Текст книги "Под игом"

Автор книги: Иван Вазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

IV. Тесть и зять

Стефчов был компаньоном своего тестя, и сейчас он с помощью двух работников упаковывал тюки со шнуром, которые предстояло отправить на Джумайскую ярмарку, открывавшуюся на юрьев день. Он снял пиджак и фес, чтобы легче было работать; лицо его, покрасневшее от напряжения, было, как всегда, неприятно – жесткое, невыразительное, черствое.

У окна, в скромном синем платье, стояла его жена Лалка и пришивала ярлыки к уже связанным тюкам. Никто бы не мог заметить по ее спокойному белому лицу, расцветшему и ставшему теперь более женственным, что она несчастна в браке, навязанном ей силой. Простодушная, неопытная, лишенная высоких душевных порывов, – которым, впрочем, и неоткуда было взяться в той деспотической среде, где она воспитывалась, – девушка пошла под венец, мучаясь и глотая слезы. Но время пришло ей на помощь, как это бывает в большинстве подобных случаев. Лалка привыкла к своему новому положению и примирилась. Стефчова она не любила, – да его и нельзя было полюбить, – но боялась и была ему покорна. А он большего и не требовал. Взамен ее сердца, которого Стефчов никогда не домогался, он получил богатое приданое и сделался прямым наследником Юрдана Диамандиева. Этого ему было довольно.

При виде вошедшего Юрдана, бледного, дрожащего, с искаженным лицом, Стефчов выпустил из рук веревку, которую натягивал, увязывая тюк, а Лалка уронила иглу.

— Ну и дела, Кириак! – крикнул Юрдан, едва переступив порог. – Как видно, только ты да я остаемся верными султану! В моем доме котята и те вздумали бунтовать – покупают пистолеты и льют пули… Все к поджогу готовятся, а мы и в ус не дуем, готовим товар к ярмарке!.. Ну, я болен, но ты-то разве не слышишь и не видишь, что делается кругом. Какой смысл выбрасывать столько денег на товары, когда настали такие разбойные времена!..

Оба работника на цыпочках вышли из комнаты. Стефчов удивленно смотрел на тестя.

— Чего смотришь, простофиля? – заорал Юрдан. – Я тебе повторяю, что вся моя семья заражена крамолой. И это – семья чорбаджи Юрдана Диамандиева, верноподданного султана, человека, у которого останавливаются уездные и областные правители… Что же тогда говорить о простом народе? Какие-то бездельники состряпали комитет, здесь, в городе, под носом у нас, а мы разинули рты как дураки!..

И все более и более разъяряясь, чорбаджи Юрдан стал рассказывать зятю обо всем, что узнал за этот день.

— Я как раз сегодня хотел пойти к бею, – сказал Стефчов. – Они собираются в саду у Бейзаде; надо их забрать и допросить. Двести палок развяжут им языки! Надо мне было раньше положить конец этой мерзкой агитации против властей… Кто недоволен правительством, пускай убирается в Московию, которую так любит учитель Климент, а не поджигает наши дома.

Стефчов открыл дверь и пошептался с кем-то, стоящим за нею.

— Ты знаешь, кто эти мерзавцы? – спросил его тесть.

— Главный – Соколов, – ответил Стефчов, искоса взглянув на Лалку, и лицо его исказила злоба. Он ненавидел доктора, и к его ненависти примешивалась ревность, затаенная, жгучая, как горящий уголь. Так безобразно, и только так, проявлялась любовь в его окаменевшем сердце.

— Значит, и тут не обошлось без этого негодяя? – заметил Юрдан.

Стефчов отошел и стал рыться в карманах своего пиджака. Юрдан смотрел на него выжидающе.

— Вот это письмо я вчера нашел на улице, перед вашим домом, – сказал Стефчов.

— Что за письмо?

— Подписано Соколовым, адресовано в Панагюриште; судя по всему, он пишет таким же бандитам, как он сам.

— Так! О каких же мерзостях он пишет? Должно быть, все об огне, пожаре, поджоге и тому подобном?

— Вовсе нет – о самых невинных вещах; но я клянусь, что под ними подразумевается что-то другое, – ответил Стефчов, развертывая письмо. – Впрочем, Заманов все поймет и растолкует – он, как ищейка, издалека чует бунтовщиков.

Лалка побледнела. Выскользнув из комнаты, она спустилась в нижний этаж, к матери.

— Что с тобой, Лалка? – спросила ее мать.

— Ничего, мама, – ответила молодая женщина слабым голосом и села, подперев голову руками.

Мать, занятая стряпней, перестала обращать внимание на дочь. Она сама была очень взволнована и, с силой мешая ложкой в сковородке, кляла своих сыновей.

— Чтоб их разорвало! Чтоб им всем пусто было! Уморят отца раньше времени! Только-только поднялся с постели, а теперь, того и гляди, опять сляжет… Чтоб оно провалилось, это их восстание! И с чего они все свихнулись и взбесились! Гина, сумасшедшая дура, безмозглый Генко и те собираются негодяев сухарями кормить!.. Чтоб они в глотке у них застряли!

Вошла Гинка, и Юрданица обрушила свой гнев на старшую дочь.

— Зачем так сердиться, мама? Тебе надо радоваться… Чорбаджийки должны показывать пример…

— Гинка, замолчи! – прикрикнула на нее мать. – Я тебя и слушать не хочу, ты сумасшедшая!

— Я не сумасшедшая, а настоящая болгарка, патриотка! – возразила Гинка с жаром.

— Патриотка! Не потому ли ты каждый божий день колотишь своего супруга?

— Я его колочу потому, что он мой муж; это совсем другая политика; это – внутренняя политика.

— Ах ты, безумная! И ты вообразила, что больше любишь Болгарию, чем твой родной отец? Да узнай он только, что ты берешь у Соколова и читаешь газеты, он с тебя шкуру спустит, не поглядит, что тебе уже сорок стукнуло.

— Мама, ты врешь, как цыганка! Мне с рождества пошел тридцать второй год. Я лучше тебя знаю, сколько мне лет!

Этот диалог был прерван служанкой.

— Тетя Дона, иди, дяде ІОрдану плохо, – проговорила она испуганно.

— Этого только не хватало! О боже мой, господи! – взвизгнула Юрданица и, позабыв сковородку на огне, побежала к мужу.

Поднимаясь по лестнице, она услышала истошные крики – у Юрдана начались колики. Жена нашла его в комнате на втором этаже; старик катался по полу, корчась от нестерпимой рези в кишечнике. «Лицо его, обезображенное болью, посинело; громкие, отчаянные вопли, слышные даже на улице, вырывались из его груди, приводя в ужас всех окружающих.

Немедленно послали работника за лекарем Янелией, но посланный вернулся один – лекарь уехал в К. Пришлось прибегнуть к домашним средствам. Но ни компрессы, ни растирания, ни лекарства не помогали больному. Он то корчился, свертываясь клубком, то перекатывался с места на место.

Юрданица не знала, что делать.

— Может, позвать доктора Соколова? – предложила она мужу.

Стефчов пробормотал что-то неодобрительное.

— В позапрошлом году я его раз звала, и он мне помог, – сказала Юрданица и, обратившись к мужу, снова спросила: – Юрдан, позвать доктора?

Юрдан отрицательно помахал пальцем и снова застонал.

— Слышишь? Давай пошлем за доктором Соколовым! – убеждала его Юрданица.

— Не хочу… – простонал старик.

— Ты не хочешь, а я тебя не послушаю! – проговорила Юрданица решительным тоном. – Чоно! – обратилась она к работнику. – Ступай позови доктора Соколова! Быстро!

Чоно направился к двери, но, едва переступив порог, остановился, испуганный громким рыдающим воплем хозяина.

— Не смейте его звать!.. Не хочу я видеть этого негодяя, этого разбойника…

Юрданица смотрела на него в отчаянии.

— Ты что ж, умереть хочешь? – крикнула она.

— Ну и пусть умру!.. Убирайтесь вон, проклятые!.. – заревел старик.

Часа два спустя кризис стал понемногу проходить. Стефчов, увидев, что тестю полегчало, быстро оделся, чтобы отправиться в конак.

Лил дождь.

Спускаясь по лестнице, Стефчов встретил низенького человечка.

— Ну что? – спросил Стефчов. – Высмотрел?

— Там они, у Бейзаде.

— Опять в саду?

— Нет, идет дождь, собрались в подвале. Я их выследил… Я ведь тоже не дурак.

Это был Рачко, бывший содержатель Карнарского постоялого двора. Теперь он работал за поденную плату у Юрдана и заодно помогал его зятю в слежке.

— Принеси мне зонтик.

Минуту спустя Стефчов был уже на улице.

Лалка, стоявшая за дверью, слышала этот разговор. Она посмотрела вслед мужу каким-то странным, испуганным и удивленным взглядом. Потом быстро поднялась по лестнице и скользнула в одну из комнат.

V. Предательство

Когда Стефчов пришел в конак, у бея сидел только один человек – Заманов.

Они играли в таблу. [84]84
  Табла – игра в кости на особой доске.


[Закрыть]

Христаки Заманов был официальным осведомителем турецких властей и за свою работу получал вознаграждение от конака в Пловдиве. Ему было сорок пять лет, по выглядел он старше. Большое сухощавое смуглое лицо его с черными бегающими, но тусклыми глазами было покрыто преждевременными морщинами, и выражение у него было неприятное, даже какое-то зловещее. Коротко подстриженные усы его сильно поседели; волосы, тоже седые, сальные и нечесаные, на затылке выбивались из-под грязного феса; надо лбом виднелись залысины. Заманов носил потрепанный фиолетовый кафтан из грубой домотканой шерсти с черным суконным воротником, сильно лоснившимся. Высокий и стройный, он обычно ходил, опустив голову и словно клонясь под тяжестью общего презрения. На всем облике этого человека лежал отпечаток бедности и цинизма. Постоянным его местожительством был Пловдив, но он часто объезжал окрестные городки. Родившись в Бяла-Черкве, он знал всех в этом городе, но и его здесь знали все. Его приезд сюда в такое время взволновал тех, у кого были причины волноваться. Было ясно, что приезд этот связан с какой-то миссией, не сулящей ничего доброго. Присутствие Заманова неизменно внушало людям страх и отвращение, и он это чувствовал, но не смущался. Бесстыдно и самоуверенно встречал он презрительные взгляды, как бы говоря: «Чему вы удивляетесь? Профессия как профессия! Надо же и мне существовать». Он уже успел повидаться с несколькими видными горожанами и попросить у них денег в долг. Само собой разумеется, никто не посмел отказать столь щепетильному должнику и любезному согражданину. Заманов несомненно знал, какие события назревают в Бяла -Черкве, и с язвительной усмешкой спрашивал каждого встречного юношу:

– Ну как, вооружаетесь? – И, чтобы вконец смутить собеседника, добавлял негромко: —Ничего у вас не выйдет, – после чего уходил, оставив юнца в полном смущении.

Позавчера он сказал примерно то же самое председателю местного комитета. Эта назойливая откровенность производила такое зловещее впечатление, что прохожие разбегались с улиц, по которым он проходил.

Вот почему Стефчов просиял, застав у бея такого могущественного союзника. Улыбаясь, он поздоровался с игроками и, пожав руку Заманову, непринужденно, как свой человек, сел около них, чтобы следить за игрой.

Старый бей, облаченный в черный сюртук, застегнутый на все пуговицы, кивком головы поздоровался со Стефчовым и продолжал играть с величайшим вниманием. Когда партия кончилась, Стефчов не замедлил перейти к делу. Он с мельчайшими подробностями передал бею все, что слышал о революционном подъеме, охватившем и Бяла-Черкву.

Бей тоже слыхал краем уха о каком-то движении среди порабощенных болгар, но, считая его чем-то совершенно несерьезным, даже ребяческим, ничуть не тревожился, как, впрочем, и все турецкие власти в то время.

Теперь же, когда Стефчов открыл ему глаза, старик был поражен, узнав, как далеко зашло дело.

— Что же это, Христаки-эфенди, – обратился он к Заманову вопросительно и строго, – мы с тобой в таблу играем, а кругом нас, оказывается, все горит?

— Я здесь лишь несколько дней, но знаю обо всем этом больше Кириака, – отозвался Заманов.

— Знаешь, а мне не говоришь?., Хорошо ты служишь султану! – воскликнул бей, очень недовольный. – Стефчов проявил себя более надежным столпом престола.

— Это был мой долг, бей-эфенди, – сказал Стефчов. Крупные капли пота выступили на лбу Заманова.

— Здесь пустяки, в других местах во сто раз хуже, – проговорил он нервно. – Здесь только соломинка тлеет, а вокруг Панагюриште горят целые стога. Однако правительство у нас не глухое и не слепое… Оно видит дым, но молчит. На это у него есть свои соображения… Будет ошибкой нам первым поднимать шум и компрометировать себя неизвестно зачем. То, что мы видим в Бяла-Черкве, это только отблеск пламени, которое в других местах взметнулось до облаков… По моему мнению, не надо спешить, а лучше бдительно выжидать событий.

Бею эти рассуждения пришлись по душе – они потворствовали его стремлению к покою и боязни ответственности.

Стефчов заметил это и разозлился. Было ясно, что Заманов просто-напросто придумал хитроумное оправдание своей небрежности и халатности на государственной службе.

— У Христаки-эфенди нет здесь ни семьи, пи собственности, что называется – ни кола, ни двора, потому он и философствует, – язвительно проговорил Стефчов. – Если завтра у нас займется, что он потеряет?

— Позвольте, милостивый государь! – вспылил Заманов, побледнев от ярости.

— Ты прав, Кириак, я этих мерзавцев в бараний рог согну! – вскричал бей.

Стефчов победоносно огляделся кругом.

— Да, признаюсь, что и я, поразмыслив, пришел к такому же заключению… Надо переловить этих подлецов! – снова заговорил Заманов немного погодя, и лицо его внезапно приняло какое-то озлобленное выражение.

— Значит, все к одному пришли? – проговорил бей и вздохнул.

— Их нужно всех забрать сегодня же вечером! – сказал Заманов.

— Где они собираются? – спросил бей.

— У Мичо Бейзаде.

— У Бейзаде?.. Все понятно! Он московцам душу продал, как же он может любить султана?.. А кто их главарь?

— Доктор Соколов, – ответил Стефчов.

— Опять Соколов? Значит, он теперь вместо «консула»?

— Да, бей-эфенди, только дела «консула» были детской забавой в сравнении с делами Соколова.

— Кто остальные?

— Уволенные учителя и еще несколько негодяев. Бей посмотрел на часы.

— Они сейчас там? – спросил он.

— Да, в подвале. Когда погода хорошая, они обычно собираются в саду… Хлещут водку и устраивают заговоры…

— Так как же ты советуешь поступить?

— От Мичо они уходят, когда совсем стемнеет. Надо, чтобы полицейские, когда они выйдут, забрали всю компанию сразу и привели ее в конак.

— Это не годится, – возразил Заманов. – Если вы заберете их на улице, без всяких улик, им нетрудно будет ото всего отпереться. Нет, нужно совершить налет на дом Мичо и захватить их там, где они заседают, – так сказать, на месте преступления. Зацапать их вместе с бумагами, протоколами и всякими документами… Вот это будет чистая работа, – все ясно, как на ладони… Попробуй тогда отвечать: «Не знаю, не слышал, не видел…» В первый раз я их сам допрошу.

Бею совет понравился. Стефчов и тот пришел в восхищение от этого плана. Шпион стоял теперь перед ним во всей своей красе. Сообразительность Заманова, оказывается, была под стать его усердию.

— Но все это нужно начать не раньше чем стемнеет, – добавил Заманов. – Для таких налетов темнота – необходимое условие.

— Решено! – торжественно изрек бей и хлопнул в ладоши. Появился полицейский.

— Онбаши здесь?

— Шериф-ага скоро вернется.

— Когда вернется, пусть зайдет ко мне! – приказал бей.

Полицейский вышел.

— Совсем было позабыл, – начал Стефчов, обращаясь к Заманову, который сидел, погрузившись в мрачное раздумье и беспокойно морща лоб; он, видимо, был целиком поглощен какими-то своими темными мыслями и планами.

Вынув из грудного кармана письмо, Стефчов развернул его.

— Что это? – спросил Заманов, очнувшись.

— Письмо Соколова, адресованное в Панагюриште.

— Вот как!

— Должно быть, его уронил их курьер… Я сегодня нашел это письмо у дома тестя.

— Что в нем написано? – быстро спросил Заманов, заглядывая в письмо.

— Оно шифрованное; послано на имя некоего Луки Нейчева. Это простой человек, сапожник в Панагюриште. Он каждую неделю ездит на базар в К. и проезжает через Бяла-Черкву. Но я уверен, что письмо предназначено для кого-то другого, скорей всего – для панагюрского комитета.

— Что это за бумага? – спросил бей с любопытством. Заманов и Стефчов разговаривали по-болгарски, и старик ничего не понял.

Стефчов объяснил ему.

— Читай, читай, посмотрим, – проговорил бей, навострив уши.

Стефчов прочитал следующее:

 «Дядя Лука!

Надеюсь, что дома у вас все живы и здоровы и ваша жена уже поправилась; но все-таки пусть принимает те пилюли, которые я ей дал. Как идет у вас торговля? Вот уже две недели, как я тебя не видел, – ты почему-то не заезжал в наши края; надеюсь, что не болезнь помешала тебе приехать. Когда соберешься к нам, купи мне в аптеке Янко белладонны на десять грошей, – у меня вся кончилась. Привет всем домашним.

Соколов».

— Сомнений нет, письмо шифрованное, – проговорил Заманов.

— Переведи его теперь на турецкий язык, – приказал бей.

— В нем как будто нет ничего особенного, но когда разберешься, окажется много подозрительного, – сказал Стефчов, обращаясь к бею, и начал переводить письмо.

— Подожди, – остановил его бей в самом начале, – под «пилюлями» нужно понимать пули!

— Может быть, и пули, – согласился Заманов. Выпустив изо рта клуб дыма, бей горделиво и самодовольно огляделся кругом и опять напряг слух.

Стефчов продолжал переводить письмо.

— Погоди, – снова остановил его бей, – он спрашивает о торговле? Понятно? Значит, он хочет сказать: «Как идет подготовка?..» Мы тоже не лыком шиты!

И бей многозначительно подмигнул Заманову, как бы желая сказать: «Ты не смотри, что Хюсни-бей старик; он хитрая лисица, его не проведешь!»

Стефчов продолжал читать. Когда он дошел до слов: «Надеюсь, что не болезнь помешала тебе приехать», бей опять перебил его.

— Христаки-эфенди, – обратился он к Заманову, – а вот эти места, где говорится о болезни и здоровье, что-то немного туманны. Как ты понимаешь эти слова?

— Я думаю, что под болезнью тут подразумевается здоровье, а под здоровьем болезнь, – важно ответил осведомитель.

Бей задумался, пытаясь сделать вид, что уразумел все значение этого глубокомысленного ответа.

— Теперь все понятно! – проговорил он торжествующе. Когда Кириак вновь взялся за письмо и дошел до слова «белладонна», бей опять прервал его, весело воскликнув:

— Ну, тут он проговорился, – прямо сказал: «дебелая Бона». Значит, и она в их шайке!.. Всякий раз, как я встречаю ее, буйволицу, у меня мелькает мысль, что в этой бабище черти водятся; она что-то замышляет против правительства.

Слова бея относились к бабушке Боне, тучной старухе ше стидесяти пяти лет, которая не пропускала ни вечерни, ни утрени и на пути в церковь всегда проходила мимо конака.

Стефчов и Заманов улыбнулись. Они объяснили бею, что речь идет о цветке, из которого приготовляется лекарство.

— Читай, читай дальше, – приказал посрамленный бей. Стефчов продолжал:

— «Привет всем домашним. Соколов»… Все.

— Привет всем домашним! – вскричал бей. – Понятно! Одним словом, в этом письме с самого начала и до конца идет речь о бунте.

— Однако из него нельзя извлечь ничего серьезного, – недовольно заметил Стефчов.

— Да, туманно, довольно-таки туманно, – добавил Заманов.

— Туманно-то оно туманно, – подтвердил бей, – но мы заставим самого доктора растолковать нам то, чего мы не поняли.

— Нет, нам важно понять смысл этих строк теперь же, – проговорил Заманов, пристально всматриваясь в письмо. – Дайте-ка мне его, я узнаю, в чем тут секрет, у меня есть ключ к письмам бунтовщиков…

И он положил письмо за пазуху.

— Старайся, Христаки-эфенди, старайся! – сказал бей. Стефчов откланялся, собравшись уходить.

— Значит, решено, не правда ли? – спросил он.

— Все будет кончено сегодня же вечером, – подтвердил бей. – Иди спи спокойно и передай привет чорбаджи Юрдану.

Счастливым и сияющим вышел от бея Стефчов. У ворот конака его нагнал Заманов.

— Что, сегодня вечером придется тебе поработать? – спросил Стефчов. – Ведь ты будешь руководить облавой на этих господ.

— Само собой, раз уж я взялся так взялся, – ответил тот. – Кириак, дай мне взаймы лиру до завтра; очень нужно, – добавил он быстро.

Стефчов нахмурился, но полез в карман жилета.

— Возьми два рубля, больше у меня нет. Заманов, взяв деньги, негромко проговорил:

— Ну, давай, давай еще, а не то берегись, – шепну словечко Странджову о том, какую ты сегодня заварил кашу, – получишь пулю в лоб!

II Заманов улыбнулся, давая понять, что запугивает Стефчова шутки ради.

Стефчов бросил на него встревоженный взгляд.

— Заманов, если я завтра узнаю, что Соколов и его товарищи сидят в кутузке, считай, что у тебя в кармане десять лир! – проговорил он торжественно.

— Ладно. А пока дай мне три-четыре гроша мелочью на еду, чтобы не менять рубли сегодня вечером… Благодарю, до свиданья!

И Христаки свернул на другую улицу, направляясь к постоялому двору, где он остановился. Обогнув дом Хаджи Цачовых, он встретил и остановил попа Ставри.

— Благословите, батюшка! – проговорил он и приложился к руке священника. – Ну, что поделываете? Как поживаете? Велик ли доход от треб? Как тут у вас теперь, – больше рождаются или больше помирают?

— Больше всего венчаются! – ответил старик с деланной улыбкой и, напуганный въедливым взглядом шпика, попытался было уйти прочь, но Заманов удержал его за руку и, пронизывая глазами, сказал:

— II правильно: теперь самое время для свадеб, ведь не сегодня-завтра может наступить второе пришествие… – И, многозначительно подмигнув, он сразу же переменил разговор: – Нет ли у тебя, отче, пятидесяти грошей до завтра? Очень нужно.

Старик поморщился.

— Какие у попа деньги!.. Вот благословить могу, если желаешь.

Поп Ставри снова попытался вырваться, полагая, что удалось отделаться шуткой, но Заманов строго посмотрел на него и проговорил совсем тихо:

— Давай пятьдесят грошей. Я знаю, что твой Ганчо – секретарь комитета… Стоит мне заикнуться об этом кому следует, и плохи будут ваши дела!

Старик побледнел. Он вынул монету и, прощаясь, сунул ее в руку Заманова.

— До свидания, отче, не забывай нас в своих молитвах.

— Анафема! – пробормотал поп Ставри удаляясь. Дождь не переставал… Заманов вошел в свою комнату.

— Эй, малый, принеси мне углей в совке и поставь здесь жаровню, – приказал он слуге.

Слуга удивленно посмотрел на него, как бы желая сказать: «Ну и чудак! В такую теплынь греться захотел!»

— Принеси угля, говорю тебе! – повторил Заманов повелительным тоном и снял промокший кафтан.

Слуга вернулся с полным совком и, вытащив из-под кровати жаровню, ссыпал в нее уголь.

— Теперь можешь идти! – сказал Заманов и закрыл за ним дверь.

И тут Заманов вытащил из-за пазухи письмо, взятое у Стефчова, развернул его, поднес чистой, не исписанной стороной к огню и стал терпеливо ждать. Когда бумага нагрелась, он поднял ее, осмотрел, и лицо его отразило живое любопытство, смешанное с удовольствием: бумага, еще недавно совсем чистая, белая, теперь была вся покрыта тесными рядами темно-желтых строчек. Как известно, комитеты писали письма симпатическими чернилами, и, только подержав бумагу над огнем, на ней можно было увидеть буквы. На обратной стороне обычно писали разные пустяковые фразы, чтобы ввести в заблуждение турецкие власти, на случай если бы письмо попало в их руки. К несчастью, никакую тайну нельзя сохранить, если она известна более чем двум лицам, и эту тайну прозорливый Заманов уже знал.

Письмо освещало действия и намерения комитета в Бяла-Черкве и было подписано его председателем Соколовым.

Заманов внимательно прочел эти крамольные строки, и на его некрасивом лице заиграла какая-то неопределенная улыбка. Вынув карандаш, он написал что-то на свободном месте, под фамилией председателя.

Потом быстро вышел и направился к конаку.