Текст книги "Федор Апраксин. С чистой совестью"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

– Пошто крепость-то не взяли?

Стрелец, поежившись, помрачнел.

– Вправду, воевода, неладно там. Турка-то осада особо не гнетет. Ему с моря султан и припасы, и подмогу то и дело подвозит, а нашим крыть нечем, людей-то морских нема. А со степи татарва на конях то и дело набегает. Меж двух огней полки наши. Сказывал мне знакомец, десятник, приступ-то великий турки отбили, наших полегло немало.

Апраксин покрутил головой, вздыхая, а стрелец продолжал:

– Еще, воевода, сказывают, туркам-то на руку, к ним переметнулся иноземец от нас, Якушкой прозывают. Будто здесь его, в Архангельском, наняли, запрошлым годом.

«Неужто рыжий Енсен? – промелькнуло у воеводы. – У, тварь подлая!»

– А еще, воевода, как отъезжал я, в тот день непогода великая была: дождь с градом, а наши полки к штурму приуготовлялись…

Стрелецкий пятидесятник верно сообщил – полки под Азовом приготовились к штурму. Ждали только погоды.

Готовились к атаке с нескольких сторон. Крепостные укрепления, после подрыва их минами, должны были штурмовать полки Гордона и Лефорта. Гвардейские полки, Семеновский и Преображенский, с тысячью казаков готовы были ударить с прибрежной стороны, от берегов Дона. Командовать ими царь назначил Петра Апраксина.

– На тебя большая надежда, – сказал Петр Апраксину. – Ежели прорвешься к городу, держись до последнего.

Наступление началось ночью, когда взорваны были мины, заложенные под турецкими укреплениями. Трудно было определить поначалу, кому больший урон причинили взрывы, неприятелю или наступавшим войскам. Турки давно прознали про закладку мин и сделали встречные подкопы, заложили свои мины, которые и взорвались одновременно.

Мощный взрыв разрушил часть укреплений, янычары побежали и покинули вал. Но большая часть поднятой взрывом земли с камнями полетела на наши редуты. Не меньше сотни солдат и офицеров задавило, покалечило, убило. Но все же «…солдаты и стрельцы, – вспоминал Патрик Гордон, – бросились через заполненные нами рвы и взобрались на вал без лестниц, что сделано было без особого труда, так как вал порос травой и в некоторых местах был очень отлогий; однако вследствие помехи от палисадов они не могли проникнуть в брешь на фланге. Но на куртину и на болверк [27]27
  Болверк – бастион.


[Закрыть]они взошли и прочно заселе в болверке, как это было предписано, не опасаясь ретраншемента [28]28
  Ретраншемент – укрепление, располагавшееся позади главной позиции обороняющихся.


[Закрыть], устроенного на гребне болверка. Это выполнили стрельцы, между тем, как солдаты, в особенности Бутырского полка, обступили другой болверк и куртину. Войска генерала Лефорта также устремились вперед, но не в большом числе».

Лефорт, как и при первом штурме, нехотя поддерживал основной удар полков Гордона. Сказывалась и личная неприязнь между двумя иноземными генералами.

Между тем турки, почуяв смертельную опасность, собрались с силами и яростно атаковали. «Ими предводительствовало какое-то знатное лицо в красной одежде, которое их не только чрезвычайно воодушевляло, но и побуждало с саблею в руке к исполнению обязанности. Наши были в большом числе оттеснены в ров, и турки стреляли по ним из огнестрельного оружия и из луков, бросали ручные гранаты и копья». Заметив неудачу, Гордон велел бить отбой.

А в эти минуты с юга, с берега Дона, успешно атаковали крепость гвардейцы и казаки под командой Петра Апраксина. Они овладели укрепленным валом и просочились в город. Узнав об этом, Гордон повел своих солдат и стрельцов в атаку, но «люди шли в бой уже не с таким бодрым духом». Атака захлебнулась, и Гордон вновь приказал отойти…

Преображенцы, семеновцы и казаки то и дело, под яростным огнем, кидались в атаку, ожидая поддержки полков Гордона. Но напрасно всматривался Петр Апраксин в сторону крепостных стен, тянувшихся от обрыва, атака там, видимо, захлебнулась. Петр оглянулся назад. На противоположном берегу в лагере Долгорукого был царь, оттуда он посылал гонцов с приказами. «Надо бы тебе, государь, не отсиживаться за рекой, чай не в Кожухове, а вместях с войсками, единой рукой направлять действо. А так каждый сам по себе, с растопыренными пальцами, врозь…» – подумал Апраксин.

Царь все-таки послал гонца Гордону, приказал возобновить атаку.

Обычно первый натиск наступающих, самый решительный и азартный, решает успех дела… Захлебнулась уже в сумерках и третья вылазка полков Гордона, тогда, не получив поддержки, отвел своих гвардейцев и казаков Апраксин…

На военном совете решили осаду снять и войскам отойти. Потери с обеих сторон были немалые, но больше всего царь горевал о гибели своих друзей-товарищей, потешных Григория Лукина и Якима Воронина.

«Его величество, – вспоминал Гордон, – был чрезвычайно печален, так как оба воспитывались вместе с ним. Его величество приходил ко мне и говорил, чтобы я был на похоронах».

Непогода в эти же дни ополчилась на людей и в далеком от Азова Архангельском, осенние штормы и ураганы на море схожи, что на севере, что на юге. Может, на севере поноровистее.

Ночью во вторую среду сентября с Беломорья на город обрушился небывалый ураганный ветер. Застигнутые врасплох купеческие суда и рыбацкие карбасы било ветром о причалы, крушило мачты. Наблюдал эту страшную картину и двинский летописец: «Сентября 8 в среду и те нощь и день, погода вельми была страшна и тою погодою и обуреванием у города Архангельского корабли с якорей рвало и на мель бросало, а иные о камень проломило, а так же и лодьи на берег заметало и барки, и дощаники и всякие суды с товаром и хлебом топило и разбивало и люди тонули и торговые мосты и с товары всякими разбило, так же и повозки немецкие с товары и со всяким питьем разбивало».

Только-только посадские люди опомнились, начали наводить порядок, подсчитывать убытки, как появилась новая, огненная беда. «Сентября 20 числа у города Архангельского, в пяток, в обеденное время, на Каменном Гостином дворе немецком загорелась среди двора, немецкая пенька и почал быть великий пожар и тем пожаром пеньки сгорело вельми многое число: сколько среди двора было, то все и погорело, так же и важня, и юфти и иных товаров сгорело многое число».

Тяжелый выдался год. Вернувшись с пожара, Апраксин разобрал почту и первым распечатал сверток с царской печатью. В пакете оказалась записка, всего в одну строку, с печальной вестью: «Якима Воронина и Григорья Лукина, пожалуй, помяни».

К горлу подступил комок, глаза повлажнели. Вспомнилось Плещеево озеро, юношеский задор молодых, полных сил сверстников царя. На верфи в Переславле тесали рядом топорами, ладили суда, несколько кампаний плавали вместе на построенных судах. В лихое время вставали стеной на защиту государя, хаживали с ним в Белое море.

Во все годы скуп был царь на излияния своих чувств и переживаний, никому их не высказывал, ни с кем не делился переболевшим. Одному Федору поверял сокровенное.

Много разных и непохожих друг на друга людей окружало Петра. Одних он приблизил сам, таких, как Лефорт, Меншиков, другие издавна поддерживали его в схватке за власть, подобно Ромодановскому, Стрешневу, Бутурлину, третьи льнули, предвкушая отдачу в будущем… Но равного Апраксину по душевной близости не было…

Панихиду по усопшим Воронину и Лукину служил в Успенском соборе сам архиепископ, помянули и всех погибших при урагане и пожаре. Церковный хор пел вполголоса, и под сводами собора лились тихие проникновенные звуки молитвенного песнопения «Со святыми упокой».

Среди забот помнил Апраксин и наказ Петра – прислать поскорей в Москву голландского мастера, который привез разобранную галеру. Минул с той поры месяц, но Вилим Мейер не соглашался ехать в Москву.

– Такого контракта я не подписывал в Амстердаме.

– Так мы составим новый контракт, – убеждал его Апраксин.

А Петр строго приказал доставить его чуть не силой. Без него никто не знал порядка сборки голландской галеры. К весне должны были быть на воде двадцать галер. Им и предназначалось взять в морскую блокаду Азов, лишить его подвоза припасов из Турции. Потому и торопил царь Апраксина.

В конце концов удалось уговорить Мейера, правда за очень кругленькую сумму, в два раза большую, чем получал Никлас.

Мейер отъехал вовремя. Из Москвы сообщили, что в Преображенском сотни плотников уже начали разделывать древесину для изготовления деталей галер. «Как же они так-то из сырых дерев заготовки ладят, – размышлял Апраксин, – к лету все рассохнется, покоробится, хлопот не оберешься с галерами. Видать, время торопит государя».

Спешили и в Двинском устье. Запахло зимой, Ледовитый океан заранее напомнил о своем суровом нраве.

Едва успел в воскресенье отойти от причалов последний купеческий караван, как ночью ударил мороз, сковало льдом все Двинское устье до Соломбалы. Через два дня повеяло теплом, часть судов успела выбраться на чистую воду, а другие так и остались зимовать на Двине.

«Октября 14-го и 15-го в понедельник Двина льдом остановилась и теми морозами у Архангельского, за островом 35 кораблей в заморозе остановились и стояли в Маймаксе реке. 16–17-го пошло тепло, вода растаяла. Октября 20-го числа почали морозы и теми морозами Двина паки остановилась».

Чем занимаются моряки в северных морях, когда их судно стоит в порту, в ледяном плену, прикованное намертво к причалу или к приглубому берегу? Днем находится работа: сбрасывают снег с палубы, скалывают ледяную кору с такелажа и снастей. Ежели на судне есть печки, то в кубриках тепло, и тогда живут на корабле. А в основном обитают на берегу кто где. Но вечерами собираются вместе в тавернах, австериях, трактирах, кабаках. В каждом приморском городе есть такие заветные места, которые притягивают, словно магнит, морских собратьев, без различия расы, происхождения и материального достатка.

Вспоминают прошлое, судачат обо всем, пьют за здоровье, кого-то помянут… Правда, не всегда звенит монета в кармане, зимой жалованье сокращают наполовину, а некоторых и совсем рассчитывают, иди куда хочешь… Выручают друзья, и приходится наниматься на любую работу. Но главное, дотянуть до весны, когда сойдет лед, с парусами без матроса не управишься…

В архангельских трактирах и тавернах прошел слух среди моряков: «Царь Петр начинает строить корабли. То ли в Москве, то ли в других местах».

Матросы Яна Флама рассказывали о своем земляке:

– Недавно затребовал царь мастера Мейера, по слухам, обещал хорошие деньги за работу. Хитрец Вилим поторговался и поехал, в Голландии он такую монету не зашибет.

– Что же, это неплохо, – рассуждали бывалые моряки, – на черный день лишняя монета не помешает, значит, мастеру повезло…

В это самое время в далеком от Архангельского города селе Преображенском на Федота, Федора и Матвея, когда землю устилал снеговой покров, сотни плотников начали ладить галеры и струги для нового похода на Азов.

Многому научили царя неудачи под Азовом. Уходил он необстрелянным бомбардиром; там, в осадных траншеях, впервые услышал свист не потешных, а вражеских пуль, разрывы грешат, грохот десятков орудий, поминутно изрыгающих смерть, испытал горечь поражения.

Одну из главных причин неудачи Петр определил верно – отсутствие у него морской силы, дававшее неприятелю полную свободу маневра со стороны моря. Потому-то спешно приступили в Преображенском к выделке частей для судов морского каравана по образцу галеры, доставленной из Архангельского. Собирать же галеры царь задумал в Воронеже. На каждую галеру требовался, кроме того, и экипаж матросов во главе с командиром. Где их взять? На Руси прежде таким делом не занимались. На военном совете Петр без долгих раздумий предложил:

– Морские роты для галер [29]29
  Галера – военно-гребное судно длиной 40–50 метров.


[Закрыть]и галеасов [30]30
  Галеас – боевой корабль типа большой галеры с тремя мачтами и парусами.


[Закрыть]сколотим из гвардейцев. Чаю, мои други на Плещеевом озере не позабыли выучку морскую. Других матроз позовем, иноземных, которые в Архангельском обитают. Они нам в помощь ладить суда станут, о том отпишу воеводе.

«Min Her Guvernuer Archangel! По возвращении от невзятия Азова, – иронизирует Петр в этом письме, – с консилии господ генералов указано мне к будущей войне делать галеи, для чего удобно, мню, быть шхип-тимерманом всем от вас сюды, понеже они сие зимнее время туне будут препровождать, а здесь могут тем временем великую пользу к войне учинить; а корм и за труды заплата будет довольная и ко времени ото-шествия кораблей возвращены будут без задержания; и тем самым обнадежь и подводы дай и на дорогу корм. Так же иноземцы, которые отсель об иных кроме Тиморманов будут писать, то ж подводы и корм… сколь скоро возможно пришли их сюда. С Москвы Piter».

Спустя две недели читал Апраксин письмо царя. Прочитав, воевода распорядился дьяку:

– Кликни ко мне, Андрей, голландцев, Яна Флама да Никласа, да пущай не мешкая будут, жду я их.

На дворе метель, по сугробам не скоро разыщешь иноземцев – кто на корабле в теплой каюте капитана, кто у вдовицы на постое. Затемно добрались на съезжую.

– Нынче государь призывает вас к себе. – Апраксин объяснился с голландцами без обиняков, как со старыми знакомыми. – Затевает он строить караван морской, людишки ему потребны, дело морское ведающие.

Воевода пристально посмотрел на Флама и Никласа. Те переглянулись, пожимая плечами, ответили напрямую:

– Для нас незапно такое, поразмыслить бы надо. Сколь жалованья положит царь Петр?

Ухмыльнулся Апраксин, знал наперед, с чего начнут иноземцы.

– Государь вас не обидит, жалует. От меня на двойной прокорм до Москвы получите.

– Пожалуй, мы не против, – согласились Флам и Никлас.

– Но того мало, ваших матросов надобно таким же образом уговорить.

– То можно, воевода, – ответил Флам.

Накануне Рождества и сразу после него один за другим потянулись с Беломорья в сторону Холмогор по большаку санные обозы с рыбой.

В розвальнях, укрытых рогожами, везли разное: маслянистую нежно-розовую семгу, серебристую навагу, обыденную расхожую треску. Шли обозы в Белокаменную, спешили к масленой, ждали их в Москве и к посту Великому. Рыбка только и выручала этой зимой поморцев. Но одной рыбкой сыт не будешь, к тому же и снегу навалило много, и морозы ударили крепкие, переболели многие. «А в Поморьи и того гораздо хуже, и на людей скорбь была ножная, многие скорбели ногами и щеками, а иные от той скорби и помирали, а иные пили сосновую воду и тем лечились».

Не вечно холодам стоять, солнышко с каждым днем все больше гостило над горизонтом. Весна исподволь брала свое, оттаивала природа, оживали люди. Все чаще приносила почта известия из Москвы.

Еще зимой царь издал указ, всколыхнувший простой люд, холопов. Кто запишется в войско, считается свободным. «И генваря в 13 день на Болоте кликали клич, чтоб всяких чинов люди шли в Преображенское и записывались и шли б служить под Азов. И после той кличи из всех боярских дворов и из всяких чинов холопы боярские все взволновались и из дворов ходили в Преображенское и записывались в разные чины, в солдаты и в стрельцы». Не меньше холопов взбудоражились дворяне. Слыхано ли дело, вчера был смердом на барском дворе, а сего дня в Бутырском полку стоит в одном строю с вчерашним барином, да еще получил рубль по приказу Гордона.

В начале марта первые полки выступили к Воронежу, где к походу на Азов спешно строились суда – 2 галеаса, 23 галеры для морского боя, 300 стругов и лодок для перевозки войск. В других местах – Козлове, Добром, Сокольске – также кипела работа, сооружали еще 1000 стругов, чтобы водою везти полки под Азов.

Не хватало матросов, недоставало снаряжения, но архангельский воевода заслужил похвалу за помощь. «Min Her Guvernuer Archangel! – писал Петр Апраксину. – Благодарствую на писаниях, еже по возвращении нашем с службы принял от вас, против которых еще едино сие точию ответствованное, а не против всякого. О чем рассудити прошу, что ни коей ради иной вины, точию самых ради бедоносных случаев и непрестанных сует, о чем единому началу всех известно. Обаче, аще и несносно, но вспоминая святого Павла, глаголюща: аще наказания терпите якоже сыновом обретается вам Бог, того ради, воздав хвалу Творцу всех, против неприятелей креста святого оружие свое восприяли, в чем Всемогущий Господь бог помози нам. Господин Мейер прошлой недели сюда приехал и явился зело разумными словами и обещал зделать галеасы, в чем дай Бог, чтоб по словам его исправилось. Каторги [31]31
  Каторга – далматинское название галеры, отсюда выражение: «сослать на каторгу».


[Закрыть]моя и прочих, иные уже в отделке, и на сих днях отпускать станут (т. е. отправлять в Азов), а на той неделе и мы поедем. К потребе же сих благоволи прислать мелкое ружье все, которое было на корабле Фламове, такоже и постелю. И еще адмиралу нашему обещали торговые дать с кораблей несколько cap, о чем, как они отпишут, благоволи немедленно прислать. За сим пожелаем вам от Господа Бога всякого блага. Kapitein Piter».

– Хвалит нас государь: то отрадно, – делился по привычке Апраксин радостью с архиереем.

– Тебе благодарность государева, воевода.

Апраксин не страдал тщеславием.

– Владыко, мы с тобой поровну в Двинском крае государеву службу несем. Я мирянами, ты паствой правишь.

– Оное, быть может, и верно. Главное, согласие наше на пользу отечеству. На неделе отслужим молебен, войскам нашим возжелаем побить басурманово племя…

В воскресенье литургию во славу воинов служили во всех церквах в Архангельском, Холмогорах, других приходах, молились о победе над супостатами.

Вечером воевода гостил у архиерея.

– Вечор с почтой получил весточку от братца Петрухи. Выступили они третьего дня мая с государем от Воронежа, поплыли на стругах к Дону, началось шествие войска нашего.

– Помолимся Господу за них.

Потом, когда сидели уже по-свойски, продолжая застольную беседу, архиерей поднял чашу с вином:

– Дай Бог им благоприятствия, с надеждой к ним…

Не только в Архангельском в тревожном ожидании томились люди. В который раз за последние века пробивались к морю, как оно обернется на этот раз?

Дожидались вестей с Дона и в Европе, особенно в Вене и Варшаве, где давно страдали от турецких нашествий. Цесарь по просьбе царя послал в помощь русским грамотных артиллеристов, минных инженеров.

На этот раз поход удался на славу.

В отличие от прошлого года, войска ходко спустились по Дону, через три недели подошли к устью реки. Ветер дул верховой, с Дона, согнал воду в море, обнажил мели.

– Галеры нынче не пройдут, бар [32]32
  Бар – поперечная коса на дне устья реки, образованная наносами.


[Закрыть]мелеет, – закручивая усы, высказывал соображение атаман донцов Фрол Миняев. – А турка прибыло дюжина кораблей да тумбасы для отвозу припасов. Дозволь, государь, на челнах из камышов вдарить по басурманам.

Петр прикинул по карте, выслушал еще доводы атамана и согласился.

Донцы снарядили сорок челнов по-над высоким левым берегом одного из рукавов Дона, Мокрой Каланчи, пробрались незамеченными и притаились в засаде.

После полудня тяжелогруженые тумбасы турок, ничего не подозревая, двинулись к Азову. Едва поравнялись они с каланчинским устьем, как из-за мыса появились казацкие лодки и казаки с гиком и свистом ударили по туркам. Завязался жаркий бой. Над лиманом кругом полыхал огонь, густой дым застилал все окрест. Десять тумбасов захватили казаки и, перегрузив добычу на один из них, остальные подожгли. Турки на кораблях сначала замешкались, потом бросились ставить паруса. Один из кораблей казаки взяли на абордаж и тут же сожгли, другой турки посадили на мель и подожгли сами. Остальные повернули в море, но лишь трем кораблям удалось прорваться к Азову, да и то без припасов. Победа была полная, да и добыча славная.

Весь день Петр расхаживал по палубе, поглядывая на устье. С взморья доносился глухой шум, стреляли пушки, слышались глухие раскаты взрывов, к небу потянулись клубы дыма.

К вечеру к «Принципиуму» подошла лодка с атаманом. Не дослушав до конца Миняева, Петр обнял его:

– Алексашка, тащи золотой кубок!

Вечером царь диктовал письмо Ромодановскому:

«И наутрея пошил на море, при чем и казаков было несколько лоток; и той ночи и наутрея за мелиною устья пройти было невозможно, потому ветер был сиверной и воду всю в море збил; аднакоже, увидев неприятельских судов, в мелких судах на море вышли. А неприятель из кораблей, которых было 13, выгружался в 13 тумбасов, для которых в провожание было 11 ушколов, и как неприятель поравнялся с Каланчинским устьем, и наши на них ударили и помочию Божиею оные суда разбили, из которых десять тумбасов взяли, и из них сожгли, а крабли то видя, 11 ушли, один утопили сами, а другой наши сожгли; а в Азов ушли ушкола с три, и то без всякого запасу. На тех тумбасах взято: 300 бомбов великих, пудов по пять, 500 копей, 5000 гранат, 86 бочек пороху, 26 человек языков и иного всякого припасу: муки, пшена, уксусу ренского, бекмесю, масла и рухляди многое число, а больше сукон; и все, что к ним на жалованье и на сидение прислано, все нашим в руки досталось».

– Первый трофей морской за многие лета, – ликовал Петр.

Но царь не обольщался первым успехом, на военном совете предупредил:

– Теперича жди турок, навалятся большой силой.

На суше войска под единым командованием боярина Алексея Шеина начали осаду Азова. Всю крепость окружили валом. Под его прикрытием расположили пушки, начали крушить крепостные стены. Помогали пушкари из Вены, подсказали, как лучше расположить орудия. Скоро ядрами проломили угловую башню…

В ожидании помощи с моря турецкий паша каждый день поднимался на башню, всматривался в безоблачный горизонт. В крепости таяли запасы пороха, свинца, хлеба…

Об этом знал и Петр. Упреждая турок, он вывел свою эскадру из устья Дона. Впервые распоряжался морским караваном Федор Головин.

– Командуй, комиссар-генерал, – отрывисто сказал ему царь. – Теперича в самый раз тебе нашими воями морскими супротив турок азардировать. Чаю, другой раз побьешь их…

Первую успешную стычку донцов Фрола Миняева с турками опекал Федор Головин. Перед уходом из Воронежа царь назначил его командовать морским караваном.

– Нынче Шеин у меня – одна рука, будет на суше воевать супостата, – шутил на военном совете царь, – а Федор – другая, на море, турецких адмиралов на дно спроваживать рыб кормить…

Немало размышлял Петр, кого поставить к новому делу. Прежний «адмирал», Лефорт, к морскому делу не тянулся, в первом походе себя не показал. Боярина Головина царь помнил с малых лет как верного наставника, потом он верховодил в Сибири. Уладил споры с китайцами, заключил Нерчинский договор. Прежде обыскал реки сибирские до самого Амура…

На воронежских стапелях Головин, несмотря на годы, не отставал от Петра, вникал в суть корабельного дела. Во время перехода по Дону находился на царской галере «Принципиум», помогал Петру составлять первый «Указ по галерам», наставление морским судам.

Прочитав его, особенно одобрил, только отозвался о главном наказе царя в бою:

– Весьма верно, Петр Алексеевич, ты подметил для наших капитанов: «…под великим запрещением должны друг друга не оставлять, а ежели в бою кто товарища своего покинет, того наказывать смертью».

– На море нельзя иначе, Федор…

Сейчас, получив приказ царя выходить из устья Дона, Головин прежде всего передал команду на тридцатипятипушечные галеасы «Святой Павел» и «Святой Петр»:

– Галеасам покамест с якорей не сходить. В устье вода малая, на мель, гляди, угодят, пущай ждут ветра.

Один за другим снимались с якорей корабли и вытягивались на взморье. Впереди полукругом стали на якорях галеасы и галеры, за ними брандеры [33]33
  Брандер – судно, начиненное взрывчатым или горючим веществом, предназначенное для взрыва или поджога неприятельского судна.


[Закрыть]. Флот изготовился вовремя.

Через два дня на горизонте замаячила турецкая эскадра.

– Один, два, три… – кричал с мачты матрос.

В полдень двадцать с лишним турецких кораблей спустили паруса и легли в дрейф.

Турецкий адмирал, покидая Керчь неделю тому назад, не подозревал, что ждет его в устье Дона. Он слышал о нападении казаков, но теперь-то у него не малые ушколы и тумбасы, а десятки грозных кораблей и галер.

– Откуда взялись у неверных корабли?

Адмирал быстро считал русские суда, прикидывал, сколько может быть пушек на них. У него на кораблях четыре тысячи янычар, крепость ждет подкрепления. Было над чем поразмышлять. Турки задумались, и надолго, на две недели. Потом решили послать галеры с десантом под прикрытием берега.

На рассвете Петра разбудила пушка. В предрассветной дымке, прижимаясь к берегу, крадучись, тихо шлепая веслами, тянулись к устью турецкие галеры. Петр крикнул констапелю Гавриле Кобылину:

– Пушкарей наверх! Пали пять выстрелов! С якоря сниматься! – поискал глазами Гаврилу Меншикова: – Боцман, выбирай якорь. Гребцы по местам!

Но веслами не пришлось работать. Заслышав пушечную пальбу, турецкие галеры поспешно развернулись и начали улепетывать…

Начальник турецкого войска в крепости Муртаза-бей, глядя вослед удаляющимся соплеменникам, воздев руки к небу, бегал по крепостной стене.

– За что Аллах покарал меня! – вопил он. – В крепости нет пороха, нет свинца, янычары устали, есть нечего, всех коней зарезали…

Через неделю Шеин привез на «Принципиум» золотую пулю.

– Погляди, государь, – он разжал ладонь, на которой лежала скрученная половинка монеты, – турки ефимками начали пуляться.

– Значит, дело к концу идет, генералиссимус, готовь полки к штурму.

– Через неделю можно, токмо казакам не терпится, норовят поперед батьки выскочить.

Казаки все же не выдержали. Без приказа вихрем налетели на угловой бастион и захватили его. На следующий день на стенах крепости замелькали зеленые и белые флаги.

Турки капитулировали… Азов сдался на милость победителей.

«Нынешней весной лед на Двине начал ломаться мая 11 числа и вологодские суда пошли», – привычно отметил летописец.

С первой экспедицией из Вологды в Архангельск возвратились голландские матросы с Яном Фламом. Шкипер подробно и с удивлением рассказывал о виденном на верфях Воронежа.

– Царь Петр задумал большое дело, построил два десятка галер, сотни стругов, пошел воевать турков на море.

Апраксин слушал и думал: «Как же так, в одну зиму-то столь судов сотворили?»

– Не все корабли так добротны, – продолжал Флам, – галеры недостроенными отправились в путь, на ходу их должны доделывать, повезли все припасы на стругах, торопился царь.

– Дай-то Бог поспеть к сроку; коли государь затеял, так и станется, – завершил разговор воевода, довольно поглаживая гладко выбритый подбородок. – «Филька-то молодец, чисто скоблит».

С прошлой осени, несмотря на невзгоды, у Апраксина каждый день с утра, как правило, поднималось настроение. После долгих просьб брат Петр наконец-то разыскал и прислал к нему дворового человека, Козьму Грибоедова. Отец Козьмы служил в свое время при дворе окольничего Матвея Апраксина, погиб вместе с ним в схватке. Среди его детей старший, Козьма, или, как все его звали, Кузька, сызмала прислуживал братьям Апраксиным, но особо привязался к среднему, Федору. Когда Федор определился спальником к царю Петру, немалые хлопоты и огорчения доставляла ему плохо выбритая физиономия. Брадобреев имели лишь знатные бояре, хороший прибор для бритья можно было раздобыть только в Немецкой слободе за немалые деньги. Но и тут помог Козьма. Сначала бегал в единственную цирюльню на Большую Дмитровку, присматривался, потом где-то раздобыл добротный инструмент. И с той поры Федор Апраксин не знал забот. Всюду за ним следовал Козьма, даже на Плещеево озеро наезжал. В Архангельский Апраксин его не взял, хватало брадобреев Лефорта, Ромодановского и других бояр. Брился в Немецкой слободе, сам кое-как справлялся. С приездом Козьмы все переменилось. К тому же он основательно взялся за устройство быта воеводы и ловко распоряжался небольшой компанией его челяди. Афанасий, всегда носивший опрятную, аккуратно подстриженную бороду, хвалил Козьму:

– Твой брадобрей, воевода, под стать иноземным из Немецкой слободы.

Летние месяцы прошли незаметно, ждали вестей с юга. Перед Медовым Спасом примчался на взмыленном коне гонец.

– Побил государь басурман, воевода, – передавая почту, сообщил он, не скрывая радости.

О том же поведала и летопись: «Августа 10 числа в понедельник с Вологды на Холмогоры к Двинскому воеводе Федору Матвеевичу Апраксину прислан нарочный посыльщик с ведомостью, что великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич вся великия и малые и белые России самодержец, помощию Божию град Азов взял июля 18 числа, в субботу. И с той радостию воевода Федор Матвеевич Апраксин ездил к преосвещенному архиепископу и о сем вкупе Бога благодарствовали и порадовались. И на завтра, во вторник, преосвещенный архиепископ советовался с воеводою, указал в пол-третьего часа дня благовестить в большой колокол. И собравшимся всем свещенникам и всему городу преосвещенный архиепископ о победе великого государя на противныя и взятии Азова града изутне всем народом объявлял, возвещал и потом соборно молебствовал по чину благодарственный молебен в светлом облачении со звоном. И после молебна архиерей и воевода с начальными людьми в соборе слушали литургию. Стрельцы обоих полков стояли от города на дороге к соборной церкви полным строем и урядством, и после литургии стрельба была из пушек и мелкого оружия троекратно. А воевода и дьяки с начальными людьми и архиерей были на перепутьи».

По такому случаю воевода устроил в своих палатах угощение для стрелецких начальников, дьяков, духовных пастырей, гостей, как звали тогда купцов, посадских старшин. Пригласили и знатных иноземцев из Гостиного двора.

Открывал застолье воевода:

– Этим летом государь великий державе нашей отворил другие ворота на теплых морях. Почин великий сотворен, но, чаю, вперед немало придется усилий предпринять, дабы утвердиться на том море. Благодарение Богу и нашим воям, что одолели басурман и Азов-крепостью овладели.

Афанасий, едва пригубив вина, спросил:

– Верно подметил воевода, крепость токмо врата. Отколь ведаешь замыслы государя?

– Ты сам, отче, ответил – Азов токмо врата, за ними же море. Неужто государь, распахнув врата, отстанет, не войдет вовнутрь? Не таков норов Петра Алексеевича. Да и толковал он о том намеками, когда к Студеному морю хаживали с ним запрошлым годом.

Москва, пожалуй, впервые со времени Ивана Грозного, праздновала победу над неприятелем. В эти же дни при стечении народа казнили изменника Енсена-Якушку, которого захватили в Азове. «И вор-изменник Якушка за свое воровство в Преображенском пытан и казнен октября в 7 день. А у казни были князь Андрей Черкасский, Федор Плещеев: руки и ноги ломали колесом и голову на кол воткнули».

Не преминул царь воздать Господу Богу за победу. Отслужил молебен в Троице, в Сергиевом монастыре. Но во время и после торжества царь не переставал размышлять о главной цели Азовского похода.

Недели через полторы после возвращения Федор Головин застал царя в Преображенском за конторкой. Он что-то сосредоточенно чиркал. Сразу не ответил Головину, потом брсснл перо, встал, схватил лист:

– Сочиняю, Федя, наказ Думе о морском кумпанстве, флот строить будем.