки его клавиатуры снова наполняют комнату, и я понимаю, что свободна.

Пора найти того медбрата и, возможно, перекусить в кафетерии. Я хочу съесть что-нибудь, кроме проклятого пудинга.

Больницы – это депрессия.

Пожилые люди ходят с помощью медперсонала, а члены семей пациентов либо ждут плохих новостей, либо получают их. Рыдания заполняют холл третьего этажа, и это чертовски отстойно. Я ненавижу ходить через это крыло.

Отключаюсь от звуков и сосредотачиваюсь на поисках загадочного человека, которого видела вчера вечером. Некоторые медсестры выглядят знакомыми. Должно быть, они помогали мне в первые дни после того, как очнулась.

Те дни по большей части размыты.

– Здравствуйте, не могли бы вы мне помочь? Я ищу медбрата Халла. – Спрашиваю я у администратора, сидящего за круглым столом в центре вестибюля.

По бокам от нее стоят еще три стула для других сотрудников. Она смотрит на меня с равнодушным выражением лица, и выглядит так, будто ей не помешало бы выпить дополнительную порцию эспрессо.

– Халл? Он не работает всю неделю.

Она еще раз окидывает меня неодобрительным взглядом. Я замечаю ее ожерелье, кулон в форме креста, красиво лежащий у основания шеи.

Да, полагаю, в ее глазах я нахожусь на довольно низком уровне. Мои бледно-розовые волосы и татуировки, вероятно, тоже не способствуют этому.

– Спасибо. – Говорю я с самой фальшивой улыбкой, на которую только способна, идя по коридору напротив моей палаты.

Он должен быть где-то здесь. Он вообще медбрат?

Провожу утро, бесцельно гуляя и не находя ничего, кроме больных людей и усталых работников. Я нигде не могу найти медбрата Халла в этом чертовом месте.

Джеймс начинает разыскивать меня через час и находит в кафетерии, где я делю картошку фри с милой женщиной.

– Ты хоть представляешь, как долго я тебя искал?

Я поднимаю взгляд и пожимаю плечами.

– Я проголодалась. Хочешь? – Я предлагаю ему жареную картошку, а он хмурится на меня так, будто наступил конец света. – Господи, просто скажи «нет». Хватит корчить рожи.

Запихиваю в рот картошку фри с сыром. У него серьезное выражение лица, которое говорит о том, что он настроен на дело, а я не в настроении спорить.

Благодарю милую женщину за картошку фри (я даже не потрудилась запомнить ее имя) и возвращаюсь в свою палату вместе с Джеймсом.

Чуть не выпрыгиваю из тапочек, когда вижу жуткого доктора, ожидающего нас. Он выглядит дряхлым, в очках 1800-х годов или что-то в этом роде, с чрезвычайно раздраженным выражением, которое подчеркивает все морщины на его лице.

Я подталкиваю Джеймса.

– Видишь, вот как ты будешь выглядеть, если продолжишь хмуриться.

Он сдерживает хмурый взгляд, который, как я знаю, заставляет его скривить губы, и все равно хмурит брови.

– Уинн, это доктор Престин. Он оценит твое состояние перед приемом в «Святилище Харлоу».

Доктор Престин протягивает мне руку, и я пожимаю ее с натянутой улыбкой. Его руки холодные, как и ужасная улыбка. От него пахнет мятными леденцами, причем не самыми вкусными. Волосы на моих руках становятся дыбком, кожа покрывается мурашками, а мышцы желудка вздрагивают.

– Приятно познакомиться.

Я заставляю себя произнести эти слова плавно, отдергиваю руку и прячу ее в карман своего пушистого свитера, отчаянно жалея, чтобы у меня было дезинфицирующее средство, чтобы протереть ладонь.

Его тусклые карие глаза анализируют меня из-за очков.

– Очень приятно, мисс Колдфокс. Как вы думаете, предложение вашего брата правильный выбор? Мне интересно узнать, что вы думаете о реабилитации.

Джеймс смотрит на меня, в его взгляде плещется чувство вины, но это я должна чувствовать себя ужасно. Я, блять, взрослый человек. Он не должен брать на себя мои проблемы так, как это уже делает.

– Я знаю. Мне… плохо. Я не жду, что вы поймете, но я просто не хочу жить. Все хреново, у меня нет амбиций, ничего не имеет значения…Я не имею значения. – Последнее я произношу тихим тоном, прежде чем укрепить свою решимость и выпрямиться. – Но я хочу это изменить.

– Понятно. – Доктор Престин что-то записывает в своем блокноте, закрывает его, когда заканчивает, и снова оценивает меня своим ужасным взглядом. – Что ж, судя по истории вашей болезни и беседам с мистером Колдфоксом и вами, я считаю, что в ваших интересах получать постоянный уход в нашем учреждении. Я подготовлю все документы, и передам их на стойку регистрации к вашему завтрашнему прибытию.

Мои глаза расширились. Меня госпитализируют завтра? Я думала, что смогу провести больше времени с Джеймсом вне больницы, но, похоже, в этом есть смысл. Он просто будет нянчиться со мной все время, а ему надо беспокоиться о повышении.

Доктор Престин выводит Джеймса в коридор, где они рассказывают об удобствах реабилитационного центра и сроках моего лечения.

Как мы будем платить за все это? Может, доктор и жутковат, но он одет в самый дорогой костюм, который я когда-либо видела. Моя страховка закончилась после того, как я уволилась с работы…Я даже не хочу сейчас думать о деньгах.

Испускаю долгий вздох и опускаю плечи в знак своего поражения. Какой смысл был во всем этом? Я пустая трата времени. Все, что я приношу другим, – это боль.

Если бы я не была такой, я могла бы заставить себя изгнать это неустанное желание прекратить существование.

Но что будет, то будет.

Я не могу изменить прошлое. Могу только надеяться, что мне станет лучше.

Открываю окно и опускаюсь в одно из кресел за журнальным столиком, глядя на небо, когда солнце садится за город. Листья на деревьях ярко-оранжевые и красные. В вечернем воздухе витает запах осени, а ветер разносит аромат свежего дождя.

Закрыв глаза, я пытаюсь насладиться моментом таким какой он есть. Это мой первый новый день, мой второй шанс и новое начало.

Я выздоровлю. У меня нет выбора.

– Осенью все умирает. Это красиво, не так ли?

Я ахаю и выпрямляюсь от звука глубокого голоса медбрата Халла. Он стоит у окна, облокотившись на подоконник, и смотрит на меня. Его голубые глаза спокойны и оценивающе наблюдают за мной. В считанные секунды поднимаюсь на ноги, гадая, как долго он стоит и смотрит.

– Кто ты на самом деле? – Спрашиваю я с суровым взглядом.

Он одет в черную толстовку с темно-серым черепом, вышитым на левом боку, и серые треники, совсем не похожие на те, которые носят работники больницы.

– Ты вообще медбрат?

Я хмурю брови, и меня охватывает беспокойство. Почему он продолжает приходить сюда? Он вчера менял мне капельницу…При этой мысли страх разжижает мою кровь.

Его голубые глаза незаинтересованно смотрят в окно.

– Разве это важно?

Я хочу сказать: «Конечно, это важно», но останавливаюсь и задумываюсь над его вопросом. Слышал ли он мой разговор с доктором Престином?

– Наверное, нет. – Бормочу я, опускаясь обратно в кресло, в котором Джеймс жил последние несколько дней. – Но мне все равно хотелось бы узнать хотя бы твое имя.

Он ставит локоть на подоконник и прижимает ладонь к подбородку, глядя на меня сверху вниз. Оранжевые лучи солнца играют на его щеках, а глаза светятся холодным огнем.

– Я Лиам.

Лиам…В нем легко потеряться. Его черная толстовка идеально сидит на нем, демонстрируя мускулы худых рук.

Мои глаза скользят к его члену. Я имею в виду, да ладно, он одет в серые спортивные штаны – меня нельзя винить в том, что я заметила его.

Осень сезон серых треников, в конце концов.

– Так почему ты это сделала?

Его глубокий голос возвращает меня в фокус, и я замечаю, что его губы расплываются в убийственной улыбке. В его голосе звучит любопытство и издевка, а вовсе не сочувствие.

Ложу ноги на подушку сиденья и подтягиваю колени к груди, обхватывая их руками и упираясь лицом в предплечья.

Конечно. Все хотят знать, почему.

Сколько раз я должна повторять одно и то же разным людям?

– Разве это важно? – Бросаю его же слова, и он дьявольски улыбается мне.

Лиам тянется к моему запястью, и я задерживаю дыхание, когда он задирает рукав, обнажая окровавленные бинты. Проводит большим пальцем по нежной плоти, и в моей груди поднимается жар.

Наши глаза встречаются. Между нами висит напряжение. От его кривой улыбки у меня по позвоночнику бегут мурашки, а по венам холодок. Он с тоской смотрит на засохшую кровь, и в его глазах мелькает голод, когда я болезненно вздрагиваю.

– Думаю, в следующий раз тебе стоит подождать, – он говорит это холодно, продолжая нежно касаться моей раны, а я слишком ошеломлена и не могу ничего сделать, кроме как смотреть на него с недоумением.

Меня завораживает все в Лиаме, в частности, тьма внутри него. Потому что кто, черт возьми, касается кого-то подобным образом? И почему больная и развращенная часть моей души хочет этого?

– Подождать для чего?

У меня перехватывает дыхание – мой следующий вопрос зависит от того, что он скажет дальше.

Лиам опускается передо мной на колени и достает из кармана маленький камешек, кладя его мне на ладонь.

Он гладкий и похож на эбонит – оникс?

– Для чего угодно. На кого-то, на что-то, на что угодно. Подожди такого дьявола как я, если придется.

Я сужаю глаза, глядя на Лиама. Он чертовски безумен.

– Я не знаю тебя, я не думаю…

Он смеется и закрывает мне рот рукой. Его запах окутывает меня; одеколон пахнет землей и древесиной.

– Ты не дала мне закончить. – Лиам убирает руку. – Ты должна подождать…и это не обязательно на что-то конкретное. Я просто говорю – подожди, пока исчезнет тяжесть мира. Подожди, пока дрожь, пронизывающая твой череп, снова отойдет в глубину. Подожди, пока не взойдет солнце, и свет заставит тебя почувствовать себя менее бессмысленной.

Несколько мгновений мы молча смотрим друг на друга. Я теряю дар речи, потому что его слова заставили стену в моем сознании треснуть. Я не плакала уже много лет, да и сейчас не чувствую слез, но его слова проникают в душу глубже, чем кто-либо за очень долгое время.

Почти…как будто он понимает.

– А что, если ожидание не сработает? – Шепчу я.

Лиам непринужденно улыбается мне. Его присутствие похоже на жуткий лес. Мне хочется остаться на некоторое время и тихо посидеть в его мрачной тяжести.

– Дай мне знать, и я буду держать тебя, пока тьма не рассеется.

Почему он ведет себя так, будто заботится обо мне?

– Почему ты предлагаешь мне что-то подобное? Почему тебе не все равно, жива ли я?

Я нахмурила брови, глядя на него. Уязвимость терзает мое сердце.

Его глаза сужаются, а на губы возвращается дразнящая улыбка.

– Потому что гораздо лучше смотреть, как кто-то корчатся от боли, чем просто умирают, Уинн. Ты ведь дашь мне знать, не так ли?

Он протягивает мне руку с вытянутым мизинцем. Я рассматриваю его мгновение, прежде чем решаю согласиться, что бы это ни было.

Почти на всех его пальцах какие-то черные кольца, одни матовые, другие глянцевые. Матовые выглядят точно так же, как кольцо, которое я нашла на своей тумбочке прошлой ночью. Тыльная сторона его руки полностью покрыта татуировками: простые линии проходят по сухожилиям, как будто вены – это ветви.

Это обещание ничего не значит…и завтра я все равно отправлюсь в мини-тюрьму. Так почему бы не провести один день в темной сказке?

– Хорошо, я скажу. – Я обхватываю его мизинец, а в другой руке держу камень, который он мне дал. – Что это за камень?

Он с ностальгией смотрит на мою сжатую в кулак руку. Интересно, много ли для него значит оникс, учитывая, что у него их так много.

– Это оникс. По слухам, он изгоняет печаль. Дай мне знать, если он тебе поможет, – потому что мне он не особо помог.

Камень теплеет в моей ладони от того значения, которое он придает ему. Понятия не имею, правда это или нет, это просто гребаный камень, насколько я знаю, но разум сильная штука. Надежда на то, что он может изгнать печаль, – это больше, чем я имела за последнее время.

– Как ты думаешь…это может меня вылечить?

Он наклоняет голову, и его глаза темнеют, когда он бормочет:

– Нет…

– Какого черта ты здесь делаешь?

Яростный Джеймс стоит в дверях.

Лиам вздрагивает, и на его красивом лице появляется нервная улыбка. Он подмигивает мне, прежде чем засовывает руки в карман толстовки и направляется к Джеймсу и выходу.

– Я как раз уходил, чувак. Увидимся позже, Уинн.

Он взмахивает рукой, и его кольца из черного дерева сверкают мне в ответ. Я стараюсь запомнить каждую мелочь о нем, потому что не уверена, что судьба когда-нибудь снова сведет нас вместе.

Опускаю взгляд на камень, который он мне подарил, и улыбка растягивает мои губы.

Лжец – все кольца из оникса.

Он все еще надеется, что они прогонят и его горе.