Текст книги "Под игом"

Автор книги: Иван Вазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

XXVII. Скиталец

Присутствие духа спасло Огнянова и на этот раз.

Как только он вышел из города, первой его заботой было спрятать в кустарнике камилавку и кожух отца Никодима.

Метель, которая помогла Огнянову пройти незамеченным по опустевшим улицам, бушевала здесь еще сильнее. Завывал порывистый ветер с гор, склоны Стара-планины были словно усыпаны солью. Поле, безлюдное и мертвое, казалось безнадежно печальным под сероватым снежным покрывалом. К счастью, солнце внезапно пробило облака и согрело замерзшую землю.

Не разбирая дороги, Огнянов шел на запад, через виноградники, пересеченные оврагами и высохшими руслами речек. В одном укрытом от ветра месте он присел отдохнуть и обдумать свое положение. А положение было тяжелое. Огнянова беспощадно преследовал какой-то рок, верным союзником которого был Стефчов. Мысленным взором Огнянов видел, как в течение часа обрушилось здание, воздвигавшееся с такой любовью и воодушевлением. Он видел дьякона, доктора, деда Стояна и других близких, преданных друзей – в тюрьме; видел убитую горем Раду; видел торжествующих врагов! Он не мог угадать, что способствовало успеху их предательства. Но заметка в газете «Дунав» и гнусное шпионство певчего несомненно дали в руки его врагам сильное оружие. И он понимал, к каким страшным последствиям это приведет. Неужели дело его погибло безвозвратно? Неужели это несчастье повлечет за собой провалы в других местах? Теперь бегство его показалось ему подлостью. Ему захотелось вернуться, чтобы воочию убедиться, как велико свершившееся зло; о себе он уже не думал: не ведая страха, он был способен решиться на возвращение в город… Но, поразмыслив, Огнянов понял, что сначала ему необходимо изменить свою внешность. И это заставило его продолжать путь. Он решил пойти в Овчери – эту деревню он во время своих объездов посещал чаще других, и жители ее были ему преданы. Переодеться будет удобнее всего у дяди Дялко, думал он. Но Овчери приютились в долине по ту сторону Средна-горы, и путь туда был очень опасен, потому что дорога проходила через несколько турецких деревень. Весть о том, что найдены трупы двух турок-охотников, вероятно, уже сегодня с быстротой молнии облетела эти полуразбойничьи гнезда. Если его не задержат как подозрительное лицо, то убьют как «неверного»: ведь в этих краях каждый день погибает по нескольку человек. А для него опасность тем более велика, что одет он по-городскому. Побороть страх и идти на верную гибель было бы безрассудно. Наконец он решил дождаться ночи в каком-нибудь укромном месте и отошел еще дальше, к отрогам Стара-планины, где мог укрыться в густых зарослях граба.

После двухчасового трудного пути по оврагам и буеракам Огнянов добрался до первых зарослей. Там, спрятавшись в сухом кустарнике, он вытянулся на спине, чтобы отдохнуть или, вернее, обдумать все, что произошло. Небо совсем прояснилось. Осеннее солнце ласково пригревало землю, в траве сверкали капельки талого снега. Время от времени воробьи почти неслышно пролетали над головой беглеца и в поисках пищи садились на тропинки. Высоко в небе кружил горный орел: то ли он где-то поблизости высмотрел падаль, то ли принял за падаль неподвижно лежащего человека. Огнянов так и подумал и помрачнел еще больше. В этом орле ему теперь чудилось что-то зловещее. Хищная птица казалась ему воплощением его беспощадной судьбы. Она только и ждет, чтобы ей приготовили кровавый обед, а тогда не замедлит ринуться вниз со своих голубых высот. Что ж, все возможно. В зарослях небезопасно – сюда забредают охотники-турки, а все они сущие разбойники. Огнянов с нетерпением ждал захода солнца и в поисках более надежного убежища несколько раз переходил с места на место. Время тянулось нестерпимо медленно, и солнце совершало свой путь томительно долго. А горный орел все парил в небе. Взмахнет раз-другой своими черными крыльями и опять распластает их. Огнянов не мог оторвать глаз от парящей в высоте птицы, но мысли его витали в глубинах прошлого. В его возбужденном мозгу одно за другим всплывали воспоминания… Годы юности, годы борьбы, страданий и веры в высокие идеалы. А Болгария, ради которой он перенес столько испытаний… Она так прекрасна, так достойна любых жертв! Она богиня, ради которой верующие в нее готовы пролить свою кровь. Кровью окрашен ее ореол, но лучи его – блистательные имена, и Огнянов надеялся увидеть среди них и свое имя… Как он гордился ею, как искренне был готов умереть, и больше того, бороться за нее! Смерть казалась ему возвышенной жертвой, борьба – великим таинством…

Где-то раздался выстрел, и Огнянов вернулся к действительности.

Он оглянулся кругом. Эхо в горах повторило звук выстрела и замолкло.

«Должно быть, это охотники стреляют дичь», – сказал он себе.

Огнянов успокоился, но ненадолго. Спустя четверть часа невдалеке послышался собачий лай, а вскоре и голоса людей. Гончая Эмексиза невольно вспомнилась Огнянову – он знал, что турок был родом из ближайшей деревни. Этот лай был ему как будто знаком, или, может быть, так ему показалось. А лай, теперь уже более громкий, послышался где-то совсем близко; кусты зашуршали, словно под напором ветра, и из них выбежали две гончие, опустив морды до земли.

Огнянов вздохнул с облегчением.

Этих собак он видел впервые, и ему не пришлось вновь столкнуться с гончей Эмексиз-Пехливана, которую хозяин приучил бросаться на людей, как на дичь… Гончие в большинстве не умны и безобидны, но эта проклятая собака оказалась необычайно злопамятной, в чем мы уже убедились, когда она кинулась на Огнянова неподалеку от монастыря. Она стала союзницей Стефчова и выдала Огнянова…

Заметив человека, притаившегося в кустах, гончие подошли, обнюхали его и побежали дальше. И вдруг Огнянов услышал, что приближаются люди. Не оглядываясь, он бросился бежать но кустарнику. Грянуло три ружейных выстрелу беглецу показалось, будто что-то укусило его в бедро, и он побежал втрое быстрее. Что делалось позади, гнались за ним или нет, он не знал. Вскоре он спустился в русло высохшей реки с берегами, поросшими низким орешником, и забрался в самую чащу. Охотники, должно быть, потеряли его из виду. Огнянов долго прислушивался, но ничего не услышал. Только теперь он почувствовал на ноге что-то теплое и мокрое. «Ранен!» – испугался он, увидев, что сапог его полон крови. Разувшись, он обнаружил, что по левой ноге струится кровь с двух сторон, – пуля прошла через бедро навылет. Он оторвал от рубашки лоскут и перевязал раны. Боль становилась сильнее, а путь ему предстоял длинный и трудный. Беглец очень ослабел от потери крови и к тому же целый день ничего не ел.

Вскоре сумерки сгустились, и Огнянов покинул сухое речное русло, в которое, он был уверен, завтра нагрянет турецкий карательный отряд. Чем больше темнело, тем сильнее пробирал его холод. Первая турецкая деревня, встретившаяся Огнянову, казалась вымершей. С наступлением темноты улицы турецких деревень становятся совсем безлюдными, похожими на кладбища. Только из одной лавки слышался говор. Но Огнянов не решился постучать в нее, хоть и умирал с голоду. Он шел еще часа два, миновал еще несколько деревень, и, наконец, впереди что-то забелело. Это была Стрема. Он с трудом перешел реку вброд и, выбравшись на берег, сел – от холодной воды ноги у него окоченели и боль усилилась. Бедро опухло, и Огнянов стал опасаться, как бы не началось воспаление; тогда, чего доброго, придется остаться на дороге. Он встал, срезал стебель сухого тростника, росшего у берега, и снял брюки, чтобы промыть рану по способу, который он знал еще со времен Хаджи Димитра [73]73
  …со времен Хаджи Димитра… – то есть со времен боев повстанческого отряда Хаджи Димитра Асенова, проникшего на болгарскую территорию из Румынии для борьбы против турок в 1868 г.


[Закрыть]. Насосав воды в длинную полую тростинку, он приложил ее к ране и подул; вода вылилась с другой стороны бедра. Это он проделал несколько раз. Перевязав рану, Огнянов направился к Средиа-горе, в предгорьях которой он сейчас находился… Ночной мрак сгущался. Огнянов спешил в Овчери, но деревни все не было видно. Вскоре он попал в какую-то чащобу и понял, что заблудился. Озадаченный, он остановился и прислушался. Теперь он был уже на склоне Средна-горы. Откуда-то глухо доносились человеческие голоса. В такой поздний час здесь не могло быть никого, кроме угольщиков. Огнянов вспомнил, что видел издали красный огонек, горевший где-то в этих местах. Но кто эти люди? Болгары или турки? Он заблудился, замерз и обессилел; если это христиане, есть надежда, что они сжалятся над ним. Поднявшись немного выше, он увидел совсем близко пламя костра и направился к нему. Сквозь ветви деревьев он рассмотрел темные фигуры людей, сидевших у огня, и услышал несколько болгарских слов. Но как показаться этим людям? Ведь он был весь в крови. Его появление могло испугать этих болгар и, чего доброго, привести к еще худшим последствиям… Людей было трое. Один лежал, укрывшись чем-то, а двое разговаривали у догорающего костра. Поодаль, жуя сено, стояла лошадь, покрытая попоной. Огнянов напряг слух.

– Ну, довольно болтать… Ты подбрось дров в костер, а я пойду подложу сенца кобылке, – сказал старший и поднялся.

«Я знаю его! Он из деревни Веригово. Ненко, сын деда Ивана», – с радостью подумал Огнянов.

Деревня Веригово, расположенная по ту сторону Средна-горы, была тоже хорошо знакома Огнянову.

Ненко, подойдя к лошади, нагнулся, чтобы достать сена из кожаного мешка. Огнянов выбрался из кустов и, приблизившись к нему, сказал:

– Добрый вечер, дядя Ненко! Ненко вздрогнул и выпрямился.

– Кто ты?

– Не узнал меня, дядя Ненко?

Тусклое пламя костра осветило лицо Огнянова.

– Учитель! Ты ли это? Идем, идем, здесь все свои люди… Наш Цветан, дед Дойчин… Матушки, да ты холодный как лед, совсем окоченел, – говорил крестьянин, возвращаясь с Огняновым к костру. – Цветанчо, подбавь побольше дров, чтобы костер разгорелся как следует… Надо обсушить и согреть одного христианина… Знаешь его?

– Учитель! – радостно воскликнул молодой парень. – Как ты сюда попал?

И он подвинул к Огнянову охапку сухого хвороста, чтобы тот сел.

– Спасибо тебе, Цветанчо!

– Ранили его пулей, звери, – проговорил Ненко гневно, – но, слава богу, неопасно.

– Да что ты!

– Дед Дойчин, вставай, у нас гость! – разбудил или, лучше сказать, растолкал Ненко спящего старика.

Вскоре большой костер запылал ярким пламенем. Угольщик с состраданием посматривали на бледное лицо Огнянова, а тот вкратце рассказывал им обо всем, что с ним случилось. Вскоре Огнянов ощутил живительную силу огня. Замерзшие руки и ноги его согрелись, и рана болела меньше. Дед Дойчин вытащил из своей рваной торбы ломоть хлеба и головку лука в подал их Бойчо.

– Чем богаты, тем и рады… А теплом-то мы, благодарение богу, богаче самого царя. Кушай, учитель…

Огнянов чувствовал себя все лучше и лучше. Душа его наполнилась большой и дотоле неизведанной радостью. Это прекрасное, золотое, живительное пламя, этот дремучий лес вокруг, эти лица, закопченные, грубые, простые, но сиявшие теплым, дружеским участием, эти потрескавшиеся черные рабочие руки, которые с истинно болгарским радушием протянули ему последний нищенский кусок, – все это показалось ему невыразимо трогательным. Если бы не боль, Огнянов чувствовал бы себя совершенно счастливым и, пожалуй, даже запел бы: «Лес ты мой, лес зеленый…»

Уже занималась заря, когда Ненко, ведя под уздцы лошадь, на которой сидел Огнянов, вошел в деревню Веригово и постучал в ворота одного двора. Во дворе залаяли собаки, из дома вышел сам хозяин, дядя Марин. Он догадался, что в такую рань к нему может постучаться только необычный гость.

Хозяин и гости сначала поздоровались, потом объяснились.

– Порази их господь, этих нечестивцев! Чтоб их собаки загрызли! Чтоб черти забрали их души! – приговаривал дядя Марин, осторожно помогая спешиться Огнянову, у которого от тряски сильнее разболелась нога.

Огнянова отвели в заднюю комнату, где он однажды уже ночевал. Дядя Марин тщательно осмотрел его рану и перевязал ее.

– Заживет, как на собаке, – заметил он. Уже совсем рассвело.

XXVIII. В Веригове

Огнянов выздоравливал, хотя и не так быстро, как предсказывал дядя Марин. Гостеприимная семья старика ухаживала за раненым, всячески стараясь облегчить его страдания. Лечил его сам дядя Марин – он кое-что смыслил в медицине, – а бабка Мариница блистала своим кулинарным искусством. Почали бочонок белого среднегорского вина; каждое утро во дворе резали цыпленка – и только для Огнянова, остальные не ели мясного, потому что был рождественский пост.

Окруженный теплым вниманием и заботой, Огнянов прожил в этом болгарском доме три недели, с каждым днем чувствуя себя все лучше и лучше. Но ему не терпелось поскорее узнать, что делается в Бяла-Черкве, что сталось с Радой, с друзьями, с делом, от которого его оторвали. Он просил дядю Марина послать кого-нибудь разузнать обо всем этом, но тот не соглашался.

– Нет, не пошлю я никого, а на той неделе сам поеду в город купить кое-что к празднику. До тех пор потерпи, сынок… Только не волнуйся, а то не скоро поправишься. Господь милостив!

– Но на будущей неделе я сам смогу поехать.

– Так я тебя и пущу! Это мое дело. Я твой лекарь, у меня и надо спрашиваться, – возражал с отцовской строгостью крестьянин.

– Хоть бы Раде сообщили, что я жив.

– Учительница и так это знает – не попался туркам в лапы – значит, жив.

Огнянов смирился.

Некоторые крестьяне – всё свои люди, – с трудом выпросив у Марина разрешение, время от времени навещали больного. Они всей душой жаждали услышать пылкие речи учителя и всякий раз уходили от него с бодрыми лицами и горящими глазами. Чаще других к Огнянову допускали отца Иосифа, председателя местного комитета.

Он уже теперь был избран воеводой и в церкви под облачениями прятал знамя. Приходил также старик учитель, дед Мина. Огнянов был уверен, что, кроме них и семьи дяди Марина, никто в деревне не знает его тайны. В этом его уверял и хозяин дома. Между тем раненый с удивлением замечал, что с каждым днем стол его становится богаче: ему подавали жареных цыплят, масло и яйца, молочную рисовую кашу, пироги, а нередко даже диких уток и зайцев; появлялись на его столе и вина разных сортов. Подобная роскошь внушала ему беспокойство: ему было неловко, что хозяева тратятся на него. Изредка выходя во двор, Он замечал, что курятник пустеет.

– Дядя Марин, да ты разоришься, – говорил Огнянов хозяину. – Возьмись за ум, не то я откажусь от твоего угощения и буду покупать себе в лавке хлеб и брынзу… Этого мне достаточно.

– Ты меня не спрашивай, разорюсь я или нет. Я твой лекарь и, как умею, так тебя и лечу. Тут ты мне не указ. «Кто как умеет, так и мелет…» Не вмешивайся не в свое дело.

И Огнянов умолкал, глубоко тронутый.

Он и не подозревал, что все местные жители соперничали друг с другом, стараясь получше угостить любимого учителя.

Его тайна была известна всей деревне. Но здесь не могло быть и речи о предательстве.

Сочувствие к нему было всеобщим. Слух о том, что он убил двух кровожадных злодеев, высоко поднял его в глазах даже самых равнодушных. Отвага подкупает простой народ больше, чем все прочие добродетели.

Но рана у Бойчо заживала медленно. Живой и нетерпеливый, он был прикован к постели и постоянно мучился беспокойством. Добрый дед Мина лучше других умел облегчать его страдания. Огнянов каждый день проводил с ним по нескольку часов и, привыкнув к нему, уже не мог без него обходиться.

Дед Мина был своего рода «памятник старины», живой осколок вымершего поколения тех учителей, что учили детей читать псалтырь и Часослов и первые открыли в Болгарии прославленные келейные школы [74]74
  Келейные школы. – До открытия в Болгарии первого светского училища (гимназии) в Габрове (1833) дело национального образования находилось в руках монастырей и церковноприходских организаций. Содержавшиеся при них на добровольные пожертвования и общественные средства «келейные школы» учили детей церковнославянской грамоте и элементарным началам других наук. Демократические но составу своих учащихся школы эти были одной из форм национального сопротивления ассимиляторским мероприятиям турок и греческого духовенства.


[Закрыть]. Это был беловолосый, широкоплечий, круглолицый старик лет семидесяти. Ходил он постоянно в широчайших шароварах. После многих лет подвижнической жизни дед Мина бросил якорь в этой глухой деревушке и в тишине доживал свои долгие дни. В те времена учить детей по старинке уже нельзя было, и дед Мина, оставшись не у дел, только пел безвозмездно в церкви, куда нововведения не имели доступа. В праздничные дни крестьяне, обступив деда Мину, слушали, затаив дыхание, его увлекательные рассказы о старике, смахивающие на проповеди и подкрепленные цитатами из Священного писания. Из всех книг старик читал только эту одну, и она служила ему единственной духовной пищей. Огнянов любовался этим памятником прошлого и с удовольствием слушал мудрые речи поседевшего труженика – живого отголоска забытой эпохи. Когда человек страдает нравственно или физически, душа его настраивается на религиозный лад; он находит нежданное утешение в словах великой книги. Она, как бальзам, утоляет его душевную боль. Впервые испытал Огнянов обаяние боговдохновенных слов, которыми старец озарял свою речь. Придя в первый раз навестить Огнянова, лежащего в постели, дед Мина проговорил строго:

– Еще одна христианская жертва! Опять невинно пролитая кровь!.. «Доколе, боже, поносит враг?.. Вскую отвращаеши десницу твою… Восстани, боже! Суди! Воздвигни руце твои на гордыню их в конец!»

И, поздоровавшись, он стал участливо расспрашивать Огнянова. Тот попытался было повернуться на другой бок и вскрикнул от острой боли.

– Крепись, сынок! «Блаженни плачущии, яко тин утешаться», – скорбно проговорил старик.

– Конечно, дедушка Мина, приходится потерпеть… недаром же мы назвались апостолами, – улыбаясь, сказал Огнянов.

– Трудна, учитель, трудна ваша деятельность на земле, но зато достойна похвалы и славы, ибо сам бог вразумил вас, да служите народу. «Вы есте свет мира: не может град укрытися верху горы стоя». Разве не сказал Христос своим апостолам: «Жатва убо многа, делателей же мало… Идите: се аз посылаю вы яко агнцы посреде волков!»

Эти простые слова вносили сладостное успокоение и бодрость в душу Огнянова. Он попросил старца дать ему почитать какую-нибудь священную книгу, и дед Мина принес ему псалтырь. Огнянов со страстным интересом читал это вдохновенное сочинение, в котором бьет ключом источник высокой поэзии. Эти песни борьбы, эти вопли отчаяния и восторженные молитвы вызывали отклик в его смятенной душе. Он не выпускал из рук книги псалмов Давида.

И вот настал день, когда дядя Марин отправился в Бяла-Черкву. С тревогой ждал Огнянов его возвращения. В голову ему лезли всякие мысли, одна горше другой. Ведь он уже больше месяца ничего не знал о людях, дорогих его сердцу. Что с Радой? Какие оскорбления, какие гонения ей, наверное, пришлось вынести после его побега! На нее, конечно, обрушилось возмущение общества, а может быть, и ярость властей. Не суждено он было, бедняжке, найти счастье с Бойчо! И вот теперь она, несчастная, брошенная на произвол судьбы, похоронившая свои лучшие мечты, в довершение всего опозорена общественным мнением. Жестокие люди вменят ей в преступление ее любовь к Бойчо, и тяжким горем заплатит она за те редкие минуты радости, которые дало ей это чувство. И нет с нею Бойчо, чтобы утешить и поддержать ее, слабую, как дитя…

Расстроенный этими грустными мыслями, Огнянов очень обрадовался приходу деда Мины. Теперь было хоть с кем поделиться своим горем. Дед Мина озабоченно выслушал его.

– Надейся, надейся на бога, учитель, не предавайся унынию; всевышний не оставляет страждущих, кои уповают на милость его. «Надеющиеся на господа яко гора Сион… Яко не оставит господ жезла грешных на жребий праведных… Сеющие слезами радостию пожнут…»

И тут, как бы в подтверждение этих слов, дверь открылась, и вошел дядя Марин.

Дрожа от нетерпения, Огнянов старался узнать новости по его лицу.

– Добрый вечер! Подожди, подожди, учитель! Все расскажу по порядку… А ты не слишком ли много двигался? – сказал дядя Марин, снимая тяжелый плащ. – Ваши горожане, – продолжал он, – уж больно чудные… прямо как тени какие-то, – ни поймать их, ни расспросить…

– Разве ты не пошел прямо к доктору?

– Он арестован.

– А к дьякону в монастырь?

– Дьякон скрывается.

– Деда Стояна не нашел?

– Он приказал долго жить, прости его боже; умер от побоев в ту самую ночь, когда его арестовали; говорят, будто не вынес пыток бедняга, все выдал.

– Несчастный!.. А Радка, Радка?

– Не видал я твою Раду.

– Почему? Что с нею? Огнянов побледнел.

– Да там она, не беспокойся, но из школы ее выгнали.

– Ты бы поискал ее у монахинь, у Хаджи Ровоамы! – в тревоге воскликнул Огнянов.

– Монахиня вытолкала ее взашей.

– Боже мой, она осталась на улице. Она погибла!

– Чорбаджи Марко пристроил ее к своим родственникам, только я не мог найти их дом, а мои спутники торопились… Но я кое-кого расспросил, – девушке там хорошо.

– С дядюшкой Марко мне не расплатиться за всю жизнь… А что говорят обо мне?

– О тебе? Тебя там все зовут по-другому… Пока я сообразно, что это тебя так кличут, чуть не поседел вконец.

– Графом, что ли?

– Да, Графом. О Графе все говорят, будто его подстрелили охотники в Ахиевском лесу.

– Это правда.

– Правда, да не совсем: ты жив, а тебя считают мертвым, и так-то оно и лучше.

Огнянов подскочил на кровати, как ужаленный.

– Как? И она? И она думает, что меня убили? Только этого ей недоставало, несчастной!

Огнянов встал и, словно желая испробовать свои силы, зашагал по комнате.

– Не надо ходить, рану разбередишь.

– Я уже могу ехать, – проговорил Огнянов решительно.

– Куда ехать? – спросил удивленный дядя Марин.

– В Бяла-Черкву.

– Ты с ума сошел!

– Нет еще, но сойду, если задержусь здесь хоть на день. Достань мне одежду. Дашь мне своего коня?

Зная упрямство Огнянова, дядя Марин не пытался его удерживать.

– Можешь взять и коня и одежду. Только жаль мне тебя, молодой ведь совсем, – проговорил он, помрачнев. – По всем дорогам снуют проклятые турки, грабят народ, и нет числа их зверствам… Неужто тебе не жалко самого себя?

– За меня не беспокойся, я вернусь к тебе, как сокол, живым и здоровым. Если не прогонишь… – добавил Огнянов полушутя.

Старик посмотрел на него хмуро.

– Нет! Ты не поедешь! – сказал он решительно. – Я созову всю деревню, и тебя силком запрут здесь. Ты нам нужен, как причастие божие, а собираешься идти на верную смерть! Я не хочу, чтобы потом люди говорили: дядя Марии послал на смерть учителя Бойчо, нашего апостола! – сердито кричал он.

– Потише, дядя Марин, вся деревня услышит, – остановил его Огнянов.

Дед Мина улыбнулся в усы.

И у Марина лицо засияло каким-то веселым лукавством. Огнянов посмотрел на друзей с удивлением. Почему их рассмешили его последние слова?

– Чего вы смеетесь? – спросил он.

– Эх, дай тебе бог здоровья, учитель! Кого ты боишься? Все наши деревенские, даже дети, знают, что ты у меня… О твоем пропитании вся деревня заботилась… Мы простые люди, по христиан не выдаем, а за таких, как ты, душу отдадим!

Теперь и Огнянов улыбнулся, поняв, что его тайна была известна всей деревне.

Они спорили еще долго, но Огнянов рассеял опасения хозяина, и его отъезд был решен.