Текст книги "Федор Апраксин. С чистой совестью"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

До этого царь писал несколько раз только матушке-царице, единожды брату царю Ивану Алексеевичу. После этих двух самых близких людей третьим свойским лицом, кому царь поверял свои сокровенные переживания в разлуке, оказался Федор Апраксин. Он и останется таковым до последних дней жизни царя всея Руси.

Получив весточку от царя, Федор в тот же день сходил к устью Трубежа, поставил свечку в церкви Сорока Мучеников по усопшему князю. Забрел к отцу Дионисию.

– Разделим печаль государеву, коли он тебе ее поверил. В субботу отслужим панихиду в нашей церкви по скончавшемуся, – не раздумывая, решил игумен.

Глубокой осенью, в слякоть, примчался Петр. Приехал не один, с потешными и мастерами-иноземцами. Вместе с Апраксиным сразу поехали в Веськово. Взбежал он на гору, похвалил Апраксина:

– Место доброе подобрал.

Каменщики закладывали в ямы для фундамента огромные камни. Апраксин повел царя вниз к строящейся пристани:

– Суда мы нынче перевели из Трубежа сюда, пристань ладим.

Петр подошел к фрегату, уткнувшемуся носом в приглубый берег.

Небольшие волны лениво подбивали корму фрегата, словно подталкивая ее выше на берег. Смерзшиеся снасти припорошило снежком, ажурной вязью белели на темном фоне надстройки и мачты.

Принесли лестницу. Петр полез на борт фрегата, за ним цепочкой Апраксин, Брандт, Еремеев. Петр спрыгнул на палубу, поманил стоявших в стороне иноземных мастеров.

– Мэтью, Клас! Айда на фрегат.

Больше часа лазили гости по фрегату. Выбравшись на палубу, Петр закурил трубку, спросил у Класа:

– Как сладили фрегат?

Клас улыбнулся:

– Для такого озера корабль неплох, для моря другие пропорции надобны.

Брандт немного покраснел, о чем-то заговорил с Класом по-голландски.

– Будя вам спорить, – добродушно сказал Петр, – ты, Карстен, все спроворил наилучшим манером. Пушечные станки на загляденье отделал. Токмо где пушки, Федор?

– Другой раз в Пушечный приказ отправлял Кикина, не отказывают, но и не досылают. Обещали из Тулы.

Петр нахмурился:

– Дьяки глядят на потеху, словно на забаву, погоди, взыщу, и забот им добавится. Нынче, Федор, ты верно верфь определил для постройки, раздольно тут. Почнем нынче же закладывать еще два корабля поболее фрегата. Первый, пушек десятка на три, ты будешь ладить, Клас. Другой, поменее, возьмешь на себя ты, Мэтью. Ну а ты, Карстен, молодчага, свое с избытком изладил. Помогай им обживаться.

Апраксина царь оставил пока на озере. Вечером в монастыре делился планами.

– К зиме виднее станет, как дело пойдет. Будущим летом задумку маю на озерке морскую битву сподобить, вроде сухопутного боя.

Апраксин сомнительно покачал головой.

– Людишек-то, морских воев, у нас ни одного. На суше едва управляемся с боем, да и ни к чему без толку потеху одну затевать.

Петр сбросил улыбку, помрачнел:

– Ты, Федор, под нос смотришь. Починать треба, все одно не миновать. По ходу науку познавать станем. Лиха беда начало.

Царь уехал, а на Апраксина навалились заботы. Всюду надо было поспеть. Хорошо, Клас и Мэтью дело знали и к Апраксину обращались редко. Спустя неделю на Веськовской верфи уже стучали топоры, закладывали сразу, бок о бок, два корабля.

В разгар зимы опять приехал царь, начал собственноручно строить большой бот.

– Попытаю, хотца самому лодью строить, наподобие ботика московского. Своими руками все изладить.

Работа на верфи пошла веселее. Из Москвы, Ярославля, Костромы все присылали без задержки. В селе начала работать кузня, ковали якоря.

Зимними вечерами в своей избе Петр собирал потешных, приглашал Брандта, Класа, Мэтью, те показывали, как вяжут морские узлы, рассказывали полезные морские байки. После царь угощал всех брагой.

В конце февраля из Москвы пришел длинный обоз. На счетверенных санях дюжина лошадей тянула яхту, на других сцепах волокли три струга.

– Штоб на воде не скучали, было бы кому с кем воевать, – пояснил царь свои задумки Апраксину.

Осенью Федор сомневался в царской затее. Когда начали строить корабль в Веськове, посматривал на то искоса; но теперь стало видать: все состоится. «Вот леший, – незлобиво думал он о царе, – забредет ему что в голову, не отступится. Мало ему переломали косточек под Семеновским…»

Отлучка царя из столицы затянулась, будто и не было для него важней дел, чем постройка кораблей. В Переславль приехали Лев Нарышкин и Борис Голицын.

– Государь, уж которую неделю в Москве посол персидский дожидается грамоты вручить. Обиду может затаить, пренебрежение, мол. А нам с шахом в добром мире быть, он сосед наш.

Персидского бека встречали пышно, его сопровождали две тысячи стрельцов.

Петр вернулся в Переславль и поселился в новом дворце. Через месяц спускали на воду корабли, открывали навигацию.

Один из самых больших кораблей Петр назвал «Анной», командовать им назначил Апраксина.

– Принимай под начало покамест самый большой корабль российский, вскорости соперник у тебя появится, грозный «Марс», – пошутил он.

«Тебе-то потеха меня с бабским именем повязывать, а мне срамно. Ишь возвеличивает свою Монсиху, в корабельном святом имени упоминает».

Первомайским утром торжественно спускали на воду тридцатипушечный «Марс». Служили молебен, крестный ход начали на суше, продолжили в лодках на воде, освятили корабль. Над озером плыл колокольный перезвон. Гремели корабельные пушки, им отзывались с берега орудия Бутырского полка, которые привел на озеро Патрик Гордон.

Отгремела пушечная канонада, примолкли колокола в церквах, на кораблях зазвучали торжественные застольные тосты. Начались празднества, открывшие первую и последнюю кампанию на озере.

Вечером разгулявшийся «шкипер» Петр распорядился, обратясь к новоиспеченному «адмиралу» Лефорту.

– Поднимай, Франц, сигнал, пойдем плавать с караваном по озеру.

– Какой же сигнал, герр Питер? – таращил глаза сильно подвыпивший швейцарец.

– Что же ты за адмирал, ежели сигналов не знаешь? – отшутился Петр и поманил Апраксина. – Созывай, Федор, всех капитанов. Консилию держать станем.

Флотилия снялась с якорей, когда солнце зависло над синеющими вдали холмами. Один за другим, кое-как поставив паруса, покачиваясь, потянулись вразброд десяток судов. Ушли за несколько верст к дальнему концу озера, бросили якоря, продолжали застолье до утра. Следующий день отсыпались, потом опять загуляли. Когда надумали возвращаться, ветер переменился на противный, отстаивались на якорях, запили поневоле. На обратном пути долго, неумело лавировали, выбираясь против ветра. Суда кренились, иногда опасно. Одна яхта села на мель, зачерпнула воду, легла на борт и погрузилась в озеро. Хорошо, что было мелко; из воды выглядывал лишь борт, омываемый волнами. Команда успела попрыгать в воду. Царь ругался. Апраксин его успокаивал:

– Дело новое, государь, ни тебе матроз, окромя потешных и рыбаков, ни шхиперов. Разве Карстен, так и тот занедужил.

На берегу Петр подозвал Якима Воронина:

– Собирай всю ватагу, Еремеева кликни, подымайте яхту, судно-то новое.

Петр уехал, Апраксин не торопил потешных, но те старались, работали день и ночь, на третий день поставили яхту на ровный киль, откачали воду, подвели к устью Трубежа.

– Отпиши государю, обрадуй его, – сказал Апраксин Воронину, – а я захвачу письмо, поясню все, как было.

На следующий день Апраксин увозил письмо в Москву. «Пишут ученики твои, – сочинял сержант, – из Переславля Залесского, корабельного дела мостильщикы, щегольного дела мастерства Якимко Воронин с товарищи 16 ч челом бьют за твое мастерское учение. По твоему учительскому приказу нам, ученикам, что которую яхту опрокинуло в воде, и тое яхту мая, в день 9 взяли и воду из нее вылили; а чердак у нее сломало, у юмферов железо переломало, и ее взвели к мосту; и она зело качка, на одну сторону клонится. А другую яхту взвели тут же к мосту небольшими людьми и парусом, и, взведши, поставили на якорь. И по сие число шла она хорошо. И что по твоему учительскому приказу от посланного к корабельному делу государя своего генералиссимуса Федора Юрьевича, который что делал корабль, и ты тот корабль делал бы по его государскому приказу, и, сделав, поехал к Москве, и тот корабль взимал я, Якимко, со учениками своими по твоему учительскому приказу; и по твоему учению тот корабль взняли на три ворота в 6 часов и с обедом; а до самого моста довели с великим натужением; и после того, того же дня под другой корабль блоки подволокли. Писавый Якимко Воронин челом бьет со всеми твоими учениками. Мая 9 дня 7200 года. Переславль Залесский».

Вместе с Петром уехал и Брандт. Второй месяц тот болел, царь забрал его с собой, повез к врачам на Кукуй. Оказалось поздно. В июне Немецкая слобода прощалась со старым корабельным мастером. Петр не выдержал, смахнул слезу. Сопели рядом, всхлипывая, Лефорт, Апраксин. На поминках царь отошел в сторону, кивнул Тиммерману:

– Будешь заместо Карстена верховодить на верфи, помогать Федору по делу корабельного строения. – Петр перевел взгляд на Апраксина: – Поезжай в Переславль, готовь хоромы для царского поезда. Надумал показать Нептунову потеху брату Ивану Алексеевичу, матушке, супруге нашей. – Тут Петр почему-то поморщился, а Федор подумал: «Тебе бы небось Монсиху привезти, похвастать, ан на-кось». – Сестрицу твою, Марфу Матвеевну, пригласим, – продолжал царь. – Гляди, со всеми царицами, царевнами да детками дюжины две наберется. Пущай поглядят наши дела воинские на воде, авось и они приохотятся.

В августе Апраксин разрывался на части. Готовили корабли, прихорашивали, устилали коврами каюты, сооружали трапы, чтобы женщинам было удобно взойти. Первым прибыл Иван Алексеевич с семейством, с царицей Прасковьей Федоровной, через неделю Петр привез обеих цариц – мать и жену. Все восторгались видом озера, березовой рощей вокруг дворца, поглядывали на величавые белокрылые паруса кораблей. Все было вновь и в диковинку. Петр каждый день пропадал то на «Марсе», то на «Анне», гонял потешных, рыбаков, сам лазил на мачту, но всех подробностей не знал, хмурился.

– Брандт, царство ему небесное, все-то знал, покажет, пояснит, прикрикнет. Теперича некого спросить.

Тиммерман от таких высказываний смущался, разводил руками. По части кораблестроения он перенял от мастера многое, но моряком никогда не был.

– Мореходное дело, государь, премудрое, враз не познаешь, многие годы потребны.

– Ведаю, ведаю, – бурчал Петр, закрепляя какой-нибудь шкот [7]7
  Шкот – снасть, которой растягивают нижние углы парусов.


[Закрыть], – который раз веревку перевязываю, а все не так. Федор! – кричал он на корму Апраксину.

Неторопливо, вразвалочку подходил Апраксин, брал в руки шкот, терпеливо показывал царю.

– Вспомни, Петр Лексеич, как нам Карстен пояснял, – ходовой-то кончик под себя пропускать, а ты сверху его накладываешь…

Скоро на флотилии начали делить чины. Лефорт немного припоздал, и, когда появился на Плещеевом озере, там важно расхаживал по палубе «Марса» новоиспеченный «адмирал», как, впрочем, и «генералиссимус» грузный Федор Ромодановский, впервые в жизни вступивший на палубу корабля. Пришлось царю размещать своих «адмиралов» по разным кораблям.

В середине августа с барабанным боем, под звуки трубы на берег озера прибыл Бутырский полк Гордона. Вся компания сотрапезников наконец-то собралась вместе. Пока полковники обучали солдат посадке на корабли, приятели отводили душу в попойках на «Марсе».

Для именитых гостей царь устроил представление на озере. Началось оно, как и в мае, крестным ходом под колокольный звон, священнослужители повторили майскую литургию. Потом корабли начали сражение на воде. Женщины сидели в креслах около дворца. На корабли ехать отказались решительно, как и Иван Алексеевич. Корабельные орудия палили холостыми, им отвечали пушкари Бутырского полка. Все озеро заволокло дымом, серые клубы поднимались по отрогам Гремячей горы.

– И когда Петруша успел таковые премудрости усвоить, – удивлялась Наталья Кирилловна, а в душе радовалась за сына. «Знать, болтают злые языки, что он одними попойками в Немецкой слободе пробавляется. Воинское дело, видать, всерьез его задело, не для потехи токмо». Ей вторила и Марфа Матвеевна, вдова-царица:

– Уж как государь таковое ремесло спознал, не каждому такое дается. И мой братец Феденька от него, видимо, многое перенимает, старается, поди.

– И я гляжу, добрый помощник у Петруши на водной-то утехе, – похвалила и Наталья Кирилловна Федора, – теперь и на сердце моем поспокойнее станет. Верный он ему товарищ в этих делах.

Евдокия не ввязывалась в разговор, чаще помалкивала. Как-то не сложились у нее отношения со свекровью. Но в душе она тоже радовалась. «Дай-то Бог, чтобы Петрушенька поболее этой усладе предавался, все подалее от этой немки треклятой».

Пребывание царского семейства на Плещеевом озере поневоле завершилось торжеством. В конце августа праздновали именины Натальи Кирилловны, большой обед закатил на этот раз Лев Нарышкин, тоже мастер питейного дела.

Накануне отъезда с семьей царь устроил обильное угощение для «шкиперов и матросов». Первую чарку он поднял за них:

– Здравие русских воев морских!

Когда выпили, разговорились, Федор Апраксин, сидевший подле царя, шепнул ему:

– Рановато еще, Петр Лексеич, величать так-то.

Петр недовольно вытянул губу, задрыгал ногой:

– Што не так я выказал?

– Все по делу, Петр Лексеич, токмо вои-то наши моря еще не нюхали.

Петр засмеялся:

– И я об этом думал, а как их величать-то?

– К морю их надобно, да и корабликам здесь тесновато. Отец Дионисий байт, к Архангельскому городку на Беломорье податься пора приспела.

На другой день небо затянуло серой мглой, закрапал дождь.

– Приведи все на судах в божеский вид. В этом году сюда вряд ли наедем. Все снасти и такелаж посымай, порох и припасы в магазины укрой. Ну, ты сам ведаешь, что к чему, не впервой.

Покидая Переславль, Петр давал последние указания Апраксину, а сам пребывал в сомнении. В разгар лета, глядя на толчею больших судов, решил, что настало время расставаться с озером: «Федор-то прав; но здесь-то все под рукой. И столица, и Нептуновы потехи. Однако озерко-то не море…»

После отъезда Петра несколько недель прошло в хлопотах по обустройству судов на зиму.

Перед Покровом появился неожиданно Скляев:

– Государь повелел впрок заготовить дерева и досья для строения двух кораблей.

Апраксин про себя чертыхнулся: «Штой-то не похоже на Петра Алексеича, семь пятниц на неделе. То баил повременить, теперь сызнова пуще прежнего потеху продолжать. Однако ему виднее».

Спешно валили сосны, везли на пильню, готовили доски, тесали брусья, складывали под навес. Глубокая осень выдалась без дождей, успели управиться.

Из Переславля Апраксин выехал по слякоти, спешил доложить царю о проделанном, но увидеться с ним пришлось только месяц спустя.

Во все времена иноземные послы снабжали своих повелителей сведениями о положении в стране пребывания. Особо ценились вести о царствующих особах и их приближенных. Послы старались уловить каждую новость в жизни царя, его семьи, его сиюминутные намерения и дальние планы, узнать о предстоящих торжествах и увеселениях, забавах, любовных интригах. Важное место в сообщениях уделялось состоянию здоровья царствующих особ.

В Москве иноземные резиденты и комиссары для добывания таких сведений не брезговали услугами самых разных лиц: вельмож и дьяков, придворных в Кремле, слуг именитых людей, стрелецких полковников и торговых людей из Охотного ряда. Кто-то проговаривался в хмелю. Часто делились новостями за соответствующую мзду. Львиная доля нужных сведений черпалась из среды офицеров-наемников. Десятки капитанов и полковников почти каждый день собирались компаниями, проводя время в застольях частых вечеринок Немецкой слободы. Главным и авторитетным источником придворных новостей на Кукуе считался слабый на язык Франц Лефорт. Другим значимым, но менее разговорчивым информатором слыл Патрик Гордон.

Иноземные послы объединялись по своим интересам и симпатиям: голландцы с датчанами и шведами, цесарцы с поляками. В конце ноября у шведского комиссара Кохена собрались за бокалом вина голландский резидент Ярган Келлер и датский комиссар Бутман. Накануне вечером их встревожила оброненная Лефортом в кругу друзей фраза на реплику одного из них:

– Наш лучший друг царь Петр в последнее время редко появляется в кругу своих почитателей. – Лефорт загадочно ухмыльнулся. – Государь немного устал от потешных игр. Каждому здоровому человеку нужно отдохновение, тем паче когда ему неможется…

Первым вспомнил о намеке всезнающего швейцарца Кохен. Он всегда проявлял повышенный интерес к дворцовым новостям. Тем более что в Стокгольме внимательно следили за первыми шагами молодого царя.

– Мне сообщили, что доктор Гульст второй день не покидает Преображенское. То и дело аптекари доставляют ему новые лекарства. Кажется, царь Петр серьезно мучается животом…

Комиссар Бутман утвердительно кивнул головой:

– Сказывают, что царь слег в постель, и дело пока довольно неопределенно.

– Генерал Гордон который день посещает Преображенское, – продолжал разговор Ярган Келлер, – он, как всегда, неразговорчив, но его сын Теодор подтвердил, что царь серьезно болен.

В далекой Гааге ценили доброжелательное отношение царя к Генеральным штатам и их королю Вильгельму. Голландский резидент, причмокивая, отхлебнул из бокала вина.

– В подобной ситуации начинают поднимать голову недруги молодого царя. Воспрянули некоторые старцы-бояре, в Стрелецкой слободе закопошились сторонники царевны Софьи…

Выбором старшего сына Домна Богдановна осталась довольна. Единственная дочь дьяка Посольского приказа Степанида оказалась и пригожей, и с приданым. Петр сразу после свадьбы переселился в просторный, с большим подворьем дом жены.

Теперь мать все чаще задумывалась о среднем сыне. «Уж больно он девок сторонится, будто неприкаянный, на гульбища не хаживал и раньше, в церкви от девок шарахается, как ему невесту сыскать?»

Помощь матери неожиданно оказала дочь Марфа. С тех пор как овдовела, жила она в Кремле, в царских покоях. Дружила с Прасковьей Федоровной, женой царя Ивана.

Частенько они с Марфой, удалившись в дальние покои, горевали, одна вдовая, другая бесплодная…

Два года назад, когда Прасковья «очреватела» и родила девочку, Марфа радовалась от души, ходила за младенцем…

Мать Марфы иногда заглядывала к дочери, отвлекала ее новостями, пересудами, иногда две вдовы украдкой утирали слезы…

Однажды мать проговорилась о своих страхах в отношении Федора, и тут Марфа, помолчав, вдруг сказала:

– Есть у меня на примете девица, под стать будет Федору.

– Кто такая?

– У Прасковьи спальником Федор Хрущов, у него в избе племянница, сирота. Матушка ейная-то скончалась давно, а батюшка в прошлом походе Крымском головушку сложил. Девица лет осьмнадцати, без особого приданого, но собою хороша, скромна и хозяюшка, – без умолку выговаривала Марфа.

– Звать-то как? – перебила мать.

– Пелагеюшка, маменька.

– Поглядеть бы ее.

– Так пойдем же, нынче она у Прасковьи с девочкой нянчится.

Матери девица пришлась по нраву.

– Как их свести-то?

– И то я подумала, – нашлась дочь. – Федька-то дома нынче, а завтра мы в Казанский к заутрене пойдем. Становись, маманя, подле меня, я место огорожу. А Пелагеюшка за мной стоять будет. Федьку за спиной поставь, – загорелась Марфа.

Все получилось, как задумала дочь. Федор нечаянно задел соседку, худенькую, ниже ростом девицу, в скромном сарафане, с русой косой. Быть может, покачнулся в душном притворе, только они вдруг встретились взглядом, и оба покраснели.

На другой день во двор Апраксиных заглянула спальная девка:

– Царица Марфа Матвеевна к себе призывает к обеду.

Мать взяла с собою обоих сыновей. За столом Федор неожиданно увидел незнакомку из церкви. Марфа переглянулась с матерью…

В тот же день Федор заговорил с Пелагеей, девушка ему пришлась по душе. А мать только этого и ждала…

Прасковья все решила со стольником Хрущевым, он дал согласие на брак.

Домна собрала братьев.

– Чего для канителиться? – солидно высказался Петр. – Завтра помолвиться, а на Николу и венчаться.

– В уме ли ты? – вскинулся Федор.

– Покуда государь-то прихворал, все к месту. Знаю я его, взбеленится, не дай Бог. А там опять же пост Великий, не до свадьбы.

Все свершилось в две недели. Венчались в церкви на Кулишках, свадьбу сыграли у Хрущовых, поселилась Пелагея у Апраксиных. Так решила Домна.

Через неделю после свадьбы на двор прискакал Меншиков, пялил глаза на Пелагею.

– Петр Лексеич соскучился по тебе, – отдавал перегаром Данилыч.

– Как государь-то оклемался? – спросил по пути в Преображенское Федор.

– Первую неделю только с постели поднялся. Ему хотца озорничать, но покуда коленками слаб.

Сильно похудевший царь встретил его в кресле, не вставая. Силясь улыбнуться, он кивнул Апраксину на стул. С бледного лица начисто исчез плещеевский загар, еще месяц назад так прочно, казалось, задубивший его кожу.

– Хилый, Федор, человече телесами перед недугом, – через силу улыбаясь, проговорил он, незаметно вздохнув. – За грехи, быть может, Господь наказывает. – Царь выпрямился, в глазах появился прежний задористый блеск. – А ты, я слыхал, оженился, ну и дурак, – засмеялся, – а баил нет. После Крещения поезжай-ка на Плещеево озеро. Прихвати с собой Якимку Воронина, Скляева, Кикина. Из дерев и досьев для судов отберите наилучшие. Суда таки там ладить не станем, я свою «Фортуну» до ума доведу и на воде испробую…

Слушая чуть с хрипотцой, но твердый голос царя, Федор в душе порадовался: «Слава Богу, раз о Нептуновой потехе заговорил, значит, дело на поправку идет».

– Припасов-то у нас в Переславле не густо, Петр Алексеич.

– Верно. На то стряпчему кормового дворца Роману Карцеву укажем без промедления. Ты к нему загляни через недельку, проверь, штоб не запамятовал.

После Рождества в Переславль потянулись обозы. Везли обычное съестное для царского стола: сотни пудов пшеницы, масла коровьего, мяса свиного, меду-сырца, десятки пудов икры зернистой, осетрины, белорыбицы, грибов-целиков, прочей снеди…

Едва Апраксин в Переславле успел осмотреться, растормошить всех, отобрать потребные сосновые и дубовые доски, заготовить пеньку, смолу, как на Гремячей горе появился неожиданно царь. Он прискакал поздним вечером, в первый день Великого поста, в чистый понедельник. С ходу поднял всех на ноги, зажгли фонарь, отправились смотреть в сарай строящуюся «Фортуну». Почти обшитый досками бот с прошлой весны стоял в забытьи.

– Распорядись, Федор, завтра поутру быть здесь Якимке с потешными, Класу и Мэтью. Пора завершать канитель с этой посудиной, штоб к полудню поспеть.

Апраксин, ухмыльнувшись, подумал: «Коли по-прежнему почал выговаривать, стало, хандра от него вовсе отлетела».

Три недели потешные с голландскими мастерами заканчивали обшивку «Фортуны», стягивали шпангоуты поверху планширем, крепили доски вдоль бортов и поперек банки, подкрепляли форштевень и ахтерштевень железными кницами. Сам Петр взялся изготовить руль. Тесал перо руля из дубовой заготовки, крепил его к вертикальному брусу – баллеру. Почти неделю подгонял петли, навешивал руль к ахтерштевню. Апраксин был у него за подмастерья, помогал и присматривался…

– Кормило, оно, брат, всюду одинаково действует, што у бота, што у фрегата, – рассуждал Петр, – должно быть надежно устроенным и прочным. Как ему, чаю, судьбина корабля каждый миг подвластна.

– Я тоже так разумею, – ответил Апраксин. – Шкипер и кормило – единое целое на судне, и без оного товарища немыслимо в море хаживать.

– Хвала тебе, Федор, – улыбнулся Петр, – видать, и ты возгорелся Нептуновым делом…

Едва успели навесить руль, из Москвы прискакал гонец к Петру, сообщил, что мать захворала.

– Я отъеду, а ты все налаживай, – сказал Петр Апраксину. – Вот снаряжай «Анну» и «Марса», как лед сойдет, опробуй на воде, такелаж и парусы особо проверь, пушечное зелье погружай. Привезу Лефорта, почнем марсовые потехи на воде. Он у нас адмирал, а ты будешь супротивником его, посмотрим, кто кого, – хитро прищурился царь.

В первых числах мая спускали на воду «Фортуну». Как повелось, с пушечной пальбой, освящением, обильным застольем. Потом начались сражения на воде. На «Марсе» распоряжался Лефорт. Петр, молча ухмыляясь, расхаживал по палубе. Правда, когда «Марсу» грозила неприятность сесть на мель, царь сам становился к рулю и отдавал команды на паруса. Лефорт пыжился, старался вовсю, но Апраксин, командуя «Анной», его то и дело опережал. В маневрах успевал всегда выйти на ветер и занять удобную позицию для обстрела противника. Правда, пушки стреляли холостыми, но грохот пальбы раззадоривал противников, а царь входил в раж, сам становился к пушкам…

Несколько раз «Марс» и «Анна» сходились в абордажном бою. Трещали бушприты, рвались ванты, орали во все глотки готовые сцепиться экипажи. Потешные и солдаты прыгали на палубу «неприятелей», и успех дела решался в рукопашной схватке. Все было впервые, и часто неопытные вояки, перебегая с борта на борт, не удерживались и летели за борт, в воду. Бой продолжался, вылавливали не умеющих плавать неудачников. Петр, заметив, как они пугливо барахтаются в озере и со страху кричат, сказал Апраксину:

– Гляди, впредь надобно корабельных людишек обучать плавать и воды не бояться.

– Оно верно, – согласился Апраксин. Сам он только прошлой осенью наконец-то одолел все страхи и вместе с Ворониным, Скляевым и Кикиным научился плавать. – Сие умельство для морских воев потребно. Токмо на Яузе их не приучишь.

Сшибки на озере прекратились неожиданно, как и начались. Во время одной из схваток при свежем ветре увлеченный погоней Лефорт приказал поставить все паруса, и «Марс» на полном ходу выскочил на песчаную косу. От внезапной остановки сломалась и повисла за бортом на снастях грот-мачта. Два дня карбасы и рыбацкие лодки стаскивали корабль с мели. Распоряжался сам Петр, но опытный голова плещеевских рыбаков Еремеев не отходил от царя, то и дело подсказывал верные приемы.

– На море всяко случается, государь, – успокаивал Еремеев царя. – На Двинском устье иноземные опытные мореходы по скольку раз сажают свои кораблики купеческие на перекатах и костляках.

Сначала «Марс» разгрузили от пушек, всего лишнего, потом убрали все мачты и перевезли на берег.

Когда снятый с мели корабль отбуксировали наконец-то к пристани, царь, вытерев со лба пот, устало улыбнулся Апраксину:

– Все, Федя, пошабашили на Плещеевом озерке. Собирай ватагу, определяй суда на стоянку. Которые яхты и суда поменее – вытаскивай на берег. – Царь поманил Апраксина и вполголоса продолжал: – Этим летом переберемся к Беломорью, как и ты того желал. Завершай дела в Переславле и айда в Москву. Поедешь в Вологду и там суда будешь ладить для людишек. В Архангельский городок пойдем из Вологды водою, по Двине. Свиты поболее сотни наберется.

– Матушку-то как оставишь? – осторожно спросил Апраксин.

– Оговорено с ней, благословила матушка. О том ведает и архирей Холмогорский Афанасий, с ним уговор, идти нам морем на Соловки, он все обстроит. Ты там никому ни гугу, нишкни.

В тот же день Апраксин вызвал старосту вологодских плотников. Невысокий, коренастый степенный мужик в выцветшей косоворотке с топором за кушаком неспеша поклонился, коснувшись корявыми пальцами земли:

– Звали, ваше степенство?

За два года Апраксину пришлись по душе на вид неуклюжие, молчаливые, но бойкие в работе вологодские умельцы. Они обходили в корабельном и плотницком деле ярославских, костромских, нижегородских.

– Сбирай пожитки, – не торопясь начал Апраксин, поглядывая на артельщика. – Назавтра поутру снарядим подводы – и айда к себе на Вологду. Чаю, по бабам-то соскучились?

Мужик встрепенулся, сбросил дремотную завесу с лица, растянул рот в улыбке, еще не веря услышанному: «Неужто вправду?»

– Говорено так. Слухай далее. Ехать тебе без мешкоты, воевода вас дожидается. Почнете струги для государева шествия ладить, да споро.

В прошлом году Апраксин с царем ездил на Кубенское озеро, дважды ночевали в Вологде. Петра заинтересовали тогда судостроительные верфи, где сооружали суда для отправки купеческих товаров на Двину к Архангельскому городку. Федор вспомнил тамошних плотников:

– На ваших поделях акромя тебя-то есть умельцы?

Мужик хитро прищурился:

– Неужто купцы-то своих мастеровых отпустят, кто им струги-то для торговлишки станет ладить? – Мужик почесал бороду. – Вона Оська у Парамонова, во всей Вологде первая статья плотник, башковитый.

– Ты воеводе поведай, мол, Федор Апраксин того Оську велел приставить к государеву делу. Как его кличут?

– Стало быть, Оська Щека.

– Так и передай воеводе, Оську Щеку главным артельщиком приставить к стругам государевым.

Спустя неделю Апраксин приехал в Вологду и сразу направился на пристань. С краю, ошвартованные борт о борт, стояли три новеньких струга. Поодаль, на берегу, высились на стапелях почти готовые корпуса еще четырех судов. Всюду копошились люди, звенели топоры, глухо постукивали конопатчики особыми молотками – мушкарями, вгоняя в пазы обшивки пеньку.

Апраксин удивленно оглянулся на воеводу:

– За две недели сладили струги.

Воевода Петр Львов, засмеявшись, пояснил:

– Довелось купчин пошерстить, по сходной цене выторговал у них струги, которые к Архангельскому готовили. Погодят авось. – Воевода кивнул на крайний, самый большой струг с нарядной надстройкой на корме, которую почему-то прозывали обыденно – чердак. – Наиглавный артельщик наш, мастеровой Оська Щека, все у него в руках горит, нынче ладит струг для государя.

Львов оглянулся, поманил стоявшего за спиной приказчика:

– Кликни-ка Оську.

Через минуту-другую по сходням, не глядя под ноги, сбежал, стряхивая с бороды стружку, среднего роста, кряжистый мужик. Вытерев рукавом холщовой распущенной рубахи пот с высокого загорелого лба, поклонился воеводе.

– Ну как, Оська, к сроку поспеем?

– Ежели погода будет, чему не поспеть, сладим, – просто, без подобострастия ответил плотник, искоса посматривая на стоящего рядом с воеводой незнакомца. А тот вдруг спросил:

– Давно суда ладишь?

– Сызмальства, от деда своего и тятьки перенял ремесло.

– Грамоту разумеешь?

Осип простодушно замотал головой:

– Псалтырь с грехом пополам осиливаю, цифирь разумею мало-мало.

– А как же суда ладишь? – не отставал Апраксин.

Плотник смущенно пожал плечами.

– Как положено, по своим меркам, – лукаво улыбнулся. – С Божьей помощью кумекаем, покуда никто не обижался.

Апраксин закашлялся, а воевода кивком отпустил Щеку…

Дождавшись спуска стругов на воду и убедившись, что дело идет к концу, Апраксин возвратился в Москву. Петр удивился:

– Неужто так семь стругов сладили?

– Семь не семь, государь, а пяток судов готовы, два концевых заканчивают.