Текст книги "Смотрю, слушаю..."

Автор книги: Иван Бойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– В редакцию!

22

– О, Иван Николаевич! Заходи! – встречали меня в новом, типовом здании районки старые мои друзья-журналисты. – Ну, брат, ты дал!

– По-арочному Краснодар, хлопцы. – Я прошел, как обычно, в сельхозотдел, к Максимовичу, куда следом набилась журналистская братва. Я звонил, они глядели, радовались, обсуждали.

– «Царька» нашего как ветром сдуло! – смеялся Максимович, оторвавшись от разбросанных перед ним листов.

– Так он вынырнул в другом районе! Ты что, не знаешь, дед? – удивленно негодуя, проговорил Коля Ляшенко, которого в редакции прозвали Гигантом за количество «выдаваемых на-гора» строк.

– «Царек» не пропадет. У него же… – почти шепотом сказал Коля Сосин и выглянул за дверь, отворив ее потихоньку и оставляя в кабинете только вытянутую ногу, а потом плотно и чрезвычайно осторожно затворил ее.

– У него, брат, сила! – договорил за него Максимович. – Этот, брат, вынырнет всегда. Но ты, Николаевич, набросал кой-кому огоньку за пазуху! – по обыкновению тараща глаза, смеялся Максимович, нацеливаясь брать очередной лист.

– Ну, а насчет хуторов ты, Николаевич, подзагнул, – как всегда, нетерпеливо и завистливо выразил свой заскорузлый скептицизм в отношении моих, каких бы то ни было, позиций Виталий Дельцев и подкатил черные, калмыцкого разреза, мстительно-злые свои глаза. – Хутора не отстаивать надо, а уничтожать.

– Ну, ты тоже брось – уничтожать! – потихоньку и оглядываясь, возразил ему Коля Сосин и опять, с чрезвычайной осторожностью открыв дверь, выглянул в коридор, отставляя ногу в кабинет, и осторожно, точно заминированную, закрыл. – Мы уже доуничтожались…

– Ну, если не уничтожать, то забывать, – подкатив глаза и раскачиваясь на скрипучих носках, сказал самоуверенный Дельцев. – Хутора – это прошлое, вчерашний день.

– Так вот же Труболет показывает, вчерашний это день или сегодняшний, – засмеялся Максимович, нацеливаясь в чернильницу ручкой.

– Да, Труболет же показывает! – не то испуганно, не то восторженно поддакнул ему Коля Сосин несколько громче, но опять выглянул за дверь, вытянув ногу. Дельцев подкатил глаза и поднял чингисхановские свои брови:

– Ну, насчет Труболета еще подождите. Там почти еще никто не строится. Так, один-два. Я каждый день там бываю, знаю. (Он работает редактором радиовещания.) Так что насчет Труболета еще подождите делать выводы.

– Чего же ждать? – смеялся Максимович, радостно тараща глаза. – Труболет ожил. Там такая стройка! Уже всем ясно: Труболет живет!

– Ну, ожил, живет. Насчет этого никто не спорит. А убытки какие? Вы меня извините! Они уже в долгах! А оправдает ли он себя вообще – вот вопрос!

– Ты брось так ставить вопрос: нужен или не нужен? оправдает или не оправдает? – сказал громче Сосин и опять, вздрогнув, осторожно отворил дверь и повыглядывал во все стороны, водя вытянутой ногой в кабинете. – Если так ставить вопрос, – сказал он, притворив дверь, – то можно докатиться и до таких вопросов: нужна или не нужна Отрадная?.. – И опять выглянул, поводив ногой. – Ты брось так ставить вопрос!

Занятый своим, я, однако, зачерпывал и впитывал разговор моих земляков и собратьев по перу. Краснодар дали почти в ту же секунду. Я сказал, что через пару дней привезу материал, чтобы имели в виду, подробности на месте… Карнаухов был в Спокойной. За него остался главный инженер Гайдай. Гайдай сначала не только не хотел встретиться, а и брать трубку, но, услышав: «Это тот самый!», тотчас подскочил, валяя стулья, что прекрасно было слышно в трубке. «На этот вопрос так не ответишь. Абсолютно точно. Это надо смотреть на месте. Я сейчас подскочу. Где… Сейчас подскочу». Я встал и дружески хлопнул Дельцева по плечу:

– Слепой сказал: побачимо!

– Так курс же! Я насчет курса!

«Какие они все одинаковые: насчет!.. какая будет прибыль? оправдает или не оправдает?..» – Я брезгливо глядел мимо него, сказал:

– Ты высматриваешь сегодняшний курс, а нужно вглядываться в тысячелетия! Надо вглядываться в тысячелетия!

23

Гайдай подскочил уже на своих «Жигулях», когда мы вышли из редакции. Мы поздоровались за руку и поехали вместе на нашем «Москвиче». Причем Гайдай, измерив меня глазами в первые же секунды, когда мы еще только знакомились, презрительно-скептически усмехнулся (он был вдвое длиннее меня) и сразу решил «взять реванш» за телефонный свой испуг; занял место впереди. Это был сухопарый, антеннообразный человек, ни на чем ни на секунду не останавливающий неуловимых своих глаз. Помня наказ Преграденской, я сразу спросил о вентиляторах: как это вы, мол, работаете?

– Такой проект, – тотчас весело и как-то играючи отвечал Гайдай, на мгновение оглянувшись, и щелкнул длинными своими, неуловимыми пальцами по папке, которая начальственно лежала у него на коленях. – Абсолютно точно. Я уже разобрался.

– Такого не может быть.

– Абсолютно точно! – в мгновение отвечал Гайдай, на долю секунды обернувшись и показав папку. – Как нам заказали, так мы и сделали. Абсолютно точно.

– Петр Петрович, – тонким, плачущим, умоляющим голосом произнес Архипов, который стал похож на дрожащего и оскользающегося на ослабевших лапках птенца, как только увидел Гайдая. – Петр Петрович, как ты так говоришь: такой проект?! Мы же вам дали другой проект до того, как вы начали строить! – И, морщась, как в плаче, объяснил мне: – У нас действительно произошла такая петрушка. Представили сначала один проект, потом другой. Еще в институтах не разобрались, какие строить. Но мы второй проект представили. Петр Петрович, мы же второй проект представили до того, как начали делать!

– Абсолютно точно! – на мгновение обернувшись, летуче отвечал Гайдай. – Вы представили. Но мы уже сбалансировали смету по первому.

– Но мы не разрешали вам строить по первому.

– Абсолютно точно. Не разрешали. Но кто бы нам закрыл смету? – неуловимо отвечал Гайдай, на мгновение обернувшись. И уже самодовольно курил.

– Первый проект, наверное, дороже?

Гайдай, после моего вопроса, закружил в машине, неуловимо-хозяйственно оглядывая горизонт. Алексей Алексеевич закивал:

– В этом вся петрушка.

– Абсолютно точно, – тотчас самодовольно и радуясь своему самодовольству, отвечал Гайдай и, потягивая папироску, кружил летающим своим взглядом по горизонту, – в этом вся петрушка.

Алексей Алексеевич кивал, как ковыль на ветру:

– Такая петрушка. Дело новое. Перестройка. Каждый сует свое. Мы спохватились, когда разглядели, перезаказали другой проект. Михаил Потапович ездил в институт. Представили за несколько месяцев до того, как они начали делать, а они все равно сделали по первому.

Гайдай, самодовольно развалясь, кивнул и сбил пепел в ветровое окошко, распыляя дым на нас:

– Абсолютно точно. Вы будете десять раз заказывать и перезаказывать, а мы под вас подстраивайся! – И сдул пепел с летающей своей папироски так, что его понесло в нас, и обернулся: – У нас было все сбалансировано. Абсолютно точно.

Алексей Алексеевич кивал, чуть не плача:

– Так вы хотя бы сейчас поставили эти несчастные вентиляторы. Глаза лопаются перед людьми. Такая петрушка.

– Поставим! Абсолютно точно! – говорил Гайдай, неуловимо кружа по горизонту неуловимыми глазами и пуская дым прямо в нас. – Перечислите деньги, и мы поставим.

– Уже перечислили! Петр Петрович, уже перечислили!

– Точно? – Гайдай обернулся и секунды две недоверчиво и цепко, как коршун перед атакой намеченной жертвы, смотрел на прижухшего и точно бы уменьшившегося директора.

– Врать я буду, что ли?

Гайдай пустил в него дым и опять спросил, недоверчиво и требовательно нацелившись глазами:

– И за переделку перечислили?

– И за переделку перечислили, раз такая петрушка.

– Я знаю, вы за вентиляторы перечислили. А за переделку? – добивался Гайдай и выжидающе-требовательно смотрел на Алексея Алексеевича. Смотрел секунды три. И я успел разглядеть летающие его глаза – они были в самом деле неуловимого цвета: так, не то как подслащенная вода, не то как пиво, не то как золото. Алексей Алексеевич отвечал, как отвечал бы птенчик коршуну, если бы тот что спросил перед тем, как глотнуть:

– И за вентиляторы перечислили. И за то, что поставите. И за переделку. Раз такая петрушка.

– Тогда поставим. Абсолютно точно. Раз перечислили, поставим. – И, вертясь, кружа нагло-хозяйственным летучим своим взглядом, сбивал пепел в ветровое окошко, но он непременно летел в нас.

– Так сколько об этом говорить? – чуть не плакал директор и вытирал глаз, в который угодила табачина. – Перед людьми уже стыдно. Такая петрушка.

– А что перед людьми? Не вы же строили, и пошли их подальше! На людей обращает внимание! Люди пусть работают! Абсолютно точно!

У меня сердце разрывалось от такой неприкрытой наглости. Ко мне повернулся директор:

– Дела на полдня – и такая петрушка.

– Так вы дополнительно перечислили и за то, что поставят вентиляторы, и за то, что переделают свои недоделки?

– А что сделаешь? Такая петрушка.

– Не надо было!

– Как это не надо? – оглянувшись, как коршун на крик курицы, Гайдай сбил пепел между сиденьями и раздул на нас дым. – В проекте вентиляторы не значились. Это абсолютно точно. Вот проект.

– Они представили второй. Представили своевременно.

– Мало того, что представили, мы просили и требовали, чтобы поставили вентиляторы, когда они строили. Вот какая петрушка.

– Абсолютно точно. И просили, и требовали, – сказал Гайдай и раздул дым: с меня все, мол, как с гуся вода! Вот я какой!

– Так почему же вы их не поставили, товарищ Гайдай?

– Хм, почему!

– Почему они не поставили вентиляторы, Алексей Алексеевич?

– Не знаете почему? – мелко кивая, отвечал Алексей Алексеевич и показал пальцами. – В этом вся петрушка.

– Понятно. Государство выделяет средства на перестройку села, а они не о людях думают, не о том, как лучше сделать, а о том, как бы больше содрать!

Гайдай, усмехаясь, крутил головой по горизонту, и, самодовольный и счастливый, оббивал папиросу куда попало, и, раздувая дым, любовался собой, тем, что идет напролом с открытой своей наглостью, неуловимостью и напористостью; и на него уже косился наш молчаливый добрый шофер. Алексей Алексеевич мелко кивал и тяжко, раздавленно вздыхал. Гайдай на мгновение оборачивался, оббивал папиросу в нашу сторону, говоря с летающими ужимками:

– Они такой проект представили. Они пусть и платят. Мы не виноваты. Это абсолютно точно.

– А как залили фундамент под завод? Тоже было несколько проектов, и вы выбрали самый худший, самый неправильный, чтобы опять содрать за переделку, так?

– Фундамент – это совсем другой разговор, – сказал Гайдай и вылупил летающие свои глаза, задумавшись; но тут же, чтобы «поддержать свой престиж», нагло оббил папиросу в нашу сторону. Пепел упал на брюки нашего водителя. Тот посмотрел, открыл на панели специальный ящичек перед Гайдаем:

– Оббивайте только сюда!

Гайдай, самолюбивый Гайдай от такой неожиданности, от такого несоблюдения субординации завертелся, как черт на кончике булавки, – аж сам из себя вылазил от обиды и злости, от такого обхождения с ним. Однако, притормаживая себя, скашивая свои летающие глаза с нывшей и кипевшей в них слезой на доброго и могучего нашего водителя, смирнехонько и даже угодливо оббивал заскучневшую свою папироску в открытый ящичек.

24

Из дверей склада с прежней силой выворачивались, раскатываясь по земле и завихряясь в небо, кипящие клубы пыли. «В пух! В прах! Все! Все! В пух! В прах!» – яростно высказывался у Казачьей разогнавшийся пневматический молот. Гайдай вылез из машины, глянул на всякий случай на свои катившиеся сзади «Жигули» и пошел в сторону Иногородней, куда повели в эту минуту его летающие глаза.

– Вы же гляньте, как здесь работать! Товарищ Гайдай!

– Вижу, – говорил Гайдай, летая глазами налево и направо и двигаясь черт знает куда – уже в сторону Жандармовки.

– Да вы зайдите!

– Я и так вижу. Что я буду заходить? Все и так ясно. Абсолютно точно.

Я взял его за руку:

– Вы все-таки зайдите.

Преграденская так и взвизгнула, когда увидела, кто вошел:

– Гляньте, девчата! Это же начальник строителей! Все сюда!

Гайдай мгновенно выскочил и уже опять шел бог знает куда – в сторону катавалов; и вслед ему неслись едучие, как пыль, насмешки:

– Что? Не понравилось? Нюхнул и деру! А если бы целый день поработал тут?

– Надо было его окружить и подержать хоть часок!

– Надо было его закрыть и не выпускать, пока не переделают! – раздавались злые и веселые голоса.

Гайдай все шел в катавалы, а потом свернул к Казачьей, со стороны которой неслись сотрясающие удары пневматического молота, но на пути его встал грозный и широкий Михаил Потапович.

– А по заводу у тебя какие претензии?

– Как какие? – удивленным вопросом отвечал посматривавший на меня Михаил Потапович. – Как какие, Петр Петрович? Будто мы об этом первый раз говорим! Пойдем, глянешь! А то тебя сюда не затянешь!

– Так что, он здесь еще не был?

– Его сюда на аркане не затянешь!

«Вон почему он так мечется!»

– Абсолютно точно, первый. Ну и что?

– Как «ну и что»? – говорил Михаил Потапович, поглядывая на меня. – Как «ну и что»? Это ж твоя стройка!

– Абсолютно точно: моя. Ну и что?

– Как «ну и что», Петр Петрович? Ты же отвечаешь!

– Абсолютно точно, отвечаю. Ну так что?

– Как «ну так что», Петр Петрович? Вы же как строите!

– А как мы строим? – Гайдай дернулся и с тоской глянул на свои «Жигули».

– Странно: вы, главный инженер строительной организации, первый раз на такой стройке!

– Абсолютно точно: первый! – как бы с гордостью отвечал Гайдай. – Ну и что? Таких строек у меня знаете сколько!

– Так отвечать надо за каждую. Посмотрите, как вы строите!

Он посмотрел:

– А что тут такого? – И глянул на красневшего Михаила Потаповича и на бледного Алексея Алексеевича. – Все в порядке. Абсолютно точно.

– Как «все в порядке»? – восклицал Михаил Потапович. – Как «все в порядке», Петр Петрович? Ты ж посмотри: агрегат не центруется!

– Абсолютно точно, не центруется! – глянув и как бы обрадовавшись, в ту же секунду отвечал Гайдай. – Ну и что, что не центруется?

Я схватился за голову: «Кошмар какой-то!»

Гайдай усмехнулся и закурил.

– Ничего страшного, – говорил он, летая глазами. – Всегда не центруется. Абсолютно точно. Что мы, первый раз строим эти заводы?

– Как же ничего страшного? – кричал Михаил Потапович. – Дать заводу хорошую нагрузку, и фундамент полетит!

– Абсолютно точно! – сказал Гайдай, летая взглядом, и обнаружил, что сказал не то, когда мы все схватились за головы. Он сориентировался и повернулся к своим «Жигулям», но его поймал уже Алексей Алексеевич. – Нигде не летит, а у вас полетит! – И пошел ходить взад-вперед: – Что мы, первый раз строим? Везде не центруется и не летит, а у вас полетит!

– Так что, вы всюду так строите?

– Абсолютно точно! Всюду только благодарят! И в Передовой! И в Спокойной! И в Благодарной! Одни вы только!

– Да уж знаю, как благодарят: один спокойненский колхоз четыре миллиона должен!

– Абсолютно точно! – бросил Гайдай и, опять поняв, что зарапортовался, точно бы срикошетил к своим «Жигулям», из которых наблюдал готовый рвануться в любую секунду быстроглазый, как сам Гайдай, водитель. Но на пути Гайдая сомкнулись Алексей Алексеевич и Михаил Потапович:

– Подожди, Петр Петрович! Давай разберемся!

– Надо разобраться, раз такая петрушка.

– А вы не наговаривайте, Иван Николаевич! – метнул Гайдай и пошел писать круги. – Вы не наговаривайте лишнего! А то вы договоритесь!

– Я уже пуганый, Петр Петрович. И не такими, как вы.

– Ничего, все равно свое получите, добьетесь!

– Добьюсь. Но и без этого все знают, что колхозы района задолжались по вашей милости тридцать миллионов.

– Абсолютно точно! Задолжались! – мотнул летающей головой Гайдай на ходу и вздрогнул, спохватившись, но уже не изменял своего движения, довольный и счастливый. – Начальство наше на нас по-другому смотрит. Абсолютно точно. – Он вскинулся на ходу, гордый и враждебный, и пошел писать круги еще быстрее и бросать еще радостней то в одного, то в другого: – По-другому смотрит и по-другому оценивает. Абсолютно точно.

25

– Скажите вы, главный строитель, – обратился я к Вербникову, который прикручивал рейку на агрегате и изредка, с голубым своим достоинством, поглядывал на нас и едва заметно улыбался, – может выйти из строя завод на этом фундаменте?

– Если дать хорошую нагрузку, – подсказал Михаил Потапович.

Вербников снял парусиновые рукавицы, стал вытирать руки паклей, глядя на фундамент:

– Может. При нагрузке гранулятор непременно расшатает такой фундамент.

«Дорогой ты мой! А зачем же ты все-таки монтируешь этот завод на таком фундаменте?» – хотел сказать ему я.

Он, не спуская с меня глаз, сказал, точно бы услышав меня:

– Я писал об этом докладную. Но мне приказано было продолжать монтаж.

– Так?

Михаил Потапович смахнул пот:

– А что делать? План висит!

Алексей Алексеевич только кивал: «Такая петрушка!»

– Но генподрядчик обещал нам долить фундамент, – добавил Михаил Потапович.

– Что вы на это скажете, Петр Петрович?

Гайдай кинулся, сам того не сознавая, к своим «Жигулям», но резко повернул, наткнувшись на Михаила Потаповича и Алексея Алексеевича, и снова пошел писать круги, бросая с ненавистью:

– У других не расшатывает, а у вас расшатает! Всюду работают, абсолютно точно, а у вас полетит! У вас выйдет из строя! Ну, ничего, ничего!

– Так у Мороза вы же переделывали! В Пограничной же вы переделывали! – наступал Михаил Потапович. – И у Ивана Ивановича переделывали!

– Сделайте заявку, и вам переделаем! Абсолютно точно! – сказал Гайдай и цепко, хватко вглядывался в красного Михаила Потаповича, уже кружа.

– Такая петрушка, – стиснуто кивал Алексей Алексеевич.

Гайдай впился и в Алексея Алексеевича:

– Сделайте заявку, переделаем и вам! Абсолютно точно!

– Это значит – опять платить? – спрашивал Михаил Потапович.

– Абсолютно точно! – сказал Гайдай. – Что же, мы за здорово живешь будем переделывать?

– Так это же ваша работа! Это ваш брак, Петр Петрович! – кричал Михаил Потапович.

– Что нужно сделать, Николай Васильевич? – Я назвал его по имени-отчеству, и он принял это как должное: смотрел чисто и красиво. – Что нужно сделать, чтобы не случилось беды?

Вербников показал все с тем же голубым своим достоинством:

– Здесь, здесь и здесь нужно долить. А здесь блокировать. – И поднял глаза: – Только тогда будет гарантия, что не расшатает фундамент. Я об этом писал в докладной.

– И мы это сколько уже требуем! – кричал Михаил Потапович.

Ковыльно-белый Алексей Алексеевич кивал: «Да! Такая петрушка».

Гайдай метался и бросал:

– Ладно! Дольем! Дольем и блокируем! Абсолютно точно. Но пусть сначала перечислят! Только вы сначала перечислите!

Алексей Алексеевич смотрел на меня, качаясь, как ковыль:

– Они всю сумму уже вычистили, что нам отпустили! Такая петрушка!

– Они все переделают бесплатно! Бесплатно и как надо! – сказал я, вероятно, тоже становясь белым, потому что по телу и по щекам пошло колючее электричество.

Метавшийся Гайдай остановился с искаженным лицом:

– А вы тут не командуйте! Кто вы такой, что в каждую дырку лезете? Пи-са-ка! Вы даже ни в какой редакции не состоите! – Он навел искаженное злобой свое лицо на Михаила Потаповича и Алексея Алексеевича. – Вы ноль без палочки! Мне его родной брат говорил! Мы с ним ехали, и он мне все рассказал! От него даже жена сбежала! Мне его брат рассказал!

– Спасибо, что сказали землякам. Мне трудно об этом было говорить.

– А мы бесплатно не будем переделывать!

Решительный, я повернулся к директору:

– Составляйте акт, Алексей Алексеевич.

Алексей Алексеевич побежал в «контору». Михаил Потапович, раскрасневшийся теперь от любопытства, дружески урезонивал Гайдая:

– Как же мы будем платить, Петр Петрович, когда это ваша работа? Ты сам посуди: правильно ли это?

– Абсолютно правильно!

– Как правильно, когда это ваша работа?

– А кто же будет платить? – огрызался Гайдай, бегая, как по клетке. – МСО не будет платить!

– Так чья же работа? – спрашивал Михаил Потапович, дружески подначивая. – Ваша! Вы будете переделывать свою работу, вы и платите своим рабочим!

– А тебе не стыдно? – Гайдай вдруг остановился, измеряя его презрительным взглядом. – Наша работа. Но тебе не стыдно? Ты что, из своего кармана будешь платить? Перечислишь – и все.

– Так чем же мы будем строить дальше? Ты сам посуди, Петр Петрович. Чем же мы будем все это поднимать?

– А тебе какое дело? Мы – друзья!

– А ты, Петр Петрович, не пользуйся тем, что мы друзья! Дружба дружбой, а служба службой! – И посматривал на меня, красный и довольный.

– Подождите! Подождите! Что значит – друзья?

– Да что? – отвечал разгоревшийся Михаил Потапович. – Росли вместе. Всю школу за одной партой. В институте в одной группе были. Живем рядом. Кумовья.

Я силился вспомнить Гайдая по школе. Что-то мигало: длиннободылый такой, голенастый, как петух, в шортах и черт знает какой задиристый… Сказал:

– И я с вами учился. Так что, если мы учились вместе, теперь можно общее дело угроблять?

Гайдай бросился к своим «Жигулям», но наткнулся на Михаила Потаповича:

– Постой, постой, Петр Петрович!

Ко мне подступил Алексей Алексеевич, держа папку:

– Да! Да! Такая петрушка!

– Нет, дорогие земляки, коль мы росли вместе, учились вместе, мы тем более должны быть ответственны за будущее. Пишите, Алексей Алексеевич: «Акт, составлен такого-то…»

Гайдай кинулся к нам:

– Не надо ничего писать! Что вы хотите писать?

– Такого-то и такого-то, – продолжал я. – Свидетели.

– Какие свидетели? Ничего не надо писать! Никакого акта! Обойдемся и так! Я завтра же пришлю людей. Абсолютно точно! – И опять принялся летать. Вокруг меня и Алексея Алексеевича: – Завтра же сделают! Дольют и блокируют! Я сегодня наряд дам!

– Без всяких перечислений?

– Абсолютно!

– А вентиляторы?

– Завтра! Завтра поставим вентиляторы! Сегодня распоряжение дам! Абсолютно точно! – И на секунду остановился, хотя и глядел поверх нас. – Только без этого! Без актов! Знаю я эти акты!

– Не надуете?

– Даю честное слово! – И взялся опять писать круги, восьмерки, петли. И с въедающейся усмешкой метал: – Вы что, честному слову не верите?

– Надует?

Красный Михаил Потапович замигал, перетаптываясь по-гусиному и взглядывая отнюдь не как на друга и кума:

– От них всего можно ожидать.

Алексей Алексеевич кивал в акт: «Могут и надуть. Такая петрушка».

Я от души хохотал:

– Вот это друзья! Вот это кумовья!

Директор и этому кивал: «Такая петрушка!»

– Могут надуть, – сказал Михаил Потапович. – Но давайте, поверим! – вдруг добавил он. – Нам же с ними работать…

Директор кивал и этому: «Да! Давайте поверим. Нам же работать…»

– Подождите, Петр Петрович! – Я обратился к Вербникову, что-то привинчивавшему к агрегату и с чистой, голубой улыбкой посматривавшему на нас: – Николай Васильевич, скажите, почему у них так получается?

Тот выпрямился, посмотрел все с тем же чистым, освещающим все вокруг достоинством:

– Всюду поназаключали договоров. (Даже не сказал: «Нахватали!») И потому так делают. (Не сказал даже: «Абы как», – такой деликатный!)

– А почему поназаключали столько договоров? – спросил я. Хотя прекрасно знал, почему. Он видел, что я знал, но отвечал, не отводя глаз:

– Бьют на деньги. Не на качество. И вошло в привычку. Раз платят за переделку, то можно сделать и так.

– Такая стройка, а вы здесь ни разу не были! Какое же будет качество?

Гайдай бегал и бросал:

– Какая это стройка? Удобненский комплекс – вот стройка! Там мы сразу больше десяти миллионов взяли! А это что за стройка? Им отпустили четыре миллиона, это абсолютно точно, я лично сверялся в крае, а из них, – он мотнул на Алексея Алексеевича и Михаила Потаповича, – и этих несчастных денег не выжмешь! Какая это стройка!

Вот так и говорит. Хоть стой, хоть падай. Как говорится, ни стыда, ни совести. Вокруг кричали – Михаил Потапович, Алексей Алексеевич, еще кто-то:

– Но вы и эту стройку завалили!

– Ничего мы не завалили! – отбивался Гайдай. – Мы завалили только строительство завода травяной муки!

– А мастерские? А гараж? – кричал красный Михаил Потапович, не успевая за ним поворачиваться. – А столовая?

– А овчарники? – прогремел грозный шофер, снова остановивший могучий свой самосвал, чтобы прикурить. Он вернул тянущейся из соседней траншеи руке папиросу и продолжал греметь, ровно это сбрасывали с крыши железные листы: – Зима движется, а овечкам где зимовать? У меня сын чабанует. Сердце разрывается, как едешь мимо…

26

– От ей-бо! Овцам зимовать негде! – раздался со стороны Иногородней счастливый, едуче ликующий голос, который я узнал бы из миллионов голосов. Я глянул: так и есть – никогда не унывающий, в воде не тонущий, в огне не сгорающий, красующийся собой Липченок весело опускался с горы, от столовой, и его уже окружали, чтобы поглазеть и посмеяться, вылазившие из всех траншей и всяких закоулков строители, и среди них я заметил дядю Петю, что-то выковыривавшего из земли. – А людям есть где зимовать? У нас со всего света люди, а где обещанные квартиры? Вон, – в счастливом своем зле показал Липченок на фундаменты, – зарастают дурманом, подурманить бы тебя по тому месту, откуда ноги растут!

Гайдай заныл и заскулил, а Липченок подступил ко мне какой-то помолодевший, с лихо торчащими и мигающими усиками, и он еще перебирал ими для веселости.

– Ну, землячок, теперь наш Труболет вовек не умрет! Теперь он во всей стране стал известный! Так что не пропали наши с тобой труды даром, а с Ефимом Ивановичем мы уже помирились.

– Да ну?

– Теперь нас никакой водой не разольешь, из какого бы ведра она ни лилась!

– Это уже дело!

– Дело загудело, когда дурь слетела! – Я страшно хотел его обнять, но он выставлял руку, притормаживая меня: «Погодь! Погодь, землячок!» – Ото ж как ты уехал, я ему письмецо: так, мол, и так: хватит, мол, свои ревматизмы ремонтировать, надо приниматься за дело, а кто старое помянет, тому глаз вон. Ясно, Ефим Иванович сразу – в Верховный. Оттуда как подуло – «царька» нашего как метлой! Мы ж какие: пока земля не зашатается под ногами, мы друг другу в чубы и давай таскать, юшку пускать, черте чего и до чего. Но как увидим, что земля уходит с-под ног, так – плечо к плечу и вспомним всех дедушек-прадедушек, бабушек-прабабушек – такие мы. Так я говорю или не так? – И оглянулся по всем, лихой и счастливый.

– Так, Филипп Иванович! Так! – вокруг.

– Полюбуйся теперь, землячок, какая твоя родина стала!

– Вижу, Филипп Иванович!

– А раз видишь, так здравствуй! – И раскрыл объятия. У грозного шофера погасла папироса. И без того злющий и страшный, он сделался вдесятеро злей и страшней:

– Туды его растуды! Магазина не построят! За спичками надо в Отрадную бежать! – Он опять прикурил у высунувшегося из траншеи голого, испачканного мазутом парня. Гайдай остановился, как коршун перед атакой, крикнул радостно и хватко:

– На магазин у нас нет договора! Абсолютно точно! Заключите и перечислите, тогда будем разговаривать! – И, оскалившись, решительно повернулся к своим «Жигулям», но на пути его вырос уже Липченок, не менее проворный, несмотря на годы:

– Э, нет, брат, стой, погоди, не уходи!

Гайдай – вправо, но Липченок вырос и справа:

– Не попрет! Читал, что про нас пишут?

Гайдай – влево. Липченок оказался и в этом на правлении:

– Шалишь, брат! У людей крыши нет над головой!

Гайдай, озираясь, повернул и сел поодаль на только что прикрученную рейку агрегата, но тотчас вскочил, как мы начали подступать. Липченок заиграл ему глазами и усами:

– Шалишь, супчик-голубчик! Он вот печется о народных овцах, – Липченок показал на грозного шофера, – а сам живет у меня на квартире. Что ты на это скажешь, ухарь-купец, инженер-молодец?

– Я, Иванович, перебьюсь! У меня вот кабина! – гремел шофер, продвигаясь к могучему самосвалу, до пузатых колес которого едва доставал даже он, и продолжал уже из кабины, держа дверцу открытой: – А о народном надо думать всем народом!

– Слыхал? – кричал Липченок. – А тебе лишь бы деньги, и – хоть трава не расти! Кругом поначинал, ничего до ума не довел, а деньги захапал!

– Какие тут у вас деньги! Слезы это, а не деньги! – кричал в свою очередь Гайдай – Мелочишко на молочишко это, а не деньги!

– Да вы все уже вычерпали, а что сделали? – кричал Михаил Потапович; и директор кивал его словам. – Мы должны план еще в прошлом году дать, а получается, и в этом не дадим!

– Мы в этом не виноваты! Абсолютно точно!

– Как же не виноваты, когда вы людей поснимали с объектов?

– Никого мы не снимали! Абсолютно точно!

– Мастерские стоят? Гараж стоит? Овчарники стоят? А это все по генплану пусковые объекты!

– Пусковые. Абсолютно точно. Но вот же у тебя работают. Чего тебе еще?

– Я должен план давать! План! – кричал Михаил Потапович. – А что получается? Деньги забрали, а людей отовсюду поснимали!

– Вот же работают! Что тебе еще надо?

– Но здесь только две бригады, а сколько должны работать? – кричал Михаил Потапович. – И как у тебя получается? Был один прораб, ты его перевел на другой участок.

– Значит, надо было, вот и перевел!

– Был другой, то же самое!

– То же самое – надо было!

– Был третий – та же картина!

– Абсолютно точно!

– Наверное, все дома себе построили? – как бы между прочим спросил я у Вербникова. Вербников навел на меня свои чистые голубые глаза:

– Построили.

– А вы, наверное, еще холост?

– Сыну три года.

– А живете где?

– Квартиру ждем.

– А сам – местный?

– Москвичи.

Я положил руку Вербникову на плечо.

– Вот что, земляки. Родина вырастила нас, поработала на нас, теперь мы должны работать на Родину. И давайте трудиться на своих участках честно.

От этих слов Гайдай устремился бог знает куда. Его поймали, вернули.

– Я, конечно, буду писать все как есть.

– Да пишите! Пишите! И на вас напишут!

– Но я бы хотел слышать от вас, думаете ли вы исправить положение?

– Думаем! – сказал Гайдай и кинулся туда, куда глядели глаза. Его повернули.

– Что для вас, Алексей Алексеевич и Михаил Потапович, сейчас важнее всего?

– Надо пустить завод!

– Когда будет сдан завод?

– Дней через двадцать, – ни на мгновение не задумавшись, отвечал Гайдай и дернулся.

– Вы уверены?

– Через месяц, – опять ни капельки не задумавшись, отвечал Гайдай и дернулся в другом направлении. Липченок бросил его, хохотал, вытирая слезы: «Ей-бо, сколько живу, такого не видел!» Красный Михаил Потапович крутил головой: «О, кум, кум!» Алексей Алексеевич кивал и вздыхал: «Такая петрушка!» Гайдай неуловимым движением руки достал новую папиросу. Алексей Алексеевич и Михаил Потапович поспешили с горящими спичками.

– Петр Петрович! Я – не строитель и то вижу, что за месяц здесь не управиться, если вы даже кинете сюда всю свою организацию.

– Ну, к середине сентября. Это абсолютно точно! – опять ни на секунду не задумавшись, отвечал Гайдай и, перегнувшись, оказался за рейкой агрегата.